Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник) Коллинз Сьюзен
Пит еще шутит, значит, все не так плохо. Впрочем, когда я пытаюсь помочь ему выбраться к воде, моя веселость мигом улетучивается. Тут всего два шага, казалось бы, чего сложного? Но это действительно очень и очень сложно, потому что сам Пит не способен сдвинуться ни на дюйм. Самое лучшее, что он может сделать, это не мешать мне. Он кричит, когда я тяну его за руки. Грязь и трава вцепились в него мертвой хваткой, и только рванув изо всех сил, мне удается их перебороть. Пит по-прежнему лежит в двух шагах от воды, скрипя зубами от боли. Грязь на его лице покрылась канавками от слез.
– Потерпи, сейчас я буду катить тебя в ручей. Там очень мелко. Идет?
– Отличная идея.
Я сажусь на корточки рядом с ним. Что бы ни случилось, не остановлюсь, пока он не окажется в воде, решаю я про себя.
– На счет три. Раз, два, три!
Я переворачиваю Пита всего один раз, и мне приходится остановиться из-за его душераздирающих криков. Теперь он у самого края воды. Наверное, так даже лучше.
– Ладно, планы меняются. Я не стану заталкивать тебя в саму воду, – говорю я Питу.
Помимо прочего, я не уверена, что смогу его потом оттуда вытащить.
– Больше не будешь катить?
– Нет, хватит. Будем мыться здесь. Ты посматривай в сторону леса, хорошо?
Даже не знаю, как подступиться. На нем столько грязи и слипшейся травы, что я не вижу его одежды. Если он вообще одет. На мгновение эта мысль приводит меня в замешательство, но пути к отступлению нет. Нагота на арене дело привычное.
У меня есть две бутыли и Рутин бурдюк. Пристраиваю их к подводным камням так, чтобы два сосуда всегда наполнялись, пока я выливаю третий на тело Пита. Уходит немало времени, прежде чем мне удается обнаружить под слоем грязи одежду. Я расстегиваю молнию на куртке, потом рубашку и аккуратно их стаскиваю. Майка так приклеилась к ранам, что приходится разрезать ее ножом и отмачивать водой. Все тело в кровоподтеках, на груди длинный ожог. Четыре волдыря от осиных укусов, включая один под ухом. Меня это не пугает. С этим я справлюсь. Я решаю вначале заняться верхней частью тела, чтобы облегчить боль, а потом уже посмотреть рану на ноге.
После того как я вылила на Пита столько воды, он лежит посреди грязной лужи. Так обрабатывать раны бесполезно, поэтому я кое-как прислоняю его к валуну. Пит сидит молча, не жалуется, пока я смываю остатки грязи с волос и кожи. Она очень бледная, и Пит совсем не кажется мускулистым и сильным. Он вскрикивает, когда я вытаскиваю жала из волдырей, и облегченно вздыхает от приложенных листьев. Пока Пит обсыхает на солнце, я стираю рубашку и куртку и раскладываю их на валунах. Затем обрабатываю мазью ожог на груди. Только теперь я замечаю, какой Пит горячий. У него лихорадка. В аптечке, доставшейся мне от парня из Дистрикта-1, нахожу жаропонижающие таблетки. Мама иногда покупала такие, когда домашние средства не помогали.
– Выпей, – приказываю я Питу, и он послушно проглатывает лекарство. – Ты, наверное, голодный.
– Нет. Странно, но мне уже несколько дней не хочется есть.
Когда я предлагаю ему грусенка, он морщит нос и отворачивается. Тогда я понимаю, насколько все серьезно.
– Пит, ты должен что-нибудь съесть, – настаиваю я.
– Не надо. Все равно вырвет.
В конце концов мне удается уговорить его съесть несколько кусочков сушеного яблока.
– Спасибо. Мне уже лучше. Правда. Можно я теперь посплю? – говорит он.
– Потерпи немного. Сначала я взгляну на твою ногу.
Очень осторожно я снимаю с его ног ботинки и носки и медленно стаскиваю штаны. Я видела разрез на штанине там, куда угодил нож Катона, но это совсем не подготовило меня к виду раны. Глубокой, воспаленной, сочащейся кровью и гноем. А хуже всего запах. Запах гниющего мяса.
Первый порыв – убежать. Скрыться в лесу, как в тот день, когда к нам в дом принесли парня с ожогами. Охотиться, пока кто-то другой сделает то, на что у меня не хватает ни умения, ни смелости. Вот только здесь я одна.
Пытаюсь напустить на себя беспечный вид, как мама, когда ей приходится иметь дело с особенно тяжелыми случаями.
– Ужасно, да? – спрашивает Пит, внимательно наблюдая за моей реакцией.
– Так себе. – Я пожимаю плечами. – Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт. – О том, что всякий раз, когда речь идет о чем-то посерьезнее простуды, меня как ветром сдувает, я предпочитаю не упоминать. Хотя, честно говоря, от простуженных и кашляющих я тоже стараюсь держаться подальше.
– Для начала рану надо хорошенько промыть, – говорю я.
На Пите остались только трусы. Они в приличном состоянии, зачем зря тревожить распухшее бедро? Да и что греха таить, мысль, что Пит будет лежать передо мной совершенно голый, меня смущает. Мама и Прим – те не такие. Нагота для них ничего не значит. Как ни удивительно, сейчас моя маленькая сестренка была бы гораздо полезнее для Пита, чем я.
Подсовываю под ноги Пита кусок непромокаемой пленки и промываю рану. С каждой новой бутылкой рана выглядит все страшнее. Кроме нее на ногах только один осиный укус и несколько маленьких ожогов, с которыми я быстро разделываюсь. Но этот страшный глубокий порез – что мне делать с ним?
– Подождем, пока рана немного подсохнет, и тогда… – тяну я.
– И тогда ты меня залатаешь?
Кажется, Пит заметил мою растерянность и жалеет меня.
– Вот именно. А сейчас съешь вот это.
Я сую ему в руку горсточку сушеных груш и спускаюсь к ручью, чтобы постирать остальную одежду. Разложив ее на камнях сушиться, просматриваю содержимое аптечки. Все очень нехитрое: бинты, лекарства от жара, от расстройства желудка. Ничего, что могло бы помочь Питу.
– Придется поэкспериментировать, – признаюсь я.
Листья, помогающие от укусов ос-убийц, хорошо борются с воспалением, поэтому я начинаю с них. Жую листья и прикладываю кашицу к ране. Спустя несколько минут по бедру начинает стекать гной. Убеждаю себя, что это хороший знак, и больно прикусываю зубами щеку; мой завтрак явно стремится выскочить наружу.
– Китнисс, – зовет Пит. Я смотрю ему в глаза. Лицо у меня сейчас, должно быть, зеленое. – Как насчет поцелуя? – произносит он одними губами.
В этой тошнотворной обстановке предложение кажется настолько несуразным, что я начинаю смеяться.
– Что такого? – спрашивает Пит невинным тоном.
– Я… я ничего не могу. Не то что моя мама. Делаю сама не знаю что и не выношу вида гноя, – объясняю я. – О-о! А-а! – Из меня вырываются стоны, пока я смываю первую порцию листьев и прикладываю новую.
– И как же ты охотишься?
– Убивать зверей гораздо легче, чем это. Можешь мне поверить. Хотя тебя я тоже, кажется, убиваю.
– А побыстрей убивать нельзя?
– Нет. Заткнись и жуй груши.
После того как я прикладывала листья три раза, и из раны вытекло, наверное, целое ведро гноя, опухоль спала. Теперь видно, насколько глубоко вошел нож – до самой кости.
– Что дальше, доктор Эвердин?
– Думаю, можно помазать средством от ожогов. От инфекции оно ведь тоже помогает. Потом забинтуем.
Так я и делаю. Когда нога обмотана белыми чистыми бинтами, все кажется не таким уж страшным. На фоне стерильной повязки край трусов выглядит ужасно грязным. Там наверняка полно микробов. Я достаю Рутин рюкзак.
– Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.
– Я не против, если ты увидишь меня голым.
– Значит, ты такой же, как мама и Прим, – отвечаю я. – А я против, ясно?
