Дело чести Пучков Лев
— Ты откуда знаешь? — удивился спелеолог и тут же подтвердил, понукаемый тычком тесака в кадык:
— Да, перетащил! Установил!
— Молодец, Иван, — резюмировал Ахсалтаков и неразборчиво выругался. — Ай, какой молодец! Я был прав… Султана и Шапи он убил голыми руками, а тебя взял в заложники. И теперь требует гарантий для себя и своих людей. Я прав?
— Ты все знаешь, — подавленно согласился Икрам. — Мне даже нечего тебе сказать. Но я сделал все, что мог! Верь мне, я не хотел…
— Я знаю, дорогой мой, знаю, — успокоил его Зелимхан. — Твоей вины нет тут — я ожидал что-то подобное… Слушай, как это получилось? Он же был привязан за ногу, его должны были страховать двойным порядком… Как получилось, что мои парни так облажались?
— Я не знаю, клянусь Аллахом, не знаю! — испуганно выкрикнул Икрам. — Он убил их, потом утопил меня… Не до конца утопил…
— Да уж лучше утопил бы до конца, — горько пошутил Зелимхан. — Да, Икрам, я теперь тебе не завидую… Он будет сидеть в пещере, пока я не соглашусь на его условия — и если проголодается, запросто съест тебя, хоть ты старый и жилистый. Можешь мне поверить — я его знаю!
Спелеолог затравленно покосился на меня — я плотоядно ухмыльнулся и успокоил его:
— Шутит! Дядя шутит. Я никого не ем, воспитан не так.
— И чего он хочет? — поинтересовался Зелимхан.
— Он тебе говорил! — крикнул Икрам. — То же самое хочет и сейчас. Он сказал, что если ты откажешься, то он тут все взорвет, а доллары утопит в воде — не найдешь!
— А много там воды? — деловито поинтересовался Зелимхан, в тоне его я уловил нешуточную озабоченность.
— Целая река! — сообщил спелеолог. — Осадки были — уровень воды поднялся. Если захочет утопить — и правда может. Не найдешь. Он говорит, что все равно ты его и его людей убьешь — так, говорит, напоследок сделаю Зелимхану большое говно. Он может!
— Я не сомневаюсь, — мрачно резюмировал Ахсалтаков. — Пусть сам что-нибудь скажет.
— Садам, Зелимхан! — басом гаркнул я. — Мы друг друга знаем не первый день — я тебе ни капельки не верю. Ты в курсе?
— Обязательно, дорогой! Ты думаешь, у тебя что-нибудь получится?
— Конечно, получится! Если не желаешь расстаться со своими бабками, все получится как нельзя лучше. Давай так: у Рашида есть машина с радиокомплексом, та, про которую я тебе с самого начала говорил. Пусть он сгоняет в село и привезет сюда моих людей. Потом с южного склона все отойдут вниз, а ты положишь возле входа бинокль. Я выйду на секунду и посмотрю: машина пусть стоит на дороге, а мои люди помашут мне автоматами — и чтобы возле машины никого не было. Потом она поедет в лес, а я спущусь обратно. Затем ты положишь рацию к дыре, и я буду ждать. Когда мои люди свяжутся со мной и скажут, что благополучно выбрались из ЗОНЫ, я вылезу и отдам тебе бабки. Вот и все. Идет?
— Какой ты настырный, Иван! — упрекнул меня Ахсалтаков. — Я же тебе сразу сказал — будешь выебываться, я буду через каждые полчаса твоего выебона расстреливать по одному твоему человечку. Тебе что — непонятно? Я думал, мы обо все договорились.
— Так это было раньше, Зелимхан, — невозмутимо ответил я. — Раньше я сидел у тебя во дворе, и у меня ничего не было… А сейчас у меня есть мешок с баксами и… и Икрам не сказал тебе — мы тут искупались маненько, и я замерз. За каждого расстрелянного я буду сжигать по пятьсот штук — греться-то мне надо, или где?!
Невнятные ругательства со стороны выхода слышались довольно долго. Затем Зелимхан взял себя в руки и сокрушенно посетовал:
— Слушай, а если Рашид залупится и не даст свою тачку с аппаратурой? Я ему приказывать не могу — он здесь хозяин…
— Если твой Рашид залупится, тогда я сожгу бабки и взорву ход, — пообещал я. — И мне надоело с тобой разговаривать, я тебе все сказал. Сорок минут езды до выхода из Сарпи, двадцать — до Челушей. Пусть Рашид едет и забирает парней. Если через два часа тачка не будет стоять на дороге, я начну жечь бабки. И еще — если вдруг меня снимет снайпер, когда я буду любоваться в бинокль на моих парней, денег ты уж точно никогда не увидишь — я тут кое-что придумал… Все!
Немного помолчав, Зелимхан негромко крикнул по-чеченски:
— Эй, Икрам?
— Я здесь, Зелимхан! — подобострастно ответил спелеолог.
— Другого выхода нет?
— Не знаю! — затравленно воскликнул Икрам. — Ты здесь главный, тебе решать, как поступить…
— Идиот! — мрачно резюмировал Ахсалтаков. — Я тебя спрашиваю про другой выход из галерей… Точно другого нет? Или я не знаю о нем?
Икрам напрягся. Я сильнее надавил острием тесака на кадык спелеолога и скороговоркой пробормотал:
— Не дури, дядя! Как-то оно получится — хер знает! А я убью тебя прямо сейчас — гарантии железные!
— Нет, другого нет! — крикнул Икрам звенящим от напряжения голосом. — Откуда ему быть! Ты знаешь — это единственный…
— Ладно, ждите, — раздалось у входа весьма многообещающе. Зелимхан выбрался из хода, откуда-то снаружи донесся его приглушенный голос, полный сдерживаемой ярости и досады:
— Рашид! Иди сюда — дело есть…
— Ну вот, братишка, ты тоже поработал, — похвалил я Икрама. — Языком. Получилось вполне нормально. Теперь нам надо потрудиться вместе — если, конечно, есть желание остаться в живых. Смотри сюда…
Кратко объяснив спелеологу принцип действия «провокатора» и порядок взаимодействия всей взрывной системы, я демонстративно замазал глиной цифровое табло, оставив лишь микроскопическую дырочку для фотоэлемента. И нажал на кнопку включения фотореле. Икрам испуганно зажмурился и втянул голову в плечи.
— Не боись, дядя, такая техника не подводит, — успокоил я его. — Теперь все. Если кто-то полезет напролом, будет очень шумно. А теперь весь обратись в слух, дядя, даже одеждой не шурши…
Выдержав театральную паузу, я медленно махнул рукой перед фотоэлементом «провокатора», установленного на сто двадцать минут. Раздался едва различимый писк — как комар предсмертно крикнул. Икрам голову в плечи втягивать больше не стал — настороженно уставился на меня и поделился своими соображениями:
— Ты включил тот… на два часа?
— Включил, — подтвердил я. — Если бы табло не было замазано глиной, ты бы видел сейчас, что цифры начали убывать.
— Зачем ты это сделал? — насторожился Икрам.
— Это для тебя, дорогой мой, — сообщил я, обвязывая один конец репшнура вокруг правой щиколотки Икрама и освобождая его руки. — Теперь ты свободен в своем выборе. Пошел!
Икрам включил фонарь на своей каске и молча двинулся по тоннелю прочь от входа — прихватив мешок из-под баксов, я последовал за ним, придерживая волочившуюся по полу привязь. Когда мы удалились уже на достаточное расстояние, спелеолог, так и не сообразив, что значила моя последняя фраза, осторожно поинтересовался:
— Что значит «свободен в своем выборе»? И почему ты сказал, что включил эту штуковину для меня?
— Если какой-нибудь дебил не залезет туда раньше времени, взрыв произойдет через два часа, — пояснил я. — Тогда коридор будет завален, и мы с тобой окажемся отрезанными от внешнего мира минимум недели на две. И нам будет нечего есть…
Икрам резко остановился и в ужасе покосился на меня — я плотоядно ухмыльнулся, красноречиво цыкнув зубом.
— Топай, дядя, топай! — Подтолкнув спелеолога в спину, я двинулся за ним, наступая на пятки и жарко дыша в затылок, продолжал развивать свою мысль:
— Ннн-да… Ситуация… Короче, у нас есть время попробовать выбраться отсюда через этот твой запасной выход. Если не получится, у нас есть время вернуться назад и сдаться Зелимхану с деньгами до того момента, как произойдет взрыв. Мы успеваем?
— Ты совсем с ума сошел! — тоскливо воскликнул спелеолог. — Зачем ты так сделал?!
— Ты не ответил, дядя, — напомнил я, вторично цыкнув зубом. — Мы успеваем, или где?
— Надо быстрее, — Икрам резко наддал, теперь я еле поспевал за ним. — Там, рядом, рядом, там… но там сейчас уровень поднялся — прямо и не знаю…
Заметьте, речь о том, быть или не быть, уже не шла — вопрос стоял несколько по-другому: как быть? У спелеолога просто не оставалось иного выхода — я элементарным психологическим ухищрением загнал его в тупиковую ситуацию.
Вскоре мы добрались до сводчатого зала. Не останавливаясь, Икрам почти бегом зарулил в один из ходов, по каменистому полу которого струился пенистый поток. Тоннель явно шел под уклон, метров через двадцать мы уже брели по пояс в воде. Еще через пару десятков шагов спелеолог остановился — вход перегораживала стена без каких-либо признаков разлома.
— Ты ошибся, дядя, — восстанавливая дыхание, резюмировал я. — Пошли обратно — времени у нас не так уж и много.
— Нет, я не ошибся, — Икрам отрицательно помотал головой и потыкал пальцем в стену. — Выход здесь.
— Не дури. Икрам! — раздраженно прикрикнул я. — Здесь же тупик! Давай, пошли…
— Здесь сифон, — сообщил Икрам, разводя руками. — Я говорил — уровень поднялся. Вот…
— Что за сифон? — удивился я, ощущая, как нехорошее предчувствие начинает одолевать мое и без того перегруженное аналитическое приспособление. — Ну-ка быстро, в двух словах объясни мне, что это за диковина.
— Труба загибается книзу, затем ровно идет, потом вновь поднимается…
— Какая труба? Ты че гонишь?!
— Ну, тоннель — какая разница. Тоннель здесь уходит вниз, под углом градусов в двадцать пять… на определенной глубине вновь переходит в горизонталь, затем снова идет вверх. А с той стороны — озеро. Ты с той стороны гряды когда-нибудь бывал?
Я вспомнил — действительно, что-то такое мы наблюдали, когда исследовали подступы к галереям. Небольшое озерцо под скальным уступом, полукругом вдающееся в лес по ту сторону гряды. Вот черт! Ни у кого из нас и мысли не возникло, что этот бочажок может таить такую хитрую загадку.
— В общем, придется нырять, — растерянно пробормотал я. — Там… просторно там? А какое расстояние надо проплыть под водой?
— Там не плыть — на карачках передвигаться придется, — сообщил спелеолог, как-то нехорошо прищурившись. — Узковато там… Если бы это было где-нибудь в начале августа, пять-семь метров и ты в озере. До поверхности метра три — я нырял здесь. А сейчас… — Икрам ненадолго задумался, производя вычисления. — Сейчас, наверно, придется ползти под водой метров двадцать-двадцать пять. Видишь пятно? — спелеолог указал на черное пятно копоти, сохранившееся на перегораживающей тоннель стене. — Когда я тут был в последний раз, от этого пятна я спускался до сифона еще метров десять, потом нырял. А сейчас, значит, уровень поднялся метра на полтора. Многовато!
— Двадцать пять метров… — Я помолчал, пытаясь представить, насколько реальна перспектива преодолеть это мизерное по сухопутным меркам расстояние. — Двадцать пять… Угу… Тоннель под водой прямой? Или с загогулинами?
— Нет, там все путем, проблема не в этом. — Спелеолог вдруг зябко поежился и как-то неопределенно крякнул:
— Там, ближе к выходу на дно озера, порода слабенькая. Вкрапления песчаника… Короче, вода может вымыть кусок с потолка и завалить проход. Понимаешь?
— Ну и что? Толкать этот кусок перед собой, пока до выхода не доберешься, — со знанием дела предложил я. — Или, если кусище неподъемный, резко разворачиваться и драпать назад.
— Толкать! Драпать! — Икрам ядовито ухмыльнулся. — Ну ты даешь, Иван! Ты когда-нибудь лазил по подводным тоннелям?
— Я плавал в двадцатипятиметровом бассейне, — солидно сообщил я. — Причем в снаряжении — это входило в программу спецподготовки. Трудновато, но ничего — можно…
— Это не бассейн, Иван, — спелеолог сокрушенно вздохнул. — Здесь тебе придется раздеться — и руки должны быть свободными. Ты даже автомат с собой не сможешь взять. Одежда будет мешать — цепляться за выступы. Если кусок породы закупорит проход где-нибудь посредине, ты сможешь вернуться назад — воздуха хватит. Толкать обвалившийся камень под водой — дело дохлое: если уж он закупорил проход, значит, большой, будет весить не меньше чем в пару пудов. А если такой камешек обвалился у самого выхода на дно… — Икрам многозначительно примолк, давая мне возможность домыслить всю серьезность возможных осложнений, связанных с таким неприятным сюрпризом.
— Раздевайся, — распорядился я после недолгого раздумья. — Ты пойдешь первым.
— Не пойду, — наотрез отказался спелеолог. — Если там будет обвал у самого выхода на дно, я утону. Давай рискуй, меня можешь связать по рукам и ногам.
— Придется идти, дядя, — я вытащил из ножен тесак и многозначительно покрутил им перед носом Икрама. — Проход может быть свободным, а может и нет — это бабушка надвое сказала. А оставлять тебя здесь я не буду. Ты мне уже не нужен — все рассказал, показал… И потом — если я тебя хорошо свяжу и нечаянно утону, ты умрешь раньше, чем наступит ночь — от нарушения кровообращения. Пошевеливайся!
Икрам начал нехотя раздеваться. Когда дошла очередь до брюк, я, экономя время разрезал ему правую штанину, чтобы не развязывать репшнур на лодыжке.
— Если будет закупорка, три раза дернешь за шнур, — посоветовал я, когда Икрам зашел по грудь в воду и принялся грамотно вентилировать легкие. — Потом расслабишься, руки по швам — я тебя вытяну за десять секунд.
Икрам молча кивнул, продолжая равномерно дышать грудной клеткой — одно слово, профессионал! Пока спелеолог готовился к погружению, я быстро отмотал двадцать мять метров репшнура, ориентируясь по красным метровым отметкам — шнур был наш, отечественный. Немного подумав, добавил еще пять метров, затем обмотал шнур вокруг запястья несколькими турами.
Икрам в последний раз глубоко вдохнул, шагнул вперед и скрылся под водой. Репшнур быстро пополз под стену. По мере того, как небольшая бухточка разматывалась, меня стали одолевать сомнения. Как поведет себя спелеолог, вынырнув с той стороны? Будет ждать, когда я присоединюсь к нему, или с ходу начнет орать дурным голосом, чтобы привлечь к себе внимание людей Рашида, сидящих на сторожевых постах в лесу? Черт! И чего это я раньше не продумал этот вариант?! Бухточка худела на глазах — спелеолог двигался на удивление быстро — чувствовались немалая сноровка и опыт. Я намотал на запястье еще несколько туров шнура, затем еще, еще… Если будет мало, отпущу, сколько потребуется. Или…
Шнур резко дернулся, подтаскивая меня к поперечной стене. Уперев ногу чуть ниже черного пятна копоти, я напрягся, готовясь развернуться и побежать вверх по тоннелю — тащить Икрама назад, если последуют еще два рывка, означающих, что он напоролся на препятствие.
Рывков не последовало — шнур выдал заметную слабину, затем вновь натянулся как струна. Нет, сигнал так не подают. Шнур явно за что-то зацепился — иначе я бы с легкостью утащил спелеолога обратно. Икрам, привязанный на том конце, рвался всем телом вперед, ему явно не хватало отмерянного мной капронового отрезка. Опять заметная слабина — чуть ли не в метр, затем страшный рывок, шнур больно резанул руки, сдавливая мышцы… Я понял, что происходит. Икрам вынырнул в озеро и метнулся к поверхности — ему не хватало совсем немного для того, чтобы добраться до воздуха. Теперь он дает мне понять, что ему нужно самую малость — стравить чуть-чуть проклятый шнур, не отпускающий из водного плена. Я страшно напрягся, удерживая шнур, — правая кисть посинела и вздулась. Рывки становились слабее. Захотелось вдруг заплакать навзрыд, заорать непотребным голосом, выплеснуть ярость, накопившуюся в течение последних часов. Прости, Икрам, — так получилось. Видит Бог, я хотел обойтись без этого…
Рывки прекратились. Я потянул — шнур легко пошел назад, затем на секунду застопорился. Погоняв его туда-обратно, я ощутил, как тело на том конце наконец-то попало в туннель, и потащил его к себе. Спустя полминуты из-под стены вынырнул труп спелеолога — описывать его лицо не стану, это было какое-то воплощение страшного отчаяния и безысходности, посмертный слепок всех мук ада.
Раздевшись до трусов, я застегнул на бедрах пояс с болтавшимся в ножнах тесаком, напялил каску и обулся в кроссовки, рассудив, что без обуви мне будет очень неудобно, если повезет выбраться.
Провентилировав легкие, я изгнал из сознания посторонние мысли, максимально сосредоточился и, в последний раз вдохнув затхлого пещерного воздуха, шагнул под стену.
Несмотря на уверения спелеолога о линейности подводного тоннеля, каска мне здорово пригодилась: я бессчетное количество раз с размаху врезался головой в загогулины, предшествовавшие многочисленным поворотам. Тоннель действительно оказался чрезвычайно узок — я исследовал дно и потолок, не руками, а спиной и животом, обдирая кожу при каждом толчке. Тело мое превратилось в механизм, запрограммированный на единственную цель — выбраться из этого проклятого тоннеля, все остальные эмоции и чувства куда-то улетучились. Наконец, когда я уже почувствовал, что легкие вот-вот взорвутся от избыточного давления, впереди показался свет. Еще несколько мощных рывков — и я, обдирая плечи, протиснулся в узкое отверстие, оказавшись в озере. Оттолкнувшись ногами от каменистого дна, я ракетой метнулся к поверхности и спустя секунду уже вдыхал напоенный лиственным ароматом воздух…
Господи, какое счастье — дышать! Воздуха хватает для всех, он, в отличие от остальных благ, дарованных человеку, совершенно бесплатен. Но иногда в жизни выпадают секунды, когда ты каждой клеточкой организма остро ощущаешь, какое это наслаждение, беспрепятственно вбирать в легкие бесцветную эфемерную субстанцию, какой это кайф, когда к щиколотке твоей не привязан мертвым узлом прочный репшнур, способный выдержать чудовищное натяжение, и никто на том конце тоннеля не может помешать тебе воспользоваться безвозмездно дарованным для всех правом…
Выбравшись на берег, я рухнул в кусты и минут пять восстанавливал силы, чутко прислушиваясь. Было тихо. Ничто не выдавало присутствия враждебных сил — нормальные птички беззаботно щебетали, сороки молчали, кусты нигде предательски не хрустели. Отжав трусы, я вылил воду из кроссовок, переобулся и только сейчас ощутил на голове туго застегнутую под подбородком яркую оранжевую каску. Избавившись от демаскирующего предмета экипировки, я зачерпнул пригоршню жирной береговой грязи, изобразил боевой раскрас — за неимением лучшего сойдет и так, — углубился в лес и вскоре вышел к опушке.
Гряда осталась справа, слева виднелся вход в горловину ущелья, совсем рядом — рукой подать — просматривалась та самая лесная дорога, по которой нам неоднократно пришлось путешествовать при самых различных обстоятельствах. Ну вот и славненько. Счет два — ноль, Зелимхан, в пользу наиболее подготовленного и удачливого бойца. Теперь мне нужно найти одежду — что-то прохладно после столь продолжительного купания — и оружие какое-никакое. Да, еще нужны часы — мои разбились в ходе преодоления подводного тоннеля. А потом мы снова поиграемся в эти… в джюжилярики.
Вскоре оружие и одежда отыскались, насчет часов я пока не был уверен, не мог рассмотреть из-за куста: прямо по курсу моего движения, в двух метрах от опушки, сидели двое парней в камуфляже, лениво покуривая и перебрасываясь в карты. Автоматы они прислонили к раскидистому дубу, заслонявшему их от взглядов начальника со стороны дороги. Классно же вы замаскировались, хлопцы! Этак недолго и в историю угодить.
Понаблюдав за игрунами минут пять, я пришел к выводу, что справа по опушке, метрах в пятидесяти, располагается еще один пост — оттуда периодически долетали обрывки приглушенных фраз и пару раз в кустах тускло блеснуло железо. Аккуратно приблизившись к дубу на получетвереньках, я уже собирался было приступить к добыче оружия и шмоток, но в этот момент с той стороны дерева запищала рация — начальственный бас потребовал по-чеченски:
— Обстановку!
Я замер на выдохе: разузнать порядок радиообмена противника никогда не мешает, может пригодиться.
— На втором — двести двадцать два, — сообщил сочный юношеский голос из-за дерева, когда подошла его очередь докладывать обстановку. Послушав некоторое время, как докладывают в порядке очередности другие посты, я взял тесак в зубы и выскочил из-за дерева.
В принципе хлопцы даже особенно-то и удивиться не успели. Они располагались рядышком, полулежали голова к голове — положение явно неудобное для активного сопротивления неожиданному агрессору; руки заняты картами, оружие далеко. Я с размаху навернул кулаком по темечку тому, что был ближе ко мне, стремительно переместился в партере на полметра вправо и засадил тесак в горло второму. Парни так и остались лежать — только уже без движения.
Ограбив тот труп, что был изготовлен без ножа (второй запачкал одежду кровью), я вполне сносно приоделся и напихал в трофейную «разгрузку» запасные магазины. Часы тоже нашлись — теперь у меня была возможность вести отсчет с момента включения взрывной системы. Момент оный произошел в шестнадцать двадцать пять, а сейчас стрелки на трофейном «Ориенте» показывали семнадцать тридцать две. До взрыва осталось пятьдесят три минуты. Что ж, подождем. Все равно ранее, чем припрутся мои парни на загадочной машине Рашида, делать мне ничего не придется…
В восемнадцать ноль-ноль начальственный бас по рации вновь затребовал обстановку. Прочистив горло, я дождался доклада первого поста и, перекосив рот, сообщил по-чеченски:
— На втором — двести двадцать два.
Возмущаться подтасовкой никто не счел нужным, после меня сразу же ответил третий пост, затем четвертый и так далее. Выждав пару минут, я оттащил трупы от опушки, засунул в кусты второй автомат и углубился в лес, огибая на почтительном удалении расположившийся справа первый пост.
Через десять минут я выбрался на опушку в том месте, где грунтовка делала большую петлю — первую по счету от ущелья. По моим подсчетам, именно здесь должна остановиться машина Рашида, чтобы предъявить мне соратников, отсюда гряда просматривалась просто великолепно. Данное местечко мне понравилось еще и тем, что петля практически выпадала из зоны визуального контроля первого поста, а до обещанного «взвода», закольцевавшего галереи, простиралось открытое пространство не менее пятисот метров. Рашид и те, кто с ним будут, на некоторое время останутся со мною тет-а-тет — пока ребята у галерей расчухают, что здесь происходит неладное, да подтянутся для устранения недостатков, я постараюсь, чтобы мои клиенты не скучали…
В восемнадцать пятнадцать из горловины ущелья показались два «Мицубиси» Рашида. Не доехав метров двадцать до петли, джипы остановились, из переднего шустро выбрались четверо парней при оружии, затем неторопливо вылез Рашид и распорядился:
— Сгружай!
На миг меня пронзила страшная мысль: в каком смысле «сгружай»? Неужели…
Спустя минуту ситуация прояснилась. Хлопцы Рашида раскрыли двери второго «Мицубиси» и выволокли наружу моих парней — без посторонней помощи они передвигаться не могли. Внешне мои боевые братья были совершенно невредимы, более того, у каждого из них на плече висел автомат с присоединенным магазином. Люди Рашида наконец с грехом пополам утвердили изрядно покачивавшуюся троицу на дороге и отошли полюбоваться. Стоят, не падают, глупо улыбаются… Ба, да они пьяны в стельку! У меня от изумления в буквальном смысле отвисла челюсть. Сволочи, да когда же они успели?!
— Отъезжай! — весело скомандовал Рашид. Второй джип проехал вперед, перестав заслонять троицу от взора предполагаемого наблюдателя, разместившегося в верхней точке гряды.
— Давай, помахайте автоматами, — распорядился Рашид. Парни дисциплинированно изобразили приветственные жесты — Лось опасно качнулся вперед и громко икнул.
— Э-э, братан, ты только не падай! — обеспокоился Рашид. — Стоять!
— Пуххх! Пуххх! — утробно выдохнул Лось, вскинув автомат и целясь в живот Рашида — указательный палец жал на мертвый спусковой крючок. Разумеется, патронов в магазине не было. Лось сокрушенно пожал плечами, еще пару раз качнулся и, закатив глаза, сделал попытку рухнуть на дорогу. Джо и Мент тупо смотрели на соратника глазами зомби — в отличие от Лося, оказавшегося в силу природной мощи менее восприимчивым к воздействию алкоголя, они не проявляли никаких признаков враждебности, да что там враждебности! — вообще никаких признаков. Два стоячих трупа, не более.
Двое из свиты Рашида резво подскочили к Лосю и не дали упасть — обняли, как родного брата, несвоевременно употребившего чрезмерную дозу на родственной пирушке. Довольно посмеиваясь, Рашид извлек из нагрудного кармана черкески рацию и спросил по-чеченски:
— Ну что, он видел?
— Мы его не видим, — ответила рация голосом Зелимхана. — Но это не значит, что он не наблюдает. Бинокль я ему оставил. По времени как раз. Думаю, он видел. Давай, пусть еще минуту постоят, и уезжайте.
— Ладно, — ответил Рашид. — Постоим…
Стрелки трофейного «Ориента» зафиксировали восемнадцать двадцать три. Машинально отметив, что начинают помаленьку сгущаться сумерки — мое излюбленное время для мелкомасштабных пакостей диверсионного характера, — я неслышными шажками переместился вплотную к грунтовке и, улучив момент, скатился в придорожную канаву. Теперь меня и головной «Мицубиси» Рашида разделяло мизерное расстояние — не более восьми метров.
— Грузи, хватит уже, — распорядился Рашид, махнув рукой на пьяную троицу. И направился прямиком ко мне, на ходу снимая с плеча автомат. Я застыл, как камень, — неужели вредный таксидермист что-то учуял?! Вот некстати-то, черт бы его побрал!
Четверо камуфляжных хлопцев, кряхтя от натуги, начали упаковывать моих соратников во второй джип. Заметив, что у них возникли определенные сложности в осуществлении столь неблагодарного процесса, водила выбрался наружу и попытался оказать посильную помощь.
Рашид приблизился вплотную и остановился, широко расставив ноги, я сжался, готовясь к броску, через чахлые кустики прекрасно просматривался каждый волосок в бороде хозяина Челушей. Если бы я не измазал личину озерной грязью, он наверняка рассмотрел бы через кусты мое лицо и сделал бы соответствующие выводы.
Черт! Чего это он творит?! Рашид расстегнул ширинку, извлек из широких штанин большущий агрегат, лишенный, как положено, крайней плоти, и, сексуально крякнув, пустил мощную струю. Теплые вонючие брызги, срикошетив от веток куста, ударили мне лицо.
Тудыт твою мать!!! Я не позволю, чтобы какая-то чеченообразная сволочь нагло обоссала бывшего офицера спецназа, затаившегося в засаде!!! Месть! Немедленная и неотвратимая!
Со стороны гряды оглушительно рвануло — на миг в барабанных перепонках что-то щелкнуло и зазвенело. Вообще-то я не ожидал такого эффекта: подземный взрыв воспринимается на поверхности как приглушенный мощный гул, не более. Наверно, я разместил заряд слишком близко от входа — ну не сапер я, извините!
Струя резко иссякла — Рашид застыл, как изваяние, повернув лицо в сторону гряды. Пятеро у второго джипа также являли собой живописную скульптурную группу, окаменевшую, как по мановению волшебного жезла, — разинули рты и завороженно смотрят на развевающийся над вершиной столб рыжего дыма.
Выметнувшись из канавы, я со всего маху зарядил Рашиду в лоб прикладом автомата и, не останавливаясь ни на секунду, в два прыжка добрался до переднего бампера джипа, у которого сгрудились парни Рашида.
Хлопцы так и не успели постигнуть весь ужас свалившейся на них катастрофы — едва они оказались у меня на линии огня, я вскинул автомат на уровень груди и нажал на спусковой крючок, считая, как на стрельбище: двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Именно столько времени потребно, чтобы магазин «АКС» отдал все имеющиеся в нем тридцать патронов.
Тела вперехлест завалились друг на друга — добивать никого не потребовалось. Натужно крякнув, я забросил внутрь торчавшие из салона Лосиные ножищи, захлопнул дверь и метнулся к распластавшемуся у канавы Рашиду. Крепкоголовый хозяин Челушей, сволочь этакая, качественно терять сознание не пожелал — он тихо мычал, держась руками за голову, и сучил ногами, выворачиваясь из приспущенных штанов. Не удосужившись подтянуть дяде штанишки, я грубо оборвал с его плеча золоченый аксельбант, крепко связал руки в положении «за спиной» и, напрягшись неимоверно, потащил тяжеленную тушу к машине.
Водрузив с грехом пополам неподъемное тело на переднее сиденье, я забросил в салон три автомата, оброненных свежеубиенными хлопцами Рашида, застрелил головной «Мицубиси» со спецаппаратурой (гори она синим пламенем — я грыжу заработаю, если начну перетаскивать в эту тачку свою пьянь и плененного дядю!), потратив для этого два магазина, и, вскочив на водительское место второго джипа, завел двигатель.
От гряды к нам бежали камуфляжные фигурки. Со стороны просеки, по которой можно было бы выбраться из ЗОНЫ часа за полтора, тоже бежали. Никто пока не стрелял — ситуация, сами понимаете, была крайне туманна и неоднозначна.
— Ну давай, родная, не подведи! — горячо бормотнул я обычную шоферскую присказку и рванул «Мицубиси» с места, направляясь ко входу в горловину ущелья…
Когда мы уже практически миновали ущелье и приблизились к самому выходу, я остановил машину и выбрался наружу. Рашид окончательно пришел в себя, он внимательно следил за каждым моим движением и периодически морщился — угостил я его на славу.
Открыв дверцу со стороны Рашида, я в два удара лишил ее стекла и вновь захлопнул — теперь мой пленник был виден издалека, если наблюдать с правой стороны.
— Ты что тварыш, э? — злобно поинтересовался Рашид, когда я уселся обратно и завел двигатель. — Тэхныкь тут при чем, э?
— Сейчас будем проезжать твой блокпост, — невозмутимо сообщил я, трогая машину с места. — Хочу, чтобы твои ребята видели, кто едет, и не наделали глупостей.
— Я заложьнык? — удивился Рашид. — Ты вызял мэнэ в заложьнык?!
— Видит Бог — не хотел, — сокрушенно сказал я. — Но ты сам виноват. Я шел себе мимо, дай, думаю, посижу в кустах… а ты попытался меня обоссать. Нехорошо! Разве так с гостем обращаются? В общем, ты наказан за скверные манеры.
Немного помолчав, Рашид досадливо крякнул и сообщил:
— Зелимхан бил прав… зря я над ним прикалывался… Ты хот знаишь, бляд, кто в заложьнык взял, э? Я Ращид Бэкмурза, мэнэ вэс ЗОНА баитса! А ты, бляд…
— Рот закрой, а то язык отрежу, — по-простецки предупредил я. — И сиди спокойно, когда будем проезжать блокпост, — у меня в последнее время что-то с нервишками не того… — В качестве иллюстрации к сказанному я любовно похлопал автомат по ствольной коробке, поудобнее уложив его на колени и направив ствол аккурат Рашиду в пупок.
Выехали из ущелья. Справа в кустах явственно обозначилось какое-то шевеление — спустя секунду, узнав машину хозяина, из леса выскочила целая кодла парней с автоматами — минимум три индивида держали на плечах противотанковые гранатометы, направив их на нас.
— И чего им там Зелимхан по рации напел? — нервно усмехнулся я, сбавляя ход и включая блокировку дверей. — Мы тут едем себе, гуляем, а они — гранатометами…
— Слышь, Иван, — я тэбэ как брат прашу — щьтаны подны-ми! — вдруг тихо пробормотал Рашид, зардевшись, как девушка. — Нэхарашо — бэз щьтанов!
Я покосился вправо — действительно, штаны моего пленника окончательно упали на пол. Перед тем, кто заглянет в машину через выбитое окно, предстанет весьма живописное зрелище.
— Очевидное — невероятное, — пробормотал я, останавливая машину. — Или лучше так — в мире животных… Если хочешь — сам подними, братан. У меня руки заняты.
— Руки за спына, — пожаловался Рашид, подаваясь вперед и высовывая голову в окно. — Нэ магу дастат!
— Ну, значит, и сиди себе — с вентиляцией, — посоветовал я. — И помни — мы торопимся. Я даю тебе двадцать секунд на объяснялки, потом, независимо от результата, стартую. Если тебе не удастся убедить их в том, что стрелять по нас совсем не надо, тем хуже для тебя.
Справа к нам приблизились трое парней — остальные грамотно рассредоточились на обочине, не переставая целиться в «Мицубиси» из всех видов оружия.
— Что делать, хозяин? — поинтересовался один из досмотровой группы, заглянув в салон. — Зелимхан передал…
— Я заложник — ты что, не видишь? — злобно буркнул Рашид. — Что делать… Передай Юхи — пусть готовятся. Передай Имрану, чтобы выкатывал свои игрушки — готовность пять минут. Передай маленькому Рашиду — пусть лезет наверх и прихватит свою оптику. Если не получится у Юхи, тогда будет работать Имран. Все! А теперь отходите, и скажи им, пусть опустят стволы, — Рашид кивнул в сторону ощетинившейся оружием толпы.
Троица отошла на почтительное расстояние. Один из них потыкал пальцем вниз — кодла у обочины дисциплинированно опустила стволы.
— Можно ехать — они не будут стрелять, — пообещал Рашид. Я включил передачу и нажал на акселератор, спустя несколько секунд блокпост скрылся за поворотом. Интересно, что задумал этот бесштанный мужлан? Отдал кучу распоряжений, из которых я не понял ровным счетом ничего.
— Юхи — готовится, Имран — выкатывает игрушки, маленький Рашид лезет наверх со своей оптикой, — задумчиво перечислил я. — Что все это значит, родной мой?
— Ты понымай по-чеченски? — удивился Рашид.
— Обязательно, — подтвердил я. — А еще я хорошо стреляю. Если ты думаешь, что успеешь увернуться от моей пули, — на здоровье. Как только я почувствую, что пахнет какой-нибудь пакостью, я мгновенно пристрелю тебя. Доступно?
— Все будит нищтяк, братуха! — с каким-то нездоровым весельем воскликнул мой пленник — в этот момент я начал сворачивать на проселок, ведущий к грунтовке, змеившейся над обрывистым берегом Терека. Мне показалось, что этот маневр странным образом вдохновил Рашида.
— Ты чего обрадовался? — недоверчиво буркнул я. — Пятнадцать минут — и мы в гостях у казаков. Не думаю, что они буду тебе страшно рады.
— Все бутит нищтяк, — повторил Рашид и вдруг, побелев лицом, заорал:
— Стаят! Там мина!
От неожиданности я резко даванул на тормоз — машина клюнула носом и встала как вкопанная. Автомат с моих колен слетел на пол. Рашид, воспользовавшись заминкой, здоровенной змеей ввинтился в окно и выпал наружу.
— Ну и дурак же ты, Рашид! — сердито крикнул я, подхватывая оружие и открывая дверь. — Я тебе за такие штуки — жопу на барабан!
Выскочив на дорогу, я несколько секунд полюбовался, как мой стреноженный штанами пленник перемещается гигантскими прыжками к кустам, смешно вихляя волосатой задницей. Вот бы видеокамеру сюда! Шагнул было вслед за ним, чтобы догнать и примерно наказать негодяя. И замер, уловив периферийным зрением подозрительное шевеление в «зеленке» справа по ходу движения. Сознание еще не успело четко сформулировать ситуацию, а руки и ноги уже делали свое дело — не заметив как, я оказался за баранкой, с полоборота завел двигатель и рванул машину с места.
Из кустов, страшно шипя, стартовали две «Мухи» — чудом не задев корму джипа, пролетели метров пятьдесят и оглушительно шарахнули, напоровшись на чахлые кусты слева от дороги. Я придавил педаль акселератора до самого пола, пригнулся к баранке и смиренно попросил железяку:
— Выноси, родимая!
Сзади одновременно заработали минимум полтора десятка стволов — не скажу, чтобы пули вжикали над головой, но ощущение не из приятных. Спасли высокие заросли акаций, тянувшиеся вдоль дороги, — через несколько десятков метров джип выпал из сектора обстрела засадной группы и аки птица понесся по грунтовке, петлявшей над самым обрывом. Через пять минут бешеной гонки я понял, что нас никто не преследует и долгожданное избавление совсем рядом — рукой подать. Сердце бешено колотилось о грудную клетку, заходясь в радостном предчувствии: еще немного, совсем чуть-чуть…
— И хер вы видели команду Сыча! — заорал я от избытка чувств. — Хер!
— Они клизму ставили, — совсем некстати забормотал сзади несколько очухавшийся Лось. — Клизму… Через жопу закачали по бутылке — водич-ч-чкой теплой разбавили. Мы не могли…
— Пошел ты! — радостно крикнул я. — Все вы пошли! Пьянь подзаборная! Я вас всех вытащил, дебилы! У-у-у-у, бляд!!! Я маладэць бляд!!!
Лось смолк — опять впал в алкогольную прострацию. Вот команда мне досталась — алкаши! Но ничего — зато командир не подкачал. Ай да я — как все лихо рассчитал. Сейчас мы едем по земле Рустема Гушмазукаева, у которого с Рашидом довольно серьезные трения. Даже если нас здесь кто-то остановит — ничего страшного. Да и не станем мы останавливаться — тут рядом, рукой подать, пологий съезд к Тереку. Один отчаянный рывок — и привет. Нам нужно только добраться до этого спуска, а там… Нет, проехать на машине через бурную реку не получится — джип придется бросать. Но перейти можно — там есть брод, я прекрасно изучил географические особенности данного региона. И, пожалуй, наиболее существенное добавление — с той стороны реки, на казачьей земле, наверняка сидит застава. У казаков считается признаком дурного тона оставлять без присмотра такие удобные места, где с враждебной стороны можно переправиться на их территорию. Могу отдать фрагмент своей задницы на отсечение, что в кустах у брода скучают десятка полтора оружных терцев. Так что — более никто за нами не сунется. Вот она, свобода! Вот он — желанный миг победы!
— Я тебя сделал, Зелимхан! — заорал я, приспустив окно со своей стороны и любуясь стремительным пенным потоком, бурлящим глубоко внизу, под обрывом. — Я вас всех сделал, индюки!
Тю-ю-ю-ю-ю… Ба-бах!!! — оглушительно рвануло метрах в пятидесяти справа по курсу. Я заложил крутой вираж, огибая здоровенную воронку, и чуть сбавил скорость. Вот так ни фуя себе! Вот так… Так вот, значит, что за игрушки у загадочного Имрана! Нет, вы совсем оборзели, ребята, — лупите из миномета по чужой земле. Давненько, давненько мне не приходилось слышать этого чудесного свиста — с достопамятных времен РЧВ.
Тю-ю-ю-ю-ю… Ба-бах!!! — на этот раз шарахнуло практически сразу за спиной — метрах в двадцати, машину слегка подбросило взрывной волной, но характерного стукотка сыпанувших по жести осколков я не услышал. Значит, фугасами долбят — нет у них осколочных. Однако миномет вслепую работать не может — где-то на горе у них сидит довольно опытный корректировщик и поправляет артиллеристов, ориентируясь по разрывам. Вот, значит, куда залез маленький Рашид — и ясно теперь, что у него за оптика. Однако хер вам по всей морде, дорогие! Вот он — спуск! Сейчас проскочу петлю над обрывом — и до свидания!
Прижавшись вплотную к обрыву, я мельком глянул вниз, в клокочущие воды Терека, и чуть прибавил скорость, выходя из виража.
Тю-ю-ю-ю-ю… — опять противно запела мина, только на этот раз разрыва я не услышал. Показалось, что кто-то изнутри изо всех сил надавил на барабанные перепонки: в голове вдруг страшно зазвенело, сознание мгновенно свернулось в коллапс, отказываясь воспринимать окружающую действительность. Машину швырнуло влево, ударило об острый каменистый край обрыва, перевалило за него — и ощущение тяжести мгновенно пропало. Невесомость…
Последнее, что успел зафиксировать мой агонизирующий мозг, было чувство безразмерного удивления. Так вот ты какая — смерть! Беззвучная и невесомая, как космос…
ЧАСТЬ II
ПОСРЕДНИК
Глава 1
Поздняя осень на высокогорье — самая мерзопакостная пора из всех имеющихся в наличии времен года. Двадцать четыре часа в сутки живописные альпийские лужайки, расположенные по склонам вокруг усадьбы Хашмукаевых, погружены в молочно-белый кисель тумана, практически ощутимый на ощупь и холодный, как абсолютный нуль. Хотя нет, я неверно выразился: сейчас они, эти самые лужайки, не выглядят живописными — из-за проклятого хронического тумана влажность воздуха настолько велика, что в обозримой видимости царят вечная слякоть, грязь и уныние.
Дожди здесь не идут. Неоткуда им идти: облака — вот они, как раз и есть тот самый молочно-белый кисель, намертво застывший на лужайках и мрачной ледяной субстанцией заползающий в мой насквозь пропитанный влагой организм. Бр-р-р-р… И как там в Лондоне всякие Шерлоки с сэрами Уилфредами не сгнили на корню от такой погоды? Я вот, чувствую, еще пара недель — и заплету ласты, ну не Ихтиандр я…
С огромными усилиями натянув шланг на кран, берусь за одну из ручек допотопного водяного насоса и начинаю качать. Вода лениво булькает в шланге и медленными толчками выплескивается в огромную ржавую бочку, установленную на козлах. Родник находится метрах в пятидесяти ниже по склону, от него в усадьбу ползет замысловатое сооружение из разнокалиберных труб, сработанное в незапамятные времена еще прадедом Султана Хашмукаева. Ягодицы мои тоскливо сжимаются от мрачного предчувствия. Если буду качать такими темпами, наверняка управлюсь аккурат к наступлению темноты. Надо поднажать, а то не успею убрать с пятачка за домом последствия дневной мясозаготовительной деятельности хозяев. А это чревато.
Сегодня был забойный день. Резали овнов, снимали шкуры, а овечьи трупы готовили к транспортировке в долину: тщательно потрошили и укладывали в тентованный «ГАЗ-66». Гонять скот живьем Хашмукаевы уже давненько завязали — нерентабельное это предприятие. Живой баран стоит дешевле, нежели взятые по отдельности мясо и шкура. Гораздо выгоднее постоять три дня на базаре, продавая баранину килограммами, чем сразу сдать оптом все стадо какому-нибудь закупщику.
Я в процедуре забоя участия не принимал, потому как являюсь инвалидом: моя правая рука сломана и пребывает в самодельном лубке. Да и не нравятся мне такие мероприятия — они у меня вызывают нездоровые ассоциации, связанные с основным родом жизнедеятельности в недалеком прошлом. Сейчас мне нужно по-быстрому закачать воду в бочку и аннулировать кровавый бардак, образовавшийся на заднем дворе после бойни. Если не успею до наступления темноты, Султан будет пороть нагайкой, а у меня еще с прошлою раза рубцы на жопе не зажили, чешутся и зудят. В это время года здесь каждая ранка заживает втрое дольше, чем обычно, — Лондон ичкерский, мать его ети!
Предвкушение неминуемой порки подстегивает сознание и обостряет ощущения: солнца из-за тумана не видно, но я чувствую, что вот-вот начнут сгущаться сумерки. Проклятая бочка заполнена всего па треть, и в обозримом будущем прогресс не предвидится — чудес здесь не бывает. Эх, мне бы руку! Двумя руками качать легче — уцепился за оба рычага и наяривай себе в разные стороны. В принципе я бы мог задействовать свою зажатую в лубок правую — чувствую, что кость предплечья более-менее срослась, еще недельку, и можно снимать шипы. Но за мной пристально наблюдает часовой: хозяйская дочь Лейла, вооруженная карабином. Вот она, сидит на лавке, привалившись спиной к ограде, и скучающе лупит на меня свои огромные черные глазища. Эй, где мои семнадцать лет! Вот достанется кому-то красавица: умница, хозяйка, каких поискать, и… и с двадцати шагов попадает навскидку из карабина по подброшенной в воздух бутылке. Они тут все стреляют на звук с завязанными глазами, это, если хотите, национальная особенность. Потому что те, кто данной особенностью не обладает в полной мере, здесь долго не живут. Климат, что ли, такой…
Лейле нет еще и одиннадцати, и рассчитывать на женскую симпатию к моей скромной персоне нет смысла, к тому же я неверный — существо для мусульманки низшего разряда — и, ко всему прочему, существо кудлатое, бородато-нечесаное, перемазанное в грязи и смердящее потом. Мразь, одним словом. А потому своенравная девчонка, заметив, что я манипулирую обеими руками, немедленно настучит об этом отцу. Тогда опять будут ломать — а эта процедура у меня отчего-то не вызывает буйного восторга. Ну не мазохист я, увы! С другой стороны, жопа тоже не железная — она отказывается воспринимать нагайку как фатальную неизбежность бытия. Но порка — это все же боль иного порядка. А вообще, можно попробовать решить проблему несколько иначе — все зависит от настроения моей маленькой надзирательницы.
— Лилька! Покачала бы, а? — вкрадчиво прошу я, скорчив предсмертную гримасу, способную разжалобить, наверно, и бойца расстрельной команды на центральной площади Грозного. — Не успеваю я! Султан опять пороть будет. Потом задница будет болеть неделю — а когда она у меня болит, башка ни черта не соображает… Слыхала поговорку: голова болит — жопе легче?
Лейла некоторое время размышляет. Дополнительные разъяснения произнесенной мною идиомы не требуются: мой часовой прекрасно понимает, что, если «башка ни черта не соображает», ни о каких упражнениях не может быть и речи. Ей страшно не хочется делать мою работу, но она некоторым образом зависит от меня: я учу это чудо природы английскому. Девчонка не по годам смышленая, все схватывает на лету и испытывает не по-детски острое желание выбиться в люди. Тлетворное влияние телевидения проникло и в этот забытый Аллахом уголок Ичкерии — Лейла желает стать переводчицей и жить в большом городе, где много людей, машин, красивых вещей и вообще — много всего того, чего нет на пастбище.
Отец не препятствует нашим упражнениям, он даже не высказывает удивления по поводу того, что такое ничтожество, как я, знает английский. У него единственное требование: между нами должна соблюдаться дистанция не менее, чем в пять метров. Дистанция соблюдается…
— Атэц увидит — ругат будит, — хитро щурится Лейла. — Тогда точна жопа надират будит.
— Не увидит. Они сегодня вообще не выйдут — там работы невпроворот, — убедительно обещаю я. Султан с сыном производят в здоровенном сарае первичную обработку бараньих шкур: сортируют, солят и аккуратно укладывают в кипы. Они будут заняты этим до наступления темноты — работы действительно много.
— Ладно, — сокрушенно вздохнув, соглашается Лейла. — Иды, убирай. Каждый тры минут — я тэбэ чтоб видел. Если атэц прищол — ты толка что ущол. Поньял?
— Понял! — Схватив лопату, я, бряцая цепями, стремительно семеню за дом, пока Лейла не передумала. На заднем дворе — апофеоз мясозаготовительной драмы, работы непочатый край. А пока я буду ползать здесь среди бараньих внутренностей, отгоняя обожравшихся, а потому временно добродушных кавказских овчарок, давайте познакомимся.
Разрешите представиться… Нет-нет, не надо думать, что у меня от тяжелых испытаний окончательно прохудился чердак! Я в курсе, что вы в курсе, что я — Антон Иванов по прозвищу Сыч (он же Олег Шац, он же Фома — по последней акции), бывший офицер спецназа ВВ МВД РФ, бывший командир летучего отряда санитаров ЗОНЫ…
Разрешите представиться в несколько иной ипостаси: я раб. Это не амплуа актера драмтеатра и не роль в кино. Я самый настоящий раб, без всяких условностей и недомолвок. И уже практически свыкся со своим странным положением. Странным потому, что эта фантасмагория происходит вовсе не в затерянной среди джунглей африканской стране с банановым уклоном и не в ту далекую эпоху, когда, следуя хрестоматийным примерам, рабство еще закономерно не преобразовалось в более передовой строй.
Я раб в Российской Федерации — прогрессивном правовом государстве, которое стремительно мчится к всеобщему процветанию и собирается на днях вломиться в двадцать первый век.
Я сплю в крохотном сарайчике без окон, который на ночь запирается на огромный амбарный замок, двадцать четыре часа в сутки таскаю на ногах тяжеленные кандалы, что не позволяют широко шагнуть, — перемещаться можно лишь мелкими шажками враскоряку, — и ношу правую руку в лубке на перевязи: в последний раз славный дядька Султан сломал мне предплечье чуть более двух недель назад. Это дополнительные меры предосторожности: в кандалах и без правой руки я не так опасен и не могу удрать. Если хозяину кажется, что я работаю не в полную силу, меня секут витой из бычьей кожи нагайкой, а в случае серьезной провинности могут и пристрелить, как взбесившуюся собаку.
Мои хозяева имеют двойное гражданство и дореформенные серпасто-молоткастые паспорта. Они являются одновременно полноправными гражданами Ичкерии и России, в которых, насколько я знаю, рабовладельческий строй пока официального статуса не имеет.
Ну-ка, откройте нашу распрекрасную Конституцию и найдите там что-нибудь о рабстве. Честно говоря, я за последний год несколько отстал от политических нововведений и не в курсе, что там есть по этому поводу. Может, пока я там себе отстреливал караваны в ЗОНЕ, в нашем Основном Законе появился свежий пунктик?! Типа: «…Гражданам РФ, которые одновременно являются ичкерскими подданными, разрешается за особые заслуги перед обществом брать в рабство других граждан РФ, которые чеченцами не являются…» — а в скобочках пометка: деяние сие предусмотрено по отношению к неичкерцам лишь в исключительных случаях: в наказание за скверные манеры и преступное наличие лишней кожи на детородном органе. Так что, есть там нечто подобное, или как?! Меня в настоящий момент данный вопрос ужас как интересует — надо будет посмотреть брошюрки, когда выберусь отсюда. Если выберусь…
В принципе хозяева мои — неплохие ребята. Они не виноваты, что в этой части Федерации рабство неофициально возведено в ранг системы. Хашмукаевы из поколения в поколение занимаются животноводством и постоянно живут на отшибе от основной массы сограждан — на высокогорном пастбище. В семье всего двое мужиков, поэтому лишняя пара… нет, не так — лишняя рука, им очень кстати. Дело тут не в них, а во мне…
Народная мудрость утверждает, что беда не приходит одна. А еще говорят, что жизнь зачастую полосата, что ваша зебра (один раз Лейла увидела зебру по телевизору и спросила меня, зачем тамошние хулиганы покрасили ишака — я так и не сумел толком объяснить). А полосы бывают черными и белыми — как положено. Вот ваш покорный слуга как раз и угодил в одну из черных полос: неприятности следуют одна за другой, без видимого просвета. Сначала меня угораздило согласиться на в высшей степени авантюрное предложение зубастого ичкерского волка Зелимхана Ахсалтакова. Затем идеологический диверсант Братский (ЦН, по всей видимости) сдал меня с командой с потрохами все тому же дяде Зелу — не сумели мы раскусить хитрую подсадку. После этого, буквально за считанные секунды до чудесного избавления, ловкие минометчики Рашида накрыли нашу тачку, которая звезданулась с пятнадцатиметрового обрыва в Терек. И — вот ведь досада! — даже умереть как следует не посчастливилось! Отдыхал бы сейчас в аду — и никаких тебе проблем. Так нет же, не пожелал мой железный организм прилежно утонуть в мутных водах пограничной реки!
Каким образом меня вышвырнуло из машины, я не помню, поскольку сознание утратил еще в самом начале падения «Мицубиси» с обрыва. Судя по показаниям очевидцев — то бишь самих же Хашмукаевых, — они отловили мое бездыханное тело километрах в пяти ниже по течению от того местечка, где нас накрыла последняя мина. Отловили и притащили к себе на пастбище, где принялись активно выхаживать, как горячо любимого родственника. А когда я некоторым образом пошел на поправку, мне объявили, что отныне я — раб. И как только встану на ноги, начну прилежно вкалывать с утра до вечера — во благо процветания хозяйства Хашмукаевых. Таким образом, мне не повезло в последний раз — круг злоключений замкнулся.
Надо признаться, что теперешним своим бедственным положением я в некоторой степени обязан своим скверным манерам. Кандалы на меня надели не сразу, да и руку ломать вот так вот с ходу никто не посчитал нужным. Лежал я себе, лежал — заживал помаленьку, а как только почувствовал, что в состоянии передвигаться, решил тихо покинуть своих благодетелей. Уж больно мне не понравилась формулировка моего нынешнего статуса и особенно необходимость вкалывать с утра до вечера. За годы службы в войсках я обзавелся страшным и неизлечимым недугом, который, правда, не числится ни в одном медицинском справочнике, но прекрасно знаком каждому офицеру и обзывается примерно следующим образом: «Стойкое отвращение к физическому труду». Так что можете себе представить, в какое уныние меня ввергла перспектива, расписанная главой рода Хашмукаевых.
Когда мне показалось, что мой организм восстановился, я, улучив удобный момент, звезданул по кумполу главу семьи (сын в тот день ездил в долину по делам) и удрал. Шанс выбраться из республики был вполне реальный: продукты я накопил заранее и прихватил с собой, географию этой славной рабовладельческой державы знаю получше многих ее коренных жителей, а в горах могу жить неопределенно долго — я человек ЗОНЫ. Однако, как оказалось, я здорово переоценил свои силы. Попутешествовав три часа, наглотался свежего воздуха, устал от непривычной нагрузки и уснул под первым попавшимся кустом, как насосавшийся молока беби. И вскоре был схвачен поднятыми по тревоге людьми Рустема — старшего зятя Хашмукаевых, у которого в предгорье имеется целый отряд головорезов. Вот так. Если вы расскажете об этом курьезном фактике кому-нибудь из моих прежних сослуживцев, вам без «базара» накатят в репу — за попытку профанации боевого братства. Никто не поверит, что бывшего офицера спецназа повязали в горах только из-за того, что он тривиально уснул и не услышал подкрадывающегося врага. Так не бывает…
Так вот, вернули меня обратно и стали соображать, что же со мной делать. Сообразили. Сначала заклепали в кандалы, затем положили правую руку на два полена и аккуратненько жахнули ломиком по предплечью. И тут же заботливо наложили шины. А правая рука, между прочим, у меня до того момента была целехонька: при падении в Терек я сломал себе в двух местах челюсть, левую голень, четыре ребра и зверски ободрал череп — места живого не было.
— Нага нудьжн — хадыт, работат. Цэп надэл — никуда, на фуй, нэ убигал, бляд. Левий рука — работат — хватит. А бэз правий — сабсэм спакойный — инвалит… — так объяснил свои действия глава семьи, Султан Хашмукаев.
Я тогда думал, что это возмездие за нанесение удара по вельможной башке хозяина и вообще временная мера. Но спустя три недели эти ребята сняли лубок, ощупали сросшуюся кость и, спеленав меня наподобие психбольного, вновь аккуратно ее поломали. И тут же заботливо наложили шины. Признаюсь, я тогда тихо плакал у себя в сарае — от сознания своего бессилия и безысходности. Скоро три недели с момента вторичного перелома истекут — наверно, опять будут ломать. Чувствую, что кость срослась, и страшно надеюсь, что эти славные ребята как-нибудь между делом забудут произвести эту варварскую процедуру. Тогда можно попытаться удрать еще разок — теперь я значительно крепче и не усну под первым попавшимся кустом. А если не забудут… Черт его знает, что тогда будет. Без правой руки, да еще в тяжеленных кандалах, человек совершенно беспомощен — будь он хоть трижды Стив Сигал в квадрате или внучатый племянник Терминатора. Вы в таком состоянии даже от цепей не сможете освободиться: неудобно одной рукой держать зубило и этой же рукой бить молотком, расшпиливая заклепки. Да и проблематично раздобыть это самое зубило в хозяйстве Султана: этот скряга все инструменты прячет в кладовой, на дверях которой постоянно висит огромный замок — типа того, что в ночное время охраняет меня в моей маленькой светелке…
Сумерки постепенно сгущаются. Я собрал все потроха и стаскал их в жестяной контейнер — завтра сын хозяина Беслан вывезет отходы к пропасти и выбросит вместе с контейнером. Теперь мне нужно отмыть дочиста мощенный булыжниками пол заднего двора — это самая трудоемкая часть процесса уборки. Я стараюсь двигаться попроворнее и подключаю правую руку — благо Лейла не видит из-за дома, но все равно чувствую, что не успеваю. Ягодицы тоскливо вздрагивают в предвкушении наказания — мне кажется, что они живут отдельной жизнью и настойчиво посылают в мозг отчаянные сигналы, адресованные остальному организму: «Работай живее, сволочь! Ты что, опять хочешь нас подставить?!»
Из большого сарая, где трудятся Султан с сыном, доносится шум перебранки, непредусмотренной основными канонами шариата. У нас, славян, такое вполне возможно: сыны с отцами не только ругаются, но порой и дерутся, аки заправские гладиаторы — пока один другого не заколбасит к чертовой матери. А у горцев такого не бывает: слово главы семьи — закон для всех остальных. Неповиновение карается жесточайшим образом. Отец может убить сына за ослушание — ни один шариатский суд не осудит его за такое варварское, на наш взгляд, деяние. Поэтому стать невольным свидетелем обоюдного конфликта между отцом и сыном — неслыханная удача, раритет, я бы сказал.
Читать бесплатно другие книги:
