Крестовый дранг Мельников Руслан

Пролог

Они появились там, где их никто не ждал. Появились так, как не появляются люди из плоти и крови.

Посреди подвального этажа древней башни-донжона – в необычайно длинном и широком для замковых подземелий коридоре, что вел к запертой сокровищнице, вдруг, из ниоткуда возникло призрачное свечение цвета разбавленной крови. Сияющий круг проступил на грубо сбитом столе, за которым коротала время ночная стража. И тяжеленный стол дрогнул. Затрещали, ломаясь, дубовые доски. Посыпались на пол опустевшие кружки, нехитрая снедь и игральные кости.

Два воина охраняли здесь разбойную добычу своего господина. Приставлены они были, скорее, для порядка – ни один обитатель замка не посмел бы покуситься на спрятанное хозяйское добро. Но вооружение стражей все же позволяло взять с незваных гостей дорогую цену за проход по просторному коридору.

Один – в изрубленной кольчуге явно с чужого плеча, в клепанном шлеме с сорванной бармицей и с коротким мечом на поясе – попытался выхватить из-под стола маленький круглый щит. Поздно… Щит был уже вне досягаемости. Сломанные доски погребли щит под собой, а незримая сила раздавила его как яичную скорлупу. Щит хрустнул, пошел трещинами, развалился на куски.

Другой стражник – в кожаном панцире, обшитом металлическими бляхами, и в железном колпаке, держал заряженный арбалет. У бедра воина висел колчан с дюжиной коротких толстых стрел. Опрокидывая лавки и испуганно крестясь, оба пятились к выходу.

А свечение становилось ярче. Кровавый цвет – гуще, насыщеннее. Круг ширился, увеличивался в размерах, подминал под себя остатки стола. Лишь коснувшись старинной кладки стен, сияющая окружность прекратила пожирать пространство. Затрепетал и погас, словно сдутый выдохом великана, факельный огонь на стенах. Но темно не стало: холодный колдовской свет забытой магии бушевал все неистовей. Казалось, уже сам воздух пылает темно-багровым пламенем, а внутри кровавых всполохов…

Человеческая фигура, возникшая внутри, шевельнулась, шагнула к границам магического круга. За ней шла вторая, третья, четвертая…

– Сгиньте! – бледные губы мечника дрожали, рука потянула заточенную сталь.

Звякнула тетива: арбалетчик, не выдержав, пустил стрелу.

Оперенный болт вошел в материализующийся за кроваво-красной пеленой контур. Призрак пошатнулся, медленно осел. Так и не обретя четкости очертаний, замер на каменных плитах пола. Но за ним стояли уже две новые фигуры…

Мечник вырвал, наконец, клинок из ножен.

Арбалетчик, взвизгнув от ужаса, бросил оружие выскочил из подвала. Стрелку повезло больше: ему удалось пережить товарища. Впрочем, ненадолго.

Подземелье содрогнулось от грохота. Страж, оставшийся на посту, рухнул замертво.

…Беглец несся вверх по широкой винтовой лестнице, перепрыгивал через две-три ступеньки зараз.

– Демоны! Демоны в подвале!

Его крик – крик человека, находящегося на грани помешательства, смертельно раненной птицей заметался по древней башне. Но внутренние боевые площадки сейчас пустовали, а верхнюю – смотровую, где неусыпно дежурил ночной караул, от любого шума снизу ограждали многочисленные лестничные изгибы и тяжелая крышка люка. Люк был закрыт. Караул, высматривающий опасность извне, не слышал, что происходит внутри. Зато бегущий арбалетчик слышал все прекрасно. И громовые раскаты, и донесшийся из подвала топот.

Ударом ноги он распахнул маленькую дверцу в пустующей трапезной.

– Демоны!

И запер ее на засов. Какая-никакая, а преграда…

– Демоны!

Темное безлюдное пространство с непроглядной дырой огромного камина отозвалось безучастным эхом. После отъезда союзников, здесь, как и в донжоне, никто не жил. Только трапезничали. А глухая ночь – не время для трапез.

Несчастный беглец пронесся мимо столов и лавок, навалился на скрипучие ворота. И, вконец обезумев, завыл в чуткую морозную ночь. В круглое плоское лицо бесстрастной луны. Полной луны. Багровой луны.

– Де-мо-ны!

И его, наконец, услышали. Наверху, на смотровой площадке донжона, ударил сигнальный гонг.

– Тревога! Тревога! – засуетилась охрана внешних стен.

Топот, бряцанье железа… Люди выбегали на холод, на ходу хватая оружие и кое-как облачаясь в доспехи. Никто еще не понимал, что происходит, но каждый твердо знал, где его место и что ему следует делать в случае внезапного штурма.

Только один человек в замке позабыл обо всем на свете. Единственным его желанием было выбраться за стены и бежать… бежать без оглядки. Бежать по белому полю и дальше – сквозь заснеженный лес под глумливым ликом пухлощекого небесного наблюдателя с дымчатой багровой кожей.

Сбежать ему не дали. Рука в латной перчатке вцепилась в плечо.

– Стоять!

Рука развернула, крутанула, встряхнула так, что клацнули зубы.

Заиндевелые усы грозно встопорщились над бледным, сжавшимся в комок арбалетчиком. Пан Освальд Добжиньский хмуро смотрел на паникера, покинувшего пост. Сверху вниз смотрел. И взгляд этот казался более страшным, чем только что пережитый ужас.

– В чем дело? Что случилось? Говори!

Из доспехов на добжиньце были только перчатки и кольчуга. Из оружия – меч. Сверху наброшен теплый жупан и плащ на меху. На голове – меховая же шапка. На ногах – шерстяные штаны-шоссы и теплые зимние сапоги. Сзади перепуганный отрок держал в поводу оседланного коня господина. Рядом стояли два оруженосца, временно заменявшие Збыслава. У одного – ведрообразный шлем и треугольный щит с изображением серебристой башенки на синем фоне, у другого – поножи и шпоры.