Я отворачиваюсь и смотрю на ручей, пока в воду не шлепается комок. Должно быть, Питу стало получше, раз он уже может бросать.
– Кто бы мог подумать, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, – рассуждает Пит, пока я при помощи двух камней стираю трусы. – Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча.
Морщу нос при воспоминании.
– Он тебе что-нибудь присылал? – спрашиваю я.
– Ничего, – отвечает он. Потом продолжает, как будто слегка ревниво: – А что, тебе присылал?
– Да, лекарство от ожогов, – говорю я почти виновато. – И еще хлеб.
– Я всегда знал, что ты его любимица.
– Любимица? Да он меня на дух не выносит.
– Потому что вы с ним слишком похожи, – тихо говорит Пит.
Я прикусываю язык: сейчас не самое подходящее время оскорблять Хеймитча, а именно это я и собиралась сделать.
Даю Питу поспать, пока сушится одежда, а под вечер легонько трогаю его за плечо. Ждать дольше я не решаюсь.
– Пит, пора уходить.
– Уходить? – удивляется он. – Куда?
– Здесь оставаться нельзя. Может, ниже по ручью мы найдем укрытие, и ты там отлежишься.
Помогаю ему одеться и встать. Его лицо бледнеет, как только он опускает вес на больную ногу.
– Идем. Ты сможешь.
Пит не может. Мы проходим около пятидесяти ярдов по дну ручья – при этом Пит все время опирается на мое плечо, – и, кажется, он вот-вот потеряет сознание. Я усаживаю его на берегу. Ободряюще похлопываю по спине, осматривая окрестности. О том, чтобы забраться с ним на дерево и думать нечего. Что ж, могло быть и хуже. В некоторых скалах есть углубления, почти пещеры. Пока мы шли, я приметила одну из них ярдах в двадцати вверх по ручью. Когда Пит снова способен встать, я наполовину веду, наполовину тащу его туда. Конечно, хотелось бы найти что-нибудь более подходящее, но придется довольствоваться этим. Мой союзник совсем обессилел. Он белый как бумага, задыхается и весь дрожит, хотя еще только начало холодать.
Я насыпаю на пол пещеры сосновых иголок, разворачиваю спальный мешок и помогаю Питу в него забраться. Даю ему две таблетки и немного воды, однако от еды он отказывается. Лежит и смотрит на меня, пока я пытаюсь замаскировать вход в пещеру стеблями вьющихся растений. Получается ужасно. Зверя, может, и удастся обмануть, но человек сразу сообразит, что к чему. Злюсь и срываю все обратно.
– Китнисс, – зовет Пит. Подхожу, поправляю волосы, падающие ему на глаза. – Спасибо, что нашла меня, Китнисс.
– Ты бы тоже меня нашел, если бы мог.
Лоб Пита пылает. Лекарства совсем не подействовали. Мне вдруг становится страшно, что он умрет.
– Послушай. Если я не вернусь…
Я прерываю его:
– Не говори так. Что я, зря выкачивала весь этот гной?
– Нет. Но если вдруг…
– Никаких вдруг. Это не обсуждается. – Я кладу пальцы ему на губы.
– Но я…
Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь и целую Пита, заставляя его замолчать. Давно пора, кстати. Мы ведь нежно влюбленные. Я никогда раньше не целовала парня и, наверное, должна чувствовать нечто особенное, а я лишь отмечаю, какие неестественно горячие губы у Пита. Отстранившись, я повыше поднимаю край мешка.
– Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно?
– Ясно, – шепчет он.
Выхожу на прохладный вечерний воздух, и к моим ногам тут же опускается парашют. Быстро распутываю узел в надежде на какое-нибудь стоящее лекарство для Пита, но там всего лишь баночка с горячим бульоном.
Хеймитч не мог бы выразиться определеннее: один поцелуй – одна баночка бульона. Я почти слышу его злобное ворчание: «Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба?!»
Что ж, он прав. Если я хочу, чтобы Пит выжил, надо произвести впечатление на зрителей. Несчастные влюбленные отчаянно стремятся вернуться домой вместе! Два сердца бьются в унисон друг другу! Как романтично!
