Территория Куваев Олег

Андрей причалил к берегу, вытащил лодку. Костер разгорелся быстро, и кругом сразу сгустилась чернильная тьма. Валет ошалело мотался по кустам. Обнюхал все вокруг, успокоился и затих. Только уши настороженно ловили ночные шумы. Андрей выпил кружку чая, затем налил самого крепачка, поставил кружку на землю и закурил. От костра шло тепло и спокойствие.

От таких вот костров, одиноких ночевок идет уверенность в жизни.

Андрей допил крепкий до горечи чай. Крепкая заварка без сахара тонизирует не сразу, но надолго. Он залил костер. Стало совсем темно. Потом глаза привыкли, выступили ближние лиственницы, оловянный блеск реки. Он столкнул лодку, выгреб на середину. И снова ровное покачивание на воде, смутный бег берегов, а впереди, справа, небо уже наливалось бледно-зеленым.

Замызганная изба осталась далеко позади, и теперь уж пусть она готовится принимать другого хозяина. Интересно, как его встретит Мишка? Все-таки он парень хороший. Отличный парень. И журналист, наверное, неплохой. Хороший по сравнению с другими. А кто другие? Лида вышла замуж…

Валет заворчал, и в кустарнике на берегу что-то затрещало, метнулась огромная тень. Лось. Несколько секунд еще было слышно, как он ломился сквозь кустарник, а потом шум заглушил все. Валет успокоился.

Через час, когда начал брезжить рассвет, Андрей увидел устье Кечуткана. Он выбрался на берег, затащил в кустарник лодку и, выпустив из нее воздух, спрятал вместе с оленьей одеждой и шкурой. Оставшийся десяток километров надо идти налегке - еще никто из русских не научился ходить по тундре в меховой чукотской одежде, особенно летом и осенью.

Андрей зашагал вдоль ручья. Уже стало совсем светло. Срезая дорогу, он вышел на перевал в гряде сопок, подковой окружившей поселок. Весь он лежал внизу, под ногами, дикая смесь из самодельных хибарок, больших палаток на каркасах и шлакоблочных четырехэтажных домов. Домов было еще мало, они только пунктиром намечали улицы, и от этого казалось, что они тоже построены в беспорядке, где попало. Прямо под перевалом протянулась ровная блестящая в холодном рассветном солнце посадочная полоса. Стояли оранжевые ИЛы полярной авиации и вертолеты. Чуть в стороне выстроились цепочкой «Аннушки». Над поселком белыми шапками висели дымки: по первым холодам уже топили печи.

- Вот тут и будешь жить, - сказал Андрей Валету. Тот поморгал и вылизал морду длинным языком. - Предвкушаешь? Ну, ну! Пошли.

На улицах ревели «Татры», громыхали бульдозеры. Пахло смесью смолистых дров, солярки и горелого в масле железа. Так пахнет во всех поселках золотодобытчиков. В таежных поселках. А в тундровых - другой запах. Там топят углем.

Андрей дошел до здания, где помещался урс, и кассир, потребовав паспорт, отсчитал ему пачку четвертных ассигнаций.

- Крупнее нет, - пояснил кассир.

- А на эти что, ничего не купишь? - спросил Андрей.

- Карман оттопыривают.

- У меня рюкзак.

- Тогда я могу рублями выдать.

- Считать долго, а я разучился. Закрывайте свою контору, пойдем в магазин.

- В магазин - это бы хорошо, - вздохнул кассир. - Но! При нашей работе! Недопустимо! А рыбы нет у тебя? Рыбы бы я поел. Знаменитая на твоем озере рыба.

- Есть, - Андрей развязал рюкзак и отдал гольца.

- Ох и спасибо! - запричитал в окошко кассир. - Ну, удружил! Приходи в любое время, если чего надо. Не стесняйся.

- Ладно, - Андрей вышел на улицу.

