Опасное наследство Соболь Екатерина
– Послушайте, – сказал он Хью и начал читать: – «Дорогой папа! У нас новый учитель латыни, его преподобие Грин, и теперь я учусь лучше, за прошлую неделю получил десять из десяти.
Уотерфорд поймал крысу в кладовке и теперь хочет научить ее есть у него с руки. Кормят здесь плоховато. Не вышлешь мне пирога? Твой любящий сын Соломон».
Старик сложил письмо.
– Он написал это в четырнадцать лет.
Хью понял, что старый Гринборн сильно страдает, несмотря на исключительное самообладание.
– Я помню эту крысу. Она откусила Уотерфорду палец.
– Как бы я хотел вернуть эти годы! – воскликнул Гринборн дрогнувшим голосом.
Очевидно, случившееся было не по силам даже ему.
– Наверное, я один из самых старых друзей Солли.
– Действительно. Он восхищался тобой, хотя ты был младше.
– Не знаю даже почему. Но он всегда видел в людях все самое лучшее.
– Он был слишком мягок.
Хью не хотелось отклоняться от темы.
– Впрочем, я пришел сюда, не только как друг Солли, но и как друг Мэйзи.
Гринборн тут же вновь придал лицу суровое выражение и снова стал походить на карикатурного прусского офицера. Хью не понимал, как можно ненавидеть такую прекрасную и дружелюбную женщину, как Мэйзи.
– Я познакомился с ней вскоре после того, как с ней познакомился Солли. Я и сам в нее влюбился, да только Солли меня опередил.
– Он был богаче.
– Мистер Гринборн, надеюсь, вы позволите мне быть откровенным. У Мэйзи не было ни гроша за душой, и, наверное, ей хотелось выйти замуж за богатого мужчину. Но после свадьбы она хранила клятву и была хорошей женой.
– И она получила свою награду. Пять лет жила как светская дама.
– Любопытно, что она сама тоже так выразилась. Но мне кажется, что этого недостаточно. А как же малыш Берти? Уж конечно, вы не захотите лишать своего внука наследства?
– Внука? – переспросил Гринборн. – Хьюберт не имеет ко мне никакого отношения.
Хью показалось, что сейчас должно произойти что-то очень важное. Как в кошмаре, когда знаешь, что надвигается нечто страшное, но не можешь пошевелиться.
– Не понимаю. Что вы хотите этим сказать?
– Эта женщина уже вынашивала ребенка, когда выходила замуж за моего сына.
У Хью перехватило дыхание.
– Солли знал это, как и знал, что ребенок не его. И все равно женился на ней – против моей воли, как и следовало ожидать. Об этом почти никто не знает, мы постарались держать это в тайне, но какой смысл скрывать теперь, когда…
Гринборн сделал паузу, вздохнул и продолжил:
– После свадьбы они отправились в путешествие. Ребенок родился в Швейцарии, и в свидетельстве ему указали другую дату. Домой они вернулись почти через два года, а к тому времени было не так заметно, что он старше на четыре месяца.
У Хью замерло сердце. Вопрос вертелся на его языке, но он страшился ответа.
– И кто же… отец ребенка?
– Она не призналась. Солли так и не узнал.
Но Хью знал.
Ребенок был его.
Он смотрел на Бена Гринборна, не в силах промолвить ни слова.
Он поговорит с Мэйзи, заставит ее сказать правду, но знал, что она только подтвердит его догадку. Несмотря на внешность и характер, она никогда не отличалась легкомысленным поведением. Когда они познакомились, она была девственницей и забеременела в первую же ночь. Потом Августа постаралась их развести, и Мэйзи вышла замуж за Солли.
Она даже назвала ребенка Хьюберт, что походило на его имя.
– Да, конечно, это возмутительно, – сказал Гринборн, заметив его ошеломление, но неверно истолковав его причину.
«У меня есть ребенок, – думал Хью. – Сын. Хьюберт. Все зовут его Берти».
От этих мыслей сжималось сердце.
– Надеюсь, вы теперь понимаете, почему я не желаю иметь никаких дел с этой женщиной и ее ребенком.