Задачка не из простых, я ведь ни в кого не была влюблена по-настоящему. А вот родители… Отец никогда не приходил из леса без какого-нибудь подарка для мамы. А ее лицо всегда светлело, едва она слышала его шаги за порогом. Когда отец умер, она сама почти перестала жить.
– Пит! – кричу я, подражая голосу мамы, когда она разговаривала с отцом. Ни с кем больше она так не говорила.
Пит снова задремал; бужу его поцелуем. Вначале Пит явно ошарашен, потом озаряется такой счастливой улыбкой, словно готов всю жизнь лежать вот так и смотреть на меня. Как только у него это получается?
Я показываю ему банку.
– Пит, смотри, что Хеймитч прислал тебе.
17
Целый час уходит на то, чтобы где уговорами и мольбами, где угрозами, а где и поцелуями заставить Пита съесть весь бульон. Наконец, банка пуста. Пит засыпает, и тогда я с жадностью набрасываюсь на свой ужин: грусенка и коренья. В небе тем временем показывают сводку. Убитых нет. Остается надеяться, что мы с Питом сегодня достаточно развлекли публику, и распорядители не станут тревожить нас ночью.
Привычно осматриваюсь в поисках подходящего для ночлега дерева и тут соображаю, что с этим покончено. По крайней мере на время. Не могу же я бросить Пита одного на земле. Я ничем не замаскировала место, где он прятался на берегу ручья – да и как его замаскируешь? – и мы отошли оттуда меньше чем на пятьдесят ярдов. Я надеваю очки, кладу рядом с собой оружие и заступаю на дежурство.
Температура быстро падает, и у меня зуб на зуб не попадает от холода. Я сдаюсь и заползаю в спальный мешок к Питу. До чего приятно оказаться в тепле. Впрочем, я недолго им наслаждаюсь, потому что скоро становится не тепло, а нестерпимо жарко. Пита лихорадит, а специальная ткань отражает его жар. Я не знаю, что делать. Понадеяться, что жар уничтожит инфекцию? Или, наоборот, вытащить Пита из мешка? Может, холодный ночной воздух пойдет ему на пользу? В конце концов я лишь кладу ему на лоб мокрый бинт. Вряд ли это поможет, но хотя бы не навредит.
Ночью я то сижу, то ложусь рядом с Питом, снова и снова мочу бинт. Стараюсь не думать о том, что одной мне было гораздо лучше и безопаснее. А теперь я привязана к земле, не могу позволить себе заснуть и должна ухаживать за тяжелобольным. Хотя я ведь и раньше понимала, на что иду. Знала, что Пит ранен. И все равно отправилась его искать. Не знаю, какой инстинкт обрек меня на это, но надеюсь, он не приведет меня к гибели.
В первых лучах зари я замечаю на верхней губе Пита капельки пота. Жар пошел на убыль. Вчера вечером, когда я ходила за стеблями, чтобы замаскировать вход в пещеру, я наткнулась на куст Рутиных ягод. Теперь я обрываю их и растираю с водой в банке из-под бульона.
Увидев меня, Пит пытается встать.
– Я волновался, – говорит он. – Проснулся, а тебя нет.
Со смехом укладываю его обратно:
– Волновался за меня? Ты свою ногу давно видел?
– Подумал, вдруг на тебя напали Катон с Миртой. Они часто рыскают по ночам, – продолжает Пит серьезно.
– Мирта? Это кто?
– Девушка из Второго дистрикта. Она ведь еще жива?
– Да. Остались только они, мы, Цеп и Лиса. Лиса – это девушка из Пятого, я ее так назвала. Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, чем вчера. По сравнению с грязью здесь просто рай. Чистая одежда, спальный мешок, лекарства и… ты.
Да-да, вся эта любовная чушь. Куда ж без нее? Пит ловит мою ладонь, когда я хочу пощупать его щеку, и прижимает к своим губам. Отец часто так делал с мамой. Но откуда Пит нахватался? Наверняка не от своего отца и той ведьмы.
– Больше никаких поцелуев, пока не позавтракаешь, – строго говорю я.
С моей помощью Пит садится, опираясь спиной о стену пещеры. Послушно ест с ложки ягодную мякоть, а от мяса снова отказывается.