Он еще раз оглянулся на здание урса. Это был не дом, а именно здание. Срубленное из дерева, с углами, пристройками и отделенной от мира башней-мансардой. В мансарде горел свет. На месте, выходит, бог - хозяин и кит снабженческих дел тысячеверстных пространств Шакунов Семен Игнатьич. Фронтовик и Герой Советского Союза. Вот так-то! Видали ли вы, неизвестно к кому адресуясь, подумал Андрей, - видали ли вы снабженца - Героя Союза? И часто ли вы, часто ли вы вообще видали таких людей? Пространства тайги и тундры пронзает взором Семен Игнатьич. Туда колбаса, сюда картошка, сюда нейлон и перлон. Вот его, Андрея, уговорил на озеро. Не мельчи, говорит, душой. Тебе, говорит, Андрей, надо что: ушам тишину, рукам работу, башке спокойствие. Вот тебе озеро. Лови рыбу. Рыбаки мне нужны. Живем, представляешь, в краю рек и озер, а рыбу самолетами везем за семьсот километров. И, заметь, только на праздники. Там, конечно, не пансионат, но ты справишься. И вообще - почувствуй материальную самостоятельность, успокойся и решай, как тебе быть…

…Нет, не совсем так тогда было. Была весна, и он шел по весенней улице с характеристикой и трудовой книжкой в кармане. Лиственницы на снегу стояли четкие, залитые солнцем. А дорога была черной и мокрой. По этой мокрой черной дороге его обогнал грузовик. Грузовик шел в аэропорт. Сейчас все грузовики катили туда, где круглые сутки ревели пассажи авиационных моторов. Экспедиционное время в экспедиционном поселке. В кузове лежали ребята. Еще без бород, еще по-зимнему бледные. Андрей мельком все это заметил, уступая дорогу. Но грузовик вдруг затормозил, и из кабинки вывалился Федя Валягин, начальник партии, шахматный враг номер один. Федя был в торбасах, на них - калоши. Конопатое лицо его светилось радостью. И Андрей рассмеялся, увидев знакомую драную шапку с полуоторванным ухом, прищуренную вятскую физиономию и эти калоши на торбасах.

- Новую моду вводишь? Калоши со скрипом или без?

- Тепло, сухо, дешево и практично, - ответил Федя. - До осени, значит.

- До отпуска, - сказал Андрей. - Твоего отпуска. В Москве встретимся.

- В такой день плоские шутки. - Федя сморщил веснушчатый нос.

Андрей молча показал трудовую книжку.

- Та-ак, - растерянно протянул Федя Валягип. - А с кем я шахматную корону делить буду. С кем говорить про прекрасное. В искусстве, в жизни и в женщинах. Брось! Зачезай в кузов. Оформим вчерашним числом. Через час вылетим. Через три будешь ставить палатку, жизни радоваться. «Примула-16» - это мы. Наши позывные. Энтыгейская поисковосъемочная. А?

- Нет, - сказал Андрей. - Не могу. Мне надо…

- А солнце! А весна! Куропатки сейчас с ума сходят. В тайге запах стоит, как будто всю парфюмерию перебили. И «Примула-16» - это мы, писарская твоя душа.

- Домой полечу, - сказал Андрей. - В цивилизацию.

- Ума не надо. Силы тоже. Самолеты ходят, билет свободно. Ты вдумайся. Человеком за лето станешь. А мы, - Федя даже хохотнул, - будем каждый день про тебя в газету очерк писать. Какой ты романтик. Какой у костра задушевный товарищ. Как ты один на один съел медведя. Как не боишься трудностей. Как ты открыл ун-ни-к-каль-ное месторождение, стоял и думал: «Здесь будет город». И счастливая слеза текла по твоей небритой, опухшей от комаров щеке.

Андрей усмехнулся.

- Решай, - уже серьезно сказал Федя. - Два дня можешь думать. Два дня нас еще забрасывать будут. Потом - все.

Андрей шел по поселку и очень хотел остаться один. Тут-то с небес и раздался крик: «Андрей». Он поднял голову и увидел, что стоит перед урсом, а с небесной башни окликает его Шакунов.

- Зайди. Дело есть.

- …Нет дел, - сказал уже в мансарде Андрей. - Не работаю я в газете.

Шакунов прочел характеристику: «Вдумчивый, честный… принципиальный. Отличное журналистское перо…»

Статья в трудовой - «по собственному желанию».

- Ух, - Шакунов с уважением вернул характеристику. - Прямиком в АПН и сразу в загранкомандировку.

- Бросьте, - устало отмахнулся Андрей. - Вы же все знаете…

- Мало ли что я знаю. Дай-ка лучше твою книжку и бумажечку.

