Телефонист Чернявский Владимир

47. Сухов и Ванга

– Сухов, я прошу тебя, – сказала Ванга.

– Да, – сказал он.

– У нас нет на него ничего. Не наделай глупостей.

– Если хочешь, останови машину и выходи. Дальше я поеду сам.

Некоторое время назад Сухов не мог быть за рулём, некоторое время назад у него дрожали руки. Теперь он казался спокойным. Они уже знали, что произошло ночью в доме Орлова, и знали, что Форель задержан. В качестве главного и пока единственного подозреваемого. У Ванги всё ещё не укладывалось это в голове. Оказывается, и в сердце тоже. Она хотела уйти, она была готова предположить всё, что угодно, но вот всё ещё не укладывалось. Хотя был звонок от Алексея. И хотя маячок, вшитый в её сумку Valentino, указал, куда направилась Ольга.

«Ведь он был со мной, весь тот вечер, – мучительная мысль, и от неё больно. – Весь тот вечер, когда… «Две свечи»… он был со мной».

Ольга – сестра Игоря. И Мадам тоже. Брат и две сестры. И всё ещё может остаться не более, чем семейными тайнами. У них нет никаких доказательств. Никаких! Только никто ведь из них больше не верит в критическое количество совпадений. Ольга ведь тоже больше не верила, поэтому и направилась туда, куда указывал сейчас маячок. Иногда весь твой мир может внезапно рухнуть, но об этом ты подумаешь потом. И весь этот вроде бы бред, который прошедшей ночью прислал Сухову Форель, вдруг становится знаками, зловещими, но беспощадно точными знаками того, что весть твой мир рухнул куда-то в Тёмную зону. И у них нет доказательств. Только соломинка, жалкая соломинка эфемерной надежды для тех, кто тонет в Тёмной зоне: «Может, это всё-таки не он? Ведь весь вечер…»

Сухов расценил её молчание по-своему:

– Если тебе страшно – выходи, – сказал он.

Ванга посмотрела куда-то вниз, потом взяла его за руку, подняла голову:

– Она жива. Я знаю это.

– Да, – снова сказал Сухов. В его глазах плясали огоньки; он тоже летает над Тёмной зоной. – Я заберу её.

Ему потребовалось переключить скорость, хотя необходимости такой не было. Но свою руку он смог высвободить. Она не знала, что говорить дальше. Стена… В ней тонут слова, в ней тонет доверие, этой стены не должно быть. Он сам сказал дальше:

– Я ведь понимаю тебя… Пойму, если выйдешь.

Стена. И как бы ей сейчас ни было плохо, ему, за этой стеной, хуже, чем ей. Никуда она, конечно, не выйдет. Но скажет:

– Сухов, не надо так…

– У нас действительно нет на него ничего. Только домыслы. Только уверенность.

– Не беспокойся за меня, хорошо? – попросила Ванга.

Сухов кивнул, не поворачивая головы. Один кирпичик только что вылетел из стены.

– Просто не наделай глупостей, – сказала она.

48. Защитница Тьма

Когда Игорь Рутберг обвинил Ольгу в том, что она явилась причиной разрушительного диссонанса у старшей сестры, он был не совсем прав. Диссонанс случился несколько раньше, и, сам того не желая, вызвал его Дюба.

В тот день, когда, беззаботно напевая песенку популярной в восьмидесятые годы группы «Оттаван» Елена Павловна вынудила его, тёзку командира, забраться в шкаф. Где прятались Дюбины демоны. Да только не его одного. «Хэндз ап, бейби, хэндз ап». Милая, очень приятная женщина с совсем юным голосом вышла из комнаты, заперев дверь на ключ. И очень скоро вернулась. Но не с пустыми руками. Щёлкнула собачка замка. Дюба обернулся на звук. Она быстро шла к нему. На шее у неё висели детские прыгалки, а в руках был электрический чайник, от которого поднимался пар. Дюба успел ей улыбнуться, только теперь это была совсем другая женщина. Что-то случилось с её лицом, оно утратило мягкие приятные черты, прежний магнетизм, и словно оделось тьмой. И такая же пылающая тьма была в её взгляде и в голосе, совсем не юном теперь, грубом, низком и каком-то каркающем. Она произнесла что-то странное, точнее, выкрикнула с ненавистью:

– Криворотыйкрючконос! – завизжала и выплеснула Дюбе в лицо полный чайник кипятка. Боль была неимоверной, она обварила его, и Дюбины руки, защищаясь, поднялись сами. Всё-таки некоторые навыки он утратил. Он забыл, как это – бить такую приятную женщину, которая могла быть смертельно опасной. Защитница Тьма, о которой Дюба ничего не знал. Она сшибла его на пол и оказалась уже на нём. Она была очень, ненормально сильной, и в следующий миг детские прыгалки уже обвивались вокруг его шеи. Резь в горле, потом на излёте дыхания в лёгкие пришла острая боль, и стало темно.