– Ты не спала, – говорит он.
– Неважно, – отвечаю я, хотя на самом деле чувствую себя измочаленной.
– Поспи сейчас. Я покараулю. Если что, разбужу тебя, – предлагает он. Я колеблюсь. – Китнисс, ты не выдержишь не спать все время.
Тут он прав. Рано или поздно я все равно засну. И лучше сделать это сейчас, когда Пит вроде бы не так плох и светит солнце.
– Хорошо, – уступаю я. – Только пару часов. Потом разбуди меня.
Днем слишком жарко, чтобы залезать в спальный мешок. Я расстилаю его на полу пещеры и ложусь сверху, держа на всякий случай одну руку на луке. Пит сидит рядом, прислонившись к стене, и следит за входом.
– Спи, – говорит он тихо, убирая у меня со лба выбившиеся пряди волос.
Этот жест такой естественный и успокаивающий, совсем не то что наши наигранные поцелуи и ласки. Мне не хочется, чтобы Пит останавливался, и он как будто понимает меня. Он гладит мои волосы, пока я не засыпаю.
Я сплю долго. Слишком долго. Я понимаю это, едва раскрыв глаза. День уже в самом разгаре. Пит сидит рядом, в том же положении. Я поднимаюсь немного рассерженная, зато чувствую себя хорошо отдохнувшей. Лучше, чем за последние несколько дней.
– Пит, ты должен был разбудить меня через пару часов!
– Зачем? Тут все по-прежнему. И потом, мне нравится смотреть, как ты спишь. Во сне ты не хмуришься. Хмурый вид тебе не идет.
От этих слов я, конечно, сразу начинаю сердиться, а Пит смеется. Его губы совсем сухие. Трогаю щеку. Горячая, как печка. Говорит, что пил, но бутыли полные. Даю ему еще таблеток и не отстаю, пока он не осушает одну из бутылок почти полностью. Обрабатываю маленькие ранки, ожоги и укусы; они уже подзажили. И, наконец, призвав все свое мужество, разбинтовываю ногу.
Сердце опускается. Стало хуже, намного хуже. Гноя не видно, а вот опухоль увеличилась. Красная и блестящая кожа натянута как барабан. Вверх поднимаются красные прожилки. Заражение крови! Без нормального лечения Пит обречен. От листьев и мази пользы ни на грош. Нужны сильные антибиотики из Капитолия. Я даже представить себе не могу, сколько стоят такие лекарства. Хватит ли на них всех денег от спонсоров? Вряд ли. Чем ближе к концу Игр, тем дороже становятся дары. За одну и ту же цену в первый день можно купить целый обед, а в двенадцатый – одну единственную галету. Лекарство, которое нужно Питу, даже в первый день потянуло бы на целое состояние.
– Ну-у, опухоль немного увеличилась, зато нет гноя, – произношу я дрожащим голосом.
– Я знаю, что такое заражение крови, Китнисс. Хотя моя мать и не лекарь.
– Тебе только нужно пережить остальных, Пит. Когда мы победим, в Капитолии тебя вылечат.
– Хороший план, – соглашается он.
– Ты сейчас поешь. Тебе нужны силы. Я приготовлю суп.
– Не зажигай огонь. Оно того не стоит.
– Посмотрим.
Я выхожу с банкой к ручью. Жара невыносимая. Распорядители явно химичат с температурой: днем поднимают ее все выше и выше, а ночью устраивают ледник. Разогретые на солнце камни наводят меня на мысль: возможно, удастся обойтись без огня.
Сажусь на большой плоский валун на полпути между ручьем и пещерой. Добавив в воду йода, ставлю банку на солнце и кладу внутрь несколько горячих камешков размером с яйцо. Повар, надо сказать, из меня неважнецкий, но для супа ведь особого умения не надо: побросал все в воду и жди, когда будет готово. Мелко рублю мясо грусенка, пока оно почти не превращается в кашу, толку Рутины коренья. К счастью, и то и другое уже изжарено, так что теперь нужно только разогреть. Вода уже теплая. Кладу в нее мясо и коренья, меняю камни и иду поискать какой-нибудь зелени, чтобы приправить суп. У подножия одной из скал растет лук-резанец. То, что надо. Крошу его очень мелко и добавляю в банку. Снова меняю камни, накрываю банку крышкой и жду, пока все истомится.
Пару раз я замечала, что здесь водится дичь, да разве тут поохотишься? Не оставишь же Пита одного. Надеясь на удачу, ставлю полдюжины силков. Интересно, как там поживают другие трибуты? Теперь, когда пирамида уничтожена. Ведь на нее полагались, по меньшей мере, трое: Катон, Мирта и Лиса. Цеп вряд ли. Скорее всего он, как и Рута, привык находить пищу сам. Чем они заняты? Воюют друг с другом? Ищут нас? Может, кто-то уже обнаружил наше укрытие и теперь ждет подходящего момента, чтобы напасть? В тревоге я бегу обратно к пещере.
Пит лежит в тени, вытянувшись на спальном мешке. Немного приободряется, когда видит меня, но ясно, что чувствует себя отвратительно. Накладываю ему на лоб мокрые бинты, и они согреваются, едва коснувшись кожи.
– Может, ты чего-то хочешь? – спрашиваю я.
– Нет. Хотя… да. Расскажи мне что-нибудь.
– Рассказать? Что?
Я не любительница травить байки. Это вроде пения. Время от времени Прим меня уламывает.
– Что-нибудь веселое, – говорит Пит. – Расскажи мне о твоем самом счастливом дне.
У меня невольно вырывается полувздох, полустон. О счастливом дне? Это тебе не супчик состряпать. Пытаюсь вспомнить, что хорошего у меня было в жизни. Почти все, что приходит на ум, связано с Гейлом и нашей совместной охотой. Не самая подходящая тема для Пита и зрителей. Остается Прим.
– Я тебе уже рассказывала, как добыла козу для Прим?
Пит качает головой. Я начинаю. Тут тоже есть загвоздка: мои слова услышат повсюду в Панеме, и хотя все уже наверняка сложили два и два и поняли, что я нелегально охочусь дома, зачем подставлять других? Гейла, Сальную Сэй, мясника, тех же миротворцев. Постоянные покупатели все-таки.
На самом деле деньги на козу я достала так. Был вечер пятницы. Назавтра у Прим день рождения – десять лет. Сразу после школы мы с Гейлом махнули в лес. Я хотела подольше пособирать и поохотиться, чтобы было за что купить подарок для Прим. Отрез на платье или щетку для волос. В силки попало порядком зверья, да и зелени в лесу было навалом, но, в общем и целом, добычи мы набрали столько же, сколько в любую другую пятницу. Я возвращалась расстроенная, несмотря на убеждения Гейла, что завтра нам обязательно повезет больше. Мы остановились у ручья передохнуть и тут увидели оленя. Он был совсем молодой, годовик, наверное: рожки только начали расти и еще покрыты бархатистой кожицей. Насторожился, готовый убежать, но не убегает: людей-то он раньше не видел. Красивый.
И уже не такой красивый, когда в него вонзились две стрелы – одна в шею, другая в грудь. Мы с Гейлом выстрелили одновременно. Олень побежал, споткнулся, и Гейл, не дав ему опомниться, резанул его по горлу. Меня словно что-то кольнуло в сердце: как же мы губим такую красоту и нежность! А в следующий момент в животе заурчало от предвкушения великолепного нежного мяса.
Целый олень! За все время нам с Гейлом удалось подстрелить лишь трех. Первый раз почти не считается: тогда мы убили олениху с хромой ногой и потом сами все испортили.
Не надо было тащить тушу в Котел. Все сразу набросились, стали торговаться, выбирать куски, кто сам взялся отрезать. Спасибо, Сальная Сэй вмешалась и послала нас к мяснику. Правда, вид уже был не тот: мясо порезано, шкура изодрана. Заплатить-то все заплатили, а целиком можно было продать дороже.
В этот раз мы просидели в лесу дотемна, а потом пролезли через дыру в заборе поближе к дому мясника. Хоть ни для кого и не секрет, что мы охотимся, а зря мозолить глаза не стоит, особенно со стопятидесятифунтовым оленем.