Запер Шакунов в сейф и трудовую книжку, и характеристику, а Андрей, «вдумчивый, принципиальный, блестящее перо», стал штатным рыбаком урса.

Мишкин дом он нашел на краю поселка, в конце улицы Обручева.

- Смотри ты, даже звонок! - сказал он Валету. - Тут лапой дверь не откроешь, тут интеллектуальный минимум не поможет - технический требуется. Вот, учись! - он нажал кнопку. За дверью взвыл звонок. Валет ощерился и отскочил к лестничной клетке.

Дверь распахнулась.

- О! - сказал Мишка. - Ух ты!

- Валя, - сказал Андрей, - заходи.

- И Валет здесь! - Мишка ухватил его за уши, втащил в прихожую, потом оставил пса и показал на вешалку:

- Давай раздевайся.

- А ванна?

- Что ванна?

- Я думал, ты из нее не вылезаешь.

- Ха! Там только вечером горячая вода, сам знаешь, как у нас с водой. Ну, проходи. Вот как я теперь выгляжу.

Он распахнул дверь направо: там была большая комната с большим окном без стола и стульев. У стены собранная раскладушка, в углу налево свернутый матрас, и по всей комнате книги и газеты.

- Во! - сказал Андрей. - Смотри, Валя, - литературное стойло литсотрудника районной газеты. Здесь и ты будешь спать. Пошли дальше.

Налево по коридору были ванная и кухня, а дальше, направо, еще одна комната, поменьше. Там у железной односпальной кровати стояла табуретка, и на ней машинка «Москва» с заложенным в нее листом, и по всей кровати валялись исписанные листы. На столе в углу, схоронив под собой электрическую плитку, громоздилась десятилитровая кастрюля. Груда рукописей лежала на чемодане, между окном и кроватью.

В комнате было два стула.

На широком подоконнике телефон.

- Ни дня без строчки, - сказал Андрей. - А где фанера? Сколько я тебя буду учить - журналист не имеет права на вымысел, а уж про обман и говорить нечего. Ты не отрок, но муж, ибо журналист даже районной газеты успевает прожить две жизни там, где остальные еле-еле протягивают одну. Журналист - это солдат на фронте жизни. Так где фанера, солдат?

Они с минуту смотрели друг другу в глаза. Мишка не выдержал первым, и они громко расхохотались. Андрей смеялся и чувствовал, как постепенно рассасывается напряжение, завод на мгновенность ответного действия, что всегда сопровождает одинокого человека в тайге.

- Достал я тебе фанеру, - сказал Мишка. - Даже два листа. Так что не сердись. Вывезти не смогли. У тебя там близко нет геологов, а сейчас все вертолеты на их вывозке. Сезон-то кончился.

- Тогда спасибо, - Андрей развязал рюкзак. - Только теперь не надо.

Он выложил на стол рыбу и жареную оленью грудинку. Мишка любил грудинку. Из кармана рюкзака Андрей выставил на стол бутылку спирта.

- Мне материал надо срочно доделать, - сказал Мишка. - Там чепуха осталась, две страницы. - Он достал стопки, налил и разрезал рыбу. - Ну, будь здоров.

Они выпили и по очереди отхлебнули воды из ковшика. Мишка ухватился за рыбу.

- А колбасы нет? - спросил Андрей.

- Навалом, - Мишка ушел и принес длинное полено вареной оленьей колбасы. - Как может надоесть такая рыба?

- Надоела, - сказал Андрей.

Зазвонил телефон. Все поселковые телефоны кричали, словно проигрыватели.

- Сергеев! - услышал Андрей голос Грачина. - Где материал?

- Делаю, - сказал Мишка. - Срок до трех. Сейчас двенадцать.

- Ладно, знаю. Считай звонок проверкой исполнения. И не очень там…

- Что не очень?

- Мрачно на жизнь смотришь, Сергеев. Очерняешь. Учти, что руководству обстановка известна. Там же комиссия перед тобой побывала.

- Отчет комиссии у меня, - Вот, вот. Руководствуйся.

- Директор перед комиссией дырки замазал, втер им очки.

- Не было дыр, Сергеев. Ездили опытные товарищи.

- Страхуемся, Владимир Александрович?

- Эх, Сергеев, - голос Грачина потеплел. - Производство - не футбол, там горячку пороть нельзя. Иногда полезно глаза закрыть. Или указать в частном порядке.

- За каким чертом я тогда ездил? - заорал Мишка.

- Проверять письмо.

- А что я людям скажу, которые его писали. Которые ткнули меня в дыры. После комиссии ткнули.

- А ты пиши: есть отдельные недостатки, устраняются после работы комиссии. Все будет правильно.

- Владимир Александрович…

- Ну-ну…

- Да нет, ладно… Материал принесу в три… - Мишка бросил трубку.

- Вот как, - сказал Андрей. - И тебя он выгонит.

- Жалеть не будем.

- Будешь, - Андрей налил в стопки. - Ты иначе не сможешь.

- А ты-то можешь?

Могу. У меня все-таки школа жизни кое-какая. Я рыбак теперь. Рыбаки не злопамятны. Всепрощенцы мы… Да и домой я поеду.

- Где дом? - качнул головой Мишка. - Где дом наш и хлеб?

- У меня на «материке». В Подмосковье.

- Где дом наш, хлеб и наши идеи, - повторил Мишка. - Вначале ты учил меня честности в работе. Потом убежал на озеро. И я все думал: какую идею привезешь ты из тишины. Что, кроме рыбы и денег?

- Поеду. Не отговоришь.

- Ладно, - сказал Мишка. - Этот разговор впереди. А сейчас я устрою тебе контрабандную ванну…

Мишка вытащил из кладовки длинный шланг, перекрыл на кухне батарею с краником, протянул шланг до ванны, потом открыл батарею. В ванну полилась горячая коричневая вода.

- Во! Раздевайся и лезь. Я пойду достукаю материал.

Блаженство, думал Андрей, пошевеливая в воде коленями. И так можно каждый день. Или пока не осточертеет. Отойдут руки, исчезнет кислый запах, впитанный кожей от рыбы и шкур. Да, пора возвращаться к профессии. Бумага требует пера. Газет в Москве много. Журналы опять же, телевидение, радио. Будем проходить столичную школу работы. Счищать с себя мох. Буду элегантным и ироничным. Блестящее перо. А когда буду рассказывать, что полтора года прожил один и кормился рыбалкой, никто не поверит. Может, и сам уже буду не верить. Буду думать - приснилось. Потом прибежит Мишка. Ему прибежать труднее, так как для него слова «тундра», «Полярный круг», «тайга» - имеют особые значение и вес. Он эти слова любит. Он нежно их любит. Люди это чувствуют и верят ему. С улыбкой верят. Пакостно мне что-то. Как будто я что-то в избушке забыл…

- Я побежал, - крикнул за дверью Мишка.

- Сколько же сижу? - очнулся Андрей.

- Полтора часа. Одевайся. Там на кровати я все приготовил.

Хлопнула дверь.

Андрей вымылся, вытащил пробку в ванне и босиком пошел в комнату. Было чертовски непривычно идти босиком по теплому полу. На кровати лежали трусы, рубашка, брюки и свитер. Они с Мишкой были одного роста, только Андрей пошире. Пойдет: подсохло тело за это время. Одеваясь, Андрей заметил приколотую к стене фотографию, и волна нежности мягко толкнула сердце. Он эту фотографию делал. Сгрудились заснеженные палатки, и из печных труб вертикально в небо шли дымы. Ах, давно… Тогда он только пришел в газету. Вадик Глушин учил его: «…Стари-ик! В газете я вижу глы-бу! Именно так, старик. Каждый может об эту глыбу опереться спиной. Да! Газета - глыба-опора…»

Глыба-опора вместе с типографией помещалась в дощатой, утепленной торфом хибаре, а сами они жили в палатке с железной печкой. Весь поселок была сплошная палатка. И все было впереди для них, для поселка. Даже имя поселок получил позднее. Нет, тут не было наивных романтиков, считавших, что великая стройка обязана начаться с палаточных мук. Кто бесхозяйственность называл этой самой романтикой. Просто здесь иначе было нельзя. Такова была специфика горного дела. Все это знали, и никто не винил проектировщиков, снабженцев или начальство.

Здесь жили корифеи палаточной жизни. Когда размеры и контур золотоносного района стали ясны, новые дома возникли как по волшебству. И уже появились кое-где бетонные тротуары, и уже появились дети и женщины. Только стали исчезать знакомые лица. Старые кадры, профессиональные первопоселенцы. Может, они уходили, заскучав в многолюдстве, как уходили казаки-землепроходцы лет триста назад. А может, в других краях требовались корифеи палаточной жизни, высокие профессионалы.

Да, Вадик Глушин был идеальным редактором той поры. При нем в редакцию заходили кричать. Кричали про порядки в пекарне, забегал какой-то ошалевший от счастья папаша и просил выразить благодарность какой-то Людмиле Сергеевне из родильного отделения в городе Темрюке на Азовском море. И обязательно через газету. Заходили геологи и осторожничали в оценке перспектив. А Вадик каждому совал лист бумаги и толкал в угол к столу - «пиши».

…Ушел на повышение Вадик Глушин, заставивший сотрудничать в газете весь район. Уехал он в самом преддверии перемен. Газета перешла в новое здание. Линолеум, цельные стекла. Понаехала масса новых людей. И быстро исчез старый дух единой семьи, когда каждый к каждому мог завалиться в любое время суток. По принципу: раз пришел, значит надо. Модно стало иронически относиться к жизни. Не к трудностям пресловутым, а к жизни вообще. Разговоры пошли про диссертации. Каждый приезжий обязательно писал диссертацию или о ней говорил. Впечатление такое, что под каждой кочкой лежало по диссертации.

…Ладно. Воспоминания, черт их возьми. Следом исчез Матвей Березовский. Худой, желчный, логичный и замкнутый. Березовский, известный под кличкой Странный Матвей. С Вадиком они были идеальными антиподами, единством противоположностей. Производство Странный Матвей изучил потрясающе. На каждом участке имел личную «шпионскую сеть» и обо всем, что делалось, знал иногда лучше начальства. И начальство, битые зубры, Матвея боялись и уважали. Он никогда не говорил зря, за это и уважали. Когда Березовский исчез, все решили, что его утянул за собой Глушин. Матвей любил окружать себя тайной, никто так и не узнал, почему он оказался в Хабаровском крае, совсем не у Глушина.

Андрея назначили на его место. Заведующим промышленным отделом. Он считал своим долгом продолжать традиции Вадика Глушина и Березовского. Березовский узнал о назначении, прислал письмо. «Помни, что журналист без позиции - не журналист, а некий субъект, который получает зарплату в редакции. Ты должен иметь позицию…»

Он выбрал позицию. Да, старый принцип: кто не с нами, тот против нас. Опоздал из командировки - служебное разгильдяйство. Написанный по «методу Березовского» материал - очернение действительности. Защитить кого-либо, как это делал Глушин, - «газета - орган печати, и мы должны стократно проверить: тех ли мы защищаем».

Все в папочку, все организованно. Когда получился разлад с Лидой, это легло в рубрику моральной нечистоплотности. Выпил с ребятами из геологического управления - систематическое пьянство в рабочее время. Скопилась папочка, прочтешь - удивишься, как такого гада земля носит…

Щелкнул замок.

- Сдал, - сказал Мишка. - Пусть читает дорогой товарищ редактор. Поддубенко, говорит, звонил. Удивляюсь я. Поддубенко же клевый мужик. Как он Грачина терпит.

- А Поддубенко - работяга. Он одну истину знает - район должен давать золото. Он и дает. Старой закалки кадр. Он Грачина просто не видит. Районная печать действует? Действует! Промахов нет? Нет! У Грачина все всегда гладко. Он письмо твоих работяг не понесет Поддубенко. На прочтение. Он говорит: «Есть отдельные сигналы…» Ну и поехала комиссия этих авторитетных пенсионеров. Которые здесь пенсию ждут…

- Ну, - сказал Мишка, - преклоняюсь перед твоей интуицией. Именно так и было.

- Я Грачина знаю. Он не любит скандальные дела выносить на полосу. Скандальные дела всяко могут перевернуться. Те халтурщики тоже не без зубов.

- Поеду к Поддубенко, - решил Мишка. - Покажу письмо, расскажу, как обстоит дело.

- Ты рыбу ешь, - улыбнулся Андрей. - Закусывай лучше, Аника-воин.

- Ем. - Мишка отрезал ломоть. - А ты знаешь, я женюсь. Самым серьезным образом.

- Сергеев, ты Андрея забыл?

- Помню. А куда денешься? Голос потомков. Нет, серьезно. Мы сейчас с тобой пойдем в «Самородок». Она там будет. К семи часам.

- А я ее знаю?

- Нет, только недавно приехала. Полгода. - Мишка застенчиво хмыкнул.

- Угу! - буркнул Андрей.

- Дурак, - покраснел Мишка. - Собирайся, пойдем в «Самородок». - И неожиданно блатным голосом запел: - Топить гор-р-ре с-вое по р-р-рестор-р-ранам! Пус-с-скай р-р-ыдает с-саксофон!…

- Мне надо позвонить, - Андрей подошел к окну.

- Лиде, что ли?

- Нет. У Лиды Вася. Ей он звонит, А мне - в аэропорт.

- Ишь ты. Какие слова выговаривает. Ну, звони. Андрей набрал номер. Аэропорт ответил.

- Мне билет надо заказать на Москву, на семнадцатое число. На послезавтра, значит.

- Значит, улетаешь? - спросил Мишка.

- Ага. Давай вместе.

- Нет, я жениться буду.

- Выпившая ты личность, - определил Андрей.

- Выпившая, - согласился Мишка. - Только я никуда отсюда не полечу. Совсем.

- Так и умрешь здесь, - кивнул Андрей.

- Так и умру, - опять согласился Мишка, Он посмотрел на часы и заторопился:

- Половина седьмого, давай одевайся. Вон мою куртку возьми, я пальто надену. А Валета дома запрем.

- Пусть идет, а то без двери останешься.

Легкий мороз чуть туманил шары света над редкими фонарями. От печных труб прямо в небо торчали дымки.

Они шли через поселок, преображенный вечером, мимо окон, голосов, мимо притихших домов. В этот час великая северная тишина, казалось, приблизилась к поселку, и людской шум мирно соседствовал с ней. Андрей вдруг почувствовал мгновенный приступ тоски. Они проходили мимо геологического управления - самого большого здания в поселке. Каждый раз, когда он проходил мимо него, бывало вот так… остро и мгновенно. Когда проходишь мимо давней мечты. Во всех почти окнах горел свет. Джентльмены тундры работали. Вернулись из экспедиций, отшумели положенные три дня, и сейчас вот, в нерабочее время, везде горел свет, потому что в этом мире хороших парней было принято работать когда угодно.

Андрей увидел, что дорогу переходит знакомая долговязая фигура в полярной куртке. Парень крупно шагал, чуть согнувшись. Еще не отвык от полевой походки Костенька Раев.

- Эгей! - окликнул его Андрей.

Костенька мгновенно развернулся и заторопился навстречу - весь добродушие и радость.

- Здорово!

- Пропащая душа! Говорят, ты в эти… гольцовые короли заделался? Где? Не на Энтыгыне? Если там - жди зимой. Прибегу на лыжатах.

- Было. Там и было. Ты в управу?

- Туда. Канчагин прилетел на несколько дней. Кит по палеозойской фауне. У меня кое-что непонятное нынче. Поможет фауну определить. А ты?

- В храм угара. Может, вместе? Давно не видались.

- Рад бы, Андрюха, но… сам понимаешь… Посижу с Канчагиным вечерок. Он мне поможет, я у него поучусь. Вот и будет ладно. Понял?

- Ну, давай.

- Ну, бывай! Скажу ребятам. Будут рады. Недавно тебя вспоминали.

Они протянули руки, и каждый сжал ладонь другого, мгновенная проверка на крепость, и Костенька уважительно вскинул глаза на Андрея и пошел, понес свое тело на сухопарых длинных, как у лося, ногах.

Окна «Самородка» были по-южному огромны, изнутри они запотели, и сквозь них ничего не было видно, только через форточки вырывались клубы пара, похожие на дым.

- Крематорий, - сказал Мишка. - Здесь сгорают время, мысли и воля.

В гардеробе стоял дядя Вася с увядшим синяком под глазом.

- Это кто? - спросил Мишка.

Дядя Вася неопределенно пожал плечами и ответил:

- Третьего дня у пас в меню был коньяк. - А-а-а, - понял Мишка. - А сегодня что?

- Сегодня, как всегда - шампань, «Зверобой» и разливной портвейн… Давайте вашу одежку.

- Куплены в дор-рогу сиг-гаре-ты! - закричал кто-то в углу. - Давай к нам, Мишка!

Мишка помотал головой и показал четыре пальца. Столик они нашли у окна, в дальнем конце зала.

- Эстер, нас четверо, - сказал Мишка официантке.

- Очень понимаю. - Слова были сказаны с акцентом.

- Кто такая? - глядя ей вслед, спросил Андрей.

- Жена одного горняка. Ездил в отпуск в Прибалтику, а свадьба здесь была.

Эстер принесла бутылку «Зверобоя», шампанское, заливную оленину, салат из кислой капусты и осторожно достала из кармана фартука и положила на стол ярко-красное яблоко:

- Это… презент. Дамам. Ведь они будут?

- Да, - засмеялся Мишка. - Эстер, ты прелесть. Дай я тебя поцелую.

- Здесь полно людей, - улыбнулась Эстер. - Будет другой день.

- Ладно, - засмеялся Мишка.

- Очаг! - вздохнул Андрей, оглядывая зал…Действительно, этот огромный зал был чем-то вроде единого очага, где вечерами встречались поселковые жители, так или иначе знавшие друг друга, хотя бы в лицо. Сюда приходили ужинать холостяки, здесь отмечались разводы, свадьбы и дни рождения, здесь ты всегда мог найти нужного человека, если не нашел его в другом месте. Крепко пить здесь считали нужным лишь те, кто прибыл с дальних разведок или участков. И опять-таки напиться здесь было нельзя. Слишком много мускулистого мужского народу было кругом. Человек не успевал заметить, как оказывался уже на крыльце в пальто, шапке и шарф был в кармане.

- Вон видишь, - сказал Мишка, лезет через столы человек. Это наверняка к нам. Ленька Полухин со «Знаменного».

Крепкий смуглый малый в свитере продрался через частокол ног и столов, плотно опустился на стул и протянул руку Мишке. На Андрея он даже не посмотрел.

- Здорово!

- Ты что здесь? - спросил Мишка.

- За бульдозером прилетел.

- А обратно?

- На гусеницах. Желаешь? Распишешь там про перевалы.

- Брось, - отмахнулся Мишка. - Не люблю…

- Не обижайся. Хе! А здорово мы тогда харюзов жарили. Вспоминают тебя ребята. Веселый ты тогда был.

- Забеги завтра в редакцию, - сказал Мишка. - Я промывальщице книги обещал достать. Для техникума. Я достал.

- А Нинка сказала: зайди, спроси. Или, говорит, лучше не надо. Забыл, наверное. Журналист, говорит.

- Брось. У тебя работа, у меня работа, и надо делать ее лучше. Что, на бульдозерах халтурщиков нет?

- Есть. Только бульдозер что? Железо? А газету читают.

- Эх, не люблю я таких разговоров.

- Давай к нам пересядем. Ребята там. Выпьем маленько. Закурим, потолкуем про жизнь.

- Я не один.

Только теперь парень повернулся к Андрею, так уж полагалось по местному суровому этикету. Он протянул ладонь, твердо взглянул в зрачки.

- Леонид.

- Андрей.

- Будем знакомы, - парень улыбнулся…

И опять-таки по неписаному кодексу здешних мест считалось, что в возникшей, допустим, драке этот парень будет уже на стороне Андрея, что, попав на «Знаменный», он может разыскать Леньку-бульдозериста и получит стол, кров, деньги взаймы, любую помощь, и это будет действовать до тех пор, пока Андрей не дискредитирует себя каким-либо поступком, не окажется шкодником или, хуже всего, трепачом. Много понятий включало в себя это короткое «будем знакомы».

И в это время сзади раздался такой знакомый голос:

- Я же говорил! Я утверждал, что не сможет он. Не вы-не-сет о-ди-но-че-ства. Его к людям потянет. Сбежит. И - сбежал.

Андрей обернулся. Грачип стоял за его спиной. Всякий раз Андрея поражало лицо Грачина своей свежестью и розовостью. Он привык уже к темным обветренным лицам вездеходчиков, геологов.

- Я не сбежал, я пришел, Грачин, - попытался объяснить Андрей.

Но Грачин уже переключился на Мишку.