…Дюба открыл глаза и какое-то время не мог ничего вспомнить. Сделал вдох, снова резь в горле, закашлялся. Она нависла прямо над ним, в задумчивости всматриваясь в его лицо. Пахло сыростью, но Дюба уловил и тот запах, что исходил от неё, – бомж, от чьей вони шарахались люди, уловил запах чего-то намного хуже. Слегка сладковатый, тошнотворный запах, словно Дюба оказался в логове зверя, давно поражённого какой-то неведомой формой бешенства. Дюба понял, что она перетащила его в полутёмное место, видимо, подвал, понял, что связан и что у хозяйки этого места более чем серьёзные планы.

– Ты должен быть одинаковым, – услышал Дюба. В её низком, басовито-булькающем голосе уверенность и даже какая-то забота. – Так тебе будет лучше.

Дюба подумал о карликах с лицами ангелов. Увидел ржавую двуручную пилу, деревянный футляр с инструментом, почему-то весь в золе, решётку, разделяющую подвал пополам, тоже вымазанную в золе. Увидел какую-то ветошь, ещё множество грязных, забытых временем предметов, чьё назначение ему осталось непонятным. Вообще, здесь всё, включая пол и стены, было в золе, старой, осевшей, словно дом выстроили на пепелище, просто засыпав нижний уровень землёй. Дюба понял, что она собирается сделать, только его мозг отказывался поверить в это. Она примеривала двуручную пилу к его единственной ноге.

– Зачем? – хрипло спросил Дюба.

– Одинаковый, – она показала ему пилу, держала за ручку и середину и пожаловалась: – Неудобно – долго пилить. Тебе будет больно. Надо маленькую.

– У меня и так всего одна нога, – попросил Дюба. – Оставь мне её.

Она затрясла головой и посмотрела на него мягко, с теплом:

– Одинаковый, – объяснила она и радостно вспомнила: – Сейчас, подожди! Разбить, и легче будет…

Отвернулась к ящику с инструментом, уставилась на него в задумчивости, пробубнила:

– Криворотыйкрючконос.

– Кто это? – спросил Дюба. Он всё ещё не знал, что ему делать, хотя былое чутьё, которое не раз спасало ему жизнь, подсказало, с чем он столкнулся. Эта женщина была безумной. Совершенно. Почему в доме тёзки находится женщина, которая так себя ведёт? В Каса-дель-Корво, доме его детства?! Если она какая-то родственница, то почему оставлена без присмотра? Или тёзка не знает, насколько она больна, или…

Она повернулась на звук его голоса и посмотрела на него с удивлением, не очень понимая, что он, собственно, тут делает. Посмотрела на обрубок ноги, двуручную пилу, капризно нахмурилась. Вспомнила, улыбнулась:

– Одинаковый… – добавила она с той же тёплой заботой, от которой у Дюбы поползли холодные мурашки. – Кости разбить, и легче пилить. Сейчас… Так хорошо.

– Не надо, – сказал Дюба и даже не успел удивиться тому, насколько она оказалась быстрой. Молоток взметнулся в воздухе, тоже весь измазанный сажей, она взяла его в ящике с инвентарём. Обрушила чуть ниже Дюбиного колена, но в мозгу у него взорвалась чёрная огненная вспышка боли. Она ударила ещё раз, и ещё. Но Дюбино сознание не собиралось сжалиться над ним и отключиться. Она тяжело задышала. Устала. Обозвала его «криворотымкрючконосом», потом извинилась, что заставила ждать, пообещав сейчас продолжить, и попросила перестать вопить и ныть, как девчонка. И стала примериваться молотком к колену.

Дюба сказал:

– Подожди. У меня в кармане. Посмотри.

Он не знал, как ему удалось это сказать. Его тело разрывали молнии боли. И главное, он не знал, почему он так сказал. Она удивлённо нахмурилась, потом посмотрела на него с игривым любопытством, но послушалась. И запустила руку в его карман. По внутренней стороне брюк, выданных Дюбе тёзкой, нащупала его член и заметила:

– Ничего там нет.