Постучали в заднюю дверь. На стук вышла женщина-мясник, невысокая, коренастая, по имени Руба. С Рубой не поторгуешься; назвала цену, а ты хочешь – соглашайся, не хочешь – уходи. Цена честная. Мы соглашаемся. Руба разделывает мясо и отрезает нам еще пару кусков на жаркое. Никогда в жизни у нас в руках не было столько денег сразу. Даже половины.
Вот откуда у меня на самом деле взялись деньги. Питу я говорю, что продала старый серебряный медальон мамы. Это никому не повредит. Потом сразу перехожу к дню рождения Прим.
После обеда мы с Гейлом пошли на рынок. Я выбирала ткань на платье, как раз присматривалась к куску голубого сатина, когда мой взгляд привлекло кое-что поинтереснее. На другой стороне Шлака один старик держит коз. Старика так и называют – Козовод, а как его по-настоящему зовут, я даже не знаю. Он все время кашляет, суставы у него опухшие и как будто вывернутые – видно, много лет на шахтах горбатился. Ему повезло. Сумел накопить денег, завел коз и теперь не умрет с голоду. Сам старик грязный и сердитый, но за козами следит и молоко продает хорошее. Было бы только за что покупать.
Одна козочка, белая с черными отметинами, лежала на тачке. Какой-то зверь, может, дикая собака, подрал ей лопатку, и началось заражение. Старик поддерживает козу, чтобы подоить; сама она на ногах не держится. Я знаю, кто ее выходит.
– Гейл, – шепчу я. – Я хочу подарить Прим эту козу.
В Дистрикте-12 коза может изменить жизнь. В еде козы неприхотливы, а на Луговине полно травы. Одно животное дает почти полведра молока в день. И попить хватит, и сыру сделать, и еще на продажу останется. К тому же все законно.
– Она сильно ранена, – говорит Гейл. – Давай посмотрим поближе.
Мы подходим, покупаем на двоих чашку молока и глядим на козу, будто из любопытства.
– Чего уставились? – спрашивает старик.
– Просто смотрим, – отвечает Гейл.
– Ну смотрите, пока жива. А то сейчас продам ее мяснику. Все равно молока от нее никто брать не хочет, а если и возьмут, так полцены выторговать норовят.
– Сколько мясник дает? – интересуюсь я.
Старик пожимает плечами.
– Постой тут, увидишь.
В эту минуту к нам с другого конца площади подошла Руба.
– Ты вовремя, – говорит старик. – Девочка положила глаз на твою козу.
– Да ладно, – равнодушно говорю я. – Продана так продана.
Руба смерила меня взглядом, потом недовольно посмотрела на козу.
– Нет, я такое брать не стану. Ты глянь, что у нее с лопаткой. Да там весь бок сгнил, наверно. Даже на колбасу не годится.
– Как так? Мы же договорились, – возмущается Козовод.
– Договорились, да не об этом. Ты сказал, пара отметин от зубов, а тут вон что. Продай ее девочке, если она такая дура, что купит.
Уходя, Руба мне подмигнула.
Козовод страшно разозлился. Козу он все равно хотел сбыть с рук, тем не менее торговались мы с ним не меньше получаса. Целую толпу собрали. Кто одно говорил, кто другое. Ну и цена вышла ни то ни се: почти даром, если коза выживет, и грабеж, если сдохнет. Каждый ушел со своим мнением, а я ушла с козой.
Гейл помог мне ее нести. Ему, наверное, тоже было интересно, как отреагирует Прим. А я была так рада, что перед уходом даже розовую ленточку купила и повязала козе на шею.
Надо было видеть Прим, когда мы появились дома с таким подарком. Это ведь она совсем не так давно со слезами упрашивала меня оставить Лютика, того паршивого кота. Сейчас она плакала и смеялась одновременно. Мама, правда, посмотрела на рану с сомнением, но они с Прим справились. Прикладывали травы, поили отварами.
– Прямо как ты меня, – говорит Пит.
За рассказом я даже забыла, что он здесь.
– Мне до них далеко. Они творят чудеса. Та животина не умерла бы, даже если бы захотела.
Запоздало прикусываю язык. Каково это слышать Питу, который действительно умирает. Умирает, потому что я такая бестолковая.
– Ничего. Я ведь не хочу, – шутит Пит. – Рассказывай дальше.
– Да я уже почти закончила. Помню только, в ту ночь Прим легла спать вместе с Леди на одеяле возле печки. И перед тем как заснуть, коза лизнула ее в щеку. Будто пожелала спокойной ночи. Она сразу влюбилась в Прим.
– На ней все еще была розовая ленточка? – спрашивает Пит.
– Наверно. Какая разница?
– Просто захотелось представить себе картину, – отвечает он задумчиво. – Понимаю, почему этот день был для тебя счастливым.
– Еще бы. Я знала, что коза для нас настоящая находка.
– Конечно. Именно это я и имел в виду. Какое значение имеет радость твоей сестры? Сестры, которую ты так любишь, что пошла вместо нее на Игры, – говорит Пит сухо.
– Коза действительно себя окупила. И не один раз, – продолжаю я рассудительным тоном.
– Ну как же. Иначе она бы просто не посмела. После того, как ты спасла ей жизнь. Я тоже постараюсь себя окупить.
– Правда? Напомни-ка, сколько ты мне стоил?
– Кучу хлопот. Не беспокойся, я все верну.
– Ты мелешь чепуху. У тебя, наверное, бред. – Я щупаю ему лоб. Температура явно поднялась выше, но я вру: – Нет, жар немного спал.
Звук труб заставляет меня вздрогнуть. Я вскакиваю и бросаюсь ко входу в пещеру: не хочу пропустить ни слова. Мой новый друг Клавдий Темплсмит, как и следовало ожидать, приглашает нас на пир. Нет уж, спасибо. Не настолько мы голодны. Разочарованно отмахиваюсь, а Клавдий продолжает:
– А теперь самое главное. Полагаю, некоторые из вас уже решили отказаться от приглашения. Так вот, пир будет необычным. Каждый из вас крайне нуждается в какой-то вещи. – Да, тут он попал в точку. Я крайне нуждаюсь в лекарстве для Пита. – И каждый из вас найдет эту вещь в рюкзаке с номером своего дистрикта завтра на рассвете у Рога изобилия. Советую хорошо подумать, прежде чем принимать решение. Другого шанса не будет.
Объявление кончилось, но слова, кажется, остались висеть в воздухе. Я вздрагиваю, когда Пит трогает меня сзади за плечо.
– Нет, – говорит он. – Ты не должна рисковать ради меня.
– С чего ты взял, что я собираюсь? – удивляюсь я.
– Значит, ты не пойдешь.
– Конечно, не пойду. Даже не сомневайся. Что я, сумасшедшая лезть в драку против Катона, Мирты и Цепа? – говорю я, помогая Питу лечь. – Пусть они перебьют друг друга. Завтра посмотрим, кто остался, и тогда будем думать, что делать дальше.
– Ты совсем не умеешь хитрить, Китнисс. Не знаю, как тебе удалось до сих пор выжить. – Пит начинает меня передразнивать: «Я знала, что коза для нас настоящая находка. Жар немного спал. Конечно, не пойду». Никогда не берись играть в карты на деньги. Проиграешься в пух.
Во мне вспыхивает злость.
– Вот как! Что ж, я пойду. И ты меня не остановишь.
– Я пойду за тобой. Сколько смогу. До Рога изобилия не дотяну, но буду орать твое имя, пока кто-нибудь не придет и не прикончит меня.
– Ты с этой ногой и десяти шагов не сделаешь.
– Тогда буду ползти. Если идешь ты, я иду тоже.
Пит упрям, и, пожалуй, у него еще хватит сил на то, чтобы потащиться за мной в лес. Даже если его не найдет никто из трибутов, то разорвут хищники. Может, завалить вход камнями? Он будет пытаться их убрать, и кто знает, чем для него обернется такое напряжение.
– И что прикажешь мне делать? Сидеть и смотреть, как ты умираешь? – говорю я.
Читать бесплатно другие книги:
