Светочи Тьмы Корсакова Татьяна

– Он ими вроде как тормозил? – догадался Самохин.

– Вроде как, – эксперт кивнул.

– А зачем кому-то было нужно заталкивать бедолагу в клетку?

Эксперт посмотрел на него с высокомерным превосходством.

– А вот это ты мне скажи, Петр Иванович, зачем. Это уже твоя работа.

Не то чтобы Самохин так уж любил головоломки, но вызов принял и старательно, уже другим взглядом осмотрел площадку и клетку. Его внимание привлекли два кольца. Одно приваренное к дверце клетки, а второе – к ближайшему пруту. На черной саже, покрывающей кольца, были отчетливо видны свежие царапины.

– Здесь висел замок, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Замок, чтобы закрыть жертву в клетке…

Он снова потер лоб. За спиной послышался тонкий перезвон проволочных ангельских крыльев. Нет, не послышался, а почудился. С некоторых пор этот звук стал для Самохина знаком того, что он на верном пути.

– Наверное, убийца рассчитывал застать жертву врасплох, но та оказала сопротивление. Завязалась борьба, в результате которой парень упал с башни.

– А представь, что у убийцы получилось запереть жертву в клетке, – сказал эксперт и поежился, то ли от холода, то ли от собственных предположений. – А вспомни, что мы нашли бензин.

– Жаровня… – сказал Самохин и сам невольно поежился.

– Жаровня, – эксперт кивнул. – Причем, древняя. Я тут в золе и воске нашел кое-что любопытное. Фрагмент кости. Больше пока ничего не скажу, но не нравится мне все это, Петр Иванович. Ох, как не нравится!

– Останки человеческие? – Волосы на загривке встали дыбом. И теперь точно не от холода, а от ужаса. – Давность преступления тоже никак не определить?

– Если оно вообще было, это преступление. – Эксперт пожал плечами, шагнул к люку и ведущей вниз лестнице, чертыхнулся. – Как же я люблю свою работу! – сказал с досадой, а потом крикнул кому-то внизу: – Вы хоть подстрахуйте меня там! Я вам не высотник-монтажник!

– Но версия рабочая? – спросил Самохин, когда он уже наполовину скрылся в люке.

– Версия любопытная, – проворчал эксперт и с раздраженным кряхтением начал спускаться по лестнице.

А Самохин подумал, что на бутылке с бензином наверняка не найдут никаких отпечатков. А еще он подумал, что очень удобно носить перчатки. Хоть латексные, хоть лайковые. И объяснение уже заготовлено, и недуг продемонстрирован в самый первый день знакомства. Ловкий малый – этот патлатый айтишник. А он, старший следователь Самохин, полный дурак! Надо было сразу же осмотреть кожу и одежду этих двоих. Особенно перчаточки. Но кто ж тогда знал? А сейчас уже поздно, сто раз можно было и помыться, и одежки постирать, и перчаточки выбросить. И девчонку притащить в башню в качестве алиби!

Тренькнул мобильный, оповещая Самохина о приходе сообщения. На его электронную почту приходили только рабочие письма, с близкими он предпочитал общаться через мессенджеры. Это был ответ на его запрос, касающийся гражданина Дмитрия Леонидовича Елагина, Мирославиного спасителя. Когда Самохин отправлял этот запрос, за спиной у него тоже едва различимо звенели проволочные ангельские крылья. Наверное, потому он почти не удивился прочитанному. В Горисветово в тугой змеиный клубок затягивались события, судьбы и люди, а ему, старшему следователю Самохину, по всей видимости, предстояло стать тем, кто клубок этот распутает. Вот такая у него нынче миссия…

Тишина в Горисветово наступила ближе к вечеру. Разъехались родители, разобрали своих чадушек. Всех, без исключения! Не избежать теперь Всеволоду Мстиславовичу скандала, позора и глумления. А ей, Мирославе, увольнения. Она не уберегла, не защитила школу, позволила слухам просочиться за пределы усадьбы. Мало того, она сама посмела стать источником этих слухов. Она нашла на территории школы мертвое тело! А мертвое тело на территории – это совсем не то, что за территорией. Это на веки вечные испорченная репутация! Кто захочет отдать свою кровиночку в заведение, в котором орудовал убийца?! Даже если убийцу поймают, никто не захочет. Потому что черную ауру не смыть дезсредствами. Потому что черная аура – это нечто одновременно эфемерное и опасное…

Шефа Мирослава нашла в своем кабинете. В своем теперь уже бывшем кабинете. Он сидел за ее бывшим столом. На столе перед ним стояла бутылка виски и до краев наполненный бокал. Виски плескался и в мутном, полном ярости и отчаяния взгляде, который он устремил на вошедшую Мирославу.

– Ты меня разочаровала. – Несмотря на выпитое, голос его звучал ровно. – Я доверил тебе самое ценное, что было у моей семьи, а ты меня так разочаровала!

Мирослава не считала, что в случившемся была ее вина, поэтому не стала оправдываться. Черную ауру не отмыть, не замаскировать. И уж тем более в Горисветово не место детям. Никогда здесь не было места детям! Ни сто лет назад, ни тринадцать, ни сейчас.

– Родители имеют право знать правду, – сказала она, останавливаясь напротив стола. Можно было сесть в кресло для посетителей, но она не стала. Всеволод Мстиславович и так смотрел на нее сверху вниз. – Это разумно, что детей забрали.

– Разумно?! – Все-таки его голос сорвался на крик. – Самонадеянная девчонка! Ты не смеешь решать, что разумно, а что нет! Здесь я все решаю! Я – Всеволод Горисветов!

– В первую очередь мы должны думать о безопасности детей. – Мирослава не боялась. Легко быть бесстрашной, когда ты уже все для себя решила, когда в твоей жизни есть страхи куда хуже взбешенного босса.

– Ты вообще не должна была думать! Ты должна была… – Он осекся, в отчаянии махнул рукой. Похоже, он и сам не знал, как нужно было действовать в сложившихся обстоятельствах. Впервые в жизни не знал. – Ты даже представить себе не можешь, во сколько мне обходится содержание этой богадельни!

Мирослава представляла. Возможно, не в деталях, но в общих чертах понимала.

– Если школа не сможет работать, а она не сможет! – Всеволод Мстиславович опрокинул в себя виски, коротко рыкнул, вытер покрасневшее от злости лицо рукавом пиджака. – Моей компании придется тащить на себе этот бесполезный, смердящий труп.

Мирослава не сразу поняла, что трупом он называет Горисветово, а когда поняла, поежилась. Похоже, ее босс тоже чувствовал черную ауру этого места. Непонятно другое. Зачем в таком случае ему усадьба? Мирослава видела документы и договор аренды. Можно сказать, она знала страшную тайну семьи Горисветовых.

Усадьба не была собственностью и полноправным владением, она была взята у государства в долгосрочную аренду. Усадьба, прилегающая к ней территория и Свечная башня. Вот это все никогда по-настоящему не будет принадлежать ни Всеволоду Мстиславовичу, ни Славику. Утраченное наследие – вот, что это было на самом деле. Да и сами Горисветовы не были прямыми потомками той самой Агнии. У Агнии не было собственных детей, но у ее покойного мужа имелся племянник. Почти засохшая ветвь некогда славного рода с единственным чудом уцелевшим листком. Гонор и голубая кровь есть – денег нет. Вот так ситуация представлялась практичной Мирославе. А денег у Горисветовых не было. Об этом ей рассказывала бабуля. Бабуля знала все, считай, вела летопись. Записывать не записывала, но память имела крепкую, и многим делилась с Мирославой, пока та была еще ребенком, пока ей еще были интересны подобные истории.

Всеволод Мстиславович свои детство и юность провел не в Горисветово, а в деревне. Папенька его работал бухгалтером в местном сельсовете, со слов бабули, ничего из себя не представлял, но гонор имел непомерный и, приняв на грудь, любил рассказывать всем желающим о своей уникальной родословной. Наверное, единственному сыну тоже рассказывал, потому что Всеволод Мстиславович, тогда еще просто Севка, с юных лет носился со своей исключительностью. Был он умен и изворотлив, умнее и изворотливее всех своих сверстников. Потому, наверное, и планы перед собой ставил далекоидущие. Ставил и, надо сказать, достигал. Он единственный по-настоящему интересовался историей Горисветово. Бабушка рассказывала, что отдала ему все, что имелось в библиотечном архиве и касалось усадьбы. Тогда словосочетание «библиотечный архив» казалось Мирославе просто фигурой речи, а теперь она очень крепко задумалась. У бабули и в самом деле имелись бумаги, которым позавидовал бы и Чернокаменский архив. Бабуля любила и берегла историю. Выходит, любила и берегла она не только историю своего рода, но и рода Горисветовых. Вот бы увидеть сейчас те документы! Но просить Всеволода Мстиславовича бесполезно. Чтобы попросить, нужно сознаться в том, что она знает его маленькую тайну.

Сказать по правде, она не видела ничего криминального в том, что шеф оказался человеком, который сделал себя сам. Парень из глухой провинции без посторонней помощи получил сначала достойное образование, затем достойную работу, выбился в люди, как сказала бы бабуля. Мирослава и сама была такой, выбивалась в люди, рвала жилы и когти, чтобы стать лучше и умнее остальных. У нее и самой, оказывается, имелась родословная. В ее венах тоже, оказывается, текла толика голубой крови, но, в отличие от Всеволода Мстиславовича, у нее и в мыслях не было взять в долгосрочную аренду один из маяков, к проектированию которых приложил руку ее далекий предок.

Отчасти нежелание это было связано с полным отсутствием геральдических амбиций, отчасти с тем, что Мирослава прекрасно понимала, какую головную боль приносит владельцу аренда памятника культуры. Вот такого, например, как Свечная башня! Если сам жилой дом Всеволод Мстиславович мог ремонтировать и перестраивать по собственному желанию, то все вопросы, касающиеся башни, решались с превеликим трудом и проволочками. Самое интересное в сложившейся ситуации было не в нелюбви шефа к Свечной башне, а в том, что на момент продления договора аренды от башни можно было отказаться. Эту информацию Мирослава узнала все от того же Славика два года назад, когда Всеволод Мстиславович вдруг решил снова возродить Горисветово. Усадьбу отстроили и довольно успешно, а вот башня так и осталась стоять, запертая на амбарный замок.

– …Ты разочаровала меня. – Шеф посмотрел на нее сквозь толстое стекло бокала, покачал головой. – Не нужно было слушать Митьку и твою бабку! Не нужно было тащить тебя в новый мир, давать тебе все эти возможности! – Он неопределенно взмахнул рукой, наверное, описывая круг Мирославиных возможностей. – Ты никчемная! Ты даже со Славиком не сумела совладать! Ну, скажи, чего тебе не хватало? – Он с грохотом поставил бокал на стол. – Все тебе дал! Образование, должность, деньги! Единственного сына был готов на тебе женить, а ты? Что ты кобенишься, а? Ты же никто, шавка ты дворовая!

Мирослава отступила на шаг, посмотрела на шефа, теперь уже точно бывшего, с недоумением, словно видела его впервые в жизни.

– Ваш сын – садист, – сказала она медленно, почти по слогам. – Садист и социопат.

– И что такого? – Всеволод Мстиславович презрительно поморщился. – Он научился сдерживаться, контролировать себя. Что он сделал? Он ударил тебя, Мирослава?

– Попытался. – Она отступила еще на шаг, находиться в одной комнате с этим человеком было вся тяжелее и тяжелее.

– Ты ему всегда нравилась. – Всеволод Мстиславович устало потер глаза. – Бьет, значит, любит! Небось, слыхала? Ну, ударил бы он тебя… До смерти бы не забил! А потом бы раскаялся, на коленях перед тобой ползал бы, подарок бы дорогой подарил. Нормальная же жизнь могла быть!

– Вы сейчас шутите?

Она уже понимала, что он не шутит, что возмущение его основано на искреннем, почти детском недоумении. И если раньше у нее как-то получалось отделять Славика от его отца, то сейчас стало совершенно ясно, что это именно Всеволод Мстиславович тринадцать лет назад выписал своему единственному сыну индульгенцию, позволил обижать и унижать тех, кто слабее и беззащитнее. Ее, Мирославу, обижать и унижать!

– Я думал, что ты понимаешь правила игры. – Он покачал головой. – Понимаешь и принимаешь. Тебе ведь очень хорошо заплатили, я заплатил.

– За что? За то, чтобы ваш ублюдочный сынок надо мной издевался?! – Она вдруг сорвалась на крик, и крик этот эхом пронесся по кабинету, вырвался в открытое окно, шуганул сидящего на перилах балкона голубя. – Леше вы тоже заплатили? Или над ним можно было издеваться бесплатно?

Мирослава вдруг осеклась, впилась взглядом в наливающееся нездоровым багрянцем лицо Всеволода Мстиславовича.

– Это же он сделал? – сказала она почти шепотом. – И тогда, тринадцать лет назад, и сейчас. Поэтому вы так нервничаете? Не из-за школы, не из-за репутации, а из-за того, что сделал ваш сын!

– Уничтожу! – Для пьяного человека он действовал необычайно ловко, от летящего бокала Мирослава успела уклониться лишь чудом. Он просвистел в нескольких сантиметрах от ее уха и врезался в дверной косяк. А Всеволод Мстиславович уже вставал из-за стола. – Если ты только вякнешь, если только попробуешь сунуться с разговорами к тому менту, я тебя закопаю.

– Только попробуйте! – Она не стала больше пятиться, она шагнула навстречу и этому человеку, и собственному страху.

– Кажется, я недостаточно ясно выразился. – Он неожиданно успокоился, улыбнулся своей обычной снисходительной улыбкой. – Давай-ка поговорим про твой диагноз. Ты же психически нестабильная, Мирослава. Тебе же с самого детства мерещится всякое. И документальные свидетельства тому имеются, и аудиозаписи. И не надо мне сейчас рассказывать про врачебную тайну, нет у тебя от меня никаких тайн. Тайн нет, а диагноз есть. Так что сто раз подумай, прежде чем попытаешься навредить моей семье. Поверь, в моих силах организовать тебе принудительное лечение в очень элитном и очень закрытом заведении. Так сказать, по-родственному. А свидетелей твоей душевной нестабильности я найду, сколько хочешь. И никто тебе на сей раз не поможет. Даже твой дражайший дядя Митя. – Его улыбка вдруг сделалась шире и ярче. – Кстати, о защитниках! У них ведь тоже могут быть собственные тайны и собственные проблемы, поэтому не усугубляй, Мирослава. Не боишься за себя, пожалей того единственного человека, который до сих пор принимает участие в твоей судьбе. – Он снова уселся за стол, одернул рукава пиджака, сказал: – Надеюсь, мы поняли друг друга?

Мирослава поняла. Этот негодяй посмел угрожать не только ей, но еще и дяде Мите. Готова ли она прямо сейчас, не взвесив все «за» и «против», ринуться в бой? Не готова. Прямо сейчас – нет! Нужна информация. Нет, не информация, а факты и доказательства! А чтобы добыть доказательства, ей нужно время.

– Я вас поняла, Всеволод Мстиславович, – сказала она и сама поразилась, как спокойно и ровно прозвучал голос. – Могу я идти?

– Ступай! – В мгновение ока он превратился из разъяренного чудовища в доброго босса. – И, Мирослава, если ты все еще хочешь покинуть свой пост, не спеши, дождись моего разрешения.

Дождись разрешения! Он и в самом деле решил, что она сдалась и успокоилась? Его мир был так прост и так очевиден? Мужчины приказывают, женщины подчиняются? Вот в кого Славик.

Ничего, она со всем разберется, а пока ей нужно домой.

…Мирослава сразу поняла, что в ее комнате кто-то был. Несмотря на запертую на замок дверь, несмотря на забитую тяжкими думами голову. Это было даже не эфемерное шестое чувство, а твердая уверенность, заставляющая сердце биться в два раза быстрее, заставляющая тело группироваться и готовиться к бою.

Первым делом Мирослава проверила ванную комнату. Вторым – гостиную. В свою спальню она заглянула в самую последнюю очередь, уже зная, что никого не найдет. Но кое-что она все-таки нашла. Незваный гость оставил на ее кровати подарок…

Это был плоский сверток, небрежно завернутый в крафт-бумагу. В свертке могло быть что угодно, от безобидного до смертельно опасного, но Мирослава уже приняла решение.

Оберточная бумага с тихим шуршанием упала к ее ногам, а в руках у Мирославы остался изрядно потрепанный, пожелтевший от времени дневник Августа Берга…

Та дамочка хотела от Августа невозможного, она хотела, чтобы он сконструировал еще одну башню. На остров она приплыла в сопровождении городского головы и долговязого, прыщавого мальчишки. На остров приплыла, но переступать порог маяка, последнего убежища и добровольного узилища Августа, не стала. Так и осталась стоять черной, как из бумаги вырезанной тенью в ярком прямоугольнике дверного проема. Городской голова и мальчишка в нерешительности топтались за ее спиной, не зная, как поступить, как подступиться к Августу.

В тот день он был пьян. Впрочем, как и все предыдущие дни. Дешевая самогонка делала его бесчувственным и мизантропичным, давала хоть какие-то силы жить. Дешевая самогонка была для него наилучшим собеседником. Она и безымянная рябая кошка, прибившаяся к маяку. Вот такая была у Августа компания. Остальных он гнал прочь, не стесняясь в выражениях. На сей раз тоже не постеснялся, хоть в изящном темном силуэте, застывшем на его пороге, угадывалась дама. Прошли те времена, когда Август считал себя дамским угодником.

А она не сдалась и, кажется, нисколько не смутилась неласковым приемом. Она осталась ждать снаружи в то время, как городской голова опасливо переступил порог маяка.

– Графиня Агния Витольдовна Горисветова желает с вами пообщаться, мастер Берг, – проблеял он, брезгливо оглядываясь по сторонам. – Дело безотлагательное, очень выгодное, – добавил, понижая голос до заговорщицкого шепота. – Есть для вас работенка!

Август не желал общаться и не желал работенки. Он хотел пить. В глотке драло, голова кружилась с тяжелого похмелья.

– Подите к черту со своей работенкой, – сказал он как можно вежливее и потер виски. Голова не только кружилась, но еще и раскалывалась.

– Нездоровится? – в голосе городского головы был елей, но не было и капли сочувствия.

– Как видите. – Август встал, покачнулся, но удержался на ногах, алюминиевым ковшиком зачерпнул воды из стоящего на табурете ведра, с жадностью принялся пить.

Когда допил, рядом с городским головой уже стоял парнишка. В одной руке он держал объемную кожаную папку, а во второй бутыль французского вина. У Августа еще доставало ума и памяти, чтобы узнать свою любимую марку. Ума и памяти доставало, а вот сила воли закончилась.

– Это вам, мастер Берг. – В голосе парнишки звучала какая-то странная смесь восхищения и разочарования. – Агния Витольдовна велела кланяться.

Агния Витольдовна – это, стало быть, та самая дамочка, что маячит снаружи. Умная дамочка, умеющая найти подход к жаждущему гению.

Август молча взял бутылку, так же молча выдернул пробку и, не озаботившись поисками кружки, принялся жадно пить прямо из горлышка.

Вино было прекрасно! Он уже и думать забыл, как это бывает, когда не просто заливаешь в себя жгучую горечь, а смакуешь каждый глоток. Вот и вспомнил.

Он пил, а парнишка украдкой поглядывал на разложенные на столе чертежи и наброски. Ничего интересного, так… все по мелочи, чтобы окончательно не сойти с ума. Парнишке нравилось то, что он видел. Нет, не так. Увиденное вызывало в нем восторг! В зачерствевшей и заспиртованной душе Августа что-то шелохнулось, что-то из нормальных человеческих чувств, почти забытое, сознательно изгнанное из сердца и памяти.

– Что скажешь? – спросил он, ставя наполовину опустевшую бутылку прямо на чертеж.

Лицо парнишки исказилось болью. Август не сразу понял причину этакого терзания, а когда понял, несказанно удивился. Парнишка переживал, что вино может испачкать чертеж.

– Это виадук? – спросил он, не сводя взгляда с чертежа.

Кто бы из оставшихся в жизни Августа людей разобрал в этом хитросплетении линий виадук? Никто бы не разобрал! Да он бы никому и не показал. Просто парнишка оказался настырным и глазастым.

– Как звать? – спросил Август, убирая бутылку с чертежа.

– Леня… – Парнишка густо покраснел. – Леонид Ступин, господин Берг. – И тут же, словно в одночасье решившись на очень важный шаг, выпалил: – Я поклонник вашего таланта!

Получилось смешно и наивно. Август хохотнул.

– Разве я оперная певичка, чтоб иметь поклонников?

– Простите. – Леонид смутился, краски покинули его лицо. – Я неправильно выразился. Ваши работы… Я считаю их гениальными! Все до одной, мастер Берг!

Это было так наивно, так искренне и одновременно так странно, что впервые за долгие месяцы Августу стало любопытно.

– Где вы видели эти работы, юноша? – спросил он, делая еще один осторожный глоток из бутылки.

– В Перми! Тут, в Чернокаменске! В журналах по архитектуре! Агния Витольдовна выписывает их специально для меня! – принялся с жаром перечислять Леонид. – Вот этот маяк… – Он запрокинул голову вверх. – Это ведь настоящее произведение искусства!

– Агния Витольдовна – это твоя маменька? – Август не стал оборачиваться, парнишка интересовал его куда сильнее, чем дамочка.

– Это моя… благодетельница. – Леонид на секунду замешкался, подбирая правильное определение. На помощь к нему тут же пришел городской голова. Почувствовал интерес Августа старый лис!

– Графиня Горисветова великого сердца человек! – сказал он громко, чтобы дамочка непременно услышала его дифирамбы. – Она основала приют для талантливых сироток. – При слове «сиротки» он небрежно кивнул в сторону Леонида. – Собирает бедняжек по всему свету, дает им кров и пищу, развивает их гений! Понимаете, мастер Берг, кто просит вас об одолжении? – «Одолжение» он сказал едва слышным шепотом и многозначительно выпучил глаза.

– У вас какой гений, молодой человек? – От городского головы Август отмахнулся, с любопытством посмотрел на парнишку.

– У меня не гений… – Тот испуганно покачал головой, – у меня так… некоторые склонности.

– И эти склонности лежат в вашей папочке? Я правильно понимаю?

Мальчишка кивнул. Рука, сжимающая папочку, заметно дрожала. Так дрожали руки самого Августа после сильного перепоя, но дрожь парнишки явно была нервического характера.

– Покажите-ка! – Широким жестом он смахнул собственные чертежи на пол, освобождая место для папки Леонида. – Да побыстрее, молодой человек! У меня не так много времени!

Парнишка бросился выполнять приказ. Его руки больше не дрожали, а губы сжались в тонкую решительную линию. Он был готов выслушать приговор.

Август с кряхтением уселся за стол, потянулся за папкой, вытащил сначала один чертеж, потом другой… Он пересмотрел все, что лежало в папке. Он смотрел, а Леонид застыл за его спиной соляным столбом и, кажется, даже перестал дышать. Август тоже перестал, потому что на столе перед ним лежали свидетельства того, что судьба и в самом деле свела его с гением. Робкий юноша с пылающим взором оказался настоящим бриллиантом. И пусть этому бриллианту недостает хорошей огранки, но сияет и искрится он уже сейчас.

Август обернулся, снизу вверх посмотрел на Леонида, под его взглядом тот смертельно побледнел, даже покачнулся.

– Что, говоришь, хочет твоя патронесса? – спросил Август. Он уже знал, что сделает все, что захочет Агния Горисветова. Но сделает это не для нее и даже не для себя, а ради вот этого парнишки, в котором Август вдруг увидел самого себя, но юного и счастливого.

За спиной шумно и облегченно выдохнул городской голова, кинулся объяснять и зазывать Августа на божий свет. Идти к свету Август наотрез отказался, а Агния Горисветова наотрез отказалась воспользоваться его гостеприимством. Городской голова так и метался туда-сюда от света к тьме, передавая пожелания, выясняя требования. Наконец Август устал от этих метаний, да и принесенное вино успело закончиться. Но перед тем, как закончиться, оно сделало Августа добрее и сговорчивее настолько, что он любезно принял приглашение Агнии Витольдовны посетить Горисветово в ближайшие же дни. Сказать по правде, если бы не парнишка, Август не шелохнул бы и пальцем, но парнишка смотрел на него полным мольбы взглядом. Парнишке был нужен наставник, а Августу… А Август еще и сам не знал, что ему нужно. Просто что-то шелохнулось в душе, и ему вдруг захотелось оставить при себе это робкое чувство.

…Албасты появилась, когда незваные гости уплыли с острова. Сначала Август увидел извивающиеся в воздухе белые косы. Кончик одной косы ласково поскреб по холке урчащую кошку, вторая обвилась вокруг пустой бутылки. Август вздохнул, потянулся за ковшом с водой, сказал, напившись:

– Выходи.

Она выплыла из темноты. На сей раз юной и прекрасной девой. Такой прекрасной, что глаз не отвести. Кошка довольно гнула спину, льнула под ласковую девичью ладонь. Кажется, только одна кошка ее и любила. Сам он просто не боялся. Но для такого существа, как албасты, отсутствие страха уже было сродни любви.

– Гости? – Албасты уселась на лавку, длинные косы обвились вокруг ее узких щиколоток.

– В гости зовут. – Август подпер кулаком небритую щеку, уставился на оставленную Леонидом папку с чертежами.

– Мальчишка понравился. – Албасты не спрашивала. Албасты видела его насквозь.

– Не смей его обижать! – Август вскинулся, запоздало вспомнив, на что она способна. – Даже не думай!

Она рассмеялась, ее смех колокольчиком зазвенел в гулком пространстве маяка. Зазвенел и тут же оборвался.

– Я хотела на нее посмотреть. – А голос из молодого и звонкого сделался вдруг сиплым.

Августу не нужно было поворачивать голову, чтобы понять, что на лавке рядом с ним уже сидит не юная дева, а нездешняя тварь, на которую лучше вообще не смотреть.

– Она предпочитает свет. – Он пожал плечами, отпихнул носком сапога ползущую к нему змею, которая еще пару мгновений была длинной девичьей косой.

– Ой ли… – Змея с шипением уползла под лавку, а на плечо Августа легла когтистая рука. – Как же ты наивен, старик, – сказала албасты.

Она исчезла так же внезапно, как появилась, оставив после себя стужу и холодные дорожки росы на каменной стене маяка. А он еще очень долго слышал змеиное шипение из темноты…

Перед поездкой в Горисветово Август заказал сразу две бутылки вина, не такого хорошего и дорогого, как то, что передала ему Агния Горисветова, но тоже весьма недурственного. А потому в усадьбу он явился уже мертвецки пьяным, из кареты не вышел, а, считай, вывалился. Вывалился бы наверняка, если бы не подбежавший Леонид. Парнишка на сей раз был одет по-простому, в холщовые штаны и рубаху, и вихры его в отсутствие бриолина вились мелким бесом. Почти как у Августа в молодости.

Леонид сразу же отвел Августа в его комнату, видать, смекнул, что в таком состоянии его ни в коем разе нельзя показывать своей патронессе. И показывать ему усадьбу тоже бессмысленно. Август был ему за это весьма благодарен. И накрытый в комнате стол он тоже оценил по достоинству. Графиня Горисветова не скупилась, обед был роскошен и щедр. Вот только одному ему все эти яства ни за что не съесть.

– Присоединяйся, Леонид! – Август кивнул на свободный стул. – Поедим, потолкуем.

Парнишка попятился, во взгляде его появилось какое-то странное выражение, этакая смесь отчаяния и желания. Август хоть и был пьян, но дураком себя не считал и в людях разбираться умел.

– Садись, – велел он. – Я настаиваю, а остальные не узнают.

Остальные – это Агния Горисветова, не иначе. Вот такая у нее забота о бедных сиротках. На людях одно, а на деле – совсем другое. Парнишка, очевидно, недоедал. Оттого и худоба, и бледность.

Обедали молча. Манерам парнишка был обучен, вилкой и ножом управлялся ловко, но было видно, что такая еда ему в диковинку, оттого и жадное нетерпение, оттого и этот блеск в глазах. Но от предложенного бокала вина он отказался категорически. Август не стал настаивать. Кому, как не ему, знать, к чему приводит дружба с Дионисом? Сам он тоже вино лишь пригубил. Для встречи с графиней Горисветовой ум ему был нужен более-менее ясный, а для того не лишним было бы немного поспать. Что он и сделал, отослав Леонида и велев разбудить его ровно через два часа. Двух часов должно было хватить.

Приказ Леонид исполнил в точности и, кажется, с превеликим удовольствием. Парнишке не терпелось показать Августу усадьбу и приступить к работе. А вот его патронесса желания пообщаться с самим мастером Бергом так и не изъявила, передала через Леонида заверения и прочую светскую чушь, извинилась за то, что предпочитает вести уединенный образ жизни, поэтому связь они будут держать через Леонида. Августа такой расклад весьма устраивал. Леонида, похоже, тоже. И последующая неделя, проведенная Августом в Горисветово, была едва ли не первой светлой неделей за долгие месяцы уныния и скорби.

Помимо Леонида, общаться ему приходилось со старым глухонемым слугой, да пару раз с местной приютской ребятней. Ребятня была такая же худая, бледная и увлеченная, как и Леонид. Августу довелось понаблюдать за шахматной партией, состязаниями в фехтовании, музицированием и рисованием. Воспитанники Горисветовского приюта были разновозрастными и все до единого необычайно талантливыми. Похоже, Агния Горисветова делала благое дело, собрав под одной крышей столько юных гениев. Вот только кормила она своих воспитанников скверно. Когда Август сказал об этом Леониду, тот залился краской не то злости, не то стыда и с некоторым вызовом сообщил, что человеку для развития талантов надлежит быть голодным, что сытость порождает праздность. Август позволил себе с ним не согласиться, но спорить не стал и продолжил украдкой подкармливать его разносолами со своего стола.

К делу они приступили на следующий день. По этому поводу Август даже решил не напиваться с самого утра. Задачку графиня Горисветова поставила перед ним заковыристую. Августу надлежало спроектировать башню. Да не простую, а в форме гигантской свечи. Леонид упрямо называл это сооружение светочем, Август не возражал. У него родился план, который он вознамерился воплотить в жизнь в ближайшее же время. Это был их с Леонидом секрет. Башню, этот монструозный светоч, проектировал Леонид. Да, Август его направлял и сверялся с каждым расчетом, да, он давал дельные советы, но идея была не его! Идея целиком и полностью принадлежала мальчишке. Это он рассчитывал все до последнего камешка в кладке. И как-то так вышло, что, увлекшись новым проектом, Август и думать забыл про вино. Как-то все не до того было! Спал он теперь урывками, по четыре-пять часов в сутки. А Леонид, кажется, и вовсе не спал, за что регулярно получал от Августа нагоняй.

У них получился прекрасный тандем. Никогда-никогда у великого Августа Берга не было ученика, а теперь он появился! Появился и сделал вдруг Августа, если не счастливым, то хотя бы спокойным. Вот такое чудо!

Август вернулся к себе на остров, когда проект был уже полностью завершен и одобрен графиней Горисветовой. Свое одобрение она передала через Леонида вместе с чеком на весьма щедрую сумму и пожеланием видеть господина Берга на стройке так часто, как это будет возможно. Август не возражал. В первый же день в Чернокаменске он обналичил чек и во время своего следующего визита в усадьбу сунул внушительную пачку в руки растерявшемуся и смущенному Леониду.

– Бери-бери! – сказал строго. – Имя мое, но работа твоя. Стало быть, и деньги твои.

Подумалось вдруг, что можно было открыть на имя Леонида банковский счет, воспользоваться которым парнишка смог бы при достижении совершеннолетия. Ждать оставалось недолго, всего какой-то год. Но дело было сделано, и Август надеялся, что парень сумеет распорядиться полученной суммой с умом.

Он и распорядился. Накупил сладостей мелюзге, новый кафтан глухонемому прислужнику Тихону и подарок самому Августу. Это был блокнот для записей, дорогой, обтянутый тисненой телячьей кожей с плотными и хрусткими страницами. Как же давно Августу не дарили подарков, чтобы вот таких – от чистого сердца и от души! Это было такое приятное чувство, что Август пообещал и себе, и Леониду, что непременно использует блокнот по прямому назначению, станет вести дневник. Ничего особенного, просто забава и тренировка мозгов, чтобы не ржавели и не скрипели от безделья. Здесь же можно будет делать кое-какие наброски, касающиеся их с Леонидом совместной работы. Вот такая двойная польза!

Строительство башни, которую Леонид продолжал называть светочем, а сам Август именовал по-простому Свечной, шло споро. Не было заминки ни в деньгах, ни в рабочих руках. Агния Горисветова не скупилась. С Августом они по-прежнему виделись мельком, в лучшем случае обменивались вежливыми приветствиями, но чаще всего графиня избегала его общества. Эта странность Августа не расстраивала, а лишь слегка удивляла. Даже тех мгновений, что выпали на их общение, хватило, чтобы оценить поразительную, какую-то нездешнюю красоту этой женщины. Будь Август помоложе, он бы сказал – опасную красоту. Но Август был немолод и сердце его принадлежало одной единственной женщине, неизбежной встречи с которой он ждал с нетерпеливой радостью. И потому красоту Агнии он оценивал исключительно с художественной точки зрения. Пару раз ему даже хотелось испросить разрешение нарисовать ее портрет. Желание это исчезло в тот самый момент, когда он увидел картину, написанную одним из воспитанников приюта. Это был не портрет Агнии, это было ее почти ожившее отражение. Сходство было таким поразительным, что поневоле делалось страшно. А еще стыдно за свое желание потягаться с настоящим гением. Потому Август занялся другим, тем, что получалось у него лучше всего. Пока еще даже лучше, чем у Леонида.

Эту медную табличку он заказал у лучшего гравера Чернокаменска. На табличке с каллиграфическим изяществом было выведено имя и фамилия Леонида, а надпись под ней настаивала на том, что именно он, Леонид Ступин, является создателем Свечной башни. Там же имелась и дата, чтобы ни у кого не оставалось сомнений.

Табличку Август протянул Леониду, когда они стояли посреди уже почти полностью готовой башни.

– Это тебе, – сказал он с улыбкой. – Это твое! – закончил уже без улыбки и обвел уходящие в небо стены удовлетворенным взглядом.

– Я не могу, мастер Берг. – Парнишка прижимал табличку к сердцу, как самое дорогое, что у него было. – Агния Витольдовна дала четкие указания насчет авторства.

Они оба это знали, оба понимали, что графиню Горисветову волнует не только и не столько архитектура. С первого же дня ей было важно, чтобы Свечную башню построил гений и мистик, тот самый загадочный Август Берг. И они не стали ее разочаровывать! Август – мастер, Леонид – подмастерье.

– Ты еще молод, мой мальчик. – Август уже все решил и все продумал. – Пока еще в чем-то даже неопытен, но наступит день, когда твое имя прогремит на весь мир. Я верю в это всем сердцем. Когда-нибудь ты меня превзойдешь. Я уверен, что этот час наступит очень скоро. И тогда ты извлечешь на свет божий эту табличку, как доказательство своего авторства.

– Мне не поверят. – Леонид покачал головой.

– Поверят мне! – Август усмехнулся, достал из кармана сюртука конверт, бережно разгладил углы и положил его в специально для этого спроектированную нишу. Раствор и кирпичи лежали у его ног, даже не пришлось далеко ходить. Парнишка завороженно наблюдал, как он замуровывает конверт в стену башни. Пожалуй, это был единственный тайник, о существовании которого не знала Агния. Все остальные, а было их целых три, были сделаны по ее личному распоряжению собственноручно Августом и Леонидом, без привлечения рабочих. Августу было совершенно неинтересно, зачем они понадобились хозяйке Горисветово, с него хватало собственных тайн.

– Вот мое свидетельство, мальчик. Самому Августу Бергу они должны будут поверить. А ты просто дождись своего часа и возьми свое сразу, как только этот час наступит.

Август ожидал всякого: благодарности, радостного недоумения, смущения. Он не ожидал, что Леонид его обнимет. Вот так молча, по-мужски.

– Спасибо, мастер Берг, – сказал он шепотом. – Вы не представляете, как много значит для меня ваше доверие.

Август представлял и уже немного страшился происходящего, потому что доверие неминуемо влекло за собой ответственность, а ему не хотелось больше ни за кого отвечать. Но парнишку он не оттолкнул, молча погладил по вихрастой голове, вздохнул.

Башню открывали торжественно, в присутствии всего местного и даже пермского бомонда, под прицелами модного американского фотографического аппарата, под зоркими и жадными взглядами представителей прессы. Сироток по такому случаю нарядили в новые костюмчики и платьишки. Леонид по такому поводу старательно набриолинил свои непокорные кудри, а Август старательно напивался с самого утра, ибо страшно не любил подобные сборища.

Тогда же, в день открытия Свечной башни, у него состоялся первый и единственный более-менее длинный разговор с Агнией Горисветовой. Тогда же он в первый раз обратил внимание не только на ее нездешнюю красоту, но и на ее нездешнюю, совершенно нездоровую бледность. А еще на ладанно-терпкий, горько-полынный аромат ее духов. Так пахло бы в церкви, если бы в жарком пламени свечей кому-то вздумалось воскурить не только ладан, но и дикие травы.

– Я признательна вам, мастер Берг. – Агния протянула ему руку. Прозрачная кожа, длинные пальцы, синее ложе идеальных, миндалевидных ногтей. Август уже видел такое, эту нездоровую синеву. У любимой жены видел, когда она медленно умирала по причине слабого сердца.