По Дюбиному телу пылал огонь. Он понял, что и обваренное лицо начало покрываться волдырями. Её рука в кармане оставила его член в покое, соскользнула вниз и наткнулась на кулон. Она извлекла эту памятную вещицу и, невзирая на полумрак, тут же узнала её. И тут же просияла. Раскрыла медальон, и губы разошлись в улыбке:

– Какие милые… А я вас искала, – мечтательно сообщила она кулону, развернулась и пошла по лестнице вверх.

Дюба не верил, что такое возможно. Что она уходит. И что снова говорила голосом юной девушки. Она поднялась на уровень выше, заперла за собой дверь и вышла из подвала. Зиндан, который только что покинул его страж.

Она ушла. А Дюба погрузился в свой собственный ад.

…Дюба открыл глаза. Бушующее пламя плыло по его телу. Гортань, внутренняя часть рта и губы высохли, стали выжженной пустыней. Зиндан… Подвал имел два уровня, соединенных лесенкой. Здесь была зола и вымазанная сажей решётка. Но наверху находились окошки, и в них сочился тусклый свет…

Она оставила здесь двуручную пилу. Вон она, совсем рядом. Ещё она оставила здесь молоток, которым раздробила его ногу. Единственную, которая служила ему всё это время. Дюба изогнулся; ему придётся изогнуться ещё сильнее и вывернуть суставы, но по сравнению с разлитым по телу огнём, эта боль будет пустяковой. Можно сказать, ерунда. Вон она, пила, рядом…

Всё же Дюба вскрикнул. Его всегда это удивляло, как разная боль может ощущаться в отдельности. А казалось бы, большая должна заглушить меньшую. Неисповедимы твои пути, Господи. На Дюбиных глазах выступили слёзы.

Верёвка коснулась зубьев пилы. Она связала его туго. Дюба, не заботясь о том. Что может порезаться, начал водить верёвкой по зубьям.

Он высвободился, когда свет на верхнем уровне начал меркнуть. Дело шло к закату. По какой-то причине она забыла про него, не торопилась вернуться, чтобы завершить начатое. Дюба смотрел на молоток и подумал, что если она явится, он запросто сможет размозжить ей череп. Но тогда её исчезновение заметят те, кто знает о ней. Или тот. Дюба не хотел пока об этом думать. И вместо того, чтобы пустить молоток в дело в ближайшее время, он принял другое решение. Горы ветоши, куча перепачканного сажей какого-то хламья… Дюба принял другое решение. И хоть малейшее движение теперь вызывало невыносимую боль, он полностью вымазал себя сажей. Он весь был в золе.

Зиндан… Она явилась утром, когда Дюба полностью изучил место, в котором находился. Она беззаботно напевала, и у неё опять был юный голос. Она спустилась вниз по лесенке. Дюба понял, что второго её визита он не переживёт. И укрыл себя ветошью, выбрав самую грязную, с кусками сажи, устроившись в углу у стены. Лицо его было чёрным, и он закрыл глаза. Дюба умел изображать полное отсутствие, выключать любые флюиды и гремящие мысли. И это не раз спасало ему жизнь. Правда, всё это осталось в другой, его двуногой эпохе, а сейчас он готов был признать, что его план нелеп.

Она сняла наушники, пропев «Хэндз ап, бейби, хэндз ап», и оглянулась по сторонам. Дюба перестал дышать и услышал, как она сказала:

– Ну вот, глупенькая, я же говорила, что здесь никого нет, – эта женщина разговаривала сама с собой. – Идём. Надо уходить. Она любит это место. Я её боюсь! Не хочу, чтобы она вернулась. Очень боюсь.

И ушла.

Дюба открыл глаза.

(Хэндз ап, бейби, хэндз ап)

Кто мог вернуться?! Она — это кто?! Дюба провёл иссохшим языком по внутренней стороне зубов. Пить хотелось очень. Ему нужен был хотя бы глоток воды. «Не хочу, чтобы она вернулась. Я её боюсь». Почему-то Дюба подумал, что знает, о ком речь. Он моргнул. Сторонний наблюдатель увидел бы в темноте лишь белки его глаз. Да и то смутно. Дюбин план сработал.

– Зачем ты меня сюда привёл? – прошептал он, обращаясь к своему розовому слону. – Это очень плохое место.

