Сироты небесные Андронати Ирина
Раздался какой-то странный звук. Артурчик посмотрел, и все остальные тоже посмотрели в ту сторону. Это была Лизка. Зажмурив глаза, она ободранными руками изо всех сил зажимала себе рот и поэтому только шипела.
Глава двенадцатая. ПЛАНЫ НА БЛИЖАЙШЕЕ БУДУЩЕЕ
- – Группа крови на рукаве,
- мой порядковый номер на рукаве,
- пожелай мне удачи в бою,
- пожелай мне…
Хором допели, Санька украдкой сунул в рот пальцы, полизал подушечки. Отвык от железных струн…
Гитара была, что ни говори, странноватая, строила непривычно, но звук у неё был тёплый и богатый.
– Ещё одну, – сказал он, – и перерыв. Ага?
Все с неохотой согласились, что ага.
– Подпевайте. Последние две строчки повторяются.
Прошёлся по струнам. Нет, что ни говори – обалдеть, какой звук…
- – Всё небо пламенем объято,
- Пилоты шли в последний бой,
- А молодого звеньевого
- Несут с седою головой…
– А молодо-ого звеньево-ого… – подхватили все, и особенно эрхшшаа – но не слова выговаривая, а саму мелодию.
- – Торпеда вмазала в «Портоса»,
- Удачи вылетан запас.
- И с разворота три пилота
- Идут к Земле в последний раз.
- Машина валится кругами,
- Всё жарче пламя языки,
- И я прощаюся с друзьями
- Простым пожатием руки.
- Мы пролетаем, как фанера,
- Сейчас рванёт боекомплект,
- И по холодной стратосфере
- Прочертим мы короткий след.
- Не соберут нас даже в горстку
- С орбиты мы уйдём в распыл.
- Земля родная стелет жёстко —
- Я навсегда её простил.
- И понесутся телеграммы
- Родных и близких известить:
- "Гардемарин ваш не вернётся
- И не приедет погостить".
- Заплачут горько мама с папой,
- Теперь им внуков не видать,
- И будет слезы лить девчонка
- В квартире номер сорок пять.
- И будут карточки пылиться
- На фоне разноцветных книг.
- Она уйдёт в гарды учиться
- И сгинет так же, как жених…
– И сгинет так же, как жених…
В наступившей тишине кто-то громко сглотнул.
– «Портос» – это сторожевик такой, – зачем-то объяснил Санька. Может быть, чтобы разбить тишину.
– Да-а… – протянул Ярослав. – Дела…
По идее, надо было размещаться на ночь и спать, но все были слишком уж взбудоражены встречей. Опять же – улетели к чертям намеченные планы, и надо было стремительно продумать новые…
То есть – просто схватить Тейшш, сунуть её в «Неустрашимый» и улететь, оставив Барса и Машу собирать информацию, а то и наводить порядок, – не получалось. Планета оказалась невероятно, сказочно важна, и отдавать её Империи было нельзя – ну просто никак.
Уже хотя бы потому (икснадцатым пунктом в списке), что по имперским понятиям всё население планеты опасно и неизлечимо больно или же находится в контакте с опасными и неизлечимыми больными. То есть оно должно быть помещено в карантин – скорее всего, навсегда, – а сама планета продезинфицирована на километр вглубь.
Нет, не отдам я Некту яблоко, хоть он дерись…
Спасибо Тейшш, спасибо павшим эрхшшаа – за то, что повредили разведывательный корабль и основательно проредили его экипаж. Вряд ли он сможет скоро отправиться обратно. А без этого имперцам не провести сюда эскадру – не умеют они брать ментальный пеленг. Но на борту застрявшего здесь имперского корабля осталась группа землян-телепатов, которые мучаются, кричат… а на борту какого-то другого корабля может найтись другая группа, которая их услышит – и, не исключено, что пеленг возьмёт…
Итак, задач было три, и все примерно одинаковой важности: вывезти Тейшш в безопасное место, захватить имперский корабль и как-то обозначить законные права Земли или Эрхшшаа на эту планету.
Первые две задачи имели вполне внятные одноходовые решения. Третья – пока ещё нет. На планете худо-бедно жило коренное население, числившее себя совсем ещё недавно подданными старой Империи. Империя нынешняя провозглашала себя наследницей Империи старой (утверждение нелепое и спорное, но оно принято за истину на Тангу, и опровергнуть его очень трудно). Кроме того, на Мизели имелось центральное правительство, которое – если судить по тому, что рассказали Олег и Ярослав, – вряд ли было расположено сотрудничать…
И – проблема Олега. По разным причинам, но все, не сговариваясь, решили, что она не менее важна, чем три обозначенных, – и каким-то не слишком объяснимым образом влияет на их решение.
Сами Олег с Ярославом, да и мальчишки тоже, не видели другого пути, кроме силового: высадиться в Верхнем, пальнуть для острастки, пригрозить полной аннигиляцией… Барс мялся, и Санька его понимал. Рра-Рашт и Маша были категорически против: не стоило начинать знакомство с пальбы. В конце концов, не исключено, что их тут ждут – не дождутся с распростёртыми объятиями, хлебом-солью и полцарством в придачу…
Вот если полцарства не будет в наличии, а соль окажется не хлоридом, а цианидом – тогда можно и пострелять. Холостыми, то есть исключительно одиночными зарядами.
Значит – для начала нужно слетать и представиться. А там видно будет.
В общих чертах план выстроился. С утра – разведка в Верхний. Если там действительно ждут – не дождутся, то предложить вступление в союз Земля-Эрхшшаа, покровительство, всяческую помощь и так далее. Заодно – решить проблему Олега. Если по каким-то причинам не ждут или проблему решать не хотят, то заявить о родстве Олега и всего земного населения Мизели – с населением Земли, и не просто Земли, а всего союза Земля-Эрхшаа-марцалы-Свободные, которое здесь представляет «Неустрашимый», – после чего приступить к защите неотъемлемых человеческих прав. Включая применение холостых, то есть исключительно одиночных…
Далее (при любом развитии сценария) – «Неустрашимый» и обязательно хотя бы двое из эрхшшаа (одна из них – Тейшш) остаются в Верхнем, чтобы принимать участие в сценах радости или давить авторитетом, а два лёгких корабля, подцепив к себе всё возможное вооружение, отправляются брать на абордаж имперского разведчика. Если абордаж удачен, заключённых землян спускают на поверхность планеты и где-нибудь размещают («Да здесь, где же ещё», – распорядился Ярослав), и смотрят, что там с кораблём. Если атака сорвётся, «Неустрашимый» немедленно взлетает и направляется к одной из планет эрхшшаа…
Осталось дождаться утра. Это оказалось самым трудным.
Меньше суток назад они проплывали под этим же мостом… Артурчик сплюнул через перила в темноту горькую волокнистую жвачку – прессованные листья и молодую кору сторожника выдавали всем желающим. От сторожника пропадал сон, обострялось зрение и скрадывалась усталость. Правда, во рту делалось сухо и шершаво, и пить было бесполезно – вода эту сухость не брала.
Вместе с Лизкой они ехали на повозке, гружённой ящиками с ракетами. Их записали в ракетчики, но лишь подносчиками снарядов. И то – не бегать на позиции с тяжёлыми ящиками на спине, а ворочать эти ящики на повозке и подавать на спины или на плечи тем, кто будет таскать. Повозку с трудом волокла четвёрка козлов, которыми правил полузнакомый фермер, Артурчик не мог вспомнить, где встречался с ним, а потом будто кто-то стукнул в лоб, и глаза открылись: это был старший сын старого Йеризина, Махраб. Йеризина и всю родню его уморили Верхние ядовитым дымом, а Махраб, наверное, ездил в город на торжки… На торжках с ним Артурчик и встречался: кривые баклажаны и мясные палочки от Йеризина славились, покупать старались у них.
– Вы меня помните, добрый Махраб? – спросил зачем-то Артурчик. Тот, не поворачивая головы, кивнул. На этом разговор закончился.
Войско вообще шло молча. Только хруст колёс по щебню, скрип, недовольное, но робкое блекотание козлов – и глубокое солидарное бубухх-бубухх-бубухх сотен пар тяжёлых, для хождения по камням, башмаков с окованными железом носками и каблуками…
– Если бы мы не ушли оттуда… – снова сказала Лизка.
Она была совершенно права. Но лучше бы молчала. Всё равно уже ничего нельзя было исправить или поменять местами…
Артур так никогда и не поверит в смерть Стрельнутого, его друзей и его учителя. Будет казаться, что они где-то рядом, в соседнем доме, соседнем квартале – вообще в соседней клеточке пространства.
Так будет всегда. Но потом.
А пока – плотная молчаливая колонна быстро двигалась по широкой дороге, пересекая предгорье и приближаясь к «серпантину», ведущему на плато. К подножию горы колонна подойдёт к полудню. Ещё три часа займёт подъём…
Это был только авангард. Основные силы объединённой армии Нижних сейчас торопливо разбивались повзводно, учились слушать команды и держать в руках оружие – чтобы быть настоящей армией, а не толпой.
Они выступят во второй половине дня.
Спецкомиссар ООН, Исигуро Усида, был родом с Окинавы и хорошо помнил, как американские бомбардировщики летали бомбить Вьетнам и как они, местные шестнадцатилетние парни, ходили в дансинги, чтобы драться там с солдатами, охранявшими базы, из-за девчонок. Несколько лет назад он научил президента паре приёмов, которые из-за своей эффективности не вошли в спортивное дзю-до. Он прекрасно говорил по-русски, читал наизусть «Полтаву», «Демона», «Звёздный ужас», стихи Блока, Слуцкого, Арсения Тарковского, – хотя и имел традиционные для японцев проблемы с «Л» и «Ш». Кроме того, на Окинаве у него остался малолитражный заводик по производству высококлассного солодового виски, которое как минимум не уступало шотландскому…
– Император… – проговорил он, словно впервые в жизни пробуя это слово на вкус; кончики ногтей его согнутых пальцев чуть слышно барабанили по бокалу. – Император… Боюсь, Владимир, что я плохой монархист. Мы, окинавцы – плохие монархисты. Если не все, то многие. А кроме того, несчастье с нашими пилотами…
– Тебе разве ещё не передали про пилотов? – спросил президент. – Нет? В Токио мы уже сообщили… Их нашли, Исигуро. Туда уже вылетел крейсер «Новик». Они живы, и… в общем, всё хорошо.
– Какая замечательная новость! – воскликнул Усида. – Но я всё равно не знаю, как нам поступить. И это уже не зависит от моего антимонархизма. Слишком мало данных.
– Когда их было достаточно?
– И здесь ты прав. Кроме того, в тех редких случаях, когда их было достаточно – это оказывались ложные данные. Мы в положении глухого и очень близорукого человека, на которого нападает толпа водяных…
– Положение немного выправляется, Исигуро, – сказал президент. – И одновременно ухудшается. Мы уже получили от котов такой объём информации об Империи, что страдаем от несварения, а информация всё прибывает… Ещё год-другой – и у нас появится собственная надёжная агентура. Мы уже не слепы – но мы как будто оказались в совершенно незнакомом месте…
– Какая разница? – возразил Усида. – Слепой и внезапно прозревший – одинаково беспомощны на оживлённом перекрёстке. Более того, слепота побуждает к осторожности, а непонимание происходящего – к панике и неправильным поступкам.
– Да, и это тоже верно. Но под ухудшением я понимал не это – не столько это… Ты чувствуешь, как всё начало рассыпаться? Пока шла открытая война, ООН выполняла роль штаба и ставки. Де-факто она стала всемирным правительством, все страны делегировали ей довольно заметную часть своего суверенитета, и никто не возражал. Я понимаю, что тут марцалы блестяще поработали; умения сгладить противоречия, а заодно и организовать работу сколь угодно сложной системы у них не отнять… но дело не только в них. Мне кажется, мы настолько растерялись от победы, что решили сделать все возможные глупости разом. Роспуск Объединённого командования… Это просто предательство какое-то. Или настолько вселенская глупость…
Спецкомиссар отхлебнул из бокала и некоторое время сосредоточенно прислушивался к ощущениям.
– По-моему, получилось неплохо? А, Владимир?
– По-моему, просто великолепно. Я, правда, не великий спец по виски…
– Это новый сорт. Он ещё не имеет названия. Не будет большой наглостью с моей стороны, если я попрошу тебя дать этому сорту имя?
– Неожиданно… Боюсь, я просто не знаю, как это делается. Какие традиции…
– Традиционно – это просто имя производителя. Реже – что-то связанное с местом, где выращен злак или добыт торф. От качества торфа зависит очень многое: цвет, запах, глубина вкуса. Ячмень для этого виски выращен в Канаде, торф привезён из Карелии, дуб для бочек – с острова Ява. Вода – из Антарктиды, добыта на глубине четырёхсот метров. Погреб, где виски выдерживалось, находится в горах Хидака, на Хоккайдо. Это колдовские горы, с ними связано очень много преданий. Бочки были помещены в подвал в последний мирный месяц последнего мирного года – тогда я этого, разумеется, не знал… Купаж я не делаю – особенность марки. Все мои виски имеют первое имя «Керама» – так называлась шхуна моего деда. Но обязательно должно быть и второе имя.
– Я должен подумать, – сказал президент.
– Я тоже, – сказал Усида. – В конце концов, мы думаем об одном и том же.
Римма печатала со скоростью двести ударов в минуту, и от этой бесконечной пулемётной очереди Геловани уплывал куда-то вверх и вбок, и приходилось выдёргивать себя обратно почти физическим усилием занемевшего мозга. Иногда в монотонный треск вплетались дребезжание и скрежет – машинка была старая, раздолбанная в хлам «Башкирия» с огромной кареткой, похожая на комбайн или сенокосилку; она и новая-то не отличалась бесшумностью…
Никита, стараясь занимать как можно меньше места, варил какой-то особенный кофе из своих старых запасов. Кофе выращивали и обрабатывали на добром десятке планет, и среди Свободных он был весьма ходовым товаром. Господин посол уже сгонял свою страхолюдную девочку (имя которой Геловани начисто забыл, а переспросить стеснялся) в круглосуточный магазин за густыми сливками, потому что иначе пить этот жидкий динамит опасно.
Запах был… да. Очень бодрящий.
Пожалуй, Геловани клюнул-таки носом, потому что пропустил торжественный момент: Римма вытянула из каретки последнюю закладку. Он среагировал только на стон:
– Бли-и-и-н…
Она пыталась помассировать виски опухшими пальцами. Геловани подошёл, встал сзади. Сначала забрал боль из головы, сбросил на пол. Можно было не опасаться, что попадёт в кого-то постороннего: первый этаж. Потом – из шеи и плеч. С одного раза не получилось, а главное – из-за усталости никак не мог сосредоточиться. Не спать семьдесят часов – это многовато…
– Спасибо, родной, – Римма встала, с хрустом потянулась. – Ты опять меня спас.
– Давайте по чашечке, и полетели, – сказал Никита. – Ласточка, ты пока разложи экземпляры… – и Геловани наконец вспомнил: девочку звали Крейзи-Бёрд, так и в паспорте было записано: Оцуп Крейзи-Бёрд Станиславовна, и она очень этим гордилась.
Лицо у Риммы было усталым, осунувшимся и даже старым – этакий проступивший намёк на её календарный возраст. Календарь, разумеется, врал: Римме было немного за тридцать, причем это не видимость, достижимая посредством гимнастик, пластических операций и косметики, а –
истинный биологический возраст организма. Кокон не мог возвратить молодость, но он не позволял организму стариться. Вместо этого он старился сам и в какой-то момент – через сто, сто пятьдесят, а когда и больше лет –
просто исчезал. Шарик лопался в пустоте…
Так умирали все Свободные. За исключением тех, кто оказывался на планетах. Их участь была страшной. Старость приходила за несколько дней.
Поэтому Свободные как могли избегали планет.
– Надо будет смыться наверх, – сказал Геловани. – Если получится. Хотя бы на несколько дней.
– Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы на дно… – хрипло пропел Никита. – Ихтиандры боговы. Как напиток?
– От этих жирных сливок меня пронесёт, – сказала Римма. – Надеюсь, в Кремле есть приличные туалеты?
– Мы не в Кремль. Он на даче, – сказал Никита.
– Тогда проще, – Римма села в уголке кухонного диванчика, не выпуская кружку из рук, закрыла глаза. – Мальчики. Пять минут меня нет, хорошо?
«Мальчики» согласно кивнули. Римма за шесть часов провернула совершенно непредставимую работу: телепатически приняла, перевела на русский и распечатала очень подробную – пятьдесят с лишним страниц –
справку об императоре Бэре и ситуации, в которой он оказался; информацию раскопал оставленный в музее дед уже после того, как Римма и Геловани составили первый доклад – по итогам собственных предварительных и торопливых поисков. Они только собрались отдохнуть…
Крейзи-Бёрд встряхнула своими разноцветными перьями на голове и пронзительно объявила, что тоже пойдёт вместе со всеми. Ей давно хотелось поговорить с президентом. Просто накопилось что сказать…
Никита внимательно посмотрел на неё и покачал головой:
– Не сейчас.
– Ну, Никита!..
– Нет, ласточка, – голос его отвердел. – Не сейчас.
Затренькал телефон. Римма вздрогнула, но глаз не открыла.
Геловани дотянулся до трубки. Это был комдив Виттштейн.
– Данте? Здравствуй, друг. Скажи, пожалуйста, что за мелкий мышиный бред с переучиванием на новую технику? Мне уже пошла вторая сотня рапортов…
Несколько секунд Геловани не мог ничего сообразить. Потом дошло.
– Расскажу, когда увидимся. Рапорта принимай, но не обещай ничего конкретного. Отсылай ко мне. Главное – не называй никаких сроков. Говори примерно так: первый отряд уже сформирован, и по результатам его обучения… понятно, да?
– Так это правда?
– Боюсь, что ещё не вся…
Он, не чувствуя вкуса, выхлебал кофе – густой, как кисель. Встал.
Качнуло.
И – словно тёплая мягкая рука осторожно придержала его за затылок.
Крейсер «Новик» был не просто развитием темы «Гавриила» – та же оправдавшая себя компоновка, вдвое большие размеры, возросшие почти десятикратно масса, тяга двигателей и мощность вооружения. Нет, это был первый построенный на Земле корабль, способный совершать межзвёздные перелёты. Правда, на головные корабли этой серии устанавливались уже готовые эмиттеры производства эрхшшаа, – но это только потому, что технологический цикл производства каждого эмиттера составлял двести восемьдесят дней; сейчас на пути к Земле находился грузовой конвой, везший орбитальные монтажные комплексы – и через год, в худшем случае полтора, Земля уже будет способна сама производить всё необходимое для кораблей открытого космоса…
Проект «Новик» начали воплощать в металл буквально на следующий день после триумфа «Гавриила». В отличие от него, он был не чисто российским, а всеевропейским: комплектующие корпуса производили в Италии, Англии, Германии, Швейцарии, энергетические конверторы – в Израиле, двигатели – в Швеции, а оружие и окончательную сборку – в Т-зонах «Париж» и «Московия», там же, где и сторожевики-»мушкетёры». Всего было заложено двадцать машин, из них четыре уже прошли первые лётные испытания, а головной, «Новик» – встал на боевое дежурство.
Это был своего рода рекорд: всего за полгода двадцать три вагона рабочих чертежей превратились в самое грозное оружие, которым владело человечество…
Вернее, уже не всё человечество: по инициативе Китая, всех Северных Америк (удивительным образом сыгравших в унисон), Пакистана, Бразилии и Аргентины было ликвидировано Объединённое командование флотом. Правда, все страны Европы, Россия, Израиль, Турция и Индия тут же договорились сохранить прежние отношения хотя бы между собой, и о полном разделе флота (хотя бы той его части, которая принадлежала им, – а следовательно, и проекта «Новик») речи идти не могло. Но в сети глобальной обороны теперь зияли гигантские дыры, всякого рода межштабные согласования отнимали чёртову прорву сил и времени – и вообще вдруг стало тревожно.
В «коллективном бессознательном» царило то самое злобно-приподнятое настроение, опасаясь которого, Сунь-цзы ещё полторы тысячи лет назад предостерегал от лёгких побед.
Государственные мужи пока ещё ничего необратимого себе не позволяли – но политики и журналисты вовсю обличали, вскрывали нарывы, предъявляли язвы, распахивали шкафы в поисках скелетов и проводили исторические аналогии. Нужно было срочно напомнить миру, что Россия только благодаря войне смогла вырваться вперёд, при этом оставаясь, как и была, страной варварской, неумытой, лапотной и нелепой; что прежним мировым лидерам нужно немедленно и грозно подняться с четверенек, умыться, поправить фраки и смокинги и вернуться на свои законные места во главе стола, поближе к пирогу; что неспроста, очень неспроста марцальская верхушка, виновная в бесчисленных преступлениях против человечества, открыто живёт в Москве, поспешно амнистированная и натурализованная сразу после перемирия: российская администрация не имела ни малейшего права этого делать, а трибунал в Гааге ещё никто не отменял; что историческая роль России такова: в дни кризисов её выпускают из клетки и натравливают на очередного врага всего цивилизованного мира, а после победы прячут обратно в клетку, потому что оставлять такое косматое чудовище на воле невозможно, неразумно и даже преступно…
Экипаж «Новика» состоял из русских мичманов и офицеров – корабль значился в российском регистре Космофлота и был приписан к базе «Энгельс», – но на время первых полётов двигатели, энергетику, системы навигации и управления огнём, системы обеспечения живучести, а также десантные средства – помогали обслуживать прикомандированные специалисты с заводов-изготовителей. Не все они говорили по-русски, поэтому пришлось взять на борт троих переводчиц. В последнюю секунду сообразили и подхватили в японском посольстве военно-морского атташе. Кроме того, в качестве практикантов летели пятеро гардемарин выпускных классов лучших лётных школ Киргизии, Узбекистана и Ирана, а в качестве пассажиров – четверо исследователей-ксенологов из Комиссии по инвазии при ООН, и среди них – Сигги Кристиансен.
Командир корабля, капитан второго ранга Валентин Сергеевич Севернов, был моложав, но не молод: ему уже исполнилось пятьдесят два года. В дни Вторжения он командовал атомной подводной лодкой, чудом спасся, несколько лет кантовался на берегу, потом ещё несколько – носился над Балтикой на спасательном глайдере, собирая катапультировавшихся пацанов – или то, что от них осталось. Потом его вызвали в штаб флота и предложили переучиваться на новую технику. Он даже не спросил: «Почему я?» – когда происходят чудеса, таких вопросов не задают.
Это было не чудо, это был жёсткий негласный отбор по множеству параметров, ему подвергались практически все бывшие лётчики, моряки и танкисты. Из тысяч отбирались единицы…
В прошлом году, в памятном кровавом августе, младший сын, старший мичман Анатолий Севернов, не вернулся с орбиты. Месяц спустя самого Валентина Сергеевича назначили командиром только что заложенного на верфях новейшего крейсера. Ещё ничего не кончилось, сказали ему в штабе, готовьтесь по-настоящему.
Валентин Сергеевич старался не потерять ни часа… И всё равно внутри него, особенно по ночам, торопливо тикал какой-то скрытый механизм, похожий на метроном. Он то ускорялся, то чуть-чуть притормаживал, но всегда опережал пульс, а значит, это было не сердце, и капитан никогда не говорил о нём врачам.
Сейчас, когда по обычаю за капитанский стол пригласили гостей, пульс настиг это тиканье.
Доктор Сигурдни Кристиансен отнюдь не была красива – крупная грубоватая шведка с очень загорелым (среди зимы) лицом и выцветшими прямыми, небрежно подрезанными, волосами. Но у неё были ясные спокойные глаза и насмешливые в уголках губы, никогда не знавшие помады. И ещё при разговоре (ломаный и простой, но очень понятный русский) она помогала себе рукой, и движения этой руки, этих длинных пальцев с коротко обрезанными ногтями…
До цели было менее двух суток полёта.
Глава тринадцатая. ПОБЕЖДЁННЫХ НЕТ
Потапов помнил во сне, что вообще-то звать его Эмилем Валерьевичем и что он главный дрогон-догр всего Плоскогорья, то есть тот, кто занимается всевозможными источниками энергии – но его почему-то упорно именовали Милочкой и пеняли за то, что рояль звучит, как сырые дрова, за кулисами не пройти, весь кордебалет в декрете… он снова был аспирантом в родном институте и ставил со студентами пьесу собственного сочинения «Три дня позора, или Весна в декабре»…
Потом его сбросили с нар и больно наступили на руку – не по злобе, а просто не увидев в темноте.
Ворота блока со скрипом откатились. За ними косо полоскались мокрые сумерки, а значит, до подъёма был ещё час, а то и два.
Стуча вразнобой подковами ботинок, агча-ат-хурами (что значит «заботливо взращиваемые») строились в проходе, и Потапов сам собой оказался на своём месте, сжимая в руке шапочку.
В проёме ворот появился Грудой, начальник тюрьмы, тоже бывший землянин. Рядом с ним смутно виднелись ещё двое в длинных серых плащах.
– Смирно, гондоны! Слушать меня внимательно! Государство в необъяснимом порыве добросердечия объявляет вам полную амнистию. Молчать! Одновременно оно рассчитывает, что вы сейчас организованно, не создавая давки, запишетесь добровольцами на стены. Снизу прёт толпа. То есть вы можете не записываться, это ваше полное право – но тогда окажетесь по ту сторону ворот и даже не успеете обосраться. Полчаса на формальности, после чего тюрьма закрывается. Мотайте отсюда. Запись вот – у господ волшебников…
Оказаться за стеной, подумал Потапов. Да, и там люди живут… когда-то он переписывался с некоторыми, пока на него не стали смотреть косо и не намекнули, что такие контакты идут во вред карьере. Карьера всё равно накрылась, а контакты пропали.
А ведь не выпустят за ворота, и даже не спустят со стены в клети, вдруг отчётливо понял он. Просто – скинут с обрыва…
Волшебники, холера.
Ещё лет десять назад они назывались операторами. Да, конечно, требовалось мужество и научный фанатизм, чтобы пойти на это: вживлять в своё единственное тело грубые, несовершенные и непредсказуемые приборы для управления арги-ду, «железными микробами». Многие умирали, и смерть эта была не лёгкой. Но на смену выбывшему вставали двое…
И они понемногу овладевали утраченными – казалось бы, навсегда – навыками. Правда, Потапов сомневался, что игра стоит свеч, что одиннадцать человеческих жизней за новый сорт пластмассы и тридцать пять – за съедобное, но совершенно безвкусное тесто, – приемлемая цена. Да, он входил тогда в Научный Совет и пользовался кой-каким авторитетом, но его выслушивали – и поступали по-своему. Это была уже не наука, а новая неистовая религия, со своими догматами и своими мучениками. Своим раем и своим адом. Своими кострами и своими раскольниками…
Двигаясь, как автомат, Потапов записался у смутно знакомого оператора и занял место в колонне. Через несколько минут им скомандовали: «Марш!» – и повели по наждачно-шершавой дороге. Дождь как раз кончился. Минут через двадцать покажется солнце…
Ярко вспыхнуло где-то наверху и сзади, высветив такие разные затылки и плечи шагающих добровольцев. Всё вокруг будто бы замерло, пропустив такт. Потапов поднял голову. Совсем невысоко и совершенно беззвучно пронеслись три… самолёта? Последний раз самолёты он видел на Земле… У большого были крылья – широкие, треугольные. У маленьких – так, крылышки.
Все три гнали перед собой конусы ослепительного прожекторного света. Они пролетели, и стало почти темно.
Толпа прёт? – почти весело подумал Потапов.
Он почти не сомневался в том, что рано или поздно его земляки, даже загнанные в тупик повседневной скуки и скудости – там, внизу, – соберутся с мыслями, стряхнут постоянно навязываемую им сонную одурь и одичание, засучат рукава… Правда, он не думал, что это произойдёт так скоро.
Впрочем… тридцать лет. Можно изобрести кое-что и покруче пороха. Так, между делом.
Но – самолёты!
Сейчас вам будет – «толпа прёт»…
В полном восторге он ударил себя кулаком в раскрытую ладонь, и как бы в ответ небо впереди засверкало сотнями точечных сиреневых вспышек.
Летели так: «Неустрашимый» вёл Рра-Рашт собственноручно, на месте второго пилота сидела Тейшш, а за стрелковым пультом, где обычно работал Санька, – Ярослав. Пан Ярек. Навык обращения с визиблом у него уже был, с оружием – тоже… Олег, Михель и Вовочка летели пассажирами. Ичшхи-Та, Вторая Рра-Рашта, облачившись в маскировочный «хамелеонный» комбинезон, заняла место в кормовом шлюзе. Как только (и, разумеется, если) корабль сядет, она незаметно, пользуясь дымовой завесой – а завеса будет, лёгкая, мотивированная, – выскользнет из люка и займётся пешей разведкой…
Кораблик Тейшш, которому хоть и с запозданием, но всё-таки сообразили присвоить гордое имя «Спасатель», пилотировал Санька. Десантную группу составляли Рафашш и Шарра, вооружённые до зубов ручным оружием.
Барс стал пилотом третьего кораблика грозной эскадры, катера «Неустрашимого», тоже по случаю обретённой самостоятельности получившего собственное имя: «Натиск». Маша занимала кресло штурмана и знала, что ей вскоре действительно придётся сыграть эту роль; вторая пара пилотов-эрхшшаа, Мийт-Та и Чишш, как и их собратья на «Спасателе», готовились прежде всего к рукопашной схватке.
На оба лёгких кораблика установили по три лазерных батареи с «Неустрашимого». Этого с лихвой хватало для эффективной стрельбы по наземным и воздушным – то есть неподвижным или медленным – целям, а на орбите…
На орбите оружия никогда не бывает хотя бы достаточно.
Санька так и не смог потом восстановить ход событий. Возможно, виной было включение Рра-Раштом хроновика – в тот момент, когда поняли, что их обстреливают и что медлить уже нельзя. Это был не первый и не десятый случай, когда Санька попадал под удар хроновика, но никогда не было такого, чтобы начисто отшибало память. Не отшибало – перемешивало. Какие-то события казались происшедшими давным-давно и почти стёршимися, какие-то – приснившимися, прочитанными, увиденными в кино… Иных событий, которые отпечатались в памяти, просто не могло быть в действительности: например, он отчётливо помнил, как пылает и рушится внутрь себя исполинская Игла – почти десятикилометровая башня, венчающая скалистую вершину у восточной окраины плато, там, где начинается непроходимый хаос чёрных хребтов, пропастей, отвесных стен, разломов, трещин… но этого просто не могло случиться, потому что на самом деле Игла как стояла, так и стояла – гладкая и блестящая издалека, вблизи она оказалась похожей на старый, без коры, ствол иссохшего и окаменевшего дерева – палево-серый, неровный, сучковатый, с какими-то шипами, дуплами, прорезями, выступами…
Возможно, то, как поступили они, было неправильным. Не зря же он четвёртую неделю сидит в одиночной камере, дожидаясь суда. И Рра-Рашт отозван на свою планету как-то без почестей… Но и те, в городе – поступили по-свински. Бить на поражение сразу, не пытаясь предупредить, предостеречь, хотя бы спросить, опознать, – это подло. Стрелять в тех, кто, может быть, пришёл тебя спасать…
Да, на чужой планете он без санкции командования открыл огонь на поражение. Но только в тех, кто стрелял в него. Да, сколько-то человек погибли. Но все они хотели его смерти. Его – и тех, кто стал ему дорог.
Они начали стрелять первыми. И даже не попытались предупредить.
Все остальное вытекало из этого обстоятельства. Получалось как бы само собой. «Принцип домино»: один толчок, цепочка падений – и перед вами новый пейзаж…
Просто когда Санька понял, что именно он сейчас – самый главный в этом захваченном и местами горящем городе, обратного хода уже не было. Оставалось только ломить вперёд.
И он стал ломить вперёд. Удивившись попутно, что белая тряпка в окне – такой распространённый во Вселенной знак капитуляции…
Он ещё раз убедился тогда, что для начальника главное – это иметь толковых подчинённых и не сдерживать их тогда, когда они знают, что делают.
Коты вычислили, нашли и арестовали здешнее правительство. Олег тут же, не давая арестованным выйти из шока, принялся выкачивать из них всевозможную информацию.
Ярослав, размахивая своим пулемётом, построил полицию и пожарных. Полиция ещё недолгое время пыталась качать какие-то права, а пожарные взяли под козырёк и занялись своим прямым делом.
Мобилизованные для отпора «нижним» граждане были распущены по домам.
Барс выступил по местному радио (переводил Михель) и сказал, что бояться гражданам нечего, любое недоразумение можно уладить, и вообще – период изоляции позади, добро пожаловать в обитаемую Вселенную…
После чего «Спасатель» (без Саньки) и «Натиск» незаметно снялись и ушли в облака. Через три часа вернулся один «Натиск».
…Нет-нет, всё в порядке! Все живы – просто остались там, на корабле, с людьми. Большой корабль, в трюме почти шестьдесят человек, перепаниковали… вода есть, еда есть, но темно и душно, очень душно, эрхшшаа сейчас пытаются что-то запустить… Нет, экипаж мёртв. Их добили уже потом, после того, как коты взбунтовались и ушли. Но попутно, добивая – повредили систему управления. В общем, теперь похоже на то, что людей придётся снимать группками, перевозить сюда, на Мизель, а уже отсюда…
Чуть-чуть отлегло. Это срочно, но не сверхсрочно.
К трём часам дня на дороге внизу появились разведчики наступающей армии. Их встретили Вовочка и Михель – в трофейной четырёхколесной самобеглой тележке белого цвета. Эмблему правительственной связи – узкий запечатанный конверт – соскребли ножом и поверх нарисовали свою, новую, только что рождённую: шпагу, стилизованную ракету и звёздочку сверху.
Следующая встреча президента с Исигуро Усидой состоялась в резиденции спецкомиссара – в новеньком пентхаузе на Чистых прудах. Плоская крыша была завалена сугробами идеально белого снега. Снегогенератор стоял позади дома, Усида пускал его в ход по ночам. Он жаловался, что мало спит – два, а если повезёт, то три часа в сутки…
Внизу, если посмотреть, пузырилась обычная московская коричневато-серая снеговая каша.
Сада камней возле дома не было. Росло несколько деревьев – странного вида ели и плакучие ивы.
В доме было не по-японски тепло, и обстановка напоминала скорее о викторианской Англии, чем о Востоке. Дубовые книжные шкафы во всю стену и тёмные корешки старых книг на добром десятке языков…
– Жаль, что ты не куришь, – сказал Усида, обнюхивая короткую сигару. – Человеку нужно иметь слабости, от которых легко отказаться.
– Я курил в школе, – поморщился президент. – Никакого удовольствия.
– Ты получил новые данные.
Это был не вопрос, а утверждение. Весь пакет документов был доставлен спецкомиссару через час после президента, а то и меньше.
– Да.
– Я много думал. Обсуждал с коллегами. Надо дать ему слово на Генеральной Ассамблее. По твоему представлению.
– Когда?
– Через три дня. Через четыре максимум.
Президент хрустнул переплетёнными пальцами.
– Хорошо… Да, я придумал тебе название. «Корона». «Керама Корона». По-моему, прекрасно звучит.
– По-моему, тоже, – коротко рассмеялся Усида. – Так назывался мой самый первый сорт. Тебе придётся думать дальше…
К вечеру повалил снег, всё сильнее и сильнее, сначала быстрый, мелкий и колючий, потом – медленный, мягкий, крупными хлопьями, совершенно рождественский. Резко подскочила температура – градусов до двух, а с утра было около двадцати мороза, да ещё с хорошим морским ветерком…
Некрон пошарился в сарайчике, нашёл широкую пластиковую лопату и двинул к бане – нагрести сугроб побольше. Он никогда не упускал случая попариться, а здесь была прекрасная банька: из толстенных отборных брёвен, в меру тесная, с кубом из нержавейки и каменкой из чёрных окатышей величиной с кулак. Сухие берёзовые дрова обещали отменный жар.
Под крышей сушилось десятка два веников: берёзовых и дубовых.
Он занялся топкой, а пацанов погнал за колодезной водой. Но стоило им вернуться, бряцая полными ведрами, как у Антона сделалось очень спокойное лицо, а глаза уставились в бесконечность. Иван отобрал у него вёдра и осторожно поставил на крыльцо.
– Началось? – робко спросил он.
– Похоже, да… – Некрон подхватил парня под руку и повёл в дом.
– О, простите, – сказал Антон, а точнее, Бэр – он был уже здесь, всё видел и слышал. – Кажется, я оторвал вас от прекрасных приготовлений.
– Не страшно, – сказал Некрон.
– Есть новости?
– Есть новости.
Он взял папку, которую ему полчаса назад, в самую пургу, притаранили из Питера два фельдъегеря. Там был список вопросов, которые следовало задать, список сомнений, которыми следовало поделиться, и предложение выступить через два дня на Генеральной Ассамблее ООН – в сущности, высшем органе всепланетной власти. ООН знавала разные времена и даже иногда впадала в полное ничтожество, картонную декоративность и чёрт знает что. Но сейчас её могущество было велико как никогда: все марцальские структуры управления постепенно демонтировались, их место занимали спешно создаваемые подразделения ООН. Остро не хватало марцальского умения находить общий язык со всеми и убеждать любого упрямца в чем угодно…
Тем не менее многие политологи сходились во мнении, что Земля большей частью уже де-факто представляла собой единое государство: что-то типа конфедеративной республики парламентского типа. Никто не готовил эту интеграцию специально – как, например, объединяли Европу в конце прошлого века. Так уж сложилось само собой под влиянием всяческих сильнодействующих обстоятельств.
Предложение Бэру предстать перед Генассамблеей, можно сказать, немедленно – уже было косвенным признаком того, что на самом верху понимают чрезвычайную сложность ситуации и необходимость принятия каких-то новых и кардинальных мер. Но, как любой полномочный парламент, Генассамблея была неповоротлива, легко возбудима и не слишком предсказуема…
– Можно, я лучше глазами? – голосом Бэра сказал Антон и протянул руку.
– Конечно… – Некрон подал ему папку.
Антон стремительно перелистал сшивку из двух десятков страниц, закрыл папку, подержал её двумя пальцами за уголок, словно хотел пустить по ветру, но передумал и вернул Некрону.
– Не вполне то, чего я желал бы, – сказал он, – но и не вполне то, чего я опасался. Будь у нас лет пять впереди – я был бы счастлив продвигаться такими темпами.
– И что же делать? – спросил Некрон.
– Пока не знаю… Можно, я где-нибудь сяду и кое-что набросаю на бумаге?
– Да, конечно… – Некрон повёл Антона к письменному столу.
Походка у гардемарина изменилась, стала тяжёлой и развалистой. Он медленно поводил головой из стороны в сторону, осматривая помещение.
– Это вы здесь живёте? – спросил он.
– Не совсем. Это дача моего приятеля, за городом. Тут… тихо.
– Да, очень хорошая слышимость, – похвалил Бэр. – Никаких помех… Нет, если можно, не машинку и не перо, а простой карандаш. Спасибо…
Он писал неимоверно быстро, с жарким шелестом грифеля – при этом буквы были чёткие, как в прописях. Строчки плотно заполняли один лист за другим.
– Ваши марцалы правы в своих опасениях, – говорил он одновременно с этим, и Некрон видел, что пишет он совсем иное. – Но они прошли в своих рассуждениях не до конца. Они рассматривают варианты при том условии, что правила игры неизменны. А ведь есть ещё один существенный фактор: это стабильность действующего правительства Тангу. Те, кто вершит дела сейчас, – это умеренные. Это из-под них вы повыбивали подпорки. Вы и Тирон. И если нынешнее правительство навернётся с большой высоты, к власти придут другие. Более жёсткие и решительные. И правила игры изменятся…
– То есть…
– То есть будет уже абсолютно не важно, поступаем мы в точном соответствии с их законами – с которыми вас, кстати говоря, никто официально не знакомил, не так ли? – или пустились во все тяжкие. Я боюсь, что, как бы мы ни изворачивались, а всё равно – придёт армада, одолеет наш дохленький флот и начнёт садить тераваттными лазерами по городам. И когда мы выбросим белый флаг? После десятого миллиона жертв? Или после сотого? Но ведь выбросим же…
– И Коты…
– Коты прекрасны, но они тоже смертны. Более того, в отличие от вас – их можно не беречь. Как сырьё они Тангу не интересуют. То же самое касается и Свободных… Ну вот, испортил вам настроение. Я не хотел, честное слово.
Некрон махнул рукой.
Бэр ещё несколько минут дописывал своё послание, потом – подал Некрону.
– Это ответы не на все вопросы – просто кое-что я оставляю для выступления, а кое-чего просто не знаю. Вы повезёте их сами?
– Да, прямо сейчас.
– Два часа на дорогу… Давайте через три ровно продолжим разговор.
– Полчаса на дорогу, – поправил Бэра Некрон. – Президент здесь, неподалёку. Тоже на даче.
– И тоже у приятеля?
Некрон кивнул.
– Хорошо. Тогда – до встречи через час.