Агния Горисветова тоже умирала. И этот ладанно-полынный запах не был запахом ее духов, это было пока еще слабое, но уже ощутимое дыхание приближающейся смерти.

– Эта башня, ваше детище – оно великолепно! – Во взгляде ее черных глаз было понимание. Она знала, что он разгадал ее страшную тайну. Смущало ли ее это? Август не знал. – Мне нравится все! И архитектурная сторона вопроса, и инженерная! – Агния холодно улыбнулась. – Надеюсь, очень скоро мы приведем механизм в действие, и в ночи воссияет свет. Вам интересен мой замысел?

– Боюсь, я уже слишком стар, чтобы проявлять интерес к чему бы то ни было.

Августа тяготил этот разговор, хотелось поскорее уйти прочь от этой непостижимой, уже не живой, но еще и не мертвой женщины. Чем она больна? Чахоткой? Или, быть может, малокровием? Тень смерти – вот причина ее нездешней красоты. А в чем причина ее небывалого гуманизма? Что станется с бедными сиротками, когда она отдаст богу душу? Спросить бы. А впрочем зачем? Какое ему дело до графини Горисветовой и ее гениальных сироток? Он выполнил свою часть договора, и теперь его волнует лишь крепость подаваемого гостям вина. Вот так-то.

Кажется, ей понравился его ответ. Или его мысли? Потому что она улыбнулась ему отстраненной, но все же одобрительной улыбкой и сказала:

– Первый светоч я зажгу в вашу честь, мастер Берг. В вашу честь и во славу одного из дарованных нам талантов.

Прозвучало витиевато и пафосно. Август улыбнулся в ответ, отсалютовал ей бокалом шампанского, прихваченным с подноса пробегавшего мимо официанта.

– Рад был помочь, – буркнул он, уже отворачиваясь, норовя побыстрее скрыться в толпе гостей.

– Возможно, вам захочется увидеть, – сказала она так тихо, что он вынужден был обернуться.

– Что увидеть? – спросил не слишком приветливо и одним глотком выпил шампанское.

– Как он зажигается. В моих планах их двенадцать. Лучше бы по одному в месяц, но в сложившихся обстоятельствах глупо привязывать судьбу к конкретным датам.

– Кто зажигается? – Август попятился. Пожалуй, из них двоих чуть более сумасшедшей была именно Агния. Странно, что остальные не замечали ни ее болезни, ни ее безумия.

– Светоч! – Агния сложила ладони в молитвенном жесте, посмотрела в сторону башни. – Уверяю вас, это величественное, волшебное и целительное действо. Возможно, когда-нибудь вы захотите ко мне присоединиться.

– Когда-нибудь?

– Когда поймете, что все это, – она разомкнула ладони, развела руки в стороны, – не больше, чем иллюзия, а такие, как мы с вами, могут управлять целыми мирами. Вы ведь бывали в иных мирах, Август? – Взгляд ее черных глаз горел лихорадочным любопытством. Или просто лихорадкой?

Ему доводилось бывать в Нижнем мире, но знали об этом немногие. Вот, пожалуй, только албасты и знала, а албасты никак нельзя назвать живой. Может быть, и его самого тоже.

– Нет. – Август покачал головой. – Я давно не выбирался дальше Чернокаменска.

Почти и не соврал, потому что отныне Нижний мир навечно с ним. Для этого не нужно путешествовать по земле.

Как ни странно, его ответ Агнию удовлетворил.

– Я не ошиблась, – сказала она скорее самой себе, чем ему. – Приятно было поболтать, Август.

И это игривое «Август» прозвучало так, словно они с Агнией были ровесниками, древними тварями, смертельно уставшими от этого мира, но еще не готовыми его покинуть. Всего на мгновение его обдало волной холода, а потом наваждение исчезло. Вместе с той, которая его породила.

Август уехал из Горисветово утром следующего дня. Попрощался с Леонидом, собрал свои малочисленные пожитки и уехал. Не стал даже оборачиваться, чтобы бросить прощальный взгляд на Свечную башню. Все, дело сделано, ему пора назад на Стражевой камень. Там у него есть своя собственная башня.

Потянулись серые, заполненные самогоном и бездельем дни. Полученных от графини Горисветовой денег вполне хватало на хорошее вино, но Август с упрямством, достойным лучшего применения, продолжал медленно убивать себя самогоном. Единственным, что скрашивало его унылое существование, были регулярные письма от Леонида. Парнишка продолжал информировать Августа обо всем, что происходило в Горисветово. Поначалу ничего значительного не происходило, приют жил размеренной и скучной жизнью. Примерно такой исход Август и предполагал. Графиня Горисветова наигралась со своей новой игрушкой и потеряла к ней всякий интерес. Оказалось, что не наигралась и не потеряла.

Это письмо отличалось от остальных. В этом письме, в каждой аккуратно выведенной буковке читалась тревога.

«…А вчера ночью, мастер, Агния Витольдовна впервые зажгла Светоч! В помощники себе выбрала Степана Сретина. Вы должны его помнить, он писал портрет нашей благодетельницы и хотел написать Ваш, а Вы отказались. Помните, мастер?»

Август помнил. Юный гений был невысок, сутул и патлат. Взгляд его казался рассеянным, а руки подрагивали. Август никак не мог уразуметь, как с такими глазами и такими руками можно писать столь удивительные картины. А позировать гению он отказался исключительно из-за нежелания часами сидеть недвижимым болванчиком. Не в том он уже возрасте.

«…Агния Витольдовна назвала это действо посвящением. Степан очень гордился. Он гордился, а я, признаюсь честно, очень ему завидовал. Мне думалось, что первый Светоч зажечь должен был именно я, ведь это я спроектировал башню! Мастер Берг, простите великодушно мою самоуверенность и желание присвоить себе ваши лавры! Я слишком взволнован, чтобы правильно формулировать свои мысли».

Глупый, наивный и честолюбивый мальчишка! Он все больше напоминал Августу самого себя в юности. Только Август, пожалуй, не стал бы извиняться.

«…Они скрылись в башне на вечерней заре – Степан и Агния Витольдовна. А нам было велено ложиться спать. Но как мы могли пропустить самое интересное?! Как мы могли пропустить запуск механизма?! Уснули лишь самые маленькие, а старшие и ваш покорный слуга бдели поблизости. Мы увидели, мастер! Это было незабываемое зрелище! Удивительной красоты! Светоч воспылал вскоре после полуночи. Огромная свеча, зажженная в ночи! Господин Серов спроектировал гениальный ламповый механизм! Мы плакали, мастер! Слезы текли у нас из глаз, а мы ничего не могли с этим поделать. Да и зачем стирать слезы восторга?!»

Август задумался. Сам он никогда не рыдал от восторга. Не тот характер, не та душевная организация. Он и от горя-то рыдать начал не так давно, после смерти Евдокии. А до того считал себя бездушным.

«…Я уверен, что свет был виден за несколько верст от Горисветово, таким ярким сделал его спроектированный механизм! Мы разбрелись по своим комнатам уже на рассвете, но я так и не смог уснуть. Я ждал Степана, потому что мне хотелось узнать подробности этого удивительного посвящения. Но Степан не появился у себя ни утром, ни к обеду. Вечером я отважился спросить у Агнии Витольдовны, куда он подевался. Она улыбнулась мне своей удивительной ласковой улыбкой, погладила по голове, а потом сказала, что Степан больше не вернется, что после посвящения он отправился в Дюссельдорф, где будет проходить обучение у лучших учителей живописи. Вот такая щедрая награда, мастер! Наверное, на лице моем Агния Витольдовна разглядела не только радость за друга, но и тень зависти, потому как улыбнулась мне материнской улыбкой и сказала, что непременно наступит та ночь, когда я тоже буду допущен к таинству посвящения. Уже одна только эта мысль согревает мое сердце! Я люблю Горисветово, но я мечтаю о большем. Я хочу учиться в столице, мастер Берг!»

Август усмехнулся, ему были понятны амбиции Леонида. Он их одобрял и был готов поддержать финансово. Надо будет непременно написать об этом парнишке. А куда еще девать скопленный капитал старому затворнику, у которого, считай, никого не осталось?

Август так и не написал про свои щедрые намерения. Он был слишком занят или, скорее сказать, слишком пьян, чтобы вообще отвечать на письма Леонида. А парнишка продолжал исправно писать!

«…Посвящение прошли еще двое! Тихон Скобников и Данила Северский. Я не буду перечислять вам их таланты. На то мне не хватит ни бумаги, ни времени. Но вы должны поверить мне на слово! Эти двое невероятно талантливы! Куда талантливее вашего покорного слуги…»

В строчках этих Августу почудилась тень обиды. А может, виной тому была выпитая накануне бутылка самогона? Он читал вслух, водя пальцем по расплывающимся и прыгающим строчкам, чтобы окончательно не потерять нить повествования. Почему вслух? Потому что албасты не умела читать. Она сидела на лавке напротив Августа и ласково почесывала когтем кошку. Кошка мурлыкала от удовольствия, албасты задумчиво улыбалась. Наверное, из-за этой глубокой задумчивости она то и дело перекидывалась из юной девы в уродливую старуху. А Августу то и дело приходилось отпихивать тянущихся к нему слепых белых змей. Иногда змеи оборачивались косами за мгновение до его пинка.

Албасты были интересны эти вечерние чтения. Ее, вековое чудовище, все еще волновали человеческие страсти. А иначе с чего бы она появлялась в маяке всякий раз, когда Август брал в руки запечатанный конверт?!

«…А Свечную башню заперли. Хода в нее нет даже мне, мастер Берг! Агния Витольдовна говорит, что это из соображений безопасности, чтобы младшие дети не смогли себе навредить. Но я-то уже не маленький! Через пять месяцев мне исполнится восемнадцать! Я так и сказал, взял на себя эту смелость. А Агния Витольдовна рассмеялась, сказала, что я стану лучшим из ее светочей, что мне недолго осталось ждать. И так тепло и радостно стало у меня на душе, мастер Берг! Мне кажется я…»

Дальше было целое предложение, густо замазанное чернилами. Ничего не понять. Кончик белой косы, скользнул по бумаге, словно вбирая в себя лишние чернила, и перед изумленным взором Августа появилась фраза целиком.

«Мне кажется, что я влюблен! Агния Витольдовна прекраснейшая из женщин! Как я мог раньше не замечать этой божественной красоты?!»

– Божественной, – хмыкнула албасты, окуная испачканный кончик косы в невесть откуда взявшуюся на полу лужу.

– Она и в самом деле очень красива, – Август сложил письмо, потому что дальше шло лишь торопливо-смущенно прощание.

– Я тоже красива. – Албасты улыбнулась, перекинула косу через точеное плечо. – Посмотри на меня! – сказала требовательно.

– А что мне на тебя смотреть? Видел я тебя всякой! – Август потянулся за новой бутылкой.

– Меня видел.

Черный коготь угрожающе коснулся его руки. Чуть сильнее нажим, и от полученной царапины он будет долго мучиться, а потом в муках и помрет. Это если албасты не захочет разорвать его на клочки раньше. Вот только ему не страшно, не боится он больше смерти. И албасты это знает. Может за то и не убивает, что неинтересно?

– Меня видел, а ее суть не разглядел. – Скрипучий старушечий голос еще висел в башне, но самой албасты уже и след простыл. Приходить и уходить она любила внезапно.

Это письмо отличалось от остальных. Буквы плясали в разные стороны, строчки уползали вниз. Если бы Август не был уверен, что Леонид не пьет, решил бы, что тот пьян. Впрочем, он и сам был привычно пьян.

«Я был ослеплен, мастер Берг! Это как если бы вы долго смотрели на солнце, а потом попытались разглядеть хоть что-то в этом бренном мире. Я слишком долго смотрел на солнце… Вы помните Савельку? Это наш Горисветовский Моцарт».

Август не помнил, но все равно кивнул, словно бы Леонид мог его видеть. Парящая в полуметре от пола албасты многозначительно хмыкнула. Кошка привычно играла с кончиком одной из ее кос. Почти семейная идиллия…

«Савелька пришел ко мне на следующую ночь после инициации Данилы. Он маленький, считай, самый младший из нас. И он дрожал от холода. Тогда мне подумалось, что от холода. Я накрыл его одеялом, чтобы согреть. Я думал, что мальчику приснился дурной сон. Такое иногда случается. Вы же понимаете?»

Август понимал! По части кошмаров ему не было равных!

«Я хотел отвести Савельку в его комнату, а он расплакался. Он рыдал и говорил, что слышит их каждую ночь. Я спросил