– Ах, не волнуйтесь, я позабочусь о них, – вырвалось у Хью.
– Вы? – удивленно спросил Гринборн. – Почему это должно заботить вас?
– А… ну да… У них остался только я, я полагаю…
– Не дайте себе вскружить голову, молодой Пиластер, – участливым тоном дал совет Гринборн. – У вас есть своя жена, о которой вы должны заботиться.
Хью не хотел ничего объяснять, а выдумать что-то не мог, потому что у него путались мысли. Он понял, что нужно откланяться, и встал.
– Мне нужно идти. Примите мои глубочайшие сожаления, мистер Гринборн. Солли был лучшим человеком из тех, кого я знал.
Гринборн склонил голову, и Хью оставил его.
В холле с занавешенными зеркалами он взял шляпу из рук лакея и вышел на залитую солнцем Пиккадилли. Вместо того чтобы брать кеб, он предпочел прогуляться через Гайд-парк до Кенсингтона, чтобы как следует все обдумать.
Теперь ситуация коренным образом изменилась. Нора – его законная жена, но Мэйзи – мать его сына. Нора может и сама позаботиться о себе – как и Мэйзи, конечно, – но ребенку нужен отец. Вопрос о том, как ему быть дальше, вдруг опять оказался нерешенным.
Конечно, любой священник сказал бы, что на самом деле ничего не изменилось и что он должен оставаться с Норой, с которой он обвенчан в церкви. Но что священники знают о любви и семейной жизни? Он никогда не увлекался методизмом, которого придерживались Пиластеры, и не верил, что все ответы на современные моральные вопросы нужно искать в Библии. Мэйзи была права: Нора соблазнила его и заставила жениться на себе исключительно ради выгоды, и их связывал только листок бумаги. А этого мало, если сравнивать с ребенком, плодом любви настолько сильной, что она пережила много лет и много испытаний.
«Неужели я ищу себе оправдания? – спрашивал он себя. – Неужели это все уловки, чтобы поддаться желанию, которое, как я знаю, неправильное?»
Он разрывался между двумя женщинами.
«Так, нужно принять во внимание практические соображения», – сказал он себе. Оснований для развода у него нет, но он был уверен, что Нора согласится на развод, если дать ей достаточно денег. Но тогда Пиластеры попросят его оставить банк, потому что порицаемый обществом развод запятнает не только его, но и их репутацию. Он сможет найти себе другую работу, но респектабельный лондонский свет навсегда закроет двери для них с Мэйзи. Вероятно, им придется покинуть страну, хотя эта перспектива его привлекала, как должна привлекать и Мэйзи. Он сможет вернуться в Бостон или лучше переехать в Нью-Йорк. Пусть он никогда не станет миллионером, но что такое деньги в сравнении со счастьем жить с любимой женщиной?
Эти мысли увлекли его настолько, что он пришел в себя, только когда оказался у своего дома – части вытянутой «террасы» в Кенсингтоне, в полумиле от пышного особняка Августы на Кенсингтон-Гор. Нора, должно быть, сейчас в своей заставленной безделушками спальне. Может, сразу пройти к ней и сказать, что он ее покидает?
Так ему хочется. Но поступает ли он правильно?
Ребенок все меняет. Было бы неправильно бросать Нору ради Мэйзи, но правильно оставить Нору ради Берти.
Он представил, что скажет ему Нора. В его воображении она строго хмурилась и решительным голосом произносила: «Это будет тебе стоить всего до последнего пенни».
Странно, но этот образ оказался последней каплей. Если бы он представил, как она плачет, он бы не смог решиться на объяснение, но понимал, что интуиция его не обманывает.
Войдя в дом, он поднялся по лестнице.
Нора сидела перед зеркалом, надев подаренный им кулон – горькое напоминание о том, что ему теперь приходится покупать ее любовь.
– У меня очень важная новость, – сказала она, опередив его.
– Теперь это неважно…
Но она не дала ему договорить. Его удивило выражение ее лица – отчасти торжествующее и отчасти озабоченное.
– Придется тебе некоторое время держаться подальше от моей кровати.
– О чем ты вообще говоришь? – спросил он нетерпеливо, хотя было видно, что она не намерена давать ему слова, пока не выскажется.
– Случилось неизбежное.
Хью вдруг догадался. Его как будто сшиб с ног поезд. Было поздно, теперь он уже никогда ее не оставит. Его охватило чувство горестной потери: потери Мэйзи и потери сына.
В глазах Норы читался вызов, как будто она догадывалась, о чем он собирался ей поведать. Может, она и на самом деле догадывалась.
Хью заставил себя улыбнуться.
– Неизбежное?
– У меня будет ребенок.
Часть третья. 1890 год
Глава первая. Сентябрь
I
Джозеф Пиластер скончался в сентябре 1890 года, после того как семнадцать лет управлял Банком Пиластеров на правах старшего партнера. Все это время Британия постепенно богатела, как богатели и Пиластеры. Теперь они почти сравнялись по богатству с Гринборнами. Состояние Джозефа составило два миллиона фунтов, включая коллекцию из шестидесяти пяти украшенных драгоценностями антикварных табакерок (по одной за каждый год его жизни), которая сама по себе стоила сотню тысяч фунтов и которую он завещал своему сыну Эдварду.
Все члены семейства инвестировали свой капитал в различные деловые предприятия, дававшие им пять процентов дохода, тогда как обычные вкладчики получали, как правило, не более полутора процентов. Партнерам же доставалось еще больше. По меньшей мере пять процентов всех доходов они делили между собой по сложной схеме. Через десять лет Хью находился уже на полпути к тому, чтобы стать миллионером.
В утро похорон Хью внимательно осмотрел свое лицо в зеркале для бритья в поисках следов времени. Ему было тридцать семь лет; в волосах пробивалась седина, но щетина, которую он соскабливал с подбородка, до сих пор оставалась черной. В последнее время в моду вошли закрученные усы, и он раздумывал, не отрастить ли себе такие, чтобы выглядеть моложе.
По мнению Хью, дяде Джозефу повезло. Пока он находился во главе банка, в финансовом мире царила стабильность, и он пережил всего лишь два небольших кризиса: крах Банка Глазго в 1878 году и крах французского банка «Юнион Женераль» в 1882 году. В обоих случаях Банк Англии сдержал удар, подняв ставку до шести процентов, что все равно было ниже панического уровня. Хью считал, что дядя Джозеф слишком много внимания уделяет Южной Америке, но кризис, которого он опасался, так и не случился, а дядя Джозеф был уверен, что он никогда и не случится. Тем не менее иметь рискованные инвестиции было сродни тому, чтобы продавать недостроенный дом жильцам; да, рента будет поступать исправно каждый месяц, но в конце концов, когда дом рухнет, не будет ни ренты, ни самого дома. Теперь, после смерти Джозефа, Хью решил избавиться от самых рискованных южноамериканских акций и упрочить положение банка.
Побрившись и умывшись, он надел халат и прошел в спальню Норы. Она его ожидала – по пятницам они занимались любовью. Он давно уже смирился с правилом «одна встреча в неделю». В последнее время Нора располнела и ее лицо еще больше покруглело, но зато на нем не было заметно морщин и она до сих пор выглядела симпатичной.
Тем не менее всякий раз, ложась в ее постель, он закрывал глаза и представлял себе Мэйзи.
Иногда ему хотелось насовсем прекратить этот унизительный для него ритуал. Но в результате этих пятничных встреч у него родились трое сыновей, которых он любил до безумия: Тобиас, названный так в честь отца Хью; Сэмюэл, названный в честь дяди, и Соломон, названный в честь Солли Гринборна. Старший, Тоби, на следующий год должен был пойти в Уиндфилдскую школу. Нора рожала без осложнений, но быстро теряла интерес к детям, и Хью старался компенсировать им недостаток материнской заботы.
Тайному же ребенку Хью, сыну Мэйзи Берти, в этом году исполнилось шестнадцать лет, и он давно уже учился в Уиндфилде, получая отличные оценки и возглавляя школьную команду по крикету. Хью исправно посещал торжественные собрания и вообще исполнял роль крестного отца. Возможно, некоторые циники подозревали, что он и есть настоящий отец Берти, но остальные воспринимали это как должное, ведь он был другом Солли, отец которого отказался поддерживать мальчика. Поэтому многие считал, что Хью просто отдает дань памяти своему другу.
Скатившись с Норы, он спросил:
– На который час назначена церемония?
– На одиннадцать часов в Кенсингтонском методистском зале. А после поминки в Уайтхэвен-Хаусе.
Хью с Норой до сих пор жили в Кенсингтоне, но с рождением мальчиков переехали в дом попросторнее. Хью предоставил право выбора Норе, и она присмотрела большое строение примерно в том же пышном, отдаленно напоминавшем фламандский, стиле, что и дом Августы – в стиле, вошедшем в моду, по крайней мере в пригородной застройке, во многом благодаря Августе.
Самой же Августе Уайтхэвен-Хаус давно надоел, и она хотела переехать в особняк на Пиккадилли, похожий на дом Гринборнов. Но методисты Пиластеры не могли настолько открыто демонстрировать свое богатство, и Джозеф настаивал на том, что Уайтхэвен и без того достаточно великолепен. Теперь же Августа, возможно, убедит Эдварда, официального владельца дома, продать его и купить что-нибудь более грандиозное.
В столовой, куда Хью спустился для завтрака, его уже поджидала мать, приехавшая накануне вместе с сестрой Дороти из Фолкстона. Хью поцеловал мать и сел за стол. Та тут же, без всяких предисловий, задала заботивший ее вопрос:
– Как ты думаешь, он на самом деле любит ее, Хью?
Хью и без имени понял, о ком идет речь. Двадцатичетырехлетняя Дотти была помолвлена с лордом Ипсуичем, старшим сыном герцога Нориджа. В последнее время герцог был, по сути, банкротом, и мама беспокоилась, что Ник Ипсуич встречается с Дотти только ради ее денег, точнее денег ее брата.
Хью с нежностью посмотрел на мать. Она до сих пор носила траур по отцу, скончавшемуся двадцать четыре года тому назад. Волосы ее поседели, но глаза сверкали, как и прежде.
– Он любит ее, мама.
Поскольку отца у Дотти не было, Ник приехал к нему спрашивать формального дозволения взять ее в жены. В таких случаях адвокаты обеих сторон обычно заключали соглашение о браке до подтверждения помолвки, но Ник настоял на том, чтобы все было по правилам. «Я сказал мисс Пиластер, что беден, и она ответила, что ей тоже знакомы бедность и нужда», – сообщил Ник Хью. Хью показалось это очень романтичным, и хотя он, естественно, выделил сестре щедрое приданое, ему было приятно осознавать, что Ник действительно любит его сестру, какой бы богатой или бедной она ни была.
Августа пришла в ярость, что Дотти нашла себе такого знатного жениха. После смерти отца Ника ей достанется титул герцогини, а это выше, чем графиня.
Несколько минут спустя в столовую спустилась и сама Дотти. За эти годы сдержанная, но любящая посмеяться девочка превратилась в очаровательную белокурую красавицу, решительную и даже немного несдержанную. Хью догадывался, что она заставляла трепетно биться сердца многих молодых людей, но отпугивала их своим непокорным нравом, чем, вероятно, и объяснялся тот факт, что в двадцать четыре года она еще не была замужем. Ник же обладал той тихой и спокойной силой, для подтверждения которой не нужна покорная жена. Хью думал, что их семейная жизнь в отличие от его будет преисполненной ссор, но очень яркой и живой.
Ник явился, как и договаривались, в десять, когда они все еще сидели за столом. Хью пригласил его присоединиться к завтраку. Ник сел рядом с Дотти и взял чашку кофе. Это был умный молодой человек двадцати двух лет, недавний выпускник Оксфорда, где в отличие от многих аристократов он блестяще закончил, сдал экзамены и получил диплом. Он обладал типичной английской внешностью: светлые волосы, голубые глаза, строгие черты лица. Дотти смотрела на него так, словно едва удерживалась, чтобы не съесть его на завтрак вместе с чаем. Хью завидовал их простой и чувственной любви.
В тридцать семь лет Хью ощущал себя слишком молодым для роли отца семейства, но он сам настоял на этой встрече и потому приступил к делу:
– Дотти, мы с твоим женихом обсудили финансовые вопросы…
Мама встала, чтобы выйти, но Хью остановил ее:
– Женщины в наши дни тоже разбираются в деньгах, мама. Это по-современному.
Она улыбнулась ему, как глупенькому мальчику, и послушно села.
– Как вы все знаете, Ник готовится к адвокатуре и собирается устроиться на работу, поскольку его титул и земли теперь не приносят дохода.
Будучи банкиром, Хью прекрасно понимал, как отец Ника растратил все свое состояние. Герцог был, если можно так выразиться, профессиональным землевладельцем. В середине века, во время сельскохозяйственного бума, он занимал много денег для улучшения своих владений: прокладки оросительной системы, посадок зеленых ограждений и установки дорогих паровых машин, молотилок и косилок. В 1870-х наступил сельскохозяйственный кризис, длившийся до сих пор. Цена на земли резко упала, и теперь все владения герцога стоили меньше закладных.
– Тем не менее если Ник избавится от висящих на его шее закладных и разумно распорядится землями, то они смогут приносить кое-какой доход. Владениями нужно просто умело управлять, как любым предприятием.
– Да, я собираюсь продать многие удаленные фермы и разную недвижимость. Сосредоточусь на том, что останется. В южном Лондоне, в Сиднеме, у меня есть участок, на котором можно построить дом.
– Мы рассчитали, что все владения можно привести в порядок примерно за сотню тысяч фунтов. Эту сумму я выделю вам в качестве приданого.
Дотти ахнула, а мама залилась слезами. Ник, знавший об этой сумме заранее, сказал:
– Весьма щедро с вашей стороны.
Дотти бросилась на шею жениху и расцеловала его, а затем обошла стол и расцеловала Хью. Хью стало немного неудобно, но он был доволен, что обрадовал их. Он был уверен, что Ник по-умному распорядится деньгами и создаст надежный домашний очаг для Дотти.
В столовую спустилась Нора, облаченная по случаю траура в черно-фиолетовое платье из бомбазина. Завтрак она, как всегда, приказала подать себе в спальню.
– Где же мальчишки? – пробормотала она, поглядывая на часы. – Я же сказала этой несносной гувернантке собрать их как можно раньше.
Тут же вошла гувернантка с детьми: одиннадцатилетним Тоби, шестилетним Сэмом и четырехлетним Солом. Все они были одеты в черные костюмчики со смешными миниатюрными цилиндрами. Хью в очередной раз испытал гордость за них.
– Мои маленькие солдаты, – сказал он. – Тоби, какая вчера была ставка Банка Англии?
– По-прежнему два с половиной процента, сэр, – отрапортовал Тобиас, каждый вечер просматривавший «Таймс».
Сэм возбужденно выпалил свою новость:
– Мама, а у меня есть домашнее животное!
– Вы не сказали мне… – заволновалась гувернантка.
Сэм вынул из кармана спичечный коробок, протянул его матери и открыл.
– Паук Билли! – гордо провозгласил он.
Нора взвизгнула, выбила коробок из руки Сэма и отпрыгнула в сторону.
– Гадкий мальчишка!
Сэм опустился на колени, подобрал коробок и принялся оглядываться по сторонам.
– Билли убежал! – едва не расплакался он.
– Как вы позволяете им вытворять такое! – накинулась Нора на гувернантку.
– Извините, я не знала…
– Все в порядке, успокойся, – вмешался Хью, обнимая рукой Нору за плечи. – Ты просто испугалась от неожиданности, вот и все.
Выведя ее в холл, он позвал остальных:
– Идем, уже пора!
Когда они вышли из дома, Хью положил руку на плечо Сэма.
– Надеюсь, Сэм, ты усвоил урок, что нельзя пугать дам.
– Теперь у меня нет домашнего животного, – грустно сказал Сэм.
– Все равно паукам не нравится жить в спичечном коробке. Может, тебе завести кого-нибудь другого? Например, канарейку.
Сэм тут же просиял.
– А можно?
– Тебе придется заботиться о ней, кормить и поить каждый день, а то она умрет.
– Я обещаю заботиться!
– Ну, тогда купим ее завтра.
– Ура!
К Кенсингтонскому методистскому залу они подъехали в закрытых экипажах. Пошел дождь. Мальчики еще никогда не бывали на похоронах. Тоби, как обычно не по-детски серьезный, спросил:
– Нам нужно будет плакать?
– Не говори ерунды, – сказала Нора.
«Если бы она разговаривала с мальчиками хотя бы чуть-чуть поласковее!» – подумал Хью. Свою мать она потеряла в раннем возрасте и, по всей видимости, поэтому не умела обращаться с детьми. И все же она могла хотя бы попытаться.
– Но если хочешь, можешь поплакать, – сказал он Тоби. – На похоронах это разрешается.
– Не думаю, что смогу заплакать. Я не настолько сильно любил дядю Джозефа.
– А я любил паука Билли, – выпалил Сэм.
– А я большой, я не плачу, – сказал Сол, самый младший.
Кенсингтонский методистский зал воплощал в камне противоречивые чувства процветающих методистов, которые, с одной стороны, призывали к простоте в религии, а с другой – тайком желали продемонстрировать свое богатство. Хотя он и назывался залом, убранством он почти не отличался от англиканских или католических церквей. Алтаря в нем не было, но стоял величественный орган. Изображения и скульптуры были запрещены, но архитектура в стиле барокко выставляла напоказ пышную лепнину и многочисленные украшения.
В этот день заполнен был даже балкон, люди теснились в проходах и боковых крыльях. Здесь собрались служащие банка, которым предоставили выходной, и представители каждого влиятельного финансового учреждения Сити. Хью кивком поприветствовал управляющего Банком Англии, Первого лорда казначейства и Бена Гринборна, которому было за семьдесят, но который по-прежнему сохранял строгую осанку, как молодой гвардеец.
Родственников провели к местам в переднем ряду. Хью сел рядом с дядей Сэмюэлом, как всегда в безупречном черном костюме со стоячим воротничком и с шелковым галстуком, повязанным по последней моде. Ему, как и Гринборну, тоже было за семьдесят, но он тоже следил за собой.
После смерти Джозефа самой очевидной кандидатурой на пост старшего партнера был как раз Сэмюэл, самый старый и опытный из партнеров. Но Августа, ненавидевшая Сэмюэла, всячески противодействовала ему. Скорее всего она поддержит брата Джозефа, Молодого Уильяма, которому недавно исполнилось сорок два года.
Два других партнера, майор Хартсхорн и сэр Гарри Тонкс, муж дочери Джозефа, Клементины, не носили фамилию Пиластеров, и потому их кандидатуры не рассматривали. Оставались только еще Хью и Эдвард.
Конечно, Хью хотел стать старшим партнером – это была его самая заветная мечта. Он знал, что, несмотря на свою молодость, он самый способный среди всех остальных партнеров. Он мог сделать банк еще лучше и сильнее и в то же время сократить его зависимость от рискованных операций, на которые пускался Джозеф. Но Августа была настроена против него и относилась к нему хуже, чем к Сэмюэлу. Он не мог ждать, пока она состарится или умрет, потому что ей было только пятьдесят восемь лет и она вполне могла еще оставаться в полном здравии лет пятнадцать, постоянно источая злобу.
Рядом с Августой на переднем ряду сидел Эдвард – грузный, краснолицый мужчина средних лет. Недавно у него появились какие-то пятна на коже, придавшие ему еще более неряшливый вид. Он не отличался ни умом, ни трудолюбием, и за семнадцать лет работы в банке узнал очень мало о финансах. На работу приходил в десять часов, после полудня уходил на обед и редко возвращался. За завтраком пил херес и весь день пребывал в полупьяном состоянии. Во всех делах он полагался на своего помощника Симона Оливера. Невозможно было даже представить его старшим партнером.
Эмили, жена Эдварда, тоже сидела на переднем ряду, рядом со своим мужем, что было редким явлением. Теперь они почти всегда жили отдельно: Эдвард в Уайтхэвен-Хаусе со своей матерью, а Эмили в загородном доме, лишь изредка приезжая в Лондон на такие мероприятия, как похороны. В свое время она была симпатичной девушкой с большими голубыми глазами и детской улыбкой, но время наложило на нее свой отпечаток и прорезало лицо морщинами разочарования. Детей у них не было, и Хью подозревал, что они ненавидят друг друга.
За Эмили сидел Мики Миранда, как всегда дьявольски галантный, в сером пальто с воротником из черной норки. Хью опасался его с тех пор, как узнал, что это он убил Питера Миддлтона. Мики до сих пор был неразлучен с Эдвардом, и именно он стоял почти за всеми южноамериканскими инвестициями, которые банк осуществлял в последние десять лет.
После долгой скучной службы процессия направилась на кладбище под безжалостным сентябрьским дождем. Сотни экипажей, мешавшие друг другу, целый час вынуждены были медленно следовать за катафалком.
Когда гроб с телом Джозефа опускали в могилу, Августа стояла под одним зонтом с Эдвардом. Несмотря на седые волосы под большой черной шляпой, выглядела она великолепно. Хью задавался вопросом: уж не смягчится ли ее сердце сейчас, после потери мужа и спутника всей ее жизни? Но на лице ее застыло все то же суровое выражение, походившее на выражение лица мраморной статуи римского сенатора, без всяких признаков горя или сожаления.
После похорон в Уайтхэвен-Хаусе прошли поминки для всего большого семейства Пиластеров, включая партнеров с супругами и детьми, близких деловых знакомых и давних приближенных, таких как Мики Миранда. Для совместной трапезы Августа распорядилась сдвинуть два длинных стола в гостиной.
Хью уже год или два не посещал этот дом и заметил, что его интерьер снова переделали, на этот раз в модном арабском стиле. Дверные проемы заменили мавританскими арками, все предметы мебели украсили декоративными решетками, стулья и кресла обили тканью с красочными абстрактными узорами, а в гостиной установили каирскую ширму и подставку для Корана.
Августа усадила Эдварда в кресло отца во главе стола, что, на взгляд Хью, было немного бестактно – так еще сильнее подчеркивалась его неспособность пойти по стопам покойного. Пусть Джозеф и отличался некоторой безрассудностью, но дураком он отнюдь не был.
Но, поставив себе очередную цель, Августа, как всегда, принялась неукоснительно добиваться ее. Ближе к концу трапезы она заявила со свойственной ей прямотой:
– Теперь нужно как можно скорее назначить старшего партнера, и, очевидно, им будет Эдвард.
Хью даже вздрогнул. Он прекрасно знал, что в своей слепой любви к Эдварду Августа не потерпит никаких возражений, но тем не менее это ее заявление застало его врасплох. Он подумал, что нельзя оставлять это высказывание без возражений, но не мог придумать, в какие слова облечь свои мысли.
Наступила тишина, и Хью догадался, что присутствующие ждут, пока выскажется он, как главный противник Августы.
– Я считаю, партнерам будет лучше обсудить этот вопрос завтра, – сказал он дипломатично.
Но Августа не хотела так просто отпускать его.
– Я буду благодарна вам, молодой Хью, если вы позволите мне самой решать, о чем мне говорить в моем доме.
– Если вы так настаиваете, – Хью поспешно собирался с мыслями. – Пока ничего очевидного нет, и вы, дорогая тетушка, не знаете всех тонкостей вопроса, поскольку никогда не работали в банке. И, если уж на то пошло, вообще никогда не работали…
– Да как ты смеешь…
Хью в ответ тоже повысил голос:
– Старший по возрасту из партнеров теперь дядя Сэмюэл…
Тут ему показалось, что он звучит слишком агрессивно и продолжил чуть тише:
– Я уверен, что все мы согласимся с тем, что это будет самый мудрый выбор. Он опытный банкир, пользующийся уважением в финансовой среде.
Дядя Сэмюэл склонил голову в знак признательности, но ничего не сказал.
Никто не возразил Хью, но и никто не поддержал его. Никто не хотел противопоставлять себя Августе. «Трусы, – подумал он цинично. – Хотят, чтобы я отдувался за них».
– При этом дядя Сэмюэл в прошлом уже отклонил подобное предложение, – продолжил он. – Если он отклонит его и на этот раз, то следующий по возрасту партнер – Молодой Уильям, который также пользуется авторитетом в Сити.
– Но это выбор не Сити, а семейства Пиластеров, – нетерпеливо прервала его Августа.
– Партнеров Пиластеров, если быть точным, – поправил ее Хью. – Но как партнерам требуется поддержка семейства, точно так же им требуется и поддержка более широкого финансового сообщества. Если мы потеряем доверие, нам конец.
– Мы имеем право выбирать, кого захотим! – Августа явно теряла терпение.
Хью решительно покачал головой. Ничто его не раздражало до такой степени, как эти безрассудные речи.
– Никаких прав у нас нет, одни обязанности. Нам доверили свои миллионы фунтов другие люди. Мы не можем поступать так, как нам хочется. Мы должны действовать так, как мы обязаны действовать.
Августа попыталась воспользоваться другим аргументом:
– Эдвард – сын и наследник.
– Но это не наследственный титул! – возмущенно возразил Хью. – Он достается самому лучшему.
Теперь возмутилась Августа:
– Эдвард ничуть не хуже других!
Хью обвел взглядом всех присутствующих по очереди, намеренно задерживаясь на глазах каждого.
– Кто из присутствующих может по совести, положа руку на сердце, заявить, что Эдвард среди нас самый способный банкир?
Наступила долгая пауза.
– Южноамериканские облигации Эдварда принесли банку большие доходы, – сказала Августа.
– Да, за последние десять лет мы продали немало акций южноамериканских предприятий, и этими делами заведовал Эдвард, – признал Хью. – Но это опасные деньги. Люди доверяют этим акциям, только потому что доверяют Пиластерам. Если правительства этих стран откажутся платить по своим долгам, все эти акции и обязательства рухнут, а с ними рухнет и репутация банка. Успех Эдварда основан только на нашей репутации, но из-за него теперь она в руках грубых деспотов и генералов, которые даже читать не умеют.
Хью разгорячился, но ведь он сам неустанно трудился ради репутации банка, тратил много сил и ума, и его раздражало, что Августа желает все это разрушить.
– А ты продаешь североамериканские облигации, – сказала она. – Риск есть всегда. В этом и заключается банковское дело.
Она произнесла это торжествующим тоном, как будто бы поймала его на лицемерии.
– Соединенные Штаты Америки – современное государство с демократической формой правления, богатыми природными ресурсами и не имеющее врагов. После отмены рабства оно развивается ускоренными темпами, и ничто не мешает ему развиваться и дальше лет сто. По сравнению с ним южноамериканские государства – это куча враждующих между собой стран, правительство в которых может быть свергнуто в любой момент. Да, риск существует в обоих случаях, но на севере он гораздо меньше. Банковское дело заключается в том, чтобы минимизировать риск.
На самом деле Августа совершенно не разбиралась в банковском деле.
– Ты просто завидуешь Эдварду, как и всегда.
Хью удивился молчанию других партнеров. Он понял, что она уже поговорила с ними заранее. Но не могла же она убедить их признать Эдварда старшим партнером? Внутри его нарастало беспокойство.
– И что же она вам наговорила? – спросил он прямо, осматривая каждого по очереди. – Уильям? Джордж? Гарри? Давайте, выкладывайте. Вы же обсудили это заранее. Чем она вас подкупила?
Все в замешательстве заерзали на своих местах. Наконец Уильям сказал:
Читать бесплатно другие книги:
