Больница в Гоблинском переулке Шнейдер Наталья

*** 48 ***

– Все хорошо, все позади, моя девочка, – повторял ласковый голос самого любимого на свете мужчины.

Неужели правда? Я жива и все закончилось? Или я сейчас умираю, сжатая лапами отвратительного орка, придавленная к земляному полу его тушей, а гибнущий мозг посылает мне спасительные видения?

Я содрогнулась, и теплые руки обняли меня крепче.

– Пришли.

Мэтр Ланселот осторожно поставил меня на ноги и придерживал за талию, чтобы я не упала. Только теперь я открыла глаза и изумилась:

– Где мы?

Я ожидала увидеть свою комнату в доме госпожи Тоби, но стояла босыми ногами на теплом деревянном полу в незнакомой ванной комнате.

– В моем доме, – ответил мэтр Даттон.

Видно, в моих глазах мелькнуло непонимание, и мой спаситель поспешил объяснить:

– Тебе нужен отдых, покой и наблюдение после сотрясения. Ты побудешь гостьей в моем доме, – и тихо добавил: – Здесь удобнее, чем в больнице. Тебе нечего опасаться, обещаю!

Конечно, он подумал, что после всего, что сейчас со мной случилось, я в каждом мужчине стану видеть угрозу и что незамужняя девушка будет чувствовать себя неуютно в доме одинокого мужчины, но я верила мэтру Ланселоту, как никому другому, и ничего не боялась рядом с ним.

– Я останусь, – кивнула я, пряча глаза. – До завтра.

Показалось, он вздохнул с облегчением – и тут же отодвинулся, удостоверившись, что я твердо стою на ногах. Принялся объяснять, как все устроено в его ванной. Кран с холодной водой, кран с горячей, водные артефакты… Которые стоят огромных денег, я о таких только слышала. Это вам не бочка, которую сначала надо наполнить из колодца. Мэтр Ланселот вовсе не кичился своим богатством, он так привык. «Сдержанная роскошь», – сказала бы мама. Она могла лишь мечтать о горячей воде, которая сама собой льется из крана.

Я стояла растерянная, опустошенная до самого донышка, не чувствовала пальцев. Как стану раздеваться? Мэтр Ланселот замолчал на полуслове и вдруг прижал меня к себе двумя руками, коснулся губами макушки. Я застыла, закрыв глаза, прильнув щекой к его груди, слушая, как колотится его сердце.

– Грейс… Грейс, моя маленькая. Как я испугался!

Я снова расплакалась и никак не могла успокоиться. Меня словно рвало слезами, выворачивало наизнанку, но вместе с рыданиями уходил ужас. Мэтр Ланселот тихонько покачивал меня, будто баюкал. Не говорил ни слова, позволяя нареветься вдоволь, а когда рыдания перешли во всхлипывания, вынул из кармана носовой платок и вытер нос, точно малявке.

– Вот и умница, – сказал он.

Повернул оба крана, набирая ванну. Указал на халат, висящий на вешалке, потом на дверь.

– Она ведет в гостевую спальню. Я буквально на полчаса в больницу, договорюсь с Белиндой, чтобы она меня заменила, и сразу назад.

Мэтр Ланселот заметил, как я сжимаю кулаки, чтобы скрыть дрожащие пальцы. Качнул головой.

– Монна Амари, я помогу вам расстегнуть застежки на платье.

Монна, вот как, значит? Я расстроилась прежде, чем поняла, почему мэтр Ланселот снова провел черту: напоминает мне, что сейчас он целитель и нет ничего зазорного в том, что он поможет мне избавиться от одежды.

– Только расстегну, снимете сами, – мягко закончил он. – Ну же, Грейс, не упрямьтесь.

Ох уж эти маленькие крючки под горлом, ряд пуговиц на груди и пара, скрепляющая манжеты. Мэтр Ланселот едва ощутимо касался кожи, а меня будто током било от этих осторожных прикосновений.

– Все, дальше сами, – тихо сказал он. – Примите ванну и ложитесь в постель.

Мэтр Ланселот провел кончиками пальцев по щеке, где оставался след от удара: залечивал синяк. По коже побежали мурашки. Улыбнулся:

– Вот и все.

Я отмокала в горячей воде больше часа. Терлась и терлась губкой, извела почти все земляничное мыло. Земляничное… Какая изысканность. Оно даже было розового цвета, не то что желтый брусок, пахнущий дегтем.

А потом я поняла: если я замечаю цвет мыла и его запах, значит, прихожу в себя. И действительно, события минувшей ночи и утра растворялись в потоках воды, смывались в водосток.

Орк больше никогда не дотронется до меня, никогда даже не посмотрит в мою сторону. Он мертв!

Тут я задумалась. В том состоянии я почти не понимала, что происходит, но мне показалось, что мэтр Ланселот применил магию и… Нет-нет, почудилось, конечно. Хорст сам погубил себя дурманными зельями.

Я накинула халат: в него поместились бы две Грейс одновременно. Уютный, мягкий, он чуть-чуть пах зельями – пах мэтром Ланселотом, он будто снова укутал меня в объятия.

Я откинула покрывало, легла и тут же провалилась в сон. Сквозь дрему слышала, как приоткрывается дверь: мэтр Даттон вернулся и пришел взглянуть на меня. Окончательно проснулась ближе к вечеру, свет дня угасал, занавески на приоткрытом окне колыхались от ветерка, приглушенно тикали часы. Я лежала и ощущала внутри себя умиротворение и легкость. Все хорошо. Все правда хорошо.

Тихо повернулась ручка – я села на кровати, запахивая на груди халат. Мэтр Даттон входил в спальню, пятясь. Объяснение странной походки появилось через мгновение: в руках он держал маленький столик для завтрака в постели. Мэтр Ланселот осторожно крался, пока его взгляд не встретился со взглядом моих удивленно распахнутых глаз.

– Грейс, вы проснулись! Извините, если разбудил, хотел проверить ваше состояние и заодно…

– Подкинуть мне целый воз еды, – улыбнулась я, выразительно глядя на тарелку с кашей, тарелку с блинами, тарелку с сыром и даже тарелку с крошечными пирожными. – Подкинуть и сбежать!

Мэтр Ланселот смотрел, как я улыбаюсь, и с его лица стиралось беспокойство, а из глаз уходила тревога. Он рассмеялся в ответ.

– Вы меня раскусили! Сдаюсь! Придется помочь вам расправиться с этим, как вы говорите, возом еды.

Я уселась на край кровати, мэтр Ланселот напротив, столик опустился между нами. Полы халата все время пытались разъехаться, и я покосилась в сторону двери в ванную комнату: не сходить ли переодеться? Я оставила грязное измятое платье на полу…

– Платье я отдал горничной, к утру она его отстирает, отгладит и заштопает, – опередил меня мэтр Ланселот, правильно истолковав мой взгляд. – И купит новое белье и чулки.

Мэтр Ланселот даже не запнулся, говоря о белье и чулках: целители не имеют права на смущение, но я залилась краской по самые уши и поскорее уткнулась носом в чашку кофе.

– Попробуйте блинчик, невероятно вкусный! – сказал мой прекрасный целитель, свернул в трубочку ажурный тоненький блин и с чувством откусил от него.

Будто я не догадалась, что он это делает специально для меня. Мэтр Ланселот вовсе не жалует все эти кулинарные изыски, он бы и сейчас, будь его воля, ограничился кофе. Я думала, что с трудом сумею проглотить пару кусочков, но неожиданно оказалось, что аппетит вернулся. Я съела кашу, два блина, парочку пирожных. Устыдилась собственного обжорства, вздохнула и отправила в рот еще одну крошечную меренгу.

Мэтр Ланселот смотрел на меня с нежностью, в уголках губ пряталась улыбка. Мне даже взгрустнулось. Какой коварный молодой организм, как быстро он приходит в себя! Мэтр Ланселот больше не станет обнимать меня, чтобы утешить и вытереть слезы.

– А ведь я выспалась, – призналась я, расправившись с ужином. – Может быть, у вас найдется какая-нибудь книга, чтобы я скоротала ночь в ее компании?

– Найдется, и не одна. Выбирайте: «Общая хирургия», «Справочник по инфекционным болезням» или…

Он рассмеялся, заметив, как вытянулось мое лицо: признаюсь, я думала о легком романчике, чтобы развеяться. Рассмеялась и я: поняла, что он слегка подтрунивает надо мной. И это так мило. Не узнаю своего строгого начальника.

– Грейс, хотите посмотреть дом? – по-доброму предложил он. – В кабинете много разных книг, выберете на свой вкус.

– Но… – стушевалась я. – Наверняка у вас есть слуги.

Не хотела бы я разгуливать по дому холостяка в одном халате.

– Только старина Динжер, мой единственный лакей. Он сейчас в своей комнате и не станет смущать вас своим присутствием. Горничная приходит утром и уходит вечером.

Мэтр Ланселот предложил мне локоть, будто мы были на приеме, и повел за собой. Наверное, мэтр Даттон считал, что у него скромное жилище: кухня, столовая, гостиная, кабинет, спальня, спальня для гостей и комнатка для слуги. По меркам его круга, дом действительно маленький, но мне он казался огромным. Сквозь широкие окна можно было увидеть, что дом окружен пусть небольшим, но садом. Вся квартирка моей семьи, расположенная на втором этаже над лавкой, поместилась бы в одной гостиной этого дома.

Сердце едва ощутимо царапнули острые коготки: я вспомнила, какая пропасть нас разделяет. Кто я, и кто он – граф, руководитель больницы… Однако сейчас я не хотела об этом думать, просто выкинула из головы. Завтра вернется реальная жизнь, но здесь и сейчас я гостья в его доме, и можно, пусть ненадолго, представить, что мы равны…

Экскурсия закончилась в кабинете у книжного шкафа. Действительно, большую часть полок занимали книги по целительству, отдельной стопкой лежала художественная литература и, как я поняла, приглядевшись к корешкам, поэзия.

– Вы любите стихи? – удивилась я.

Хотя чему здесь удивляться: он вырос совсем в ином мире.

– Почитаете?

– Вы этого хотите? – Мэтр Ланселот окинул внимательным взглядом томики стихов, выбрал один. – Хорошо.

Он отодвинул для меня кресло, помог сесть, сам оперся о столешницу, переворачивая страницы. Я смотрела и не могла налюбоваться его благородным лицом, тем, как взлетают и опускаются ресницы над задумчивыми серыми глазами.

– Коль ты решишь, порви со мной теперь, теперь, когда я предан страшным карам; не будь последней из моих потерь, ударь меня – и не тяни с ударом, – тихо начал читать он. – Порви теперь, а не когда-нибудь, когда из бед я выйду безмятежным; ты ливнем после тьмы ночной не будь и не тяни с разрывом неизбежным. И ежели решишь, не надо ждать, пока всю горечь бед своих измерю: порви со мной теперь и дай познать сперва наигорчайшую потерю. И сколь ужасна ныне жизнь моя, тебя утратив, не замечу я…1

Не знаю как, не помню, почему я оказалась на ногах. Взяла книгу из его рук и отложила в сторону, приподнялась на цыпочки и поцеловала мэтра Ланселота. Он медлил лишь миг. Теплые губы ответили на поцелуй. Он нежно, но уверенно взял мое лицо в ладони, будто боялся, что я ускользну, а я обвила его руками за шею, словно боялась, что ускользнет он.

– Мой любимый, – шептала я, теряя остатки разума, отрываясь лишь для того, чтобы глотнуть воздуха. – Мой самый лучший. Мой родной.

*** 49 ***

С растрепавшейся после сна косой, в халате с трижды подвернутыми рукавами Грейс выглядела так трогательно, что Лансу едва удавалось держать себя в руках. Хотелось обнять ее, усадить на колени; прижимая, перебирать волосы, гладить, целовать… и не только целовать. Кажется, он здорово переоценил свою выдержку, приведя ее в дом. Нет, он все сделал правильно – Грейс нужно прийти в себя и физически, и душевно, а в его доме она будет избавлена и от лишних вопросов, и от любопытных или жалостливых – неизвестно еще, что хуже, – взглядов.

Но как же нелегко знать, что их разделяет лишь пара дверей и коридор, и не приближаться, видеть ее совсем рядом и не коснуться. Желать ее – страстно, отчаянно, безумно – и не выдать себя ни жестом, ни словом.

И когда Грейс вынула из его рук томик стихов и потянулась к нему, Лансу на миг показалось, будто он все же поддался видениям, которые старательно гнал от себя весь вечер.

Ее поцелуй был легким, словно касание крыльев бабочки, и Ланс приник к ней, не в силах оторваться, как невозможно оторваться от родника в летнюю жару. Он понял, что его губы были первыми, и тихая нежность к этой девочке, до сих пор не знавшей ни мужских рук, ни мужских губ, переполнила его, заставляя быть осторожным и бережным. Дразнить, едва касаясь, углублять поцелуй и снова отстраняться, позволяя ей – да и себе – глотнуть воздуха.

– Грейс… Моя Грейс…

Ее пальцы перебрали волосы на затылке, скользнули за ворот рубахи. Узкая спина трепетала под его ладонями, точно каждое прикосновение обжигало, с губ девушки сорвался тихий стон, отозвавшийся внутри него, словно искрами пробежал по оголенным нервам. Ланс притиснул ее к себе, проник языком в рот, срывая еще один стон. Она, дрожа, приникла к нему всем телом, казалось, не замечая его вожделения, хотя не заметить было невозможно. Руки сами потянулись к поясу халата. Одно движение – и Грейс предстанет перед ним, нагая и прекрасная, точно жемчужина, освобожденная от раковины.

Он заставил себя замереть – одним всесильным богам ведомо, чего Лансу это стоило. Заглянул ей в лицо – ни капли разума не осталось, лишь желание, такое же сильное, что бушевало в нем. Грейс снова потянулась к нему, он поймал ее лицо в ладони, провел большим пальцем по припухшим от поцелуев губам. Окликнул тихонько:

– Грейс.

Она подняла ресницы, и, глядя в синий омут ее глаз, Ланс не сразу вспомнил, о чем должен спросить.

– Ты в самом деле этого хочешь? Пока я еще могу остановиться.

Застыл, напряженный, словно от ее ответа зависела целая жизнь, сам не зная, как сумеет отстраниться и сделать вид, будто ничего не произошло. Не железный же он!

От ее улыбки, в которой смешалось желание и безрассудство, у него заныло в паху.

– Да…

– Моя Грейс, – выдохнул он прежде, чем снова прильнуть к ее губам. – Моя…

Ланс подхватил ее на руки. Грейс доверчиво прильнула к нему, и это простое движение сказало ему больше, чем любые слова. Он отнес ее в свою спальню, поставил рядом с постелью. Сплел заклинание, чтобы этот вечер остался для Грейс без последствий.

Пояс халата упал на пол, ткань соскользнула с девичьих плеч. Руки Грейс взметнулись в извечном защитном жесте и тут же упали, румянец залил лицо и шею до самых ключиц. Ланс неровно вздохнул.

– Какая же ты…

Она улыбнулась – смущенно, неловко, потянулась к поясу его штанов. Ланс мягко отвел ее запястья, привлек девушку к себе, шепнул:

– Не торопись. Там нет ничего интересного для целителя.

Грейс хихикнула, разом расслабившись. Он подхватил губами мочку, провел пальцами вдоль позвоночника – девушка всхлипнула, выгнулась, прижимаясь к нему и запрокидывая голову. Спустился поцелуями по шее, пока его руки скользили у нее по спине, дразня чувствительное место на пояснице. Позволил Грейс стащить с него рубаху, огладить плечи, целовать – торопливо и жадно, короткими, отрывистыми поцелуями, словно она хотела отметить губами его кожу везде, где дотянется, – шею, ключицы, грудину, – и сам едва сдерживал стоны, когда ее губы касались кожи. Позволил тереться щекой, точно кошка, пока он перебирал ее волосы, распуская по плечам золотые локоны, словно погружая пальцы в жидкий шелк.

Он подхватил Грейс на руки, бережно опустил на кровать, одним махом избавился от остатков одежды. Она снова напряглась, когда он склонился над ней, вцепилась в плечи. Но вместо того, чтобы разом скользнуть в упругое тепло – хотя сдерживаться было почти невозможно, – Ланс снова приник к ее губам и целовал, пока ее пальцы не перестали стискивать его руки. Спустился к груди, лаская, дразня, исследуя желанное тело дюйм за дюймом. Какой же отзывчивой она оказалась! Как сама тянулась к нему, подставляясь под его ласки, всхлипывала, металась, бессвязно лепеча… И когда он навис над ней, бедра девушки раскрылись навстречу, руки обвили торс, привлекая к себе.

Поцелуй заглушил короткий вскрик. Ланс замер, давая Грейс время успокоиться, привыкнуть к новым ощущениям. Качнулся, еще и еще, вслушиваясь в неровное дыхание, чуть сдвинулся, меняя угол, и, когда она застонала, подчинился ритму, который понес его за собой.

Грейс закричала – длинно, протяжно, напряглась всем телом, пульсируя вокруг него, и разом обмякла, а в следующее мгновение и он замер, вжимаясь в нее, опустошенный.

Она открыла глаза. Ланс наблюдал, как меняется ее лицо, словно выныривая в реальность из глубокого омута. Отвел со лба девушки прядь, коснулся губами губ, улыбнулся в ответ на ее улыбку и только тогда позволил себе откатиться в сторону. Подгреб Грейс под бок – она тут же закинула ногу на его бедро, – завернул в плед, притянутый магией с кресла. Навалилась дремота, но он продолжал гладить Грейс по спине, волосам, целовал и сам нежился под поцелуями. И лишь когда она тихонько засопела, уткнувшись лицом ему в грудь, позволил себе провалиться в сон.

*** 50 ***

Я не чувствовала такого прежде: каждая клеточка тела горит от жара, когда внизу живота разливается желание такое мучительно-сладкое, что нет сил терпеть и хочется позволить все…

Видно, так происходит, когда рядом мужчина, которого любишь всем сердцем, которому доверяешь. Поцелуи Ланса, его руки, губы, его запах, звук его дыхания – сводили с ума.

А ведь я была уверена, что такая разумная девушка, как я, никогда не потеряет голову. Помню, на студенческой вечеринке меня пригласил на танец Вайл, симпатичный парень, он учился на старшем курсе. Мы были разгорячены, выпили вина, кто-то притушил магические светильники в комнате, и Вайл поцеловал меня. Пытался поцеловать. Я дала себе несколько секунд на раздумья, прислушивалась к ощущениям. Меня останавливал научный интерес: правда ли, что первый поцелуй навсегда остается в сердце? И сейчас я испытаю нечто неведомое и необыкновенное? Но все, что я почувствовала, – разочарование. Поцелуи, воспетые в тысячах стихов, показались мне ложью.

Теперь я знаю, чего мне недоставало с Вайлом. Волшебного ингредиента, что превращает физиологию в таинство: недоставало любви.

Ланс стал моим первым мужчиной, и это было прекрасно. Полностью открывшись перед ним, я не ведала ни капли стыда или сожаления, только всепоглощающую страсть.

– Ланс… – прошептала я, проснувшись ранним утром.

Пробовала на вкус непривычное слово. Не «мэтр Ланселот», не «мэтр Даттон» – «Ланс».

Все происходящее казалось дивным сном.

Он открыл глаза, улыбнулся. Провел указательным пальцем по моим приоткрытым губам. Его взгляд скользил по моему лицу, как взгляд художника, рисующего портрет.

– Хочу навсегда запомнить это мгновение, – тихо сказал он.

Приподнялся на локте, прильнул поцелуем к губам.

– Моя Грейс…

Я потянулась навстречу. Мы снова любили друг друга. Страсть ночи сменилась нежностью. Я словно стала музыкальным инструментом, который настраивали чуткие пальцы. Ланс узнавал мое тело, а я узнавала его.

Мы с трудом оторвались друг от друга, лишь когда сквозь приоткрытое окно с улицы донеслись звуки просыпающегося города: крики мальчишки-газетчика, стук копыт, шорох колес.

Ланс чмокнул меня в кончик носа и с видимым усилием заставил себя встать из постели.

– Грейс, дом в твоем распоряжении. Так бы и не отрывался от тебя, моя девочка, но надо сбегать в больницу. Быстро проверю, как дела, и уговорю Белинду дать мне еще один день. – Он усмехнулся. – Мои первые выходные за пять лет.

Я наблюдала, как он одевается, застегивает манжеты рубашки, проводит пятерней по волосам и на глазах превращается в строгого целителя, руководителя больницы. Я натянула на себя покрывало, хотя еще минуту назад не стеснялась, когда он смотрел на меня.

– Оставайся в постели, я быстро, – улыбнулся он. – Ты и моргнуть не успеешь. Вернусь, и позавтракаем вместе. Хорошо?

– Хорошо, – прошептала я.

И подумала, что неплохо бы он вернулся поскорее, ведь утром приходит горничная, да и лакей не станет весь день сидеть в комнате.

Ланс ушел, а я попыталась снова задремать, но теперь, когда его не было рядом, я чувствовала себя неуютно. Незамужняя девушка в постели холостяка. Мама бы пришла в ужас, если бы узнала.

Я ворочалась, ворочалась, отсчитывая минуты. Сколько прошло времени? Полчаса? Слишком рано. Встала, нашла халат.

На постели остались следы моего утраченного девичества, и я, внезапно застыдившись, закрыла пятно покрывалом.

Пожалуй, стоит принять ванну. Хорошо, что ванная комната смежная с обеими спальнями. Я обмылась, огляделась в поисках расчески. Думаю, Ланс не станет возражать, если я воспользуюсь его. У зеркала лежали бритва и помазок, стоял таз, где Ланс, бреясь, разводил пену. Нашлась и расческа.

Я расплела косу, глядя на себя в зеркало. Синяк зажил без следа, а лицо все равно казалось другим, более взрослым, что ли. Сегодня ночью я перешла черту, которая отделяет девушку от женщины. Немного странно, что это случилось без свадьбы, ведь я с самого детства слушала строгие наставления мамы: девушка должна хранить честь, не быть доступной, мужчины таких не уважают, хотя с удовольствием пользуются.

Какие глупости! Я живу в современном мире, а это все отживающие предрассудки. Да! Если мы любим друг друга, то зачем нам эти условности: брачные браслеты, свадебные клятвы, подписи под документом, скрепляющим брак?

Вот только в глубине души, в самом ее темном уголке, разливалась тревога. «А что дальше?» – спрашивал меня внутренний голос, но я заставила его замолчать.

Заплела косу, пристроила расческу на место и случайно сдвинула таз. Из-за него показался ободок браслета. Тонкий золотой обруч со строгим эмалевым узором – брачный браслет, я узнала его с первого взгляда. Сердце неистово заколотилось в груди. Неужели? Для меня? Ланс знал, что мы станем близки, и заранее подготовился?

Я минуту стояла, зажав рот ладонью. Ведь ничего, если я посмотрю? Я ему не скажу, не испорчу сюрприз.

– Надо было лучше прятать, – произнесла я вслух.

Браслет оказался тяжелый, филигранной работы, по светлой эмали струилась серебряная вязь – древние защитные руны. Традиция, сохранившаяся с давних пор: муж просит всех святых защитить его молодую жену от несчастий и болезней.

В университете нас обязали учить мертвый язык, который сейчас нигде, кроме целительства, не применяется. Я не удержалась и прочитала, что написано на браслете. Прочитала и отбросила прочь, словно он внезапно ожег пальцы.

«Любимой Карине, да хранят ее все святые и моя преданная любовь».

Что? Как? Я ничего не понимала. Почему брачный браслет до сих пор оставался у Ланса, ведь они расстались с невестой пять лет назад!

Я прикусила костяшки пальцев. Расстались пять лет назад, но виделись совсем недавно. А я ведь так и не знаю, к чему привел последний разговор. Что они решили? Ланс повез ее к мэру на своем мобиле, хотя после бессонной ночи шатался от усталости.

В любом случае – вот он, браслет. Доказательство того, что Ланс все еще думает о монне Райт.

Только бы он вернулся поскорее. Обнял, поцеловал! Одно его слово, и я перестану сомневаться! Он меня любит!

«Или просто не стал отвергать девчонку, которая сама вешается на шею. Он ведь здоровый молодой мужчина…»

Мне стало так плохо, что я секунды не могла больше находиться рядом с браслетом, который теперь лежал на краю полки, посверкивая в лучах солнца. Он выглядел красивым и опасным, как свернувшаяся кольцом змея.

*** 51 ***

Я стремительно ворвалась в спальню и точно на стену натолкнулась: не ожидала, что в комнате окажусь не одна. У постели стояла пожилая женщина в чепце и белом фартуке поверх темного платья. Она уже сняла пододеяльник, кинула его на пол и теперь занималась тем, что стягивала простыню.

Горничная обернулась на шум открывающейся двери, и ее губы скорбно поджались при виде меня. Мои ноги будто приросли к полу. Почему я чувствую себя воровкой, застигнутой на месте преступления?

Женщина отвернулась, продолжила заниматься бельем. Сказала, не поднимая головы:

– Платье, белье и чулки в гостевой спальне. Я не думала, что застигну гостью мэтра Даттона в его комнате.

Мне показалось или горничная намекает на то, что я вела себя недостойно? Я собиралась потихоньку выйти и по коридору прокрасться в гостевую спальню, но женщина окликнула меня на пороге:

– Постой, Грейс. Грейс, верно? Ты ведь та самая стажерка, помощница в больнице?

Она скомкала простыню и держала ее в руках. На ее круглом простодушном лице презрение мешалось с сочувствием.

– Ты уж не обессудь, девочка, но я скажу! У меня дочь твоего возраста, и если бы я застукала ее за подобными делами – в кровати неженатого мужчины, – выпорола бы так, что она неделю сидеть не смогла бы.

Я сглотнула, попятилась и уперлась спиной в дверной косяк. «Да какое вы имеете право! – хотелось закричать мне. – Это только мое дело. Мое и его, но никак не ваше!»

Однако я молчала, будто язык проглотив, а женщина покачала головой и заговорила мягче:

– Ты совсем молоденькая и не понимаешь, что творишь. Подумай, что тебя ждет дальше. Граф Ланселот Джордж Филипп Александр Даттон женится на тебе? Что ты молчишь, отвечай.

– Нет… – прошептала я.

– То-то же, хорошо хоть это понимаешь. Он увлечен, возможно, вот и не справился с чувствами. Таким, как он, простительно. Но ты, дурочка, себе всю жизнь сломаешь! Измучаешься вся! Будешь бегать к нему по ночам заниматься стыдным делом. Скрываться ото всех. Представь, если пойдут разговоры!

Я представила. Представила и заледенела. Монна Озис меня и близко не подпустит к приличному обществу, меня не примут больше ни в одном доме. Все-все в маленьком городке узнают! Амели с подругами перемоют мне все кости: «Притворялась такой скромницей, а сама только и ждала повода залезть в постель к начальнику. Конечно, практику-то как-то надо закрывать. Видно, в голове совсем пусто, если решила другим местом отработать».

Я закусила губу, чтобы не расплакаться. На лице горничной отразилось удовлетворение, она видела, что ее слова достигают цели.

– Одинокая судьба тебя ждет! Даже деток не сможешь завести! Все отвернутся. Ну зачем тебе это надо?

– Что же делать?

Я вовсе не хотела выслушивать советы чопорной служанки, вопрос вырвался случайно, но горничная благосклонно улыбнулась:

– Уехать как можно скорее, пока не стало слишком поздно.

– Уехать… – прошептала я.

В сердце будто что-то оборвалось. Ланс, где же ты? Почему так долго не возвращаешься? Или ты сейчас тоже мучаешься сомнениями и не знаешь, как поступить с дурочкой, которая так пылко отдалась тебе, не спросив обязательств.