– Де-де-де-мо-о-о…

Первая оплеуха сбила с несчастного стражника железный шишак. Вторая привела в чувство. Третья заставила говорить. Заикаясь и вздрагивая, он торопливо поведал о кошмаре, свидетелем которого стал. А потом грянули выстрелы. Сигнальный гонг стих.

И снова стрельба…

Автоматные очереди били из трапезной. Били из бойниц донжона. Били с верхней смотровой площадки…

Все! Главная башня замка была захвачена неведомым врагом. Захвачена вся – от основания и до каменных зубцов, царапающих полнолунную ночь. А это – почти поражение. Конечно, если бы были люди, готовые идти на штурм и отбить донжон, но… Но люди гибли, люди метались в панике, люди кричали, умирая. Хорошо простреливаемый внутренний двор замка превратился в смертельную ловушку. Кто-то, не дожидаясь приказа, уже отворял тесные ворота в частоколе, поставленном на месте разрушенной надвратной башни.

Стрельба не смолкала.

Отрок, державший повод горячего жеребца, пронзительно вскрикнул. На плече паренька расплывалось кровавое пятно. Освальд побледнел: невидимая стрела! Добжинец помнил это оружие – год назад сам от такого чуть не принял смерть.

Рослый боевой конь вырвался из рук раненого парнишки. Понесся прочь. Ударил грудью в медлительные створки ворот, распахнул, пролетел по бревенчатым мосткам переброшенным через ров. Рванул через заснеженную пустошь к угрюмому лесу.

А из трапезной уже выходили… Они.

Странная одежда с диковинными нашивками. Странные шлемы с маленькими рожками. И страшное оружие с незримыми стрелами… Сколько их там? Один… Два… пять… десять… пятнадцать… Больше. Пусть и ненамного больше, но как сдюжить с таким врагом?

– К воротам! – проревел добжинец. – Все к воротам!

Там, за грудами камней и временным частоколом, еще можно попытаться удержать оборону. Или хотя бы прийти в себя. Обдумать случившееся. Принять верное решение… А уж если не останется времени думать – тогда отступить. Тогда бежать к лесу… Читая молитвы и взывая к Господу, чтобы не быть заживо утянутым в ад.

До ворот добрались немногие. Драться не был способен никто. И все же Освальд попытался дать отпор.

– Щитоносцы – вперед! Арбалетчики и лучники – во вторую линию!

Сам он вышел в первую. И уцелел лишь чудом: верные оруженосцы прикрыли благородного шляхтича от автоматной очереди собственными телами. Одного – падающего навзничь – он успел придержать, оттащить за камни. Но для того лишь, чтобы увидеть в стекленеющих глазах ужас, изумление и боль. И с ног до головы измазаться в крови, хлеставшей из перебитого горла.

Потом труп слуги сполз к ногам господина.

Им даже не дали как следует построиться. Проклятые самострелы без устали выхаркивали в ночь гром, огонь и невидимые стрелы и валили с ног любого, кто поднимался над укрытием. Раненые и умирающие молили о пощаде, но пощады не было. Вражеские воины наступали быстро, умело. В считанные минуты неведомые пришельцы заняли замковый двор и теперь уже по внешним стенам заходили в тыл. Больше ждать не имело смысла. Взгужевежа пала. Снова!

Паника, крики, давка, топот, толкотня, запах крови. Освальда увлекли к мосткам, переброшенным через ров. Но и там спасения не было.

Мелькнула в воздухе железная болванка, ударила о звонкое промерзшее дерево, покатилась по настилу.

Взрыв… Бревна под ногами вздрогнули, разъехались, подломились. Взвизгнули осколки. Последние защитники замка посыпались, покатились в ров. А со стен уже летела вторая граната. И третья. Еще два взрыва… Да пара автоматных очередей. Больше не потребовалось.

Оглушенный, придавленный чужими телами, замотанный при падении в собственный широкий плащ, словно в саван, Освальд Добжиньский лежал неподвижно. Как в ров свысока заглядывала любопытная луна, он не видел. Не слышал, как ножами, штыками и прикладами – чтобы не тратить понапрасну патроны – новые хозяева замка добивали раненых. Не чувствовал, как сверху в ров падали трупы из замка.

Освальда сочли убитым. Чужих воинов ввела в заблуждение кровь оруженосца, обильно перепачкавшая доспехи и одежду рыцаря. Лишь когда лунный диск поблек, а небо на востоке посветлело, веки шляхтича дрогнули.

Холод и неимоверная тяжесть… От холода ныли кости и зудела кожа. Казалось, не было на нем сейчас ни жупана, ни шапки, ни отделанного мехом плаща, ни теплых штанов и сапог, ни плотного стеганного поддоспешника. А от наваленных сверху стылых трупов было трудно, почти невозможно дышать. И все же он заставил себя… Сначала просто сжать и разжать окоченевшие пальцы. Впрочем, сейчас это оказалось совсем не просто. Сейчас это было самым трудным. Зато дальше пошло легче.

Освальд шевельнул плечами. Чье-то тело в одеревеневшей от замершей крови рубахе чуть соскользнуло в сторону. Другое, в задубевшем кожаном панцире, нависло над ним ненадежным пещерным сводом. Освальд протиснулся дальше, еще дальше, еще… Замерзшие руки и ноги начинали повиноваться: обморозить конечности он не успел.

В обледеневшей куче покойников пришлось извиваться ужом. Освальд оставил мертвецам плащ, теплый жупан, перевязь с мечом и шапку. Но когда рыцарь выбрался, наконец, из братской могилы, холодно ему не было. Было жарко.

Он с жадностью ел и глотал снег. И долго-долго не мог отдышаться. Потом тупо смотрел на чье-то обезображенное лицо у своих ног. Добжинец не сразу узнал беднягу, что поднял тревогу: стражнику из подвальной сокровищницы незримые стрелы разворотили полчерепа. А узнав, выплюнул снег, поднялся на ноги. Огляделся.

По дну рва уже тянулась протоптаная тропинка. К стежке с обоих склонов спускались вырубленные в снегу и мерзлой земле ступеньки. Вокруг вповалку лежали трупы. Из сугробов торчали руки, ноги, копейные древка, рукояти секир, острия мечей, оперения и наконечники разбросанных стрел… Странно. Победители даже не позаботились забрать у побежденных трофеи. Мертвецов бросали в ров как есть: в доспехах и с оружием. Да и то ведь верно: зачем нужен меч или арбалет тому, кто владеет громоподобным самострелом, снаряженным невидимыми стрелами?

Чужие голоса заставили его затаить дыхание. Разговаривали наверху, где-то совсем рядом. Стараясь не шуметь, Освальд пополз на звук по утоптанному снегу. Взобрался по ступенькам на кручу. Осторожно выглянул изо рва…

Над распахнутыми воротами Взгужевежи реял незнакомый стяг. Черный крест с изломанными краями в белом круге. Под полотнищем чужого штандарта стояли четверо.

Двое – в касках, от которых, пожалуй, не так уж много будет проку в рукопашной схватке на мечах или копьях и в странных длиннополых одеждах, что, возможно, и спасают от холода, но не от вражеской стали. Сбоку у каждого висели короткие кинжалы. За спинами – плоские короба, вроде тех, что таскают на плечах деревенские девки, когда ходят по грибы-ягоды. В руках эта пара держала свои громометы.

Двое других носили еще более непрактичные наряды. По крайней мере, предназначение плоских шапок, похожих на толстые черствые блины или на береты с козырьками, Освальд постичь не смог. Не шлемы – это точно! Из оружия у этих, с лепешками на головах, были только кинжалы. А в небольших футлярчиках на широких поясах вряд ли могло храниться что-либо пригодное для драки. Скорее всего, к поясам пристегнуты диковинные кошели.

«Благородные рыцари и оруженосцы», – догадался добжинец. Освальд прислушался. Речь звучала немецкая, но какая-то чудная, непривычная. Непонятные слова, необъяснимая чужеродность… На подобном языке разговаривал безумец, называвший себя «послом ненаступивших времен» – тот самый, с которым год назад беседовал в пыточной Конрад Тюрингский. Тот самый, что чуть не всадил в Освальда с полдюжины невидимых пуль. Добжиньца передернуло от неприятных воспоминаний.

– Надеюсь, никто не ушел, оберфюрер? – голос одного из рыцарей прозвучал сухо и требовательно. Так может говорить синьор с вассалом.

– Никак нет, господин штандартенфюрер, – улыбнулся его собеседник. – Только лошадь.

– Лошадь?

– Без всадника.

Шутка не вызвала ожидаемой реакции.

– Плохо, Фишер. Был приказ не выпускать никого.

Улыбка моментально исчезла с лица «вассала». Рыцарь напрягся, вытянулся в струнку. Тягостное молчание длилось несколько секунд. Смущенные оруженосцы растерянно переминались с ноги на ногу. Наконец тот, кого называли штандартенфюрером, смилостивился и заговорил снова:

– Я выезжаю через два часа. Контрольные проверки связи, обмен оперативной информацией и возможные консультации – ежедневно, по графику. Когда поставлю «якорь» в Дерпте – выйду в эфир вне графика. Может быть, совершу пробную телепортационную переброску и появлюсь здесь лично – пусть это не будет для вас неожиданностью. Так же – вне графика – свяжусь с вами из Наревской платц-башни или из ее окрестностей. Потом – из Кульма.

Рыцарь-вассал кивал.

– Не забывайте, оберфюрер, первые транзитные десанты а также все вспомогательные расчеты должны находиться в полной боевой готовности начиная с завтрашнего дня. Резервный взвод поддержки – тоже. Особое внимание уделите группе захвата папского легата. Я укажу позиции, которые ей надлежит занять за неделю, возможно, за две до начала кульмского турнира. Постарайтесь, чтобы с переправкой этой группы в Кульм проблем не возникло. Успех кульмской операции и союз с ливонцами – вот что самое главное. Для нас это сейчас даже важнее создания дерптского ударного плацдарма.

Еще одна непродолжительная пауза…

– Если контрольные сеансы связи прекратятся более чем на трое суток, принимайте командование на себя, оберфюрер. Но до тех пор вы остаетесь комендантом Взгужевежи и во всем подчиняетесь мне.

Короткий кивок. Стиснутые зубы. Отведенный в сторону взгляд. Освальд усмехнулся: этот вассал не казался ему образцом верности. Может и предать – только дай повод. Правда, повод должен быть очень весомым: понапрасну такие люди не рискуют. Но зато уж если…

– С этого момента, – продолжал сюзерен, – и до тех пор, пока я не отдам иного приказа, вы обязаны уничтожать любого, кто приблизится к замку. Вместе с лошадьми, волами, коровами, собаками и кошками. Все ясно?

– Так точно, – сглотнул слюну рыцарь-вассал.

– Еще раз проверьте крепость. Кроме солдат и офицеров цайткоманды здесь не должно быть ни одной живой души. Потом займете круговую оборону и расположите гарнизон в замке. Сразу после моего отъезда займетесь поиском и расчисткой нижнего яруса подземелий. О ходе работ будете докладывать во время сеансов радиосвязи. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!

Два почти синхронных взмаха вытянутых рук – и рыцарь-вассал скрылся в воротах. Его собеседник повернулся к оруженосцам.

– Фриц, мы скоро выступаем. Через час все должно быть готово.

Один из оруженосцев – тот, что повыше и пожилистее – бегом бросился в замок.

– А ты, Рихтер осмотри ров и наметь поле работы для саперов. Когда закончите минировать подступы к замку, заложите взрывчатку, и засыпте, наконец, эту польскую шваль, – рыцарь брезгливо кивнул в сторону рва. – К нашему отъезду падали здесь быть не должно.

Тот, кого назвали Рихтером, обернулся на хруст снега за спиной слишком поздно. Освальд напал стремительно и яростно. Левой рукой зажал противнику рот. Правой – на ощупь – вырвал вражеский кинжал из ножен. Ударил под приподнятый заспинный короб – под лопатку.

Клинок в тело вошел легко: доспехов под одеждой не было. А кинжал был хорош… Рихтер дернулся, затих. Он оказался обычным смертным, а вовсе не демоном. Это радовало. И все же Освальд не смог заставить себя прикоснуться к проклятому оружию, снаряженному невидимыми стрелами. А вот кинжал взял. Добрую сталь добжинский рыцарь ценил всегда. Подумав немного, стянул с пальца убитого и массивный серебряный перстень тонкой работы. Странное колечко и страшное: череп, скалящийся из дубовых листьев. Но серебро есть серебро – в дальней дороге пригодится.

Освальд надвинул на глаза чужой шлем со смешными маленькими рожками-пупырышками. Набросил на кольчугу плотную длиннополую верхнюю одежду Рихтера – что-то вроде шубы, только тоньше, легче и удобнее. Спрятал усы за поднятым воротником. Надел заплечный короб – не от жадности – а чтоб прикрыть прореху и кровавое пятно на спине. Потом потратил еще несколько секунд: присыпал убитого снегом. Чем позже его хватятся – тем лучше.

– Ну, теперь оборони, Господь!

Он выбрался с противоположной стороны рва и – не таясь – зашагал через снежный пустырь к лесу. Только так – широко, открыто, по-хозяйски, и можно было сейчас идти. Добжинец держался следов своего жеребца, сбежавшего из крепости. Даже самая норовистая и перепуганная коняга – животина домашняя, не дикий зверь. Покружит со страху по лесу, да и обратит морду в сторону родного стойла.

– Оборони, Господь! – неустанно бормотал сквозь зубы рыцарь-разбойник.

Господь оборонил. Снег за рвом был утоптан, изрыт, потревожен. Вокруг замка копошились и сновали люди в таких же странных, как у Освальда, одеждах. То тут, то там звучали резкие отрывистые команды на немецком. Приказы выполнялись молниеносно – бегом. Каждый занимался своим делом, а потому на одинокого солдата в шинели и каске, посланного зачем-то к лесной окаемке внимания не обращал никто.

Солдат шагнул меж деревьев. Отошел по следу подальше, свистнул негромким, но приметным протяжным посвистом. Слева хрустнула ветка. Скрипнул снежок. Высунулась из кустов настороженная лошадиная морда.

Глава 1

– Скакал далече, путал следы, как заяц, потом сидел в засаде у Куявского княжеского тракта на границе с Мазовией, – рассказывал Освальд. – В коробе заспинном припасы чудные оказались. На вид и не пища вроде – а попробуешь – так и впрок пошло. Тем попервоначалу и питался.

– Сухпай… – задумчиво произнес Бурцев. А что еще могло быть в ранце убитого фашиста?

– Ну, я ж тебе и баю – сидел и ждал, пока вражий пан, который командовал в моем замке, появится. Наши тайные лесные тропки-то ему вряд ли ведомы, так что одна была дорога супостату в Дерптские земли – по трактам. А я уж дюже сильно хотел с ним поквитаться. Не привык я обидчиков своих прощать – сам знаешь.

– Знаю, – кивнул Бурцев.

– В общем, не ошибся я – дождался ворога. Только ехал он уже в обличье странствующего рыцаря. В доспехах, с оруженосцем – ну, с тем самым Фрицем, с вьючными лошадьми, да с медвежьем гербом на щите. Если б лица у обоих были шеломами закрыты, не узнал бы, наверное – пропустил. А так – нет. Отправился следом. Думал, выберу подходящий момент, да прирежу мерзавцев. Не вышло…

Ехали эти двое опасливо. Ночевали все больше по постоялым дворам, куда мне ходу не было, а уж коли в лесу останавливались, так место выбирали такое, что незаметно и не подберешься. И пока один спит – другой обязательно стражу несет. Да не абы как, а с оружием своим в руках, чтоневидимыми стрелами бьет. Самострелы те заколдованные у них и в пути всегда под рукой были – в открытой седельной сумке – чтоб выхватить можно сразу. Куда ж мне супротив такого громомета со своим ножичком-то? В общем, зубами скрипел, облизывался, а сделать ничего не мог. Только шел тайком по следу, пока не наткнулся под Цехановом на мазовецкий разъезд. Насилу ушел, да заплутал в лесах и болотах. Говорил ведь я тебе, Вацлав, – по Мазовии без толкового проводника не пройти.

Долго леший меня водил по глухим местам. Конь пал. Да и сам я занемог, ослабел так, что едва передвигался. Сгинул бы, если б Господь не вывел из мазовских земель к прусскому селению. Пруссы меня подобрали, а узнав, кто такой – выходили, на ноги поставили, в дорогу снарядили и коня нового дали. Мы ведь с ними нынче вроде как союзники. А для пруссов достойно принять и проводить доброго гостя – дело чести.

Указали мне дорогу к ближайшему тракту, да что толку! За то время, пока я в бреду и горячке на прусских шкурах валялся, хорошим ходом до Дерпта и обратно, наверное, можно было добраться. В общем, решил я в Кульм отправиться. Туда ведь и недруг мой тоже собирался. Думал – встретимся, не разминемся. Но едва выбрался из прусской глухомани – опять беда: попал в охотную облаву княжича Земовита – младшего сына Конрада Мазовецкого.

Облава шла по-над трактом, и на открытом месте меня сразу заприметили. Взяли в кольцо, обложили со всех сторон – не вырвешься. Подъехал сам Земовит со свитой – подивиться на мой наряд – короб, да шубу нездешнюю. Расспросы устраивать начал – кто таков, откуда, да куда путь держу. А тут рыцарь один из свиты княжича меня признал. Обоз я его как-то потрошил, и сам он тогда еле ноги унес. И так взъярился, грудь колесом выпятил, просил у Земовита позволения уморить меня в своих подвалах. Княжич не позволил – сам решил расправу чинить, а заодно и потешиться.

«Езжай, – говорит, – Освальд, разбойничий пан, к тому вон лесочку, а оттуда скачи, что есть мочи, куда пожелаешь. Зверя стоящего нам поднять сегодня не довелось, так ты теперь будешь вместо зверя. Коли уйдешь от погони – спасешься, а нет – уж не обессудь: собаками затравлю, копьями, да рогатинами исколю». А сам смеется. И дружина его охотничья скалится. Ясно ведь, что от облавы мне никуда не деться. Но и отказываться нельзя: сразу псов спустят.

Ну, думаю, ладно, доберусь до леса, брошу коня на съедение собакам, сам на дерево влезу. А там, даст бог, кому-нибудь из охотников на спину спрыгну, да кинжалом – по горлу. Чтоб хоть одного мазовца с собой на тот свет утащить. Больше всего хотелось Земовиту кровь пустить, раз уж до колдовского пана с медвежьим гербом добраться не суждено. О собственном спасении уже и не помышлял. Поскакал, в общем. Но не успел и полпути до леса проехать, как слышу – рог сзади трубит. Не сдержал княжич слова своего! Раньше уговора охоту начал…

Сначала собак мне вдогонку пустили. Всю свору – с десяток псов. Настигли они меня у самого леса. Коня свалили, облепили со всех сторон. Изодрали одежду в клочья. Да и кожи с мясом кое-где повыдирать успели. Я отбивался ножом, как мог. Двух или трех псов поранил, еще пару насмерть порезал. Потом вижу: пасть к горлу тянется. И сделать уже ничего нельзя.

Понял – все… Отбегал, говорю себе, ты свое, пан Освальд, отгулял. И вдруг в пасть эту самую стрела вошла. Да славно так – по самое оперение. А тут еще одна летит. Из леса, до которого я малость не доехал. И вторая. И еще две псины визжат, катаются по снегу, грызут древко в боку.

Метко стрелы били – собак валили, а меня даже не царапнули. Так и перестрелял лесной лучник всех Земовитовых псов. А я лежу – весь в своей и собачьей крови и думаю: вот уж пся крев, так пся крев. Потом слышу: княжич вдали ярится, кричит, но сам близко подъехать опасается. Послал на разведку пяток своих дружинников. Трое полегли от стрел. Двое в лес все же въехали. Минуты не прошло – выезжает обратно только один. Мчит назад, как безумный, без шлема, без щита. Плечо – рассечено, голова – в крови. И орет благим матом, татары, мол, в лесу, племя адово! И коня настегивает почем зря. А за ним из лесочка выскакивает человечек. Маленький, сухонький, старенький, с желтым лицом, с узкими глазками. И копьем диковинным о двух остриях размахивает. И ругается непонятно.

Тут уж и Земовит, и свита его вся коней развернули – да поминай, как звали. Дюже татар испугались. А мне самому чудно стало – откуда здесь татарам-то взяться. Потом из-за деревьев Богдан с луком вышел – это его стрелы меня от собачьих клыков спасли. Он и рассказал все. И про дружка твоего китайского Сыма Цзяна. И как вы с рыцарем этим медвежьим Фридрихом фон Бербергом в прусском Священном лесу повстречались. И как с крестоносцами из Наревского замка сражались. И как под Взгужевежей всех ваших раненных вместе с полусотней Шэбшээдея невидимыми стрелами перебили.

Сам Богдан с китайцем спаслись чудом. Их Шэбшээдей оставил в тылу – за загонными лошадьми присматривать. По снегу, утоптанному теми лошадьми, они вдвоем и ушли, когда супостаты из замка татарскую полусотню и раненых расстреляли. В Пруссии оба едва не попали в лапы к тевтонам: от погони оторвались только в мазовских лесах. А у тракта Богдан охоту Земовита заметил. Ну, и меня в качестве дичи.

Китаец твой, Вацлав, речи христианской совсем не разумеет. Пришлось на пальцах ему объяснять, что к чему. Но Богдан – молодец – объяснил. Отбили они меня у Земовита и дружину его перепугали вусмерть. Потом со мной в Кульм ехать пожелали. Да и куда им, горемычным, деваться-то было.

С убитых земовитовых воинов я подобрал себе справный доспех. У одного пана в седельной сумке даже шлем закрытый нашелся, по немецкому образцу выкованный. Щит без герба взял у незнатного дружинника. Меч хороший нашел, копье, кольчугу, поножи… В общем, все, что рыцарю потребно. Благо, Земовит даже на охоту водит своих воинов в боевой броне. Видать, врагов у княжича немеряно, вот и берегся Конродов выродок.

Обходными тайными тропами добрались мы до кульмского ристалища. Китайца с Богданом я оставил в лесу, сам же под видом тайного рыцаря вчера отправился на турнир. А там, представляешь, Вацлав, как раз похваляется перед немцами княжич Земовит.

Конечно, я не удержался. И травлю псами ему припомнил, и то, что приходится он сыном заклятому врагу моему Конраду Мазовецкому. Но если с одряхлевшим стариком Конрадом истинному шляхтичу биться – не честь, а бесчестье одно, то покалечить или убить на ристалище его молодого сыночка – совсем ведь другое дело. В общем, добыл я себе турнирное копье – уж не спрашивай как, сам, верно, знаешь. Выехал на поединок, да вышиб мозги Земовиту. Потом, правда, пришлось уносить ноги. А сегодня поутру отправил к ристалищу Богдана – поискать на турнире медвежьего рыцаря фон Берберга. Богдан супостата нашел, выследил и указал нам с Сыма Цзяном путь к старой мельнице. Там мы тебя с Ядвигой и встретили.

Глава 2

Выслушав захватывающий рассказ пана Освальда, Бурцев принялся рыться в седельных сумках вестфальдца и его оруженосца. Хорошо бы найти там какой-нибудь «громомет», о котором упомянул добжинец.

Увы, ни автоматов, ни пистолетов в чужом багаже не оказалось. Видимо, оружие следовало искать раньше – в доме мельника, где устроил засаду фон Берберг. Походную рацию штандартенфюрера, кстати, тоже. С трофейными лошадьми им достались лишь пара теплых одеял, сухпай, бинокль и карта – приличных размеров, но компактно свернутая. На необычайно прочной влагостойкой бумаге. Подробная, весьма подробная, чрезвычайно подробная карта. Такие в средние века не рисовали …

Освальд бросил на пестрый рисунок беглый взгляд и отвернулся: пану было неинтересно. Ядвига и Сыма Цзян оказались более жадными до чужих диковинок: оба так и вперились взглядами в развернутую бумагу. Схематичное изображение было испещрено мелкой латиницей. Но надписи не мешали. Здесь было видно все. Морское побережье Балтики, степные просторы Задонья, леса, болота, города и замки в сетке меридианов и параллелей, в путаном пунктире частых границ. Королевства и ханства, княжества, герцогства, крупные и мелкие феоды… В центре – Русь! Бывшая шпионка и китаец изучали рисунок, едва не вырывая карту друг у друга из рук. Вырвал Бурцев. Присмотрелся…

Было в ней, в этой карте, что-то особенное. Жирные красные точки – вот что! Не города, не веси, но и явно не случайные символы. Вот одна – в дремучих куявских лесах. Взгужевежа. Вот еще – возле Кульмского замка на изгибе Вислы. Старая заброшенная мельница. И вот здесь, в глухомани у самых Наревских болот краснеет третья точка. Бурцев прикинул: да, именно там должен находиться Священный лес пруссов кунинга Глянды. А вот, кстати, и алая отметина на востоке Силезского княжества, неподалеку от Малопольской границы. Отсюда год назад начал свой путь в прошлом бывший омоновец.

Вне всякого сомнения, красным обозначены арийские платц-башни. Гитлеровские эзотерики, эти живые сканеры Третьего Рейха, здорово поработали, отыскивая следы былой мощи в астрале и нанося их на карту цайткоманды… Вероятно, в центральном хронобункере СС имеются и другие подобные карты, с обозначением мест средоточия древней магической силы восточнее и западнее Руси. Но сейчас фашиков интересует именно этот клочок суши, а остальное… Ну, не возить же с собой фон Бербергу всю карту мира. Когда придет время, командование расширит вестфальцу поле деятельности. А пока, вот вам, хэр штандартенфюрер, Русь-матушка на растерзание.

И ведь есть что терзать: немало красных точек усыпало землицу от Днестра до Волги и дальше веселыми конопушками. Только вот счастья эта арийская сыпь русичам не принесет. Лишь навлечет беду – совместный фашистско-тевтонский крестовый поход.

Бурцев продолжал изучать карту. Вот пара точек – за Новгородом, у Ильмень-озера. Одна – в непролазных лесах южнее Пскова. Самая же жирная клякса сливалась кровавым пятном с Дерптом – на самом русско-ливонском приграничье. Мало того – точка дважды обведена. Что бы это значило?

Дыхание перехватило. Да ясно же что! Фон Берберг говорил о некоем плацдарме – о главной базе цайткоманды, откуда начнется натиск на восток. Говорил, но не открыл, где именно она находится. Теперь известно где. Дерпт! И в разговоре, подслушанном Освальдом во Взгужевеже, тоже речь шла о Дерпте! Ну, а если это такая важная точка на карте, не там ли штандартенфюрер прячет Аделаиду? Вообще-то, все здорово смахивало на то: телепортировать пленницу при помощи магических платц-башен со старой кульмской мельницы в Дерпт для фон Берберга – секундное дело.

Что ж, путь на Дерпт карта цайткоманды укажет им лучше любого проводника…

О своих планах Бурцев рассказал, когда все снова сидели в седлах. Говорить о предстоящей дороге лучше всего в дороге – меньше соблазна остаться на месте.

– Дерптское епископство? – Глаза пана Освальда не по-доброму блеснули. Дернулся длинный ус… – Почему бы и нет? Если фон Берберг там, я – за. Вестфалец должен ответить за Взгужевежу.

Сыма Цзян и Ядвига тоже возражать не стали. Обоим нечего было возразить. И обоим некуда было податься.

– Только вот боюсь, Вацлав, подобру-поздорову нас епископ в свою крепость не пустит, – как бы между прочим, заметил добжинец. – Придется пробиваться с боем.

– Не придется!

Ядвига уверенно вклинила коня между ними. Девушка держала ушки на макушки, прислушиваясь к разговору рыцарей. И вот дождалась момента – вставила свое веское словечко.

Освальд глянул на нее с любопытством. Ядвига Кульмская в ответ одарила добжиньца очаровательной улыбкой. Видать, по сердцу пришелся ветреной девчонке хозяин Взгужевежи.

– Я проведу вас за ворота Дерпта.

Добжинец недоверчиво качнул головой:

– Ты говоришь так, дорогая Ядвига, будто там тебе будут рады.

– Будут. Епископ Дерптский Герман фон Крайземан присутствовал на открытии кульмского турнира. Он встречался с Вильгельмом Моденским и Дитрихом фон Грюнингеном. А я встречалась с ним. Фон Балке посылал меня… Пару раз… С некоторыми поручениями… Так что его преосвященство лично знаком со мной. Хорошо знаком.

– Отлично!

Освальд радостно хлопнул себя по бедру.

Ядвига потупила взор.

Бурцев ошеломленно покачал головой.

– Так ты что же, Ядвига, и с дерптским епископом… э-э-э…

Укоризненный взгляд оборвал его на полуслове. Красноречивый взгляд и недвусмысленный. Экс-шпионка коротко стрельнула глазками в сторону добжиньского рыцаря. Мольба промелькнула в лукавых очах… Понятно. Девочка не желает, чтобы благородный пан Освальд догадался об ее похождениях. Ну-ну… Польский рыцарь и не догадался. Не заметил молчаливой просьбы, не разглядел чуть заметного ответного кивка Бурцева. Бедный пан Освальд Добжиньский, похоже, ты попал…

– Значит, с дерптским епископом ты тоже … общалась?

Ядвига мило покраснела:

– Общалась. Он оказался слабым грешным человеком. Любит хорошо поесть и попить. Подраться тоже любит. Куда больше ему к лицу булава, нежели епископский жезл. О ней, кстати, ходят легенды. Я как-то видела ту ужасную боевую дубинку… Не каждый рыцарь поднимет ее двумя руками, а его преосвященство управляется одной.

– Поесть, попить и подраться, говоришь, любит? – усмехнулся Бурцев.

– Ну, и все остальное тоже, – длинные ресницы Ядвиги захлопали как крылья. – И главное, уста на замке держать не умеет.

– И что же ты от него узнала?

– Епископ Герман давно состоит в сговоре с ливонским ландмейстером Дитрихом и тоже точит зуб на новгородские земли. С самого начала его преосвященство поддерживал идею фон Грюнингена о крестовом походе на Русь. А с Вильгельмом Моденским дерптский епископ встречался, чтобы узнать мнение папского легата о некоем небесном воинстве, обосновавшемся в его владениях.

– Обосновавшимся?

– Да. Герман говорил, будто прямо в Дерпте строится невиданный лагерь. И там, якобы, происходят настоящие чудеса.

Бурцев кивнул. Похоже, его догадка о месторасположении главной ударной базы цайткоманды верна.

– И что же ответил Вильгельм Герману?

– Приказал во всем подчиняться небесному воинству. Сказал – такова воля Святого Рима.

– А Герман?

– Герман принял это к сведению и уехал. Меня с собой звал – посмотреть на небесное воинство и творимые им чудеса. Я обещала приехать, но позже. Так что меня в Дерпт пустят без проблем. Да и спутников моих, думаю, тоже, если они не станут кричать, кем являются на самом деле.

Она тронула коня, отъезжая. Все: тема закрыта. Удаляясь, жеребец Ядвиги махнул хвостом.

Глава 3

Освальд восхищено прицокнул:

– Ай, да девка! Бедняга Вольфганг знал толк в женщинах, даром, что мальчишка совсем. Слушай, а правду молвят, будто она от княжича Земовита сбежала.

– Ну, сбежала…

Глаза добжиньского рыцаря плотоядно блеснули. Усы встопорщились.

– Здорово! Клянусь своими шпорами, покусают еще мазовецкая семейка локти. Это ж какой позор для старика Конрада и всей его родни будет, когда я с Ядвигой… Х-ха!

Вот так-так! Кажется, месть в любом из ее проявлений давно стала навязчивой идеей этого злопамятного пана. В свое время он ведь и Аделаиду сцапал, лишь бы досадить тевтонско-мазовецко-куявским недругам. Переспать с несостоявшейся пассией сына Конрада Мазовецкого для Освальда – тоже часть возмездия. Причем, добжинец и не думал скрывать своих намерений.

– А ты сам не желал бы разделить с Ядвижкой ложе, а?

Поляк весело подмигнул. Бурцев даже не улыбнулся в ответ. Не смешно. Он уже один раз разделил… Хватит, на всю жизнь наделился.

– Э-э-э, да ты, я смотрю, совсем смурной, Вацлав. Не кручинься, Бог даст – найдем и твою Агделайду. И можешь быть спокоен – я между вами больше не встану. Истинный крест! Зачем мне, с этакой-то кульмской красоткой!

Освальд пришпорил коня, погнал по глубокому снегу наперерез девушке. Лихо скакал – дерзко – почти не держась за повод. Красавец, ничего не скажешь! Благородная осанка. Окольчуженная грудь – колесом. Подбородок – выше крыши. Распушенные усы веером. Пена из пасти вздернутого на дыбы коняги – пузырями. Освальд что-то проговорил. Ядвига прыснула. Да, что-что, а любезничать с дамами польские вояки умеют.

Звонкий смех девушки Бурцев слушал с тяжелым сердцем. Аделаида – вот что было в том сердце. Уж он бы тоже вволю погарцевал сейчас вокруг дочери Лешко Белого. Да только кто ж теперь позволит!

– Жалко девка теряться? – сзади тихонько подъехал Сыма Цзян. – Грустно такой девка упускаться?

Всем своим понурым видом бывший советник Кхайду-хана выражал сочувствие.

– Дурасек ты, Сема! – передразнил китайца Бурцев.

Не о той, совсем не о той наезднице, что флиртует с добжиньцем, думал он сейчас.

– Это твоя дурасек, – беззлобно огрызнулся желтолицый старик. – Ядавига – хороший девка! Красивый, рыжий девка! Женихаться надо, Васлав. Имей твоя два жена – Ядавига и Адалайда, и не будь грустной. Такой дела не плохо, такой дела хорошо. Можно три жена, можно четыре, можно десять. Только помещайся в дом или юрта. Сразу забывайся вся беда.

Бурцев сплюнул. Беда забывайся – это, конечно хорошо, но имелось такое подозрение, что ему теперь и сотня любвеобильных красавиц не заменит Аделаиду. Не-е, восточные рецепты тут не годятся.

– Ай-ай-ай, Васлав, твоя себя погубит! – покачал головой китаец.

– Слышь, отвали, а, отец? Без тебя тошно.

Сыма Цзян понял. Сыма Цзян не обиделся. Сыма Цзян отвалил.

Под вечер – перед самой ночевкой – Ядвига Кульмская вновь подъехала к задумчивому Бурцеву. Как бы невзначай – чтобы Освальд не заметил – тронула стременем стремя:

– Вацлав, умоляю, не говори пану Освальду ничего.

– Чего не говорить-то? – он не сразу и сообразил, о чем речь.

– Ну, что мы с тобой… И что я с другими… Пан Освальд… ну… он… не знает… И он…

Странное, совсем не свойственное Ядвиге смущение отразилось на покрасневшем лице. Стесняется? Ну и ну!

– Хочет сделать тебя дамой сердца, что ли?

– Он только что предложил мне руку и сердце. А я, в общем-то, не против. Пан Освальд мне по нраву.

Ого! Бурцеву даже сделалось немного веселей. Тут уже не только месть замешана. Тут, блин, взаимной любовью попахивает. Большой и чистой. Похоже, бывшая пассия Земовита окончательно охмурила добжиньца. Или это просто кратковременная безбашеная страсть? Хотя, какая разница. В любом случае не ему топтать чужие чувства.

– Не расскажешь, Вацлав?

– Да ладно, Ядвижка, какие проблемы – ничего не скажу. Но раз такое дело, то и ты, будь добра, держи язык за зубами. А то… Пан Освальд – человек, знаешь ли, вспыльчивый и вроде как мой сюзерен. Это он ведь меня в рыцари посвящал, а я с его невестой на старой мельнице… Непорядок! Это ж право первой ночи наоборот получается. За такое, наверное, башку снимают.

Ядвига улыбнулась:

– Я – могила. А тебе спасибо. При случае отблагодарю – не пожалеешь.

Она лукаво подмигнула, давая понять, о какой именно благодарности идет речь. Бурцев чуть не свалился с седла. Нет, не то чтобы ему было неприятно… Собственно, ту ночь в домишке кульмского мельника они провели очень даже ничего, но… Но Аделаида! И потом, делать подобные намеки сразу после помолвки… Ядвига Кульмская как всегда была несравненна в своей непосредственности.

Девушка чмокнула губами. Не столько понукая коня, сколько изображая прощальный и такой многообещающий поцелуй… Ишь, не нацеловалась еще!

Ох, несчастный Освальд, угораздило же тебя! Хотя с другой стороны… Пан разбойник тоже ведь не подарочек. Оба они друг друга стоят. Может, потому и спелись так быстро?

На ночь остановились в лесной глуши – то ли на заброшенной летней стоянке прусских бортников и охотников, то ли в тайном разбойничьем схроне. Две шалашообразные хижины издали напоминали погребенные под снегом берлоги. Однако сугробы над рукотворным буреломом надежно защищали от ветра и холода. Да и огонек, разведенный меж ними для согрева дозорного, скрывали от чужих глаз.

Ядвига ночевала с Освальдом. Вторую хижину заняли Бурцев и Сыма Цзян. Мужчины договорились дежурить по очереди. Сначала Бурцев, потом – старик-китаец, последним – Освальд. Но первую вахту спал только бывший советник Кхайду-хана. Бурцев на своем посту хорошо слышал приглушенные звуки из соседнего сугроба. Сомневаться, чем вызвана эта возня в лежбище молодого мужчины и молодой женщины, не приходилось.

Он вздохнул. Ох, и хреново же было слушать такое, сидя в одиночестве у костра. Нет, вовсе не запоздалая ревность к Ядвиге мучила его сейчас. Иная печаль терзала душу. Опять! В язычках пламени чудился милый сердцу образ. Княжна Агделайда Краковская, гордая дочь Лешко Белого, улыбалась из огня приветливо и ласково. Совсем как прежде – так, как, наверное, никогда уж улыбаться не будет. Ему – не будет. Аделаида извивалась, изгибалась, как бывало порой, когда он ласкал ее стройное тело.

Внезапный порыв ветра качнул пламя. Огненная Аделаида будто вскочила с разогретого ложа любви, будто протянула к нему руки, взывая о помощи. Ища защиты. И тут же сникла… Зашипел на углях павший с ветки снег.

Бурцев сжал кулаки. Он вытащит ее. Вырвет из цепких лап штандартенфюрера Фридриха фон Берберга, чего бы это не стоило. Вырвет, даже если сама княжна будет тому противиться. Ну, а потом… Раз им суждено расстаться – расстанутся. Но сначала пусть фон Берберг умрет. И пусть Аделаида окажется вне досягаемости для эсэсовских хронодиверсантов.

Еще один – особенно громкий и звонкий – стон страсти нарушил тишину. Ядвига… А теперь вот – зычнее, глуше – Освальд. Бурцев глянул на луну. Впору взвыть.