Через несколько часов (наверное, на самом деле, он не знал, сколько прошло времени) его вывели из забытья голоса. Сначала он решил, что это голоса его бреда, огня, что ещё нещадно бушевал в теле. Он прислушался. Голосов было несколько. Кто-то разговаривал с ней или между собой, спокойно, дружелюбно. Кто? Врачи? Тёзка?! Её приехали навестить? И Дюба услышал – видимо, врачи её расспрашивали о самочувствии и делали инъекции.

Он закричал. Они должны знать, что он здесь, они должны помочь! Люди наверху продолжали разговаривать. Дюба прислушался и закричал снова. В тоне голосов ничего не изменилось, и беседа не прервалась. Его не слышали, хотя он отчётливо мог различить каждый звук. Дюба закричал из последних сил – спокойный разговор наверху продолжился.

«Ну да, – подумал Дюба. – Акустическая ловушка. Свойство закрытых пространств».

Когда-то с ним такое было. В горах, в забытую двуногую эпоху. Разведка совершала неудачный спуск со склона в зимний период. Снежная лавина. Но ему повезло, она не убила его, не разорвала внутренности, а присыпала совсем немного, да ещё положила так, что он мог дышать. Но не мог даже пошевелиться, снежная лавина оказалась как камень. И пока его искали, откапывали, Дюба слышал каждый шорох, каждый звук, голос каждого из своих товарищей. Но они не могли его слышать, ори хоть на разрыв аорты, и хоть до них было совсем рядом – его присыпало не больше, чем на двадцать сантиметров. Командир, тёзка, предупреждал – кричать бесполезно, лучше экономить воздух.

Акустическая ловушка. Зиндан… Дюба подумал, что если б в его организме не осталось бы так мало влаги, он бы сейчас снова заплакал.

А потом появилась эта девочка.

– Тебя тоже здесь держат? – услышал Дюба детский голос. К этому времени его тело превратилось в сплошной сгусток белой пульсирующей боли, и поначалу он решил, что ослышался. Что это его воображение, его бредовые галлюцинации.

– Я видела, как ты пошевелился в темноте, когда спал. Ты молодец, здорово спрятался. Я оставила тебе воды.

Он повернул к ней голову. Нижний уровень подвала был разделён решёткой. Это Дюба уже уяснил. И она сидела в уголочке по другую сторону и разговаривала с ним.

– Про тебя забыли, да?! – спросила она. – И ты спрятался? Я видела. И даже встала у решётки, когда он приходил. Чтобы тебя не заметил.

– Кто приходил? – слова дались Дюбе нелегко.

– Не знаю, – сказала она. – Тот, кто меня сюда привёз. Он приходит раз в день, приносит еду и уходит. Он в маске. Я думаю, это Телефонист. Здесь очень много страшных вещей. Тех, которыми он пользовался.

Дюба попытался сесть. Он не понимал, о чём речь.

– Я оставила тебе воды, – сказала девочка. – И половинку Биг Мака. Он приносит мне еду из «Макдоналдса». Хочешь?

– Я не могу, мне очень больно, – сказал Дюба. И тут же услышал, как жадно добавил: – Хочу! Воды…

Она подошла к решётке, протянула ему бумажный стаканчик и бутерброд в обёртке.

– Давай, постарайся. Прости, колу я выпила.

И впервые с тех пор, как Дюба измазал себя золой, он покинул своё тёмное убежище. Он пополз на одних руках, больше не обращая внимания на боль.

– У тебя нет ног, да? – сказала она. Присела, протягивая сквозь решётку стакан, бумажный стакан, полный воды. И Дюба пил её, знал, что нельзя жадно, что надо маленькими глоточками, но пока не мог по-другому. Остановил себя, когда выпил примерно половину.

– Одной ноги нет, – сказал Дюба. – Но это не страшно.

– Я Ксения, – сказала девочка.

– Привет, Ксения, – Дюбу начало мутить, и он часто задышал, чтобы его не стошнило. Она подождала и спросила:

– А ты?

Он не знал, как правильно ответить, и сказал:

– Дюба, – улыбнулся и добавил: – Не страшно, что ноги нет, Ксения. Я вытащу нас отсюда.

Девочка посмотрела на него с недоверием:

– Как? У тебя, что, там есть свой вход? С твоей стороны?

– Да, наверху.

– Он заперт, как и мой. Видишь, он меня даже не связал. Значит, надёжно заперт.

Дюба подумал:

– Я ещё не знаю, как, но вытащу. Я обещаю, – сказал он. Посмотрел на ящик с инструментом. Наверху окошки… Дюба решил, что ели уж он преодолел несколько метров от своего угла до решётки, то и лестницу преодолеет. Может быть, не сразу и уж точно не сегодня, но преодолеет.

– Ты спал два дня, – сказала она. – Иногда стонал, но, к счастью, не когда он приходил. А так ты спишь спокойно.

– Два дня?

– Ну… я не знаю. Может, и больше. Я здесь уже третий день. – Она улыбнулась и постаралась бодро пошутить: – Зарубки пока делать не начала.

– Зарубки? А… понятно.

– В следующий раз я оставлю тебе колы. Сахар, он сразу даст много сил.

– Когда услышишь, что он идёт в следующий раз, постарайся шуметь. Или кинь в меня чем-нибудь, чтобы я не спал.

– Ладно, – она помолчала. Сказала: – Дюба, мне страшно.

«Мне тоже», – подумал он. Но говорить этого не стал, а повторил своё обещание:

– Я вытащу нас.

Он пришёл на следующий день, принёс ей еды. Дюба замер в своём углу. Разговорить его девочке не удалось. Он молча поставил перед ней большой пакет из «Макдоналдса» и ушёл.

– У тебя там есть молоток, дай мне его, – попросила девочка.

– Нет, – сказал Дюба.

– Дай! Я ударю его, и мы сбежим. Дай! – она готова была расплакаться. – Мой папа сейчас очень волнуется.

Она ему уже очень много рассказала о папе и о Телефонисте. И о Ванге. Дюба знал, кто держит их в зиндане. Убедился сейчас, когда увидел его с пакетом еды, невзирая на маску. Убедился, когда он уходил. Розовый слон привёл его сюда не для того, чтобы помочь тёзке. Так вот сложилась жизнь. Он должен был спасти эту девочку. И может быть, уберечь командира от ещё одного убийства. Вот как она сложилась, эта жизнь.

– Пожалуйста, дай мне его! – она всё-таки расплакалась.

– Ксения, ты не сможешь, – мягко сказал ей Дюба. – И он поймёт, что ты здесь не одна.

– Я могу! Ещё как смогу!

– Не сможешь. Никто не сможет, – Дюба постарался, чтобы она его поняла. – По-моему, я знаю, кто это. Мы служили вместе. Но у нас с тобой есть тайна. И это наш шанс. Очень хороший шанс.

– Тайна?

Теперь Дюба постарался, чтобы его улыбка получилась обнадёживающей:

– Даже две.

– То, что эта женщина, про которую ты говорил, забыла, что ты здесь, да?

– Да. И то, что нас двое. А руки у меня всё ещё целы.

Ксения подумала над его словами. И спросила:

– А вторая? Тайна?

– Мы их слышим, а они нас нет, – сказал Дюба.

И подумал о том, чего он не скажет ребёнку: «Поэтому молоток я оставлю себе».

Всё случилось намного раньше, чем предполагал Дюба. На следующее утро. Голоса. Их было два. Разговаривали женщины. Ксения проснулась. Дюба приложил свой указательный палец к губам. Он ловил каждое слово этого разговора, который принимал всё более дикий оборот. Голос одной из собеседниц уже превратился в юный, а потом стал грубым, каркающим и произносил грязные каркающие слова, но Дюба знал, что женщин по-прежнему две.

«Этот дом полон чудовищ», – подумал он. И услышал страшный нечеловеческий визг, от которого у него всё застыло:

– А ну вон, дрянь!

А потом появился командир, тёзка. Дюба снова сделал знак Ксении молчать. И слушал, превратился в слух. Речь шла о Ванге. Командир разговаривал со своей сестрой. Она плакала. За эти несколько минут Дюба узнал о тёзке больше, чем за всю предыдущую жизнь. Этот дом правда полон чудовищ. Как такое случилось с командиром? С его тёзкой?! Он ведь был таким сильным, но

(карлик)

сторож зиндана оказался сильнее.

Дюба резко обернулся и посмотрел на угол, в котором прятался эти дни. Никто там не пошевелился в темноте, не было никаких карликов.

Ванга едет сюда. Дюба очень надеялся, что не одна. Будет очень хорошо, если она окажется не одна. Дюба заложил рукоять молотка за пояс брюк. Было пора. Он пополз на одних руках. Раздробленные кости болели немыслимо, нога распухла. Дюба старался не думать о гангренах и о том, как люди могут привыкать к боли; его поколачивало, и глаза были воспалены – признаки жара, но всё же, наверное, не очень сильного. Правда, достаточного, чтобы уже на второй ступеньке сдохнуть от одышки и снова обернуться, вглядываясь в тёмный угол.

«Это жар», – сказал сам себе Дюба. Всё-таки сильнее, чем он хотел бы предполагать, но просто жар – нет там никого, никаких глаз, в темноте.

Дюба пополз дальше, убеждая себя, что за ним никто не крадётся по пятам. Ксения бы видела и предупредила бы его. Видела и, уж конечно, слышала бы, как нарастает злобное ворчание.

Он дополз до половины лестницы, когда силы стали его подводить и потребовалось отдышаться. И он услышал начало нового разговора. Ванга приехала не одна. Она ещё этого не знала, но уже допустила в своё сердце тьму. И очень скоро научится различать в этой тьме.

Дюба пополз быстрее.

49. Как разыграли эндшпиль

Игорь Рутберг встретил их копающимся в двигателе небольшого экскаватора. Спрыгнул с гусеницы:

– Ванга? Привет, – произнёс удивлённо. – Какими судьбами?

– Здравствуй, Игорь, – сказала она. И замолчала.

– Сухов представился.

– Я знаю, кто вы, – улыбнулся Игорь Рутберг. – Поэтому я и назвал её Вангой. Чем обязан?

«Соломинки, соломинки, – у Ванги застучало сердце. – Их всё меньше… Тогда ты тоже встретил меня, беззаботно тренькая на гитаре. Объясняй. Объясняй немедленно! Я так хочу, чтобы это был не ты».

– Где твоя сестра? – услышала Ванга собственные слова.

– Какая из двух? – спросил он, совершенно не удивившись. – И зачем это они тебе понадобились?

Ванга задышала чаще и поняла, что, на самом деле, это ей сейчас надо держать себя в руках.

– Ну, не потому что нас интересуют ваши семейные тайны, – спокойно сказал Сухов.

– Да нет никаких тайн, – Игорь Рутберг пожал плечами. – Так в чём дело?

– Протасова, Елена Павловна, работает…

– Я знаю, кем она работает, – прервал Сухова Игорь Рутберг. – И у кого. Она так решила. Это наказуемо?

– Игорь, ты знаешь, о чём мы говорим, – сказала Ванга.

– Да, я слежу за окружающим миром, – согласился тот. – Писатель Форель – любопытный персонаж. И все эти убийства вокруг него… От меня что-то нужно?

Но Сухов не дал Ванге больше говорить:

– Нам известно, что ваша вторая сестра находится сейчас здесь, – сообщил он. – Ольга Павловна Орлова.

– Верно, – подтвердил Игорь Рутберг. – Вот её машина… Их дом подвергся ночью нападению, и она приехала ко мне. Вас это удивляет?

– Мы хотели бы с ней поговорить.

– Я дал ей успокоительное, и сейчас она спит. Вообще-то, она приехала в шоке. Ладно, давайте, выкладывайте, что вы там себе нафантазировали, а то у меня дел по горло.

И опять Сухов не дал Ванге говорить:

– Сами копаетесь в экскаваторе?

– Люблю возиться с железками, – усмешка. – Это ведь тоже не наказуемо. Сухов, мне известно, что у вас похитили дочь, и я вам очень сочувствую, но давайте не ходить вокруг да около.

Пространство вокруг них наэлектризовалось. Но Сухов продолжал говорить спокойно, и Ванга поняла, что он делает. Нашла коса на камень. Игорь непробиваем, у них на него ничего нет, и он знает это. И может их выставить в любую минуту. Здесь Ванга, и он пока оказывает им любезность. Но коса нашла на камень. И Сухов будет так же говорить, отрабатывая прямо сейчас по ходу дела свою версию, и ждать, кто первым из них ошибётся и совершит прокол.

– Сегодня ночью, – Сухов вздохнул, – как раз в момент нападения на дом Орловых, мне пришли от Форели два любопытных сообщения. Не хотите ознакомиться?

– Нет.

– Я могу прочитать, но лучше посмотрите сами – возможно, там что-то личное. А возможно – больше.

– Ладно, хоть вы и тратите моё время впустую…

Игорь Рутберг посмотрел. Телефон Сухова находился в руках владельца: