Последний мятеж Щепетов Сергей

Вертолет выровнялся, и до следующего поворота Даня ничего не увидел. Что же они крутятся? Борт явно перегружен, и запасной бак, конечно, пуст: сейчас ведь горючка кончится!

Машина пошла на очередной поворот, земля внизу сдвинулась, и Даня увидел…

— Что там такое, парень? Говори, ну!!

Потные лица солдат: все смотрят на него и ждут.

— Там… там… ничего!

— Что «ничего»?!

— Там ничего нет, ребята! Ни ангара, ни буровой… Раньше было, а теперь нет.

— …!!! …!!!

— Я сам ничего не понимаю… Куда все делось?

— …!!!

— Нет, нет, это то самое место, совершенно точно! Я все помню, я же там был!

От него вдруг отстали: все повернули головы в сторону пилотской кабины. Овальная дверь с толстой резиновой прокладкой немного приоткрылась, показалась голова офицера, который что-то коротко скомандовал и захлопнул дверцу.

— Давай сюда комбезы, на посадку идем! — прорычал усатый сержант, и Даня стал подавать из кучи бесформенные серебристые комки и округлые шлемы с темными стеклами лицевых щитков. Ему самому комбинезона, конечно, не хватило…

Возня, толкотня и мат переодевания закончились только после полной остановки винтов. Наконец все угомонились, расселись на свои места и кое-как пристроили оружие. Лиц не стало — только темные щитки шлемов, только посвистывание воздуха в фильтрах. Герметичная дверь кабины чмокнула и открылась: офицер был в комбинезоне (как он сумел там переодеться?!), но с поднятым щитком шлема.

— Все на своих местах! Снаряжение проверить, оружие к бою. Салон будет разгерметизирован!

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

— Нет. Потом.

Он уже собрался нырнуть обратно в кабину, но заметил за ящиками Даню и остановился:

— А ты чего?!

— Я… я… я думал, комбинезон здесь дадут.

— Думал он! …ь!! На мою голову …!! Что с тобой делать?! …! …!! А ну лезь в кабину, …!!

— Спасибо, товарищ капитан!

Дышать в кабине было гораздо легче, чем в салоне, но сидеть негде, хотя экипаж состоял только из двух пилотов — кресло штурмана занимал капитан. Даня долго стоял, прижавшись спиной к переборке, слушал чужой разговор и не решался поднять глаза.

— Какого же … вы не заменили фильтры?!

— А на что их менять? А? Правый на левый, нижний на верхний, да? Сильно умные все… А я уже забыл, как выглядит новый фильтр! Ребята вон уже на самодельных летают… и …!

— Ладно, не …! Они хоть успеют до вечера?

— Ты что, оглох на левое ухо? Твой же родной майор сказал, что к вечеру будет борт с горючкой! Зальемся, и ф-р-р-р!

— Это МОЙ майор сказал! А ваше начальство промолчало!

— Ясен перец, промолчало! Они дураки, что ли?! Или не знают, что у 83-46-го двигатель на профилактике? А у 57-13-го вся электрика накрылась? Или ты думаешь, что ради нас они соседей просить будут?! Жди, как же! Да и бочек-то на базе нет: пустячок, а приятно! Их же все сюда перетаскали! А назад, между прочим, ни одной не вывезли! Где они, капитан? Ну где?! Что, черт побери, все это значит?!

Даня наконец решился поднять глаза и посмотреть вокруг сквозь прозрачный колпак кабины.

Вертолет приземлился именно там, где обычно, — на вытоптанном пятачке у восточного края периметра. Весь круг, диаметром метров 200—250, перед ними. Только в этом круге ничего нет. Совсем ничего, даже обычного бытового мусора, словно три десятка человек не топтались тут постоянно последние две недели.

Нет, кое-какие следы есть: виден большой прямоугольник, где раньше был ангар, вот темное пятно — там стояла легкая буровая установка, а вот здесь были соштабелированы бочки с горючим. Где все? И проволоки нет, и кольев… Странно… А люди? Люди-то куда делись?!

Тоска накатила сокрушительно и внезапно: что ему, Дане, до всего этого?! Весь мир может взорваться и лететь к чертям, а ему нужна карта!! Замызганный квадратик бумаги 2020 см с синим штампиком на обороте! Это — больше чем жизнь, это…

Капитан снял с головы наушники и бросил их на пульт рядом со шлемом.

— Допрыгался, командир? — ухмыльнулся пилот, слушавший ту же частоту. — Говорили тебе: сиди и не рыпайся! Будешь нужен — вызовут, рация-то на ходу! Доволен?

— …! …!!!

— Ну-ну, разомнетесь немного! Твои там уже скисли, наверное, в салоне. Вот и погуляете!

— Заткнись! Никуда я людей не поведу.

— Правильно: не торопись выполнять приказ — может, еще и отменят!

— Пускай присылают спецгруппу! Наше дело — охрана объекта, а не…

— Вот и охраняйте! Только где он, объект-то?

— Ты, по-моему, со страху так разболтался, что и остановиться не можешь!

— Есть маленько, капитан… Жить-то хочется! Керосину бы литров двести!

— Двести до базы не хватит…

— Нет, ну где же бочки?! Может, их куда в кусты закатили, а?

— Какие кусты?! Тут до ближайшего леса во все стороны… Эх!

Они подавленно молчали минут пять. Потом пилот подал голос:

— Капитан, а капитан… Василь Василич! Может, это… пошлешь кого-нибудь пошарить вокруг, а? Не могло же две тонны горючки испариться вместе с бочками?!

— Ты о…л, Вова?! Где тут шарить? Все как на ладони!

— Ты не понял, Вася… Ведь это — Мертвые земли. Ты всерьез думаешь, что нас будут вытаскивать?

— А ты…

— Ага, как 23-25-й в семьдесят третьем, как 13-44-й в восемьдесят втором, как… Продолжать? Вместе с экипажем и пассажирами.

— Ты веришь в эти сказки? С нами же ничего не случилось! Всего-то и надо: подбросить нам сюда горючки на обратную дорогу.

— А с ТЕМИ что случилось? Что стряслось с 63-24-м? У меня там кореш был штурманом…

— Что ты предлагаешь?

— Ты не слышал? Искать горючку, заливаться и сматываться! Хоть ведрами, хоть кружками! Отправь людей, капитан!

— Может, еще раз выйти на связь?

— Какая связь?! У тебя же приказ обследовать территорию, а ты еще сидишь в кабине!

И тогда Даня решился:

— Товарищ капитан, разрешите…

— Что тебе?!

— Можно… Можно, я схожу?

— Куда ты пойдешь? Без комбинезона?!

— Я… мне… Мне все равно не жить!

Пилот горестно вздохнул и понимающе качнул седой головой:

— Пусть прогуляется, Василич! У него, я слышал, проблемы с Первым отделом. Ты прикрой его огнем, в случае чего. Ему терять нечего — он уже все потерял.

Люк захлопнулся, и Даня остался один. Тихо и пусто, только потрескивает что-то за спиной — наверное, остывает двигатель вертолета. Рядом, за серыми дюралевыми стенками, сидят восемнадцать человек — живых, теплых. Они могут дышать, думать, разговаривать, а он здесь один — абсолютно, бесконечно, ослепительно один…

Никто никогда не рассказывал Дане, как чувствует себя человек в самом сердце Мертвых земель — без защитного комбинезона, без шлема, без воздушных фильтров. Поначалу он пытался спрашивать, задавал вопросы. Молодые смеялись или непристойно шутили, а те, кто давно работал близ границы, как-то странно смотрели и молчали. В конце концов добрая тетенька из канцелярии доверительно шепнула Дане, что с его любопытством он не только никогда не получит вторую форму допуска, но может лишиться даже третьей. Больше он никого не расспрашивал.

Нет, он не думал, что умрет на первом же вдохе, но… Сколько ни тяни, а дышать нужно, и Даня начал. На глазах почему-то выступили слезы — наверное, ему было жалко себя. Воздух как воздух, прохладный и чистый, припахивает вертолетным выхлопом. А как, собственно говоря, должны пахнуть все эти токсины, бактерии, радиация и черт его знает что? И как долго надо дышать этой гадостью, чтобы…

Нет, наверное, это просто дает о себе знать инстинкт самосохранения: чего ему бояться, если с ним уже все случилось? А чего от него хотят эти, которые остались в вертолете? Он что-то должен сделать? Что-то найти? Но тут ничего нет — пусто и ровно до самого леса… Нет, лес ему не нужен, он пойдет вон туда, за выжженную полосу, к обрывам, а потом…

За спиной кто-то стучал в стекло пилотской кабины изнутри, что-то кричал или говорил ему, но Даня не стал прислушиваться, он даже не оглянулся, а просто запахнул штормовку, накинул на голову капюшон и побрел вперед.

Он пересек зону безопасности и зачем-то оглянулся назад — вертолет казался отсюда совсем маленьким, а за ним, за Даней, тянулась неровная цепочка рубчатых следов от его старых ботинок со стоптанными каблуками. Казалось, что он уже достиг дна и погружаться еще глуже в тоску и безысходность просто нельзя, потому что некуда. Оказывается, можно: эти ботинки подарила ему бабушка, когда он учился еще на первом курсе. В тот год она умерла — как раз, когда он сдавал весеннюю сессию. И все… Начальству даже не придется беспокоиться: если он умрет, никому сообщать не нужно. Может быть, потому его и направили сюда? А если он не умрет? Точнее, если он умрет не сразу? Если он будет долго-долго лежать в больнице и медленно распадаться на части? Ведь у него нет ни родственников, ни девушки, ни настоящих друзей… К нему никто не будет приходить, он никому не нужен… А врач на обходах будет шагать мимо его койки не останавливаясь, потому что он безнадежен…

Дане очень хотелось заплакать, но не получалось — накатывали спазмы, а слез не было. Почему?

Он оказался на краю обрывчика и даже не сразу вспомнил, зачем сюда пришел. Наверное, он все-таки плакал, потому что никак не мог рассмотреть то, что находится внизу. Он потер глаза грязными пальцами и вдруг… задышал! Уф-ф-ф!!

Голова закружилась, ноги ослабли, и Дане пришлось сесть на краю обрыва. Так счастлив он не был даже тогда, когда увидел свою фамилию в списке принятых на первый курс геологоразведочного техникума. Он тогда все никак не мог уйти: отходил, возвращался и снова читал и перечитывал, читал и перечитывал… Вот и теперь: если бы его держали ноги, он бы отошел от края, а потом подошел и посмотрел снова.

Когда-то давно, еще на втором курсе, их группу водили на выставку. Там было много картин всяких художников. Тетя-экскурсовод говорила, что это прекрасные произведения… Она была не права, самое прекрасное произведение, самый красивый пейзаж вот этот: поросшая редкой травой галечная коса, и на ней лежит толстое дерево с обломанными ветками и ободранной корой. А на нем — вон там, ближе к комлю — белеет квадратик. Это его планшетка. В нее вставлен кусочек карты, на которой нарисована как раз вот эта речка и вот этот обрывчик. С ней ничего не случилось: ее не сдуло ветром, не размочило дождем. Она так и лежит там, где он ее оставил неделю назад.

Вот теперь Даня почему-то смог заплакать по-настоящему (ну и что, ведь никто же не видит!). Потом он успокоился и впервые за много дней почувствовал, что он живой, что он человек, что у него еще вся жизнь впереди!

Здесь было совсем невысоко, но эйфория кончилась все-таки раньше, чем Даня оказался внизу. Он подумал, что планшетку придется нести в руках, потому что ни в один карман штормовки она не влезет. Это у комбинезона был большой карман на груди… Да, у него нет комбинезона, он гуляет здесь беззащитный и голый. И теперь, наверное, все равно умрет. Может быть, очень скоро… Или нет? Ведь он ничего такого не чувствует!

Картонный квадрат лежал там же, где он его и оставил, — на относительно ровной части ствола возле обломанного сучка. Даня протянул руку и…

Что такое?! Как это?! Он же точно помнит, что придавил планшетку плоским окатанным камушком. Да-да, он поднял его, обтер о штаны и положил сверху. Он положил его, а теперь!..

Он вспомнил, когда и где видел такие штуки — была экскурсия на завод еще в восьмом классе. Их делали на конвейере, а потом складывали в деревянные ящики с ручками. Они там лежали ровными рядами — новенькие и блестящие. А эта… а этот… старый и ржавый, но…

Ничего нигде не изменилось, все было так же неподвижно и тихо, но в голове у Дани опять зашумело: сверху планшетка была придавлена ржавым браслетом наручников со сломанным замком и обрывком цепочки.

Это, наверное, просто посыпались камушки с обрыва, потревоженные им во время спуска. Даня вздрогнул и поднял глаза: прямо напротив него, метрах в семи, стоял человек. Из-за куста были видны только голова и плечи, но Даня сразу узнал его: тот самый, что разговаривал с ним в маленькой комнате без окон. Той, где Иваныч… Дане показалось даже, что он чувствует тот запах… Человек смотрел на него и улыбался. Он улыбался как… как… как череп в школьном кабинете биологии!

Рубашка под штормовкой как-то вдруг сразу стала мокрой. Даня зажмурился и сделал жест правой рукой. Где-то когда-то, очень давно, наверное, в совсем раннем детстве, он это видел, и теперь рука пошла сама. Зачем? Для чего?

Он открыл глаза: никакого человека за кустами не было. «Показалось?! Померещилось? Но я же ясно видел! Нос, рот, глаза, зачесанные назад редкие волосы, серый пиджак… На нем был пиджак? Ч-черт, я же смотрел только в лицо! Нет, наверное, все-таки померещилось: здесь же просто негде спрятаться! Не за этими же кустами, которые просматриваются насквозь?! Подойти? Ладно, и так все видно. Надо сматываться скорее назад, к вертолету, — может быть, еще не сильно надышался отравой, может быть, еще…»

За шумом собственного дыхания, за стуком и шорохом камней, сыплющихся из-под ног, Даня не сразу расслышал новый звук. Звук повторился, его нельзя было не узнать, и последние метры Даня лез как попало — обдирая колени и руки, пачкая песком и глиной заветную планшетку. Вот он, край обрыва, вот сейчас уже…

Совсем наверх он не вылез, а остался стоять на уступчике, прислонившись грудью к толстому пласту дерна. Даже отсюда все было видно и понятно. Понятно, что вот теперь (вот только теперь!) по-настоящему все кончено. Кончено с ним, с Даней.

Вдали стоит вертолет. Видны неподвижные слегка опущенные лопасти винта. Рядом мечутся фигурки в серебристых комбинезонах. Они стреляют из автоматов. Похоже, стреляют в разные стороны. На всем остальном пространстве до самого леса больше никого нет. Кажется, нет…

Это было уже слишком: колени подогнулись, Даня сел и начал сползать вниз вместе с осыпью из камней, песка и кусков дерна. «Плевать, на все наплевать! Забиться куда-нибудь, перестать двигаться и… умереть. Все, он больше не может, все…»

Даня съехал вниз до большого куста с толстыми кривыми ветками. Он лег на бок, привалился к корню спиной, подтянул колени к подбородку: «Вот так: все, я больше не могу, не могу…»

— …доедай макароны!

— Ну ма-ама!

— Я что сказала?!

— Ну ма-ам, сколько мне надо съесть макарон, чтобы получить еще одну котлету?

— Хочешь оставить отца без ужина?

— Ну ма-ама!

— Что мама?! Хотела сделать вареники, а вы утром все масло съели…

Бр-р! Неужели он уснул?! Просто так: взял и уснул? Вот тут — в кустах на склоне? Бок отлежал — о-ох-хо-хо-о… А карта?! Вот она, никуда не делась, только… Сколько же он проспал? Кажется, уже вечер? Они улетели без него!! Нет, наверное, не улетели…

Настоящие сумерки еще не наступили, и было хорошо видно, что вертолет как стоял, так и стоит посреди пустого пространства. Даня вылез наверх, отряхнулся и пошел к машине.

Днем дул слабый ветер, а сейчас он совсем стих. Дверь в салон распахнута, из кабины пилотов доносится шорох и потрескивание. «Это что, работает рация? И никого нет…»

Даня положил планшетку, оперся руками и, слегка подпрыгнув, залез в салон. Здесь было значительно темнее, чем на улице, но он все-таки разглядел неподвижную фигуру в комбинезоне и шлеме, сидящую на скамейке сбоку от входа. Дверь в кабину была приоткрыта, и Даня, сделав два осторожных шага, заглянул туда.

Кресла пилотов пусты, а на месте штурмана сидел человек в комбинезоне, но без шлема. На его голове дуга с наушниками, а перед ним слабо мерцает панель рации. «Неужели капитан?! Сейчас ругаться будет! А где все остальные? Куда-то ушли?.. И пилоты?!»

Нет, на самом деле Даня не хотел ничего понимать, не хотел думать, не хотел знать. Ему уже было почти не страшно, потому что даже у страха есть предел, за которым начинается… Что? А вот это самое, наверное, и начинается!

Человек снял наушники и повернул голову. В кабине было почти светло, и Даня увидел…

Нет, наверное, предела у страха все-таки нет: Даня выскочил из кабины и метнулся в дальний конец салона. Он распластался на холодном металле закрытых створок и стал смотреть, как из кабины пилотов выходит тот, кого он чуть не принял за командира охраны. Сидевший у входа человек тоже встал на ноги, а его шлем с глухим стуком упал на пол.

Они стояли перед ним, и Дане очень хотелось закрыть глаза, но он почему-то никак не мог этого сделать. Какие-то слова возникли в подсознании, проявились, всплыли из тех глубин времени, о которых почти нет воспоминаний. Кажется, это шептала ему перед сном бабушка, когда рядом не было родителей. Даня понял, что сейчас (вот прямо сейчас!) он умрет, и забормотал…

— Не мучай его, Петрo!

— Погоди, Стасик, он говорит что-то.

Дане наконец удалось закрыть глаза, и он забормотал уже громче:

«…сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши…»

Слова всплывали в памяти и сами собой цеплялись друг за друга. Даня говорил, и ему казалось, что он умрет сразу, как только остановится. Он дочитал молитву до конца почти без ошибок и начал сначала.

— Да-а… А правда, что он там, у обрыва?..

— Ну. Я-то подумал, случайно получилось.

— Что, так прямо?!.

— Ты еще не веришь? Говорю же: перекрестился он!

— Да-а… И что теперь?

— Что-что… К Деду его надо!

Голоса были вполне человеческие, только один глухой и хриплый, а второй высокий и гнусавый. На мгновение Даня поверил, что наваждение исчезнет, и открыл глаза. Оно не исчезло, в полутьме салона перед ним стояли двое в кое-как надетых комбинезонах.

Свет из иллюминаторов был слабым, но и он не оставлял места надежде. У высокого широкоплечего человека лица не было. Рядом стоял человек с лицом. Но без головы.

Николай понял, что зверь сейчас просто перекусит палку. Он потянул ее на себя, перенес вес тела на левую ногу, а правой ударил в челюсть — хек! И еще раз — хек!

— А-а-а, гад, не нравится!!

— От дерева не отходи, Коля! Не отходи!!

— Знаю, Вар, знаю! И-и-эх!!

Зверь выпустил палку и отскочил в сторону.

— Ты цел? — тихо спросил Вар-ка.

— Ну и твари! — вытирая пот, буркнул Николай.

Теперь животные стояли напротив них и шипели, готовясь к новой атаке. Таких зверюг Николай еще не видел: с крупную кошку, но вдвое длиннее, зубастые и гибкие, они больше всего напоминали… горностаев!

Тот, который покрупнее, перестал шипеть и опустил голову к самой земле…

— Сейчас прыгнет!

Николай тоже не промахнулся, и, сбитый двойным ударом, зверь с коротким визгом отлетел в сторону. Второй атаковать не стал, а подскочил к напарнику и… лизнул его в окровавленную морду. Вдруг животные одновременно повернули головы в одну сторону и замерли. Секунду спустя один из них взвизгнул и закрутился на месте.

— Есть! Попал!! С одного раза! А ты не верила!

— Чебик, прекрати!! Вы что здесь устроили?! А ну-ка кыш! Кыш отсюда!! Я кому говорю?!

Огромные горностаи шипели и пятились несколько метров. Потом они как-то синхронно повернулись и исчезли в кустах.

Пуш подошел и обнюхал незнакомцев:

— Чужие совсем. Не наши. Они ниоткуда.

Николай не поверил своим ушам:

— Ты… говоришь?!

— Нет, я на скрипке играю! — Пуш уселся на землю и стал тереть лапой загривок. — Противный мальчишка, всю шею оттоптал!

«Вот так, Коля! — Он зажмурился и потряс головой, пытаясь осознать то, что увидел и услышал. — Ты хотел в другие миры? Так получи! Дыши глубже, вежливо улыбайся и ничему не удивляйся».

— Я — Лойка, — представилась девочка. — Вас горники не покусали?

— Н-нет… почти. Они тебя слушаются?! Меня Коля зовут, а его — Вар-ка.

— Вар-ка, ка-вар, Ко-ля, ля-ко, трал-ля-ля! — засмеялась новая знакомая.

Чебик подошел и внимательно осмотрел пришельцев — даже за спину им заглянуть попытался. Почему-то Николай показался ему более перспективным:

— У тебя тянучки есть?

— Н-не знаю. А это что?

— Такой большой, а тянучки не понимаешь?!

Николай заметил повышенное внимание юного туземца к его штанам и сообразил:

— А-а, резинка, что ли? Нет, к сожалению… Штаны-то у меня на ремне держатся, а резинку я давно вытащил и выбросил! Зачем тебе?

— Ты совсем тупой, дядя? С Франции, наверное, пришел, да? Как я стрелять без тянучки буду?! Смотри, что уже осталось!

Мальчик продемонстрировал свое оружие: рогатка у юного воина была замечательная, но явно нуждалась в новой резинке.

— Здoрово! И далеко бьет?

— А то! Комара с двадцати шагов валит! Влет!

Николай хотел было спросить, чьих именно шагов, но вовремя спохватился:

— Чем стреляешь-то?

Чебик извлек из кармана горсть ржавых гаек:

— Во! Видал, как я горнику засветил? У вас на Франции такие есть?

— Они не с Франции, — вмешалась Лойка. — Спорим: они или шведы, или испанцы!

— На что спорим? — мгновенно завелся мальчишка.

— На два щелбана!

— Годится! Ну какие они испанцы?! С Испании сюда пилить знаешь сколько?

Николаю этот спор не понравился, и он попытался сменить тему:

— Как же вы тут одни ходите? Вам не страшно? Такие маленькие…

— Маленькие?! — Мальчишка был возмущен до глубины души. — Да я… да мы!.. Спорим, кто лучше?

— Не слушай его, Ко-ля! Он все врет, он не умеет!

— Я?! Ты?! Давай кто быстрее! А дядя скажет! Давай на два щелбана!

Девочка оттянула штанины шортиков на манер платья и изящно крутнулась на одной ножке:

— Трал-ля-ля! А давай, а давай! Ко-ля, смотри: у-у-у! Тр-р-р!

Она показала пальчиком вверх, и Николай невольно поднял голову: кроме высокой ровной облачности на видимом кусочке неба ничего не было. Он недоуменно пожал плечами и опустил глаза — Пуш все так же вылизывал шерсть на груди, а дети исчезли. Вар-ка сидел на корточках, прислонившись спиной к дереву, и улыбался.

— Куда они делись, Вар?!

— А ты не заметил? Высший класс — куда там Женьке! Надо выдать им по шоколадке. Достань, пожалуйста!

Казалось, Николай отвлекся всего на мгновение — только развязал веревку на горловине рюкзака — а Лойка и Чебик уже возникли.

— Ну что я говорил?! — торжествовал мальчишка.

— Нечестно, нечестно! — возмутилась девочка. — Скажи ему, Ко-ля: так нечестно!

— Нечестно… что?

— Он же под Пуша спрятался! Так любой дурак сможет!

— А под сведиков можно прятаться! Скажи ей, дядя: под сведиков можно!

— Ну не знаю… Не спорьте, ребята: у вас здорово получается! Съешьте лучше шоколадку.

Николай развернул бумагу и протянул брикет весового шоколада грамм в двести весом. Вообще-то он имел в виду девочку, но мальчишка перехватил его руку:

— Я буду делить! Я сам! Она не умеет! Это из Франции, да? Настоящий?

Чебик оценивающе посмотрел на каждого из присутствующих и стал ломать брикет об коленку. Куски получились, конечно, разного размера. Минуты две мальчишка размышлял, склонив голову набок и шевеля губами. В конце концов он принял-таки решение и два средних куска выдал Вар-ка и Николаю:

— Ешьте, дяденьки, а то вы худые какие-то!

Потом он еще немного подумал и раздал остальное:

— Держи, длинная! А это — тебе, Пуш!

Тут явно была какая-то хитрость: как заметил Николай, себе мальчик оставил самый маленький кусочек. Пуш шумно сглотнул слюну и вздохнул:

— Ешь, Чебик, я не люблю шоколад.

Лойка облизала пальцы:

— Откуда же вы взялись, дяденьки? Со Швеции?

— Ну что ты! — Вар-ка улыбнулся и показал пальцем вверх: — Мы оттуда!

— Из Царства Небесного?!

— Нажрался?

— Да-да, спасибо большое!

— Врет он, Ханс! Дай ему еще!

У Дани забрали пустую миску и через минуту вернули, вновь наполненную дымящимися полосками мяса.

— Спа… Спасибо! Эт-то мне? Все… мне, да? А вы как же?

— Ты чо, парень? Это ж заяц! Их тут как грязи!

— Ты не понял, Ханс! Их же там, во тьме внешней, почти не кормят. Он, может, столько мяса за всю жизнь не съел!

— Правда, что ли? А чо они там живут? Дураки, что ли?

— А спроси его!

— Да… он опять носом хлюпает! Слезливый какой-то. И чо его Петро взял?

Даня чуть не подавился, пытаясь проглотить последнюю розоватую полоску нежного мяса. В миске оставался бульон, и он выпил его через край.