Лесная ведунья. Книга вторая Звездная Елена

Дрожь прекратилась.

Усмехнулся победно аспид, но затем посерьезнел и так сказал:

– Предатель у нас. В нашем стане. Среди своих. Ты, хозяйка лесная, правду сказала – плот тут к полночи будет, а первыми по реке два отряда идут – волкодлаки да вампиры. Анчутки и ауки за столом совещания не сидели, второстепенная роль у них, от того и решали сами мы все. Остаются те, кто знал – моровики, вампиры и волкодлаки. Предателя среди них искать надобно.

И на меня посмотрел вопросительно.

Но я тут не согласная была, вообще не согласная.

– Аспидушка, – сложив руки на груди, сказала тихо, – для любой нечисти – нежить прямой враг. Тут говорить не о чем – я за каждого кто на пиру был, ручаться готова. Но даже если предположить, на секунду единую, что прав ты, и среди нас предатель есть, то в чем мотив, вот главный вопрос.

Не сразу ответил аспид.

Сначала встал, на мое место мне указал, а сам сходил да и принес со двора табурет для себя, и чашку из шкафа достал, да и сел между мной и водяным уверенно. Я ему чай налила, блюдце с медом пододвинула, тарелку с пирожками.

Сидим, чай пьем задумчиво.

Тут Воденька слово свое сказал:

– Права лесная ведунья – мотива ни у кого из нечисти нет. Заповедный лес их последний оплот. Так-то лесов много, но нечисть любая природный баланс рушит невольно, и коли нет ведуньи-хранительницы, рано или поздно мертвеет лес с нечистью, то ли болотом станет, то ли замшелой топью. Нет, среди нечисти предателей не будет. Волкодлаки – тем Заповедный лес нужен пуще воздуха. Вампиры хоть и сторонятся, все ближе к людям селятся, а и они знают – случись что, только Заповедный лес и спасет.

Аспид на меня посмотрел вопросительно, но сказать я могла только:

– Воденька прав полностью. Да и закон у нас таков – кто на пиру побывал, да условия принял – тот в спину не ударит. Среди своих искать ворога смысла нет.

Помолчал аспид, помешал чай ложкой серебряной, да опосля и сказал водяному.

– Покажи.

И уж без ехидства, пододвинул Водя чашку свою, ладонью ее обняв, аспид склонился, вглядываясь. Я, не удержалась, поднялась, через плечо водяного заглянула и увидели мы.

Вот все разом и увидели, как вдруг воспылал плот с отравленной скверной нежитью ярким пламенем. Да так запылал, словно не просто занялся огнем – а стал им. Со всех сторон пламя вспыхнуло! Шипением оглашая те места, где плот с водой соприкасался. Яростно полыхало! Дико! Неистово! А затем метнулось огненной плетью пламя, и охватило валун темный, внушительный, уничтожая его, разбивая на осколки…

И когда опали те, мы все и увидели – пентаграмму алую, архимага, вскинувшего ладонь в защитном движении щит призывая, и… лицо мага того мне знакомо было сверх меры.

– Ингеборг! – воскликнула, глазам своим не веря.

– Что, знакомы хорошо? – с насмешкой вопросил аспид.

– Лучше, чем хотелось бы, – прошептала я, пошатнувшись.

Аспид неведомо как, но поддержать успел. Провел, усадил на стул, затем свое место занял. А я как села, так и сидела, на водяного глаза поднять стыдилась.

– Что, Весь? – тихо спросил Воденька.

Сглотнула ком в горле, и ответила тихо:

– То не на тебя, а на меня ловушка была…

– Уже легче, – утешил Водя. – Если враг известен – справимся.

Кивнула, да только… веры особой не было. Ингеборг сильный противник. Умный, хитрый, вдумчивый, да опытный.

«Леший» – позвала беззвучно.

Друг верный явился посередь избушки и пола, как обычно. Да заприметив, что гостей у меня изрядно, вылез весь, подошел, рядом со мной присел, посмотрел вопросительно. Я и рассказала всем троим, внимательно слушающим:

– Дело такое. Чаща моя затейница, узрев что и ведьмак и магистр Тиромир в деле размножательном бесполезны, улучив момент, когда оба меня атаковать хотели, обоих разом и лишила…

Тут покраснела я даже, да коли начала говорить, то продолжила.

– И лишила их на некоторое время, требующееся для восстановления, функций размножательных.

На миг порадовалась, что охранябушка оказался архимагом, да не простым, а самим Агнехраном – тот так не подставился бы. Вот, при желании большом, во всем что-то хорошее да найдется.

– Ингеборг того не простил мне, – продолжила, в чай глядя. – И этого не простил, и того, что по моему слову Славастену на горе ведьм заперли. Ну да то не беда, на моей стороне правда, ни Изяславу, ни Славастену добрым словом не помяну. А вот то, что чаща сотворила… Ингеборг не простит. И он умен – он две чащи ощутил, мою, да Гиблого яра на встрече нашей последней, вот и сопоставил… О мостах узнать так же мог – ведьмак, принц Анарион, под его приглядом сейчас, а ведьмаки как и мы, глазом птичьим поглядеть могут. И пусть к лесу моему близко не подобраться, да только мосты на реке и с высоты большой разглядеть можно, коли орла или сокола использовать. А еще…

И о том мне говорить совсем сложно было.

– А еще Ярина у меня слаба сейчас, от того скверна ей пуще всех грозит. А я в стороне не сталась бы, и не останусь, коли пострадает она. Умен Ингеборг, все просчитал.

И тут спросил водяной.

– Ингеборга сжечь сможешь?

– Он архимаг, – напомнил аспид.

Помолчали.

– К воде заманить могу, – задумчиво предложил аспид.

– Он архимаг, – вздохнул водяной.

Еще помолчали.

– Проклясть могу, – сказала неуверенно.

– Притопить, – тоже не слишком уверенно сказал Водя.

– Поджечь, – усмехнулся аспид.

А я точно знала того, кто смог бы не просто поджечь – а сжечь безжалостно, вот только… просить Агнехрана не стану, вовек не стану. И от серебряного блюдца, на которое смотрела, взгляд отвела. Да тут и заметила – аспид на меня глядит. Да так глядит, словно понял он и о чем мысли мои, и что о помощи следовало бы, да я просить не стану.

– На том и порешим, – решил Водя. – И отравлю, для порядку.

– Он архимаг, – ровным тоном вновь напомнил аспид.

– А я водяной, – очень недобро улыбнулся Водя.

Увы, но:

– Ты не первый водяной в его жизни, – тихо сказала я.

И поднялась, отойдя к печи. Постояла, касаясь ладонью холодного камня, и раз уж не было пути иного, рассказала:

– Долго, очень долго Славастена пыталась заполучить Ингеборга. Смелый воин, сильный архимаг, достойный мужчина – она была одной из тех, кто поставил всё на эту партию. Вот только не выходило ничего. Хороша была Славастена, всегда хороша была, красивейшая ведьма столицы, светская дама, во дворце королевском частая гостья, но не смотрел на нее Ингеборг. Долго не смотрел. И тогда решилась на хитрость Славастена, с водяным договорилась. И на пиру королевском выпил хмеля Ингеборг, да так захмелел, что проснулся поутру в постели чужой. И проснулся один, хотя точно знал – с женщиной ночь провел. От семени своего архимаг завсегда избавлялся споро, сразу по утру, али как завершит дело с удовольствием, а тут не успел. Не было дамы его рядом. Долго искал, весьма долго… а как нашел – поздно было. На последнем месяце Славастена была, и Ингеборг ее пальцем не тронул. Ее не тронул, а вот водяного нашел… И водяного не стало.

Под моими пальцами холодил ладонь камень никогда не топившейся печи, а я другое вспоминала – холод камня в цитадели, разъяренного Ингеборга, что меня тоже не тронул – женщина же, но Тиромир… «Как посмел?! Что удумал? Я за тебя слово королю дал! Я королю слово дал!» И с каждой фразой удар, удар, удар… Я выла, зажимая рот ладонью, а с губ Тиромира капала уже не кровь – сгустки крови. Он падал, он супротив Ингеборда не противник и тогда был, да и сейчас не стал, но все равно поднимался. Каждый раз поднимался, потому что за его спиной была я. И это Ингеборг слова «любовь» не ведал, а Тиромир любил меня… больше жизни любил… Да разлюбил.

Но то Ингеборгу было на руку – теперь то можно было сочетать сына браком с семьей королевской, однако некстати чаща моя вмешалась, сделав Тиромира временно небрачноспособным. Таким вот образом между троном и ним опять я встала. Ненавидел меня Ингеборг. Страшной, лютой ненавистью ненавидел.

– Чай пейте, хороший чай, правильный, – сказала мужчинам. – И спасибо тебе, аспидушка, выручил.

– Весенька, на что пойдет этот ирод, чтобы тебя уничтожить? – спросил Водя.

– На все, – шепотом ответила я. – Он пойдет на все.

И ведьмака я тоже вспомнила – у Ингеборга было два шанса к власти подобраться, первый – сына на принцессе женить, второй – Анариона на трон усадить. А я, стало быть, обоих неправящеспособными сделала…

– А почему же так? – спросил аспид.

Я вернулась за стол, чашку взяла свою, посмотрела на гада страшного да чешуйчатого, и ответствовала:

– Потому как, аспидушка, больше женщин и жизни, маги любят власть. А я Ингеборгу трижды дорогу к трону перешла. Когда Горичи прокляла, а он снять проклятие не сумел, и в немилость впал королевскую. Когда брак сына с принцессой старшей устроил, а Тиромир уже мне предложение сделал. Когда держал на коротком поводке принца-бастарда, да через него собирался страной править, а тут я со своим проклятием, да чаща моя та еще затейница…

Знала бы – остановила. Как есть остановила бы!

Но сделанного не воротишь.

Чай пили молча.

И я, и задумчивый водяной, и аспид, по лицу которого эмоции не прочтешь никак, никоим образом. Но едва поднялся водяной, последовал примеру его и аспид, обронив уходя:

– Поспала бы ты, хозяйка лесная.

Сон это хорошо, это правильно.

– Весь, – водяной на пороге обернулся, – там русалки платье твое свадебное отстирали, кикиморы зашили. Во дворе повесил, сохнет.

– Спасибо тебе сердечное, – поблагодарила с улыбкою.

Сон бы ко мне не пришел, да у лесной ведуньи иные сновидения и я погрузилась в жизнь леса.

Дел много было. Ярину проверила, на Лесю мрачно повзирала, предупредила обеих по поводу Ингеборга, опосля последила за тем, как аспид гонял лешего, который умаялся настолько, что клюку мою взял.

Устает мой лешинька быстро, слишком быстро, и раньше не смотрела на то, а сейчас… прав Агнехран-маг, леший мой слабее иных будет. И коли встанет на пути его иной, чем все закончится? А потом вот о чем подумала – я тоже любой ведунье и в подметки не гожусь, да и ведьмы посильнее будут, но вот она я, а где они? Справимся. Мы с лешим и не с таким справлялись, так что справимся, сумеем.

Заглянула к избушке Саврана. Ульяна жена его с детьми бродила вокруг избушки. Малыш сопел и причмокивал, молоко из подаренной архимагом бутылочки посасывая, а Луняша все тарабарила не умолкая, что вот бы к бабушке сейчас, там земляника поспеть должна, и малина уже налилась на кустах… Споткнулась Ульяна на ровном месте, ничего дочери не ответила, а сын знал. На маму глянул, Луняшу за руку ухватил и повел вперед, рассказывая, что вот батька вернется с ярмарки, и привезет ей земляники, обязательно привезет.

Шагнула я тенью призрачной, да и взрастила полянку земляники. Махонькую, всего шага в три шириной, но удержала соки земные, и расцвела земляника, ягоды выпустила, разнесся запах по лесу.

– Мамка, земляника! – Луняшка первая ощутила.

А я отступила молча. Приятно было на душе, что ребенка порадовала, а вот надолго ли? Рано или поздно узнает девочка, что нет у нее больше ни бабушки, ни дедушки… разве может со стороны Ульяны родственники остались. Хорошо бы, а то в одиночестве тяжело семье расти.

******

И тут ощутила, как по щеке провел кто-то ласково. Глаза открыла, да и улыбнулась – у постели моей, водяной сидел. Да не просто сидел, он с собой запах реки принес, тишину водной глади, спокойствие умиротворенное.

– От важных дел не отвлек? – спросил, едва на постели села.

– Не отвлек, – поправила волосы растрепанные. – Чай, волнуешься?

Водя не сразу ответил. Пальцы его коснулись руки моей, что на покрывале лежала, погладили, успокаивающе, а после, водяной сказал:

– Гиблый яр я могу затопить. Весь. За один день. Да не простой водой – ключевой, от серебряных рудников бьющей.

Только и выдохнула испуганно. Воденька мог, это я знала. Он простым водяным не был. Да только…

– Водь, родной, только ведь я его не погубить, а спасти могу, понимаешь? – прошептала, в голубые глаза заглядывая.

Голубые…

У водяного они как, по большей части зеленые, а как в море смотается да обратно – так вот такие, голубые становятся, как вода морская.

– Весь, – он пальцы мои сжал, – а помнишь, я тебе о чародейке рассказывал?

– Ну, рассказывал, – я руку отняла, обняла колени, угрюмо на водяного глядя.

– Об том, что дорога она мне была, рассказывал?

– Ну так, намекал, – мне этот разговор все меньше нравился.

Водя кивнул, затем ко мне подался, близехонько, как в те прежние времена, когда приставал каждый раз, как шла в заводь мыться, да и сказал тихо очень:

– Она мне дорога была, Веся, а тебя я люблю.

И показалось мне, что вся избушка моя пошатнулась. И я пошатнулась. И земля под ногами. Все пошатнулось, только Водя незыблемый был, сидел на краю постели моей, да смотрел прямо, так что и не отвертишься. А и надо ли?

Я взгляд отвела, сидела молча, на ладони свои побледневшие глядя.

– Я тебе душу открыл, Веся, от чего молчанием отвечаешь?

Что сказать ему?

– Водя, а ты ведь воду чувствуешь? – спросила, глаз не поднимая.

– Чувствую, знаешь ведь, Веся.

Кивнула я, с постели встала, и так как была, в сорочке ночной, лишь иллюзию на себя набросив, взяла Водю за руку, и повела за собой.

На дворе вечерело, Савран с мужиками телегу разгружал, вскинулся было мне что-то сказать, но я головой отрицательно качнула и промолчал купец. А Водя за мной шел, шел как привязанный, словно в поводу вела.

Я и привела.

К могилке привела. Над могилкой креста не было – Кевин не хотел, только цветы цвели весенние, пусть и среди сосен тяжело цвести им, но цвели. Всегда цвели.

Остановилась я, при виде могилы саморучно выкопанной, сердце сжалось, и не отпуская руку водяного, я сказала:

– Вот коли воду чувствуешь, то и увидеть сможешь, сколько я здесь слез пролила.

Мою ладонь Водя сжал, да с пониманием – он чувствовал.

А я прошептала едва слышно:

– Один раз в год сады цветут. Один раз в жизни цветет весна в сердце ведьмы. Моя уже отцвела…

И отпустив руку его, молча к избушке пошла. Каждый шаг тяжелый такой, будто по колено в воде бреду, да еще и против течения. Потом остановилась, привалилась плечом к березе, да и осталась стоять.

Водя тихо сзади подошел.

Постоял, меня пальцем не касаясь, и спросил:

– Ты так любила?

– Больше жизни, – прошептала в ответ.

Но отболело то давно, даже слез в глазах не осталось. Ничего не осталось, и говорить бы не о чем, да только:

– То, что я сбежать смогла, то, что жива осталась, это не по желанию моему произошло, Водя, это протест был. Мой протест. Второй раз в жизни против всего пошла, и не из страха смерти, врать не буду – из-за гордости. Во мне оказалось слишком много гордости, чтобы позволить Славастене сделать из меня ступеньку, что подстелет под ноги Тиромиру. Да только я не подстилка!

Помолчал водяной, да и молвил:

– Неужто лишь раз в жизни любить может?

Я кивнула.

– А после? – вопросил Водя.

– Ульгерду видел? – просто спросила я.

– Видел, – сокрушенным эхом отозвался водяной.

Да тут же уточнил:

– А остальные ведьмы что? Славастена?

– Весна, – тяжело говорить было.

Тяжело оглядываться на тех, кто старше, намного старше, но молод, душой, телом, сердцем.

– И долго та весна длится? – не унимался водяной.

– А покудова живет любимый, – я усмехнулась горько.

– Так… жив Тиромир, – водяной старательно пытался разобраться в ситуации.

– Жив, – согласилась почти беззвучно. – Да для меня умер!

Вдохнула грудью полной, да и выдохнула:

– Но, я не ему весну отдала, я… хотела спасти… не важно.

Остановилась, постояла, успокоилась.

Развернувшись, посмотрела на Водю, улыбнулась грустно и попросила:

– Не надо меня любить, я ответить не смогу… Мне любить нечем, Воденька, мое сердце на осколки разбили, и те осколки в грязь втоптали.

Он промолчал, с болью на меня взираючи, а я… что тут еще сказать:

– Ведьмы любят один раз, Водя, всего один раз. Тогда только в сердце цветет весна, тогда и дети зачинаются да родятся. А после все. Мы от рождения себе не принадлежим, и у нас есть лишь одна весна, чтобы пожить по-человечески, и все на этом. Вот так и со мной, Водя, все уже кончено.

Посмотрел на меня водяной и тихо сказал:

– Вот от чего ты от Силы Лесной свою суть скрывала.

Я много чего скрывала, и все так же скрываю. Долго ли, коротко ли, но пока могу, молчать буду.

– Ничего не кончено, Веся, – серьезно произнес водяной. – Когда в лесу появилась, думал – не справишься. Дурачился, вел себя как деревенский увалень, изводил шутками глупыми, все пытался улыбку твою увидеть. И я надежду утратил почти, но наступил день, и ты улыбнулась. Пусть и сквозь слезы, но улыбнулась. А когда смех твой услышал – жизнь началась заново. Я не знаю, сколько раз в сердце ведьмы весна цветет, но время все лечит. Время как вода, Веся, тихо течет, да ничего опосля себя прежним не оставляет.

Я плечами пожала, может и прав он, да только:

– Не хочу я, чтобы ты любил, а я себя виноватой чувствовала.

– А ты за мои чувства не в ответе, Веся, – строго сказал водяной. Вздохнул и добавил: – Я признался не для того, чтобы ты вину ощущала, я хотел, чтобы знала ты – как бы ни случилось, победишь, али проиграешь, Лесная Сила разума последнего лишится, али враг злобный удар нанесет – я всегда рядом буду, а река моя тебе дом родной. Не рискуй, Веся, собой не рискуй, ты нужна мне. Любая нужна. Любой рад буду.

Огляделся – на лес опускались сумерки, мне в глаза посмотрел, да и спросил:

– Начинаем?

– А то! – улыбнулась я.

И пошли мы к избе моей, готовиться… спать.

Когда подошли, я аккуратненько да и свернула иллюзию, соответственно которой сидели мы с водяным на завалинке и мирно беседовали. В ближайших кустах выругался матерным волкодлак, на крыше избы ругнулся вампир, моровой вообще ничего не заметил, из моровых охороннички те еще. А вот вампиру с волкодлаком стоило бы сходу осознать – это мой лес, я в лесу хозяйка, и никакой аспид мне здесь не указ, и охранников не прикрепляз! То же мне, ишь чего удумали.

Операция началась сразу после заката.

Грациозно скользнули на свой мост вампиры, анчутки полетели вперед, скрыв призрачными тенями передвижение вампиров. Гыркула взял с собой отряд в двадцать вампиров. Серьезная сила, вот только на берегу моем еще сорок осталось. А это почитай все воины графской усадьбы, и тревожно от осознания этого стало, от серьезности, с коей готовились к бою, от сил, задействованных.

– Многовато, – задумчиво произнес водяной.

Мы с ним устроились у заводи, так чтобы и я связь с лесом своим не теряла, и он в прямом контакте с рекой был.

– Но действуют по-умному, – добавил Водя же.

И не признать его правоту было невозможно – анчутки быстрые, верткие, мчались гибко, словно рыбы в воде, размывались призрачными силуэтами пролетая сквозь деревья, и воплощались в свое истинное тело, едва преграда преодолевалась. Серой сверкающей в свете поднимающейся луны стайкой, влетели они в Гиблый яр, и раздался вой, страшный вой нежити. Анчуткам не нужна была кровь, они питались соком древесным, но… не тогда, когда на ночном небе восходила луна, и завыла нежить вовсе не от ужаса, скорее от боли.

– Ворон, родненький, – попросила я.

И взмыли в небеса совы, позволяя увидеть происходящее.

Анчутки, серебристые, быстрые, изворотливые, скользили между ходоками, увиливали от нападающих мертвяков, и вгрызались в тварей, тех единственных, в ком среди всей нежити кровь текла. И от того, у тварей, полностью поглощенных спасением собственной шкуры, не было ни возможности, ни сил противостоять вторжению вампиров.

Гыркула на территорию Гиблого яра шагнул первым. Сверкнула в свете луны серебром закаленная сталь, и упал наземь, удивленно делящийся на две половинки ходок, следом в яр вступили телохранители графа, после стража. Тихий страшный бой – вампиры сражались безмолвно, мертвяки те вообще по обыкновению молчаливы, а вот твари орали уже в отдалении, улепетывая в попытке избавиться от атакующих их анчуток. Те большого вреда принести не могли, но они как маленькие рыбки-пираньи атаковали и рвали тварей на пусть и мелкие, но части.

Свист, тихий свист графа Гыркулы, и он со своим отрядом отступает к берегам реки, а второй вампирский отряд вступает на мост.

И вроде хорошо же все, получается вот, правильно так… а у меня сердце сжимается от тревоги, едва дышать могу.

– Второй мост, – попросила я водяного.

Тот коснулся воды и поделилась та на две живые картины – на первой все так же сражались вампиры, а вот на второй лишь вступили в бой волкодлаки. В звериную форму не перекидывались, шли с оружием, но не с мечами, а с шипастыми железными дубинами. И в лес они вошли первые, тоже лишь группой в одну треть, а уж потом по мосту бросились бежать ауки. Ауки смешные, на деревянных человечков похожи, только кряжистые как леший, но проказники похлеще любого лешего будут, кикиморы и те им уступают. А еще никто не умеет прятаться так, как ауки – вот они бежали по мосту, смешные да забавные, а вот уже прыгают с моста в лес едва заметным дымком, как от свечи погасшей. И проявляются так же – дымком, из которого человечками проступают, да и проказничать начинают тут же и разнесся, раздался по Гиблому яру веселый крик «Ау».

«Э-ге-гей!» – добавили вампиры.

«Ууууу!» – взвыли волкодлаки.

И зашумел, загудел Гиблый яр, затрещали ветки под ногами нежити, засветились светом призрачно-зеленым личи и твари… сколько ж магов здесь погибло? Много, слишком много, как оказалось.

– Веська, ногти не грызи, – укорил водяной.

Я кивнула, да и… за другой ноготь взялась. Не нравилось мне творящееся, ох и не нравилось. И вдруг ни с того ни с сего, от кустов ближайших потянулась лоза, к ладони прикоснулась листочком, и Ярина передала мне картину страшную – под луной, в лунном свете казавшиеся лишь тенями, рывками мчались к Гиблому яру два леших-мертвяка.

– Ох ты ж, Сила лесная! – выругалась я.

Делать что? Что делать то?!

Если эти лешаки в Гиблый яр прорвутся, нам его вовек не одолеть!

Никак! Ни коим образом!

И замерла я, встревожено, то на вампиров с волкодлаками глядя, то закрывая глаза, чтобы увидеть то, что Ярина показывала.

Лешаки, двое! Что делать?!

У Ярины сил противостоять лешакам не хватит, ослабела она вконец, все что есть – лишь поросль терновника в степи перед Гиблым яром, да такой лешаков не остановит. Я бы могла, да не как ведунья, а как ведьма… только не выйдет, на такое расстояние я не перенесусь, метлу коли достану… это ведь через Гиблый яр перелететь надобно, а нет уверенности, что сдюжу.

Что мне делать?!

– Веся, случилось что? – спросил Водя.

– Случилось, – я уж и губы кусать нервно начала. – К Гиблому яру два лешака мчатся, а коли присоединятся они к ведуньям мертвым, сила их неодолима станет.

Водя подскочил тут же. Постоял, на Гиблый яр взираючи да и с просил:

– Лешаки где?

– Степь, – ответила сдавленно. – Там ни ручья ни речки, Водь, нет там власти твоей.

– Моей нет, – был вынужден признать он, – но что если…

И осекся. И опустился на берег заводи, рядом со мной. В одинаковом положении мы с ним были – нам свою жизнь нужно было беречь. Пуще ока беречь.

Я отпустила лиану Ярины, поднялась и сказала:

– К аспиду сгоняю.

И тропу заповедную своей силой открыла, клюка то у лешего осталась. Но обманула я Водю – путь не к аспиду, к избушке своей путь открыла. В нее вбежала, на домового не взглянув, блюдце серебряное достала, яблоко по нему наливное направила, да и имя назвала, то, что называть бы не стоило:

– Агнехран.

И случилось что-то с блюдцем, помутнело оно, опосля посветлело, и на меня посмотрел маг. Молоденький совсем. Глаза сурьмой подведены, как у всех магов, волосы зализаны в нижний хвост, на груди символ огня, значит огневик, а это значит – боевой маг. И вот он, паренек этот, голову склонил, приветственно, и произнес:

– Здравия вам, госпожа лесная ведунья. Лорд Агнехран в данный момент недоступен, но мне приказано отвечать на все ваши призывы. Чем я могу вам помочь?

Смутилась я. Засмущалась даже. Маг был такой, как… из прошлой жизни. Молодой, вежливый, еще не было в нем магового надменства, не было тщеславия, еще горело в глазах желание помогать людям, менять жизнь к лучшему с помощью магии, и еще был он такой… человечный.

Да не надолго… аккурат до первого посвящения, а после все они меняются, и не в лучшую сторону.

И отступило мое смущение, перед объективной реальностью, улыбнулась с грустью затаенной, да и перешла к делу, некогда размусоливать.

– Уважаемый архимаг сообщил, что вы лешаков, спешащих к Гиблому яру, останавливаете, – произнесла, полувопросительно.

– Так точно, – поспешно ответил вьюноша. – У вас есть новая информация по данному предмету?

Ага, полно.

– Два леших, – произнесла я, касаясь серебряного блюдца двумя пальцами.

Парень смутился, не ведая, что это деется, чем вызвал вздох мой укоризненный и сказать пришлось:

– Жест мой повторите, господин маг.

– Данир, – от чего-то представился то.

Забавный. Обычно-то маги полным именем представляются, с гордостью непомерной, а этот какой-то вконец человечный, непривычно даже.