Bella Германия Шпек Даниэль

Глава 13

В дверь позвонили. Я вздрогнула: почудилось, что это Джульетта явилась с визитом. Или Винсент? Я открыла, на пороге стояла мать – промокшая, с переноской в руке.

– Юлия… мне страшно жаль…

Я стояла в дверях, не давая ей войти.

– Нам нужно поговорить. Прошу тебя, я все объясню. Только дай мне шанс.

– Не нужно. Я уже все знаю.

– У меня кое-что есть для тебя. От твоего отца.

Отец. Когда в последний раз она произносила это слово? И я не помнила, чтобы мать когда-нибудь так на меня смотрела. Умоляюще. Испуганно. Она явно чего-то стыдилась.

Я не могла держать ее под дождем, да и кот нервничал.

Таня молча стояла возле письменного стола, пока я открывала банку кошачьих консервов. Я даже не предложила ей сесть.

– С моей стороны было ошибкой обманывать тебя.

– Чего ты от меня хочешь?

Она мяла в руках сумочку.

– Видишь ли, в жизни бывает, что одна ошибка влечет за собой другую, а та, в свою очередь, следующую и так далее. И тогда поневоле задаешься вопросом: с чего все началось?

– У тебя не было права лишать меня отца.

– Но он бросил нас, Юлия. Если отца нет, то его нет. Я не хотела понапрасну морочить тебе голову.

– И в результате заморочила еще больше.

– Он умер для тебя, понимаешь? Для себя я давно его похоронила, чтобы идти дальше.

– У тебя это получилось – тебе он не отец.

Я поставила миску перед котом.

– Не стоит переоценивать значение кровного родства. Настоящие родственники – те, кого мы выбираем себе сами.

– Нет. – Я посмотрела ей в глаза. – Семья – единственное, чего нам выбирать не дано.

– Но, Юлия, ты так не похожа на Винченцо. Он ничего не добился в жизни, конченый неудачник. А ты так многого достигла… Что у тебя с ним может быть общего?

Тут я подумала о наших долгах и о том, как непрочно благополучие. От успеха до падения в пропасть один неверный шаг, это дело случая. «Никогда не смотри вниз, только вперед», – так говорила мне мать на американских горках.

– И ты сожгла за собой мосты, да?

– Так было нужно. Мы должны были освободиться от этого, Юлия, ради тебя… И я никогда не мешала тебе идти своим путем.

Что правда, то правда. Здесь ей нужно отдать должное. Вот только в личной жизни мать стала для меня плохим примером.

Она достала из сумочки фотографию и протянула мне:

– Вот что я нашла. Помнишь ее?

Это был наш с отцом единственный снимок. Мать сняла нас вместе в тот день, когда мы виделись в первый и последний раз. Мне лет пять, а он только вышел из тюрьмы – о чем мать, конечно же, сказала мне много позже. А тогда я думала, что папа приехал «из Италии». Так она меня научила. Когда девочки в детском саду спрашивали, где мой папа, я отвечала, что в Италии, и тема была исчерпана. Италия – прекрасная страна, где много моря, солнца и пиццы. Это же здорово – иметь папу в Италии, пусть даже и неведомого! Итальянские папы ведь время от времени возвращаются.

И какой простор для детской фантазии! Я до сих пор помню тот день, когда мама пришла за мной в садик не одна. С ней был высокий мужчина с черными вьющимися волосами и в короткой кожаной куртке – мой отец. На зернистом, выцветшем снимке я сижу у него на плечах, запустив пальцы в его черные кудри. Счастливая, ни о чем не подозревающая пятилетняя малышка. Глаза у отца блестят, он весь такой подтянутый, спортивный. Харизматичный мужчина – возможно, чересчур серьезный для своих лет, но, безусловно, обаятельный. И как он смотрит в камеру! Сразу понятно, что фотограф – женщина. Отец одет по моде семидесятых: клетчатая рубаха с отложным воротником, кожаная куртка, клеши, короткие кожаные сапоги. На обратной стороне дата: 11 июля 1982 года. Если это действительно сын Винсента, рожденный в 1955 году, то здесь ему двадцать семь лет. И у него уже пятилетняя дочь!

Я не узнаю себя в этой пухленькой девочке на плечах незнакомого мужчины. Что осталось от того маленького существа, невинного и ничего не смыслящего в жизни? Когда сегодня я пытаюсь представить себе тот день в Олимпийском парке, то не могу отделить действительность от фантазий. Я не доверяю памяти. Прошлое ушло безвозвратно. Память о нем – работа нашего воображения, замешенного на эмоциях. А последние – самая ненадежная субстанция.

Возможно, этот день был совсем не таким и я все придумала, чтобы обрести хоть какую-то опору в прошлом. Но я хорошо помню его крепкие, жилистые руки и то, как высоко он поднимал меня. Я смеялась, запустив пальцы в его кудри. У отца были необыкновенно густые, упругие волосы – совсем не такие, как у матери. Помню, как визжала, когда он подкинул меня в воздух. Я кричала от радости, а он поймал меня и снова подкинул. Целовал, смеялся. Кружил, да так, что слетела туфелька. Мать никогда не делала ничего подобного. Я летала в невесомости, и все вокруг – прозрачное небо, воздух, тепло – было одно нескончаемое лето.

Отец подарил мне гоночный автомобиль из красного лакированного дерева. Помню, как стучало жесткое сиденье, когда я съезжала с горки. Должно быть, у меня остались синяки на мягком месте. Он бежал рядом и держал меня за руку, а внизу ждала мама, готовая поймать меня. Я запомнила, как сияли его глаза, сколько в них было любви. Единственное, чего я тогда хотела, – чтобы этот день никогда не кончался.

Потом были крики и кровь на полу, и я постаралась вычеркнуть это из памяти. В тот счастливейший и ужасный день я видела отца в последний раз. Он исчез вечером, навсегда. Вернулся в свою «Италию». Но, исчезнув из действительности, он прочно обосновался в моих фантазиях. А в этом мире отсутствующие реальней присутствующих. Часто именно их мы считаем важной частью своей жизни, ее невидимой стороной, той, что открывается в снах. Он приходил ко мне в образах. Сколько раз я пыталась представить себе дом, где живет отец. Я так замучила мать вопросами, что она в конце концов сказала мне, что он умер.

– Но то, что ты рассказывала мне про тот день, правда?

Я больше ей не верила.

– Да. Правда. Все.

Отец «разбушевался», так объяснила она мне позже, когда я выросла.

– Он избил меня на твоих глазах. Его не было пять лет. Увидел моего парня и обезумел от ярости.

Я помнила, как пришли полицейские и папа снова отбыл «за границу».

– Он всегда был таким? Вы ведь когда-то любили друг друга, расскажи.

– Он притягивал, но при этом… он был навроде бомбы замедленного действия.

– Что с ним случилось?

– Это было сложное время, Юлия… Тогда мы делали такие вещи, которые сегодня…

– Ты имеешь в виду терроризм?

– Мы вовсе не были РАФ[34], но и далеко не голуби мира…

Таня не любила распространяться на эту тему. Зато у меня сохранились фотографии ее молодости, где она – дерзкая бунтарка с сигаретой во рту, в черном пуловере с высоким воротом и в джинсах раструбами.

В голову невольно приходили мысли о Патти Смит – женщине, которую обычно представляют в черно-белом цвете, как Дженис Джоплин прочно ассоциируется с пестрым цветочным орнаментом.

– Это поэтому он угодил в тюрьму?

Она кивнула.

– Он убил кого-нибудь?

Таня покачала головой.

– А о его матери ты что-нибудь знаешь?

– Это была щекотливая тема. Одно неосторожное слово – и он взрывался.

– Ее не было в живых, когда вы познакомились?

– Да.

– Когда это случилось?

– В семьдесят четвертом.

Я быстро подсчитала: Джульетте не было и сорока.

– Как она умерла?

Этот вопрос Таня оставила без ответа.

– Кто тот человек, что приходил к тебе? – спросила она вместо этого.

– Его отец. Так он говорит, по крайней мере.

– Отца он ненавидел.

– За что?

– Об этом лучше не спрашивай. Персона нон грата.

– Но почему?

– Он… Ах, Юлия, неужели я должна снова копаться во всем этом?

– За что мой отец ненавидел Винсента?

– Из-за матери. Якобы… возможно, это его домыслы, не более… но… Винченцо считал Винсента виноватым в ее смерти.

– Что?

– Тому нет никаких доказательств. Сама я в это никогда не верила.

– Но почему ты раньше не говорила со мной об этом?

Я была вне себя.

– Юлия, это случилось задолго до твоего рождения, так ли для тебя это важно?

– Каким образом Винсент мог быть виновен в смерти Джульетты?

– Я не знаю, Юлия. Это не более чем слухи, об этом было не принято расспрашивать. Абсолютное табу. Стоило мне при Винченцо заговорить о его родителях, как он впадал в ярость. Терял рассудок в буквальном смысле слова.

Я закрыла глаза. Пазл не складывался. Нескольких фрагментов явно недоставало.

– Его отца звали Энцо?

– Да. Это он на тебя вышел?

– Нет, немец.

Тут мать совершенно растерялась.

– Чего он от тебя хотел?

– Чтобы я съездила к Винченцо.

Таня пришла в ужас.

– Юлия, если он немец, он не может быть его отцом!

Я не нашла в себе сил пересказывать нашу беседу с Винсентом. С другой стороны, если рассуждать здраво, спустя столько лет уже не различить, где фантазии, а где реальность. Особенно когда речь идет о первой любви. Пусть даже вся история сущая правда, но это не доказывает, что Винсент – отец Винченцо. И если мое сходство с Джульеттой достаточно красноречиво свидетельствует, что она моя бабка, дедом вполне мог быть Энцо, гастарбайтер из Сицилии.

Внезапно я вспомнила кое-что еще.

– Скажи, приходилось ли тебе ездить на автомобиле серебряного цвета с красными сиденьями? Таком шикарном, в стиле шестидесятых…

Мать удивленно посмотрела на меня:

– Откуда ты знаешь?

– Я видела эту машину. Она принадлежит Винсенту.

– Это была машина Винченцо, он очень любил ее.

– Ты сидела в ней? Когда?

– Еще до твоего рождения… За девять месяцев до того, если быть точной. Это было в Италии, на парковке у моря…

– В Италии?

Она кивнула. Я ничего не понимала.

– Ты поедешь к нему? – холодно спросила Таня.

– Пока не знаю.

– Я боюсь за тебя. И это единственная причина моего молчания. Я берегла тебя, Юлия. История в высшей степени темная. Я не хотела, чтобы ты рылась во всем этом, тем более с целью восстановить справедливость. Но теперь ты взрослая, и я не встану у тебя на дороге. Делай что хочешь.

Таня ушла, оставив меня наедине с фотографией. Подарить ее мне – великодушный жест. Когда мне было восемь лет, я выкрала этот снимок из ящика ее письменного стола. После того как мое Большое итальянское путешествие столь бесславно завершилось на мюнхенском Центральном вокзале, я спрятала снимок у себя под кроватью. Таня никогда не спрашивала о нем, потому что, по негласным правилам нашей с ней игры, этого снимка не существовало. «Он» не имел имени, и мы в «нем» не нуждались. Более того, «он» умер.

Однажды мое сокровище пропало. Должно быть, Таня стащила у меня его, как я у нее когда-то. Но я, как и она, не решалась об этом спрашивать.

После Винченцо у матери было много мужчин. С одними она жила, другие оставались у нас на одну ночь. Были среди них и те, кто пытался разыгрывать «папочку». Безуспешно. Для меня существовал только один отец, настоящий.

И тогда я ушла в мир фантазий. Шила куклам платья из лоскутков, придумывала образы, семьи. Этого у меня никто не мог отнять. А затем я сшила свою первую юбку, после чего стала дарить подругам платья на дни рождения.

В мире моей мамы были книги, самокрутки и полбяной хлеб, но все связанное с модой автоматически попадало под запрет. Таня довольствовалась старыми джинсами, парой футболок, кроссовками и безликими кожаными куртками. Я листала модные журналы в супермаркетах и на первый заработок купила швейную машинку у матери одной из одноклассниц. Таня мне не мешала, но ей, как убежденной феминистке, представлялось странным, что ее единственная дочь – огражденная, ко всему прочему, от мужского воспитания – увлеклась таким делом, как шитье.

Таня витала в мире идей и политических дебатов, мне же в качестве опоры требовалось что-то более материальное. То, чему я могла сама придать форму. Через что могла бы выразить себя. Во что, наконец, могла одеться, чтобы не замерзнуть зимой.

О снимке я постепенно забыла. Образы незнакомого мужчины и маленькой девочки со временем поблекли в памяти. Жизнь шла своим чередом. Учеба в Лондоне, первые коллекции, первое выступление в Париже… Без денег, без сна я волочилась по выставочным центрам с мешком, набитым одеждой, и не теряла надежды на признание. Шансы были близки к нулю, но об этом я не думала. Работа составляла смысл моей жизни. Что до денег, то я как-то держалась на плаву, к большему и не стремилась.

В то же время я страшно боялась одиночества, поэтому постоянно окружала себя людьми. Они придавали мне сил и уверенности в себе. Стоило остаться одной, как просыпалась та пухленькая малышка на плечах высокого мужчины. Она жила во мне, прячась в темных закоулках памяти, пока я стояла на подиуме в лучах софитов. И эта девочка подстегивала меня, она боялась быть брошенной, боялась умереть от голода в случае моей неудачи.

Ее беззвучные крики были невыносимы. И я заперла малышку на дне памяти – просто чтобы выжить самой. Я была сильная, талантливая. Но несчастный ребенок кричал тем громче, чем плотней я затыкала уши. И с этим нужно было что-то делать.

В восьмидесятые годы была популярна одна настольная игра под названием «Игра жизни». Пластмассовые человечки, голубые и розовые, получали пластмассовые автомобили и бумажные деньги, прежде чем начать свою игрушечную жизнь. Там крутилось пластмассовое Колесо Фортуны, и в зависимости от того, на каком поле останавливалась вращающаяся стрелка, человечек получал либо пластмассовую жену, либо пластмассовых деток, должность, дом и так далее… Жизнь представлялась нагромождением вещей и прочих благ, выигрывал самый удачливый. Как будто мы начинаем с чистого листа и с небольшой суммой денег, полученной от родителей, которую по мере возможностей должны приумножить. На самом деле мы приходим в этот мир каждый со своей травмой и потом всю жизнь пытаемся ее залечить.

Глава 14

Утром меня разбудил Робин. Я уснула, положив голову на стопку эскизов.

– Где ты вчера была?

– Который час?

– Юлия, что случилось? Ты нужна мне. Мы должны держаться вместе.

– Прости. Я заработалась.

– Это видно.

Он положил на стол вскрытый конверт и направился к кофе-машине.

– Из Милана, только что принес курьер. Прочти…

Это был проект договора с итальянским холдингом. Я пробежала бумаги глазами, пока Робин готовил кофе.

Я сразу же уловила суть дела: то, что называлось «спонсорством», в действительности означало нечто иное. А именно – холдинг покупал на рынке молодые компании, чтобы в дальнейшем подмять их под себя. Формально мы оставались независимой фирмой. Фактически – становились наемными сотрудниками, себе не принадлежащими.

Приняв предложение, мы избавлялись от долгов, получали более-менее стабильный заработок, но ценой становилась наша независимость. А это для меня всегда была важно. С другой стороны, насколько мы независимы, имея кучу долгов?

– Что с тобой? – Робин заметил мое замешательство. – Ты восходящая звезда. Они хотят тебя, понимаешь?

– Но я совсем не уверена, что хочу их.

Робин уставился на меня в изумлении:

– Вопрос не в том, чего мы хотим, а чего нет, а в том, что мы можем себе позволить. Это же уникальный шанс. Мы разом рассчитаемся со всеми долгами.

– А они будут диктовать нам, что делать и сколько, где покупать материалы и где работать.

– Условия выгодные, что и говорить.

– Да, но мы должны будем использовать материалы, к которым по доброй воле я не приблизилась бы и на пушечный выстрел. Что мне проку в этой «независимости» из Китая?

– Из Бангладеш, – поправил Робин и стукнул чашкой о стол.

И выложил все карты. Оказывается, его родителям вздумалось вернуть кредит, который позволял нам держаться на плаву все это время. Теперь, когда есть первый приз и спонсоры, им нет необходимости и дальше нас финансово поддерживать. И Робин уцепился за эту возможность избавиться от родительской опеки. Пора, что и говорить, когда тебе за сорок.

– В конце концов, нам давно пора самим стать родителями, – пошутил он.

Таким образом, речь шла всего лишь о смене «крыши». Или же похоронить то, за что мы боролись все эти годы.

Победа обернулась ловушкой. Робин сказал, что это всего лишь проект договора, что я могу внести поправки. Но они должны знать, с чем имеют дело на сегодняшний день. Другими словами, спонсоры хотят взглянуть на эскизы новой коллекции.

– Но они еще не готовы, Робин. Всего пара набросков, не более.

– Мы не можем отказать. Пусть приезжают, посмотрят на ателье, взглянут на твои наброски…

– Когда?

– Послезавтра.

– Ты с ума сошел? У меня ничего нет.

– Тогда закрываем контору и следующие десять лет водим такси.

Я его ненавидела. Больше всего меня нервировало, если мою работу выставляли напоказ, когда она еще не готова. Когда недочеты и ошибки во всей красе представали перед теми, кто лучше меня знает, как надо. Для меня работа – единый непрерывный процесс. Диалог между мной и материалом. Результат должен вызреть.

Вечная дилемма, выбор между творчеством и реальностью в этот раз ощущался как никогда остро.

Робин положил мне руку на плечо:

– Мы семья, Юлия. Будем искать выход вместе и обязательно найдем.

Он знал, чем меня взять. И я была готова согласиться, но в горле встал ком, ладони вспотели. Я понимала: стоит подписать эти бумаги – и беличье колесо завертится с новой силой. Согласование эскизов, ярмарка тканей в Париже, подготовка первых моделей… Далее – переговоры с арт-директором, маркетологами, директором холдинга. Изменения, согласования и… притирки, притирки, притирки – вплоть до абсолютной обезличенности. Потом «дочернее» предприятие в Турции. В Бангладеш – безо всякой гарантии, что не будет использован детский труд. И пошло – массовое производство, маржа… потеря себя ради market share[35].

– Прости, Робин, но я не могу.

– Ладно, но что ты предлагаешь? И дальше играть в лотерею?

– Я не знаю.

– Ну… просто сказать «нет» в данном случае недостаточно. Я поддерживаю тебя во всем, Юлия, но если тебе не нравится мой вариант решения проблемы, ты должна предложить свой.

– Дай мне время.

– Два дня. А сейчас мне пора в банк. Пока!