Целитель. Союз нерушимый? Большаков Валерий
– Наш человек! – вывел Ромуальдыч.
Хоть и выходной выпал на эту субботу, а в мастерской собрались все «центровые», причем Изя пришел с Альбиной, а Дюха зазвал Зиночку Тимофееву.
Одни мы с Жекой отмечали Международный женский день «холостыми» – Ромуальдыч овдовел лет пять назад и больше не стремился к тихому семейному счастью, а Гоше рано было думать о девочках. Я, правда, пытался пригласить Инну, но девушка была очень занята по дому – наставляла отца с дедом в готовке праздничного ужина.
Рита тоже участвовала в нашем «корпоративе», но равноудаленно.
– За присутствующих здесь дам! – воскликнул Зенков, разливая по стаканам и редким бокалам шипящую крем-соду.
Я подхватил свой граненый, чокнулся со всеми и прошел в гараж – дверь мы не закрывали, чтоб доходило тепло из мастерской. Не надеясь на хилые батареи, Вайткус сварил из толстых листов большую печку, которую и «буржуйкой»-то не назовешь. Огонь басисто гудел, запертый в металлическом кожухе, в трубе выло – и наплывало уютными волнами тепло. А ничего мы поработали!
Отхлебнув пузырящейся газировки, я довольно осмотрелся. Пол, выложенный керамической плиткой, блестел, станок в углу сверкал свежей красочкой и отливал полированной сталью, а рядом с дверью в гараж расплылся огромный пузатый диван – мы его починили всем хором. Да и в гараже все прибрано, чистенько, аккуратненько – инструменты разложены по линеечке, и даже канистры с бензином или маслом не вымазаны. Самого главного «обитателя» пока что нет – «Ижа» мы отбуксировали на автобазу: я сложился с Ромуальдычем и купил у барыги банку автокраски «Дюпон». Начистим кузовок – блестеть будет и переливаться…
– Любуешься? – спросила Рита, незаметно подойдя.
– Отдыхаю, – ответил я, поворачиваясь к девушке. – А вот теперь любуюсь.
– Тебе больше нельзя, – вздохнула Сулима с притворной удрученностью. – А то Инночка заругает… – почувствовав, что малость перегнула, она быстро спросила: – И от чего ты отдыхаешь?
– У меня перерыв между праздничных сует, – сказал я, делая вид, что не заметил перегиба. – Вчера мы вас в классе поздравляли, а сегодня вдвоем с батей будем маму чествовать. И Настю.
Позавчера мы с ребятами из класса закупили в совхозной теплице живые тюльпаны – по одному в руки. Циле Наумовне, нашей классной, досталось сразу три цветка. Девчонки и сами цвели и пахли…
А вечером мы с папой будем кормить наших женщин. Отец жарит просто офигительную картошку соломкой – поджаристую и очень вкусную, хоть мама и ворчит на большой расход масла. И картошку в сметане он делает мастерски, а уж пельмени…
Однажды, когда мама лежала в больнице, мы ей эти самые пельмени и принесли – в эмалированном двухлитровом бидончике. В него влезло ровно девять пельменей!
А я вообще не понимаю, что такого сложного в кулинарии? Надо – натушу жаркого. Надо – сварю борщ. Или пирог испеку. А на сегодняшний семейный ужин я наделал два противня эклеров, начиненных заварным кремом. Пирожные уже готовы, лежат в холодильнике и дожидаются своей очереди на поедание…
Я нахмурился, поймав себя на том, что специально забиваю мысли ерундой и отвожу глаза от Риты. Слишком она близко…
Вероятно, девушка тоже уловила момент искушения, и прошептала игриво:
– Хочешь, я тебя соблазню?
– Лучше не надо, – вздохнул я.
– Почему? – распахнула глаза Сулима.
– Поддамся потому что, – пробурчал я и резко, одним глотком, допил газировку. Эх, коньячка бы граммульку…
– Тебя так просто соблазнить? – Рита туманно улыбнулась румяными губами.
