Черневог Черри Кэролайн

Гораздо большая опасность состояла в непосредственном соприкосновении с чем-то подобным. Он постарался освободиться от этих мыслей и заняться лошадью.

Она была достаточно далеко от лодки, стоя по колено в воде. Он успокоил ее, уговаривая, что рядом с ним ей будет безопасней. Он хотел, чтобы она наконец вернулась назад, поскольку все страшное было уже позади, и хотел, чтобы Малыш помог ему убедить ее в этом. Но вместо этого Малыш совершенно неожиданно появился на палубе. На этот раз он был ужасно огромный и страшно разгневанный.

— Иди, поищи Хозяюшку, — пробормотал ему Саша. — Сейчас все спокойно: водяной наконец-то убрался отсюда.

Однако Малыш никуда не отправился по первому зову. Он проследовал прямо к тому месту, где был выломан поручень, хотя Саша и хотел остановить его.

— Иди, поищи ее, — повторил он в очередной раз, подкрепив свои слова достаточно сильным желанием, и только после этого Малыш отправился за лошадью, даже не взглянув в сторону борта.

Саша поднялся, все еще прижимая к себе горшок с солью. Он был очень слаб, его колени подгибались, и, все еще продолжая думать про оборотней и их трюки, он прислонился к стене кладовки. Ветер поднимал с палубы рассыпанную соль и швырял ее на склоненные ивы.

Ему хотелось знать, в здравом ли уме находился Петр, но сейчас его собственное сердце не давало ему собраться с силами, оно всякий раз мешало ему, каким бы извилистым путем он не подступал к размышлениям о случившемся. Он отбросил эти мысли и вновь стал думать о том, что та бесконечная темная пустота, которую он получал в ответ всякий раз, как только хотел услышать Петра, не была похожа на то, что бывало в случае чьей-либо смерти. Ему приходилось ощущать подобную пустоту много раз в своей жизни, когда он хотел подслушать спящих. Иногда таким образом можно подслушать чужие сны, а иногда может быть вот такая пустота, но в любом случае, призраки умерших откликаются совсем иначе…

Он вновь вздрогнул, почувствовав собственным затылком, как сзади неожиданно пахнуло холодом. Он бросил взгляд через крышу кладовки в сторону кормы, со страхом ожидая увидеть там голову Гвиура, поднимающуюся из воды.

Но ничего особенного, кроме этого холода, он не обнаружил. Было похоже на то, будто ветер пробегал по его плечам, легкими порывами задевая лицо. Он дул и дул, образуя вокруг него слабый вихрь, обдавая его холодом.

«Петр?» — подумал было он, чувствуя, как холодеет сердце. «Нет, на самом деле это не может быть он».

В следующее мгновенье он почувствовал, будто леденящая точка движется внутри него. «Нет, слава Богу, это не Петр». Он вновь почувствовал слабость в коленях и одышку, так что ему стало трудно удерживать даже горшок с солью. И он спросил у этой холодной пустоты:

— Кто ты?

Затем некоторое время ждал хоть какого-нибудь отклика из ночной тьмы. Никто не откликался. Так он и стоял, вглядываясь в темноту, не вполне уверенный, что на самом деле хочет услышать хоть что-нибудь, чувствуя лишь давящее беспокойство.

— Учитель Ууламетс? — спросил он это странное нечто. — Ведь это вы, я угадал? Мисай велел отыскать вас.

Он почувствовал, как его тряхнуло в очередной раз, и почувствовал себя гораздо хуже, чем при встрече с обычным призраком. Теперь он был почти уверен в том, что именно это было, если так реагировало на собственное имя. Он чувствовал направленное в его сторону раздражение, и не мог отделаться от ощущений, что на самом деле испытывал радость от того, что этот призрак был мертв, в то время как Петр был жив.

— Мне очень жаль, — сказал он в темноту, как можно осторожнее подбирая слова. Ведь было гораздо легче следить за произносимыми словами, когда они совпадали с твоими мыслями. — Это не значит, что я радуюсь твоей смерти. Пойми меня, я никогда не радовался этому, не радуюсь и сейчас.

Но трудно было соврать призраку, и теперь Саша перепугался от того, что так неожиданно нашел его. Этот призрак знал, за что ухватиться и о чем спросить. Этот призрак, некогда одолживший ему все частицы своего прошлого, мог потребовать сейчас все это назад, и от этого требования нельзя было отмахнуться, в то время как и он, и Петр отчаянно нуждались в них, и к тому же этот призрак вообще не любил Петра.

Раздался звук, будто лодка негромко застонала. Это вода плеснулась о борт. Саше очень хотелось, чтобы призрак показался ему и простил ему эти рассуждения о почтении к живым и мертвым. Хотя Ууламетс никогда особенно и не поощрял правду. Он чаще поступал как раз наоборот.

Саша в это время помнил лишь об одном: он собирался вынести все корзины из кладовки на палубу. Все, и прямо сейчас. Он не думал, что это достаточно умное решение, но тем не менее, он распахнул дверь в кладовку и принялся за работу.

Когда же наконец он вытащил третью… то обнаружил в ней книгу Ивешки.

Теперь ему понадобился свет. Он перерыл всю кладовку в поисках светильника, который они всегда держали там, и после многих бесплодных попыток, сопровождаемых отчаянными желаниями, все-таки отыскал его и зажег. Все это время волны леденящего холода, кружащиеся словно в водовороте, периодически окатывали его и изнутри и снаружи. Расположив трепещущий на ветру огонек прямо на полу кладовки, он уселся, разложив раскрытую книгу на коленях и поворачивая ее к огню, пока не нашел последние исписанные страницы и прочитал первую попавшуюся на глаза строчку:

«Я даже и не знаю, что пожелать в отношении ребенка. Папа сказал бы, что уничтожить можно все, кроме прошлого…"

Драга бросила в огонь сухие травы, и вверх взметнулись искры, звездным облаком исчезая в дымоходе. Глядя в огонь, Драга сказала:

— Многие вещи, могут переходить через границу собственного пространства, но не все они при этом изменяются. Дерево, вода и железо, попадая в тот же самый огонь, ведут себя по-разному. Огонь пугает тебя?

— Нет, — сказала Ивешка.

— Ты можешь прикоснуться к нему рукой?

— Когда-то могла.

Драга сунула руку в огонь и выхватила горящий уголь. Ивешка подумала, что это тоже самое, что и прикосновение к огню. При этом только нужно пожелать, чтобы тепло так же быстро уходило, как оно и пришло.

Затем Драга так плотно сжала ладонь, что теплу было некуда деваться. «Интересно, куда же оно уходит?» — заинтересовалась Ивешка. «Может быть, она пожелала при этом, чтобы оно уходило обратно в огонь?"

— Я не желала ничего подобного, — сказала Драга и разжала ладонь. Там была лишь черная зола и окалина, которая все еще тлела. — Вот очень простая разница между твоим колдовством и моим. Твое желание в этом примере было бы очень простым, но чрезмерно возбудимым, и если бы кто-то вдруг случайно произнес твое имя, то ты наверняка обожгла бы руку. Разве не могло так быть? Это происходит от того, что ты теряешь силу заклинаний при первой же боли и уже не можешь восстановить ее. Но настоящее волшебство не утруждает себя тем, чтобы вычислять всю последовательность действий по удержанию огня. Оно отвергает естественный ход вещей.

Уголь вновь начал светиться и вдруг вспыхнул огнем прямо в руке у Драги.

— Вот, — сказала она, — это и есть волшебство.

— Солома делает это с таким же успехом, — сказала Ивешка, совершенно неожиданно проявляя тот упрямый прагматизм, который был так свойственен Петру. Ведь как раз сейчас ее мать подталкивала Ивешку к тому, чтобы она отказалась от собственного понимания волшебства, и солома для нее сейчас была лучше не только потому, что она не оставляла места для соблазнов направлять свои желанья совершенно беззаботно.

— Как раз в этом случае точность желания не играет никакой роли. Вот это и есть то самое волшебство, радость моя, когда тебе не нужно заботиться о всей последовательности действий. Если же ты и сделаешь ошибку, то всегда сможешь исправить ее.

— Не нужно подслушивать мои мысли, мама!

— Разве ты не хочешь, чтобы я знала кое-что о тебе?

— Я не твое эхо, мама, и меня вполне устраивает мой собственный внутренний мир, который я не хотела бы раскрывать перед кем бы то ни было. Благодарю покорно. И кроме того: что произойдет, если ты сделаешь ошибку? Что произойдет, если ты не поймешь, что собственно ты пожелала?

— А эта сторона остается прежней. Последствия, действительно, есть. Но только лишь некоторая их часть происходит здесь, в естественном мире.

— А может ли волшебство обнаружить их заранее? И насколько достоверно?

— Некоторые — да.

— Тогда это очень глупо, мама, делать подобные вещи.

— Тише. Ты готова поднять бурю. Разве ты можешь знать о падении каждого листа. Есть только закон, по которому листья должны падать. А знать, какой именно лист упадет в какую минуту, совершенно бессмысленно.

— Но мой муж — это не лист, мама!

— Разумеется. И ребенок тоже.

— Я не знаю, хочу ли я ребенка! Я не знаю, хочу ли я его вообще!

— Тот, которого ты действительно не хочешь, дорогая, это тот который мог бы быть у вас с Кави. Или тот, которого вы могли бы завести с Сашей. Этот же будет вполне послушным. Хотя, если принять во внимание твоих врагов, его не следует воспитывать таким же образом, как твой отец воспитывал тебя. — Драга стряхнула с руки все, что осталось от угля. — Разве имеет хоть малейшее значение для волшебного мира вот этот сгоревший кусочек дерева? Нет. Его значение будет важным только в том случае, если ты сможешь это значение оценить как чрезвычайно важное следствие в каждом из этих миров, хотя на первый взгляд причины, по которой этот кусок дерева может иметь значение, просто нет. Но она может появиться.

— Но ведь значение заключено не в самом дереве, — упрямо продолжала Ивешка, — уж во всяком случае дым не может быть ответом на этот вопрос.

— Так говорила Маленка, ты знаешь об этом? Она частенько говорила об этом.

А Ивешка слышала эти слова от отца. Она думала, что большая часть из того, что говорил ее отец, принадлежала только лишь ему.

Драга сказала:

— Значение любого куска дерева, радость моя, всегда определяет сам волшебник. Это самое главное. Ты можешь сама установить значение для любой вещи… если захочешь воспользоваться для этого колдовством. Ты можешь управлять значениями вещей или сделать их постоянными.

Неожиданно огонь погас. В доме стало темно. И также неожиданно он вспыхнул вновь, как будто бы ничего не случилось.

— Это вовсе не трюк и не обман, — сказала Драга. — Это произошло на самом деле. Ты веришь мне?

— Но если ты могла сделать это, то так же легко ты можешь заставить меня поверить тебе, разве не так? В этом нет никакой разницы. Я могу допустить, что это сделала ты. Но зачем ты это сделала?

— Иногда я слышу в тебе твоего отца. Я сделала это потому, что так хотела. Наконец потому, что я могу это сделать.

— Ну, хорошо. Только зачем же тратить столько усилий на огонь? Пожелай быть царицей в Киеве. Пожелай дюжину молодых красавцев, ожидающих твоих приказаний, пожелай, наконец, золотых колец на каждом пальце.

— Я вполне могла бы сделать и это.

— Я же предпочитаю собственного мужа.

— Спасибо, однажды я уже была замужем. — Драга похлопала руками, чтобы стряхнуть остатки золы, и вытерла полотенцем остатки копоти. — Но в остальном ты права. Ничего просто так не дается. Этот пример с огнем был очень эффектным, хотя иметь дело с соломой на самом деле гораздо лучше, потому что для этого достаточно самых слабых желаний, и, может быть, приятно иметь десяток красивых слуг, но… я всегда имею возможность получить любую помощь, как только захочу…

— Чью помощь?

— От него или от нее, в зависимости от желания.

— Ты имеешь в виду оборотня? — испуганно спросила Ивешка.

— Радость моя, занимаясь волшебством, ты никогда не согласишься иметь подле себя дворовика или лешего. Они не терпят, когда желания могут быть обращены в их сторону. Оборотни же самые безобидные существа, с которыми можно иметь дело, если проявлять определенную осторожность. Но при этом ты не должна забывать, что есть далеко не безобидные существа. Поэтому пользоваться колдовством следует очень осторожно, радость моя. В очень серьезную беду может попасть именно тот колдун, который, пользуясь колдовством, не интересуется, откуда и от кого именно он заимствует силы. Я это говорю к тому, что большая часть твоих глупых, скорее детских заклинаний на самом деле извлекает силы за пределами мира естества.

Уж кто-кто, а русалка прежде всех должна понимать это. Поэтому Ивешка прикусила губу, сжала руки и постаралась не вспоминать те прежние ощущения, когда поток жизни проникает внутрь, вытесняя смерть…

— Так поступает ребенок-колдун, и всегда находятся существа, готовые помочь ему и даже управлять им, подчиняя его себе.

— Но я знаю такого, которым никто не управляет! Он не обращается ни за чьей помощью. И он не волшебник.

— В этом смысле Саша очень необычен. Хотя и сжег своих родителей. Ты знаешь об этом?

— Да, он рассказывал мне.

— Вот видишь, он допустил ошибку, и она вообще отпугнула его от волшебства. Во всяком случае до тех пор, пока он не попал в руки к твоему отцу. Он почти безвреден. Его желания никогда не приносят вреда, а ведь эти его качества применительно к волшебству подобны силе ребенка: очень наивной и бесконечно опасной.

— Откуда ты знаешь столько всего о нем?

— У меня есть свои источники. Я знаю даже больше: я знаю, какие силы хотят подчинить его. Они все еще действуют. Разумеется, он поступит очень глупо, если вступит с ними в сделку. Хотя очень трудно ожидать от ребенка, родившегося в обычных условиях, разумных поступков. Обычно этого не происходит, и эти дети совершают самые ужасные вещи, причем многие из них оказываются внутри волшебного мира, где превращаются Бог знает во что. И если на такого ребенка кто-то нападет… — Тут Драга взяла ее руки в свои и сжала их едва ли не до хруста в костях, и Ивешка открыла было рот, чтобы закричать, защищаясь от боли, но мать продолжала, не обращая на нее внимания: -… так же, как напали на тебя, дорогая. Кави хотел, чтобы ты умерла, а ты не хотела умирать. Ты боролась за жизнь так яростно, как только может это делать колдун, и ты победила его своей жаждой жизни, столь сильной… столь сильной… что ты хваталась за все, что попадалось тебе на глаза, как делает утопающий…

— Так ведь я и на самом деле утонула, мама! — Боль уже не беспокоила ее. Теперь ее пугали лишь воспоминания о прошлом…

— Ты можешь утонуть в волшебстве, но можешь собрать силы и выплыть, дорогая, но при этом не сможешь ничего получить из естественного мира. Но тем не менее, это возможно, и только в одном случае, если пользоваться советами твоего отца. Его наука в конце концов и превратила тебя в убийцу. Ты не желала делать ничего разумного, нет, ты лишь следовала за своим отцом и кончила тем, что превратившись в одно из созданий Кави. Ты делала только то, что хотел он. Ведь его желанья действовали даже когда он спал, и он будет продолжать использовать тебя даже против всего того, что ты хочешь сохранить для себя, если ты не прислушаешься к советам других.

Слушать чьи-то советы было для нее не менее страшно. Ведь кругом было так много лжи.

— А сейчас Кави держит в своих руках твоего мужа, — сказала Драга и еще сильнее стиснула ее руку, когда Ивешку охватила паника. — Только не пытайся ничего желать! Послушай! Саша сбежал от него и стал полностью недосягаем. Он ничем не может помочь твоему мужу, он сам находится в опасности, но очень мала вероятность, что он выпутается из нее, если только не обратится к волшебству: представь себе, как он сейчас одинок, да еще отягощен уроками твоего отца, которые только лишь дополнительно парализуют его. Я могу добраться до него. И у тебя тоже есть такая возможность, но для этого ты должна послушать меня, дочка, ты должна поверить хоть раз в жизни, что кто-то говорит тебе правду.

Что-то произошло, о чем Петр догадался лишь потому, что они вновь ехали верхом, в полной темноте. Он припомнил только, как открыл глаза и увидел себя лежащим у костра, а Черневог дергал его за руку и приговаривал:

— Вставай, вставай и собирайся. Быстрее, черт бы тебя побрал!

Он все еще чувствовал себя слабым и опустошенным после этого пробуждения и уж конечно он не мог понять причину страха на лице Черневога, как не мог знать который сейчас час. Буквально перед этим пробуждением ему показалось, что Саша в глубоком отчаянии произнес его имя, но сон так и не дал ему разобраться, что это было на самом деле. И он очень сомневался, что Черневог скажет ему хоть что-нибудь кроме очередной лжи.

Но тем не менее, тот сказал, когда они уже ехали на лошади:

— Либо твой друг отыскал нечто, либо это нечто наконец-то отыскало его.

Петр очень хотел знать это поподробней, черт возьми, но он ничем не мог помочь своему любопытству. А Черневог тем временем продолжал, придерживаясь за него:

— Сейчас оно от нас вверх по течению. Он возвращался назад к дому и дважды поворачивал на восток и на север, петляя вместе с извилинами реки. Он ищет Ивешку, я уверен в этом. Какие надежды он возлагает на эти поиски, я не могу понять, так же как и то, насколько он сам осознает свои собственные поступки.

Да, это был вопрос. Подобно призраку, пугающему людей в темноте, он проник в него, сея сомнения. Петр до боли прикусил губу и попытался убедить себя в том, что он не чувствовал никаких желаний со стороны Саши, что вообще ничего страшного не произошло, а то, что Черневог был испуган, должно быть просто самой замечательной новостью в мире, и если Черневог хотел заставить его угадывать поступки и намерения другого колдуна, то это означало лишь одно: Черневог находился в безнадежном положении.

— Ведь ты чувствуешь это, — сказал он. — Ты знаешь, что он попал в беду.

— Я ничего не знаю об этом, — возражал Петр, — но если ты попал в нее, то я буду только рад, Змей.

Затем Черневог заговорил про оборотней, и мысли Петра переметнулись к тому созданью, так похожему на Ууламетса, которое пыталось завести его в лесную чащу…

— И куда же это оно тебя вело?

—… на восток. К реке.

— Так, так. А ведь это был мой старый слуга, — заметил Черневог. — Но он очень ненадежен, просто чертовски ненадежен.

Петр припомнил, как Саша говорил о том, что это водяной подкупал Черневога, а не наоборот.

— Подкупал? Он подкупал меня? — вдруг спросил Черневог и чуть не съехал с лошади, словно на самом деле пораженный этой мыслью. — Подкупал меня? Да нет же, Господи, нет!

А Петр подумал про себя: «А ты сам, Змей, разве не пробовал этого?"

Некоторое время Черневог молчал и лишь положил руки на плечи Петра, слишком по-приятельски, если учесть, как тот к этому относился. И еще какое-то время присутствие Черневога было едва заметным, но вполне достаточным, чтобы человек мог ощутить его собственной кожей. Наконец он сказал:

— Успокойся.

— Черта с два тут будешь спокойным. — Петр сделал яростное движение плечами, и вспомнил по каким-то непонятным причинам Воджвод, вспомнил Ивешку, вспомнил реку, и Сашу, и Малыша, вспомнил сад, и вспомнил все так быстро, что этого не могло произойти без чьего-то вмешательства. Его тревога все возрастала, подкрепляя его представления о том, что раз его мысли движутся подобным образом, то это могла быть только сашина забота о его безопасности, которая, возможно, и помогла удержать его от готовности сотрудничать с Черневогом.

Он тут же подумал, что это был еще один очередной обман, но так и не смог полностью убедить себя в этом. А если это все-таки было правдой…

Но тут вновь заговорил Черневог:

— Если Саша думает, что водяной может подкупить меня, то он ошибается по поводу того, с чем вообще имеет дело. Он очень сильно ошибается, и эта ошибка очень опасна. То же самое могло произойти и с Ивешкой. Никогда не следует иметь дело с такими созданьями, как Гвиур. Не следует, запомни это.

Петр ничего не понял, пожалуй только кроме того, что никто, находясь в здравом уме, не стал бы ни при каких условиях верить водяному. «И, разумеется», — подумал он. «Саша был далеко не дурак».

— Конечно, Саша не последний дурак. Но Гвиур очень большой лжец. Он попытается, прежде всего, запугать тебя. А если ты при этом собираешься заняться волшебством, Петр Ильич, то ты не должен подпускать к себе никого, похожего на него. — Он опустил одну руку на спину Петра и сказал очень тихо, стараясь завладеть его вниманием: — Забудь об этом моем подкупе. Он вообще не имеет никакого значения. Я же хочу, чтобы Саша мог услышать тебя прямо сейчас, и ты можешь сказать ему все, что захочешь. Я не обманываю, Петр Ильич.

Петр воспринял это как очередную ловушку, без которой никак не могло обойтись.

Но тут же ему начало казаться, что Саша хочет получить подтверждений от него. И он немедленно захотел сообщить ему, чтобы он не только не верил водяному, но и не вступал ни в какие другие сделки…

«Нет!» — решил Петр, все еще сомневаясь в том, что кто-то может слушать его… Хотя он и знал, что Саша беспокоился о нем, а Черневог беспокоился о том, что не может найти Сашу, который был очень нужен ему. Черневог должен был найти его прежде, чем Саша успеет вступить с кем-то в сделку. Петр опасался, что Ивешка может попасть в такую же опасную ситуацию, которая вынудит ее совершить что-то такое…

Он не мог думать об этом. Он даже не мог представить себе, как это может произойти, рассчитывая, что Ивешка все-таки не сделает этого…

Затем, все так же без всяких ощутимых причин, что само по себе очень испугало его, он подумал о том, что Ивешка на самом деле ждала ребенка, и о том что этот ребенок был его, и что при подобных обстоятельствах нельзя быть ни в чем уверенным, и нельзя ни на что полагаться. Когда это могло произойти? Почему она не сказала ему? Он был очень задет этим обстоятельством, и опасался, что она сбежала от него, но тут же решил, что она не поступила бы так, поскольку была очень привязана к нему…

Она так же хотела удержать его рядом с собой, как Драга хотела удержать Черневога, и уж никак не для его собственного блага.

Опять-таки, это было неверно. Абсолютно не так. И неожиданно Петр понял, что Саша хотел привлечь его внимание, чтобы оторвать от Черневога, сидящего прямо сзади него. Иначе говоря, в какой-то момент можно было представить, как будто Саша и Черневог стояли лицом друг к другу, и Саша произносил слова так тихо, что Петр едва мог разобрать их. «Петр, слушай только меня, не слушай его, запомни: очень опасно слушать его».

А в самой глубине своего сердца он хранил смертельный страх за свой рассудок: Саша постоянно говорил ему о том, чтобы он был как можно осторожней, в то время как рука Черневога все время удерживала повод в его руках, а он сам прислонялся к нему, чувствуя тепло и покой, и уговаривал себя, что все это было сплошной ложью.

Черневог продолжал рассуждать вслух:

— Твой молодой друг явно не хочет, чтобы мы отыскали его. Но он побаивается твоей жены, он все-таки побаивается ее, а также побаивается и призрака старика, которого, как я думаю, он все-таки нашел. Он очень боится за твою жену, Петр Ильич, по крайней мере потому, что она попала в такую ловушку, из которой он не в силах вытащить ее. Пожалуй, этого не смогу сделать и я. И он очень обеспокоен тем, что ты переживаешь за нее, и хочет, чтобы я поберег тебя и удержал от встречи с ней.

— Все это ложь, Змей.

— Он собирается разузнать, с чем ему пришлось столкнуться. Я искренне надеюсь, что он останется при этом жив. Я действительно хочу этого, потому что мне интересно знать, с чем именно он столкнулся. Не может быть и речи о том, что мы должны пытаться оказать какую-то помощь твоей жене, не говоря уже о том, чтобы пожертвовать чем-то.

— Иди ты к черту, — сказал Петр. Он отказывался верить, что Саша мог сказать что-то подобное, даже если в нем и содержалась хоть какая-то логика, даже если бы это выглядело так, будто Саша и на самом деле отправился помогать Ивешке, оставив своего друга в полном неведении об этом, даже в этом случае не было никаких причин верить Черневогу настолько, чтобы сообщать ему о своих намерениях.

Разумеется, Черневог старался использовать его, чтобы отыскать Сашу, как раз это самое он только что и сделал. Черневог постоянно врал ему, и Петр только молил Бога, что он не причинил Саше большей беды, чем та, в которой он уже оказался.

— Едва ли это возможно, — заметил Черневог. — Но беда исходит не от меня. Она исходит даже не от твоей жены, если это хоть как-то успокоит и облегчит тебя.

Петр почувствовал значительное облегчение и покой от того, что он только что услышал. Он ненавидел Черневога за то, что тот сказал ему это, он думал только о том, как снести ему голову, если для этого он мог бы двинуть хотя бы пальцем.

Черневог же сказал:

— Сова не умела сожалеть о чем-либо. Она никогда не понимала моего нежного отношения к ней, а любила только мышей.

Это странное ощущение пришло к нему совершенно неожиданно, пока он читал. Он даже не почувствовал никакого предупреждения и не проявил настороженности. Просто он вдруг ощутил присутствие Петра… Саша, не моргнув глазом, тут же подумал о том, что без помощи волшебства Петр никогда бы не смог привлечь его внимания, а волшебство никак не могло участвовать здесь без посторонней помощи.

Это означало, если он мог хоть как-то предвидеть события, что это Черневог интересуется им.

Он оперся локтями на книгу, раздумывая над тем, что он успел раскрыть Черневогу слишком много всего, что прочитал, и особенно ту часть, где говорилось о ребенке. Он подумал об этой новости так, будто рассуждал с Петром, и не задумывался над тем, что все могло быть иначе. Оказалось, что все это время он беседовал с Черневогом, и теперь спрашивал самого себя, что же все-таки он сделал и на какие соглашения мог теперь пойти.

«Если ты хочешь заключить сделку», — сказал ему Черневог, — «то прежде всего пытайся не принимать то, что может предложить водяной: он большой мастер лишь подсылать оборотней, но есть вещи более серьезные и недоступные для него».

«Они не будут попусту тратить время», — продолжал Черневог, — «а просто проглотят его, чтобы добраться до тебя. И если ты собираешься прибегнуть к волшебству, мой молодой друг, то отбрось всякую скромность и имей дело только с реальной силой… например, со мной».

После этого Черневог добавил слишком самодовольно и слишком лукаво, так, что можно было бы увидеть его улыбку: «В конце концов, если ты думаешь, что я сукин сын, то что же ты скажешь о моих соперниках?"

«Присоединяйся ко мне, или присоединяйся к тем, кто против меня, только помни, что у нас с тобой есть по крайней мере один общий интерес. Разве ты не хочешь, чтобы Петр освободился от меня? Я непременно хотел бы обсудить с тобой и это».

И он ответил ему, возможно достаточно глупо: «Помоги мне, но только на расстоянии. Я еще не готов, чтобы вступать в соглашение с кем бы то ни было. Береги Петра, слышишь? И не позволяй ему отправиться следом за мной».

Он говорил так, зная без всяких сомнений, что Петр при первой же возможности бросился бы к Ивешке. Он и сам точно так же переживал за нее и беспокоился о ней…

«Не связывайся с Гвиуром», — продолжал Черневог. «Он на самом деле не мой хозяин. Он, скорее всего, работает сам на себя. Я имел с ним дело лишь один раз, и вполне естественно, что у него был при этом свой интерес, но как далеко этот его интерес распространяется и может ли он включать кого-то еще… Прими от меня урок, юный друг: никогда не проси помощи у прислуги».

Вдруг Саша почувствовал, как что-то прикоснулось к его плечу. Он повернулся и с бьющимся сердцем вгляделся в темноту. Он очень испугался, решив, что это мог быть призрак Ууламетса, подслушивающий в темноте его мысли.

Господи, ведь старик ненавидел Черневога. И более того, он ненавидел и Петра, с которым постоянно враждовал.

Холод пронзил его словно зимняя метель, а память словно разлетелась на отдельные части, которые закружились перед ним как мозаика, вызывая то воспоминания о доме, то о молниях, то он вдруг видел перед собой водяного, то кучу грязных костей и лужу, покрытую сорной травой, сквозь которую проступала лишь тьма, бесконечно глубокая тьма, где лишь безумными голосами звучало эхо. Он почувствовал, как его колени стукнулись о палубу, а стены кладовки ускользают из-под его рук. Он ощущал себя на лодке, плавающей то взад то вперед поперек реки, а вокруг было множество странствующих людей, среди которых он норовил затеряться и сбежать от того, что преследовало его на реке…

Было слишком много обрывочных воспоминаний, которые теснили друг друга, пронзительно взывая к его вниманию. Но он хотел лишь найти себя, только себя, и поэтому сел, подобрав под себя ноги и зажав руками уши, ухватился за то, что все еще было Сашей Мисаровым, едва-едва осознающим, откуда и куда он попал, а самое главное, почему.

Через некоторое время, когда напряжение обрушившегося на него потока раздробленных воспоминаний спало, он подумал, что… Черневог был прав, когда говорил, что сделка должна заключаться лишь с тем, кто владеет настоящей силой, имея в виду себя.

Но он хотел выйти из этого состояния. Он хотел, чтобы призрак, посетивший его, разложил все куски его воспоминаний в нужном порядке, так, как он запомнил их: дом Маленки, Драга, дом у реки…

Но завывающий вихрь, круживший возле него, мгновенно нарушал этот порядок, с яростью разбрасывая все кусочки в разные стороны, вызывая у него лишь новые приступы страха… И он закричал, прямо в этот нестихавший ветер:

— Учитель Ууламетс, у меня и на самом деле нет выхода: вы не хотите помочь мне, и черт возьми, что же я должен делать?

Он почувствовал, как если бы вдруг Ууламетс схватил его и сильно ударил в лицо, а затем повторял и повторял свои удары. Саша почувствовал холод и подступавшую с каждым ударом слабость.

Это было воровство: Саша знал, что делал Ууламетс. Он делал тот же самый грабеж, которым Саша занимался в лесу, вытягивая силы у деревьев, тот же, которым занималась русалка, вытягивая жизнь из своих жертв. Он пожелал, чтобы это прекратилось, но почувствовал лишь, как холод проникает все глубже и глубже, пока его челюсти не сомкнулись, зубы начали стучать, а пламя светильника отбрасывало на палубу дико мечущиеся под завывавшим ветром тени.

— Нет, — бормотал он, — учитель Ууламетс, остановите… остановите это!

Раскрытая книга упала ему на колени, ее страницы переворачивались под порывами ветра.

Он хотел, чтобы Саша взглянул на них. Саша едва удерживал ее в ослабевших руках, изо всех сил прижимая к коленям и судорожно наклоняя к свету. Ветер перевернул очередную страницу, и трепещущее пламя рассыпало вокруг легкие быстрые тени.

И тогда Саша прочитал: «Я не вполне уверена, что приняла нужное решение, но вокруг постоянно что-то происходит ужасное. Мне все время снится вода. Я все время вижу воду и чувствую, что меня кто-то зовет. Кто-то хочет меня. По крайней мере, сейчас я спокойна за Петра, который пока находится в безопасности. Но время, когда беда коснется его, так близко, что для меня остается единственный выход: я должна пойти и остановить это сама…"

Холод становился невыносимым. Страницы книги выскальзывали из его рук, а тем временем ветер потихоньку замирал. Он уже едва удерживал книгу замерзающими пальцами, и первое слово, на котором в этот момент остановились его глаза было:

«Драга».