– А это смотря кому, – отрывисто сказал я. – Тебе – в два счета. И влюбленность меня не спасет. Влечение-то никто не отменял! Устою если, буду всю свою жизнь жалеть, что между нами ничего не было. А если схвачу тебя в охапку и… – я коротко вздохнул, – то буду чувствовать вину – и перед Инной, и перед тобой. И вообще…
Сулима зарделась.
– Прости, – покаянно сказала она, касаясь моей руки кончиками пальцев, – я больше не буду…
Часа в три мы разошлись. Всех девушек у нас отбил Ромуальдыч, усадив красавиц в свою «Победу», очень прилично обихоженную и потому резвую, как новенький «жигуленок».
Помахав девчонкам, распрощавшись с «хорошими и верными товарищами», я поплелся домой.
Сугробы на газонах оседали, рыхлели, все больше чернея. В середке каждой снежинки скрывается пылинка, философски подумалось мне.
– Миха…
От неожиданности я споткнулся. Голос Рехавама Алона узнавался сразу, но встретить моссадовца на улице? И…
– Как вы меня узнали? – резко спросил я, оборачиваясь – и столбенея. Я привык видеть Алона бритым, одетым по-европейски, а сейчас на меня глядел пожилой иудей в длинном черном сюртуке, в шляпе, отпустивший бородку и усы. Погода стояла теплая, и ветер, задувавший с ночи, утих, но Рехавам накинул на плечи пальто, такое же старомодное, как и костюм. – Это точно вы?
– Я, я! – захихикал Алон. – Хаим и Леви хоть и не разыскали вас, но сузили круг поисков – они следили за Сарой.
– За какой Сарой?
– Ну-у, не знаю точно, как ее зовут и в каком она звании… – усмехнулся старик. – Помните одесские события? Сара вышла тогда на Рубена, чтобы взять под контроль КГБ всю его группу, но вмешалась банда «спартаковцев». Помните? В тот день вы спасли Сару…
– Ах вот оно что…
– Да-а! – удовлетворенно произнес иудей. – Сара не однажды проявляла интерес к 12-й школе… Ну, остальное – дело техники, скучные шпионские штучки. Мне хватило недели, чтобы найти вас. Кстати, без парика вы гораздо симпатичнее!
– А угодить в застенки КГБ не боитесь? – похмыкал я.
– Ах, да сиживал я в этих застенках, – небрежно отмахнулся Рехавам. – Ничего особенного, не гестапо. Приехал я под чужим именем и не один, а с целой делегацией. Мы все – подданные королевы Нидерландов и боремся за мир во всем мире! Осматриваем места массовых казней евреев, расстрелянных и замученных в войну. От маршрута не отклоняемся – начали с Украины, потом двинемся в Белоруссию и Прибалтику. А в Первомайске находился румынский концлагерь… – Спохватившись, он заторопился: – Пойдемте, наверное, незачем привлекать внимание. КГБ любит сопровождать иностранцев, особенно с загнивающего Запада! Сделаете вид, что провожаете старого больного еврея…
Он засмеялся, будто закудахтал, и мне стало ясно, что Алон получает от ситуации огромное удовольствие. Мы пошагали не спеша, направляясь к мосту. Рехавам нарочно сутулился, кряхтел и шаркал, не выходя из образа дряхлого старпера.
Я не оглядывался, высматривая невидимую «семерку», – еще неделю назад Марина нарисовала на колонне ротонды давно ожидаемый мною знак – три звездочки подряд. Меня перестали искать! «До особого распоряжения»… Вряд ли Андропов решится отставить поиск вообще – это его обязанность и долг, просто слежка станет тоньше, с выдумкой. Пусть! Окольные пути длиннее…
– Миха, я не расспрашиваю о ваших целях и не хочу навязывать свои услуги, – негромко проговорил Рехавам, – но все же буду очень рад, если вы воспользуетесь моей помощью. Передать вам микропроцессор, или как он там называется, это пустяк – пошел, да купил. А ведь я могу пригодиться вам в делах, куда более серьезных. Можете смеяться над старым евреем, но помогать вам – это для меня ни с чем не сравнимое счастье, возвышающее душу!
– Все ли дела способны возвысить ее? – рассеянно сказал я.
– Все! – уверенно кивнул Алон. – Даже сущая мерзость оправдана высокой целью, а иной вы перед собой не ставите – я знаю это, потому что верю. Открою свои карты, хоть и не играю в азартные игры, хе-хе… С недавних пор я заведую спецотделом Моссада, напрямую подчиняясь директору, моему давнему приятелю. И это далеко не все. Открою вам мой самый большой секрет: я давно уже перетянул на свою сторону небольшую, но сплоченную команду выдающихся спецов – это моя личная группа. Верные сыны Израиля, они изредка, по моему приказу…
мм… исправляют ошибки хитроумных политиков. Считайте, что и я, и мои люди в полном вашем распоряжении, Миха!
Я помолчал. Мы шагали по мосту, внизу замерла Синюха. Лед, сковавший ее, прорыхлел, расходился трещинами, в разводьях блестела вода. Неделя максимум – и льдины тронутся, поплывут по холодной воде, сталкиваясь и крошась. Весна тут ранняя…
– Есть такой человек, – проговорил я спокойно, сухо даже, – зовут его Збигнев Бжезинский. Он ярый враг моей страны, автор пресловутой стратегии антикоммунизма, и вообще… та еще сволочь. Осенью этого года Израиль выведет свои войска с Синая и вернет Египту часть полуострова. И я вот думаю: а не с подачи ли мистера Бжезинского такой подарочек арабам? Два года спустя Збиг станет советником президента Картера и разработает секретную программу по вовлечению СССР в дорогостоящий военный конфликт в Центральной Азии, чтобы устроить нам «свою вьетнамскую войну». И это таки произойдет. Он затеет операцию «Полония», чтобы отторгнуть Польшу, вырвать ее из соцлагеря, и такой кунштюк Збигу тоже удастся. В общем, пакостей он наделает достаточно, и не только нам, но и вам. В том же семьдесят седьмом году на выборах в Израиле победит Менахем Бегин, а годом позже он встретится в Кэмп-Дэвиде с Анваром Садатом – и подпишет с ним мирный договор… Все, как задумал Бжезинский, самый высокопоставленный антисемит в США, все, лишь бы ослабить Израиль! И у него опять все получится – в семьдесят восьмом году ваша страна потеряет три четверти своей территории, которые пока еще составляет Синайский полуостров, и признает независимое палестинское государство.
Алон остановился, часто дыша ртом от волнения.
– О, бог мой! – глухо простонал он. – Это же… Это же предательство! Мы отвоевали эти земли у арабов не для того, чтобы… О, мой бог!
Я остановился, глянул безмятежно на лед, искрящийся на солнце, и сказал:
– Эти потери можно предотвратить или хотя бы отсрочить. А способ один – убить Збига Бжезинского!
Глава 8
Тюнингованный «Иж» завладевал вниманием пешеходов и водителей не сразу – люди рассеянно провожали его глазами, затем радостно удивлялись новому и уже не отрывали заинтересованного взгляда, пока «новая модель» не исчезала за поворотом.
Стоило остановиться – тут же обступали любопытствующие. Спорили об отечественном автопроме вообще и хвалили «Ижавто» в частности – вон, какого красавца на улицы выпустили! А я сознательно оставил на пластиковом передке синюю ижевскую эмблему – пусть люди погордятся.
«Ижак» блестел и переливался зеленым лаком – мы с Ромуальдычем лично шлифовали кузов, добиваясь чуть ли не зеркального сверкания. Бывалые водилы недоуменно задирали брови, не узнавая звук, издаваемый мотором – привычный дерганый рокоток сменился мягким сытым урчанием, а на скорости, когда рявкала турбина, распуская утробный свист, шоферские сердца вздрагивали в такт.
У народа, привыкшего к незамысловатым автопромовским опциям, вызывал восторг даже мощный глушитель из нержавейки, а уж тихое, почти интимное клацанье замков на дверцах рождало ответную нежность к машине – у суровых мужиков и то срывалось ласковое «ижик».
Я, правда, не слишком приглядывался к публике, больше к «Ижу» прислушивался, пытаясь различить в механических шумах первые отзвуки сбоя, но машинка не подводила.
Большое спасибо Ромуальдычу – выбил мне права. Его однополчанин, майор-гаишник с революционными именем-отчеством, долго гонял меня по практике и теории, пока не устал. Двумя часами позже Владлен Вилиорович лично вручил новенькое удостоверение и крепко пожал руку: «Рулите, Миша, рулите!»
Я и рулю. Сдвинув рычажок на «Д», мягко добавил газку, и машина послушно покатилась вверх, по длинной и прямой улице Готвальда. Проезжая мимо мелкого универмага, я невольно притормозил, высмотрев знакомую фигурку – Инна «выгуливала» новое пальто, купленное в рассрочку, как подарок ко дню рождения.
Я подъехал к тротуару и плавно затормозил. Стекло с тихим жужжанием опустилось.
– Вас не подвезти, гражданка?
Дворская сразу заулыбалась, узнав мой голос, и стала озираться растерянно – где же ты?
– Я тут! – было ответом на незаданный вопрос.
Девушка живо наклонилась.
– Ух ты! Кла-асс…
– Садись, покатаю!
Инна быстренько юркнула в машину, устраиваясь на соседнем сиденье, и сразу потянулась ко мне. Я подался к ней, наклоняя голову, и нежно поцеловал. Пытался задержать касанье губ, но девушка быстро отстранилась, делая страшные глаза: а увидят если?!
Улыбаясь, я тронулся и покатил по улице вверх, поглядывая на пассажирку.
– На дорогу смотри! – засмеялась Дворская.
– Да неинтересно на нее смотреть, ты гораздо приятнее!
Девушка зарумянилась.
– А куда мы едем? – спросила она, пряча улыбку.
– Вперед! Хочешь, до телевышки прокатимся?
– А давай!
Постепенно дома делались ниже, вот и частный сектор потянулся, переходя в пустошь – окраешек степи. Плавный подъем закончился, «Иж» въехал на самое высокое место Первомайска. Правда, склон, что укатывался к Южному Бугу, скорее разумелся, чем ощущался – никакого простора не открывалось, виды застились домами окраины. Зато вверх уходила громадная телевышка – труба в два обхвата, полосатая, как палочка гаишника, выкрашенная в белый и синий. Трубу удерживали толстые, туго натянутые тросы, будто ванты на мачте парусника. Это впечатление усиливали легкие решетчатые кронштейны, отходившие от вышки наподобие рей.
У ее подножия белели несколько приземистых служебных зданий, но движения не наблюдалось – вокруг, продуваемая ветрами, стелилась безлюдная местность. И тишина…
Затормозив, я быстро покинул свое место, обошел «ижика» и открыл дверцу, подавая руку моей желанной пассажирке. Дворская вышла, опуская ресницы, и запрокинула голову, пытаясь разглядеть макушку телебашни.
– Я даже не думала, что она такая огромная! – воскликнула она.
А я подкрался сзади и обнял Инну за талию. Девушка не воспротивилась – откинулась на меня. Я кое-как просунул губы между шарфиком и шапочкой, целуя стройную шею. Инна молчала, только гладила мои руки, а потом повернулась лицом. Шмыгнула носом, прижалась, потерлась холодной гладкой щекой и прошептала, щекоча ухо теплым воздухом:
– Я люблю тебя!
Юваль Регев прошелся по обочине широкой Харбор-драйв, высматривая берег за серыми стволами молодых гикори – океан шумел совсем рядом, ворчал угрюмо, перемалывая валы на источенных скалах, ворочал обкатанные глыбки, дышал соленой сыростью и прелыми водорослями.
Похабный бриз забрался под куртку, холодя спину, и Юваль задернул молнию – можно и так, наплечная кобура все равно не выделяется, не «просвечивает» сквозь хорошо выделанную кожу.
Повернувшись спиной к океану, он заскрипел галькой, возвращаясь к неприметному «фордику». Гилан Пелед сидел очень неудобно – худая задница на переднем сиденье, а длинные мосластые ноги – на улице. В руках он держал увесистую «уоки-токи» с антенным штырем и тихо переговаривался с Ливлатом. Ари Кахлон развалился на заднем сиденье, сложив руки на груди и глубокомысленно исследуя подранный верх салона.
– Юваль! – позвал Гилан, складывая антенну. – Объект кушать изволит!
– Чтоб он подавился, – пробурчал Регев.
– Не дождемся! – рассмеялся Пелед.
– Пока сами не раздавим, – глухо подал голос Ариэль.
– Во-во…
Юваль уселся за руль, качнув авто, но мотор заводить не стал, успеется. Это, можно сказать, его давний жизненный принцип – не спешить, но делать все вовремя. Когда Регев служил в спецназе «Кидон», он так и заявил майору Алону: «Суета – не мой стиль!»
Долго потом Рехавам дурь из него выбивал… Выбил.
Все трое долго молчали, только слушали далекий шум волн да фырчанье редких машин, носившихся по Харбор-драйв.
– Пора съезжать из «Холидей Инн», – проворчал Пелед, изучая мятый чек. – Дорого!
– Пятый день мы тут, – заметил Кахлон.
– Думаешь, долго возимся? – вывернул шею Гилан, оборачиваясь назад.
– Да не-е… Наоборот. Помнишь, сколько мы выслеживали того наци? Как его… Вольф… Вольг…
– Вольфганг, – подсказал Регев. – А мне Збиг как раз наци напоминает. Был такой помощничек у Гитлера – Розенберг. Альфред Розенберг.
– А-а… Расовая теория?
– Ну да. Он же не в Германии родился, Розенберг, вот и выпрыгивал из штанов от усердия, чтобы в Берлине его своим считали. Бжезинский из той же колоды – двойка бубен, а лезет в валеты.
– Вылез уже! – хмыкнул Пелед.
– А мы его тузом… – проговорил Ариэль, навинчивая длинный глушитель на ствол «кольта».
– В принципе, – раздумчиво сказал Гилан, – можно и в дороге подловить. Завтра ему в Балтимор. Местечко Ливлат присмотрел – ты еще ездил туда… вчера? Не, позавчера. Подходяще…
– Нет! – мотнул головой Юваль. – Валим сегодня.
– Дома? – наклонил голову Кахлон.
– Нет, там могут быть проблемы. Вчера он заглядывал в сувенирный, хотел прикупить черничного варенья. Хозяйка пообещала, что сегодня подвезут свежее. Двадцать к одному, что Збиг заглянет за баночкой! И тогда твой выход, Ари.
Кахлон кивнул. В это время запиликала «уоки-токи». Пелед подхватил ее, рывком выдвигая антенну.
– Слушаю, Цион! Ага… Куда? Нейборхуд-роуд? Понятно. Все, ага… – Отложив рацию, Гилан выдохнул: – Едем! Сувенирная лавка на Нейборхуд-роуд!
Юваль не спеша тронулся с места, выехал на шоссе и прибавил скорости, огибая Норт-Ист-Харбор с востока по широкой дуге. Этот мелкий поселок в штате Мэн, благополучный и сонный, на городишко не тянул, деревня деревней. Наверное, именно поэтому здесь селились богатые юристы и чиновники из Бостона и Нью-Йорка. Они здесь отдыхали от бешеной, обессиливающей круговерти мегаполисов, частенько приезжая лишь на уик-энд – зарядиться тишиной, вкусить прелести размеренной жизни, наслушаться шелеста листвы и шороха волн. И опять ввязывались в нескончаемую драку за лишний доллар…
Свернув на запад, «Форд» миновал фермерский рынок и покатил по неширокой Нейборхуд-роуд.
– Вижу, – процедил Пелед. – Машина Збига!
Юваль прищурился – далеко впереди разворачивался неуклюжий «Кадиллак Флитвуд», подбираясь к стоянке неподалеку от магазина «Романтический сувенир». От паркинга до полок, забитых черничным вареньем и кленовым сиропом – на память о штате Мэн! – дистанция невелика, метров сто, от силы, но разве может владелец лимузина позволить себе передвигаться пешком?
«А куда ты денешься!» – неласково усмехнулся Регев. Он сбавил скорость и припарковался за огромным «Кадиллаком» – словно болонка, решившая обнюхать алабая.
– Работаем, ребята! – жестко сказал он.
– Изо всех сил! – Гилан зевнул и потянулся.
– Тюлень, – буркнул Юваль.
Бжезинский, лениво шагавший за сладкими подарками, не оборачивался.
– Ари.
Кахлон, одетый в черные джинсы и безразмерный свитер, выскользнул из машины, прихватывая с собой куртку. Выйдя, он набросил ее на правую руку с «кольтом» и неторопливо пошагал к сувенирной лавке. Збигнев Бжезинский будто ждал его – он покинул «Романтический сувенир» с корзинкой, набитой баночками. По дороге ярый антикоммунист и антисемит перебирал свои сувениры, морща лоб и щуря глаза, поэтому Ариэля приметил в последний момент, когда тот остановился в двух шагах от него.
– Шалом, Збиг! – улыбнулся Кахлон и нажал на спуск.
Пуля разорвала сердце, отбрасывая Збига, ноги его подломились. Нелепо взмахнув руками, Бжезинский упал навзничь, роняя корзинку – баночки с тягучим кленовым сиропом раскатились веером, жалобно звякая. Второй выстрел был контрольным – в голову. На всякий случай.
Юваль подогнал «Форд» в тот же момент. Ари юркнул в машину, и та ворохнула колесами, разгоняясь по дороге в Канаду.
Тишина боязливо вернулась на Нейборхуд-роуд, лишь на грани слышимости бубнил океан, нагоняя волны, да где-то со стороны Фарм-стрит доносился искаженный винилом голос Синатры, выпевавшего «Странников в ночи».
А в невинно-васильковом небе, отражаясь в широко раскрытых мертвых глазах, проплывало одинокое облако. Кумулюс, гонимый ветром, сперва разбух, походя на пышнотелую Польшу, затем вытянулся, больше смахивая на Афганистан. А перед тем как скользнуть за верхушки деревьев, облачко разлезлось, напоминая белую контурную карту Израиля, припухшего Синаем.
– Ванили у нас нет, и не на-адо… – пропел я, шаря по полочкам буфета. – Зато ванилина, как гуталина, – ну просто завались!
Даже запечатанный пакетик пах бесподобно. Раскрыв упаковку, я присыпал ванильным сахаром месиво, должное стать яблочным пирогом. Перемешал, вывалил в форму, сунул в духовку. Процесс пошел.
Отряхнув руки, я приблизился к окну. Природа, зевая и сонно потягиваясь, просыпалась от зимнего сна. Раскрывала лазурные глаза, щурилась на греющее солнце, дремотно нежась под ласковыми дуновениями ветра-приставалы.
Рука сама отворила форточку, впуская шалые порывы. Весна!
Все, холодам конец – снега стремительно таяли, развозя грязь. Ночами, правда, слякоть подмерзала, но с утра мягчела снова, впитывая тепло, и талая вода упрямо искала пути к реке.
Земля парила, готовясь цвести и зеленеть, девушки все чаще сверкали голыми коленками и распускали волосы. Унылый запах сырости остался в прошлом – нынче пахло прелью и разбуженной почвой, а порой накатывал терпкий ароматец набухающих почек. Подснежники давно повылезали из оттаявшего чернозема, а за городом, по бурым лесополосам или по обочинам дорог, яркими мазками лиловели крокусы.
Настроение у меня повышалось, равняясь на уличные градусы, – все шло по плану, и даже боязно делалось – уж больно много успехов, а закон подлости все не срабатывал.
Весь месяц я отсылал Револию Михайловичу бандерольки с дискетами, напихивая в новенькие ГМД кучу программ, вроде текстового редактора «Слово», пусть и не такого навороченного, как «Ворд», но других в мире вообще не существовало! Тут я был первым. А программы сжатия данных? Я и словарные алгоритмы запустил и даже арифметическое кодирование, лет на десять опережая «яйцеголовых» из Штатов.
А сегодня, будто отмечая первый день каникул, как засел с самого утра за работу, так до самого вечера и проторчал за столом. Голова – вот такая, «раскачанный» мозг медленно переходил в состояние покоя, и я, чтобы отвлечься от кибернетики, затеял готовить ужин.
Нажарил картошки с лучком, под конец нарезал колечками половинку краковской, чтобы пропарилась и примешала к общему букету колбасный дух.
Нагреб целую миску квашеной капусты, сочной и хрусткой, плеснул постного масла, добавил луку и перемешал. Подумал-подумал и сварганил простенькую шарлотку. К чаю – лучше нет.
…Солнце садилось за купол Дома Советов, накалываясь на шпиль, и я прикрыл форточку. А то лопнет светило, как красный воздушный шарик, забрызгает еще…
Лениво перемывая посуду, отметил, что возбужденная кора угомонилась, оставляя в теле приятную истому. Благодушествуя, подумал даже, что зря я, пожалуй, ожидаю бешеного сопротивления перестройке, чуть ли не боев и потерь. Конечно, всяческой сволочи в высшие сферы просочилось изрядно – ну так это до первой чистки. Только действовать надо не грубо, не мести железной метлой до одурения, а действовать вдумчиво, бережно, как археологи, – легонькими щеточками, но до последней пылинки.
Мысли текли размеренно и плавно, как Южный Буг в половодье, но тут хлопнула дверь в прихожей, и поток сознания мигом слился. Родители вернулись с работы.
Папа с кряхтеньем стаскивал ботинки, поминая умельцев «Скорохода». Он посылал их очень далеко, но до того изысканно, что маму смех разбирал.
Выйдя встречать моих милых предков, я галантно принял у матери пальто. Она разрумянилась и оттого стала еще краше, о чем я не преминул ей сообщить. Мама чмокнула меня в щечку, а папа пропыхтел:
– Д-дамский угодник… Уф-ф! Колодки какие-то…
– А вот не будешь жадничать! – заклеймила его жена. – Тетя Клава предлагала же чешские «Цебо», чего было не взять?
– Ага! За пятьдесят рэ?
– Приличная обувь дешевой не бывает!
– Ну почему? – хмыкнул я. – Вон, мои «прощайки» – и мягко, и тепло.
– А чем это так пахнет? – сменила пластинку мама.
– Ужином. Прошу к столу!
– Ух ты! Картошка! – донеслось из кухни.
– С колбаской! – хищно принюхался папа.
– А Настя где?
– У Ирки!
Отец подцепил свои любимые тапки и, плотоядно потирая руки, пошел на запах. Тут же длинно зазвонили в дверь.
– Я открою! – крикнул я и щелкнул задвижкой.
На пороге стоял невысокий, коренастый, чуть располневший мужчина в самом расцвете сил, с типичным лицом грека, черноусого и пройдошливого. Это был Старос.
– Филипп Георгиевич! – воскликнул я. – Вы как раз вовремя! Прошу!
– Мишка! – залучился Старос, опуская на пол пузатый портфель. – God damn! До чего ж ты вырос, бродяга!
Поспешное шарканье отцовских тапок резко замерло.
– Вот это ничего себе! – весело грянул папа. – Явление народу! Ты как здесь? Проездом из Владивостока?[18]
– Не угадал, Пит! – засмеялся Филипп Георгиевич. – Из Крыма!
Они крепко обнялись, хлопая друг друга по спине так, словно оба подавились.
– Ну рассказывай! – выдохнул отец.
– Сначала – ужинать! – решительно заявила мама.
– Лидочка, – проворковал Старос, шевеля усами, как кот, – из ваших ручек…
– Это из его ручек! – засмеялась «Лидочка», растрепав мне волосы.
– Каникулы у меня, – притворно вздохнул я. – Весь в трудах, аки пчела…
– Эта пчелка сообразила микроЭВМ, – с плохо скрытой гордостью сообщил отец.
– Wow! – удивился Филипп Георгиевич. – Серьезно?
– На ВДНХ в Москве выставляли! – похвасталась мама.
– А покажешь? – загорелся Старос.
– Да обычный компьютер, – ухмыльнулся я, смазывая родительский пафос. – Покажу, конечно… – И сам не удержался, выдал новость, не называя Револия Михайловича: – Звонили утром из ЦНИИРЭС, сказали, что «Коминтерн-1» запустят в опытную серию.
Мама охнула и даже побледнела от волнения, а отец резко подался ко мне:
– В серию?! Мишка! Это же… это же… – Он затряс головой. – Ух!
– Ух, – согласился я, изо всех сил подавляя довольное сияние.
– Wow… Слушайте, за это надо выпить! – потер руки Филипп Георгиевич. – Я там кой-чего привез из Массандры…
Сбегав в прихожую, он вернулся с большой бутылкой.
– Красное полусухое! – торжественно объявил он. – И года очень удачного для тамошних виноградников.
– У-у… – затянул я с притворным разочарованием. – Это только под тушеное седло косули. Ну, в крайнем случае, под шашлычок…
– Накладывай, накладывай! – зашумели голодные. Наполнил четыре тарелки, радуясь, что сготовил полную сковородку. И капусту поставил на стол, а тут и шарлотка подоспела.
Я скромно пристроился в уголке, как раз напротив Староса. Папа, переглянувшись с мамой, плеснул и мне в бокал – на два пальца.
– Миша, скажи тост!
– Ну, поехали! – выдал я и сосуды сошлись под стеклянный звон и довольный смех.
Пригубил терпкого и душистого, ощущая, как распускается аромат, грея нёбо… Хорошо пошло! Мама пила маленькими глоточками, а отец махом заглотил свою порцию и навалился на стол:
– Рассказывай!
Старос таинственно улыбнулся, а я потихоньку стал нервничать.
– O’кей… Помнишь, Пит, как мы мечтали? – негромко заговорил Филипп Георгиевич. – Создать бы советский аналог Кремниевой долины, мощный научный и производственный Центр микроэлектроники! «Научный центр»! Помнишь?
– Помню, – грустно улыбнулся папа. – Ты даже план набросал и Никиту убедил. Как раз Зеленоград строили, хотели там текстильный комбинат отгрохать, а тут – раз! – и по электронике пошли!
– Yea… Меня тогда прочили в генеральные директора Центра микроэлектроники, да не вышло, – доверительно пояснил Старос для мамы, с аппетитом выуживая поджаристые колечки краковской. – Я и так, я и сяк, я и… к-хм… об косяк… А никак!
Мама жалостливо покивала.
– Так ты потому и подался на Дальний Восток?
– Ну да! – энергично кивнул гость. – Подальше от этих партийных бонз! Я и втолковывал им, и на пальцах объяснял, говорил как газета «Правда» – давайте, говорю, сделаем так, чтобы советский народ обогнал Америку в самой важной гонке ХХ века! Да она даже ядерную гонку превосходит, не говоря уже о космической! Мы можем и должны первыми создать самые быстродействующие и самые массовые в мире ЭВМ – для обороны, для производства, да просто для рядовых людей! И все без толку.
Я усмехнулся. Не похоже, что Старос говорит об этом с горечью проигравшего!
– А после восьмого марта – звонок, – проговорил Филипп Георгиевич, упиваясь недавними воспоминаниями. – Из самого ЦэКа! Так, мол, и так, мы тут с товарищами разобрались, приносим извинения, надеемся, что вы отнесетесь с пониманием… В общем, – выдохнул он, – меня назначили гендиректором Центра микроэлектроники!
Папа от радости так стукнул ладонями по столу, что аж бутылка подпрыгнула.
– Нет, – захохотал он, – ну какой-то праздник сегодня, ей богу! «Старосята», небось, в пляс пошли?
– А то! – рассмеялся Старос. – Марк[19] так орал в трубку!
– Ха-ха-ха! Наливай!
Бутылочку уполовинили, хотели и мне на радостях подлить, но я убрал свой бокал – окосею еще, а там прога недоделанная… Да мне и без вина хорошо было! Центр микроэлектроники – это же был роскошнейший проект! Поздно спохватились? Ерунда, нагоним! Пусть тогда Штаты нас догоняют! Лет через десять…
– Надо же… – пробормотал отец, отхлебнув вина. – Никогда бы не подумал… Я уже, признаться, списал «кремлевских старцев» в утиль истории! Поспешил, однако… Но это приятная ошибка!
– Говорят, – сказал Старос, смакуя вино, – это все с подачи Суслова.
Я дернулся, не сдержав радость в себе, а отец недоверчиво задрал брови:
– Суслова?
– Yes!
– А Аня где? – поинтересовалась мама.
Читать бесплатно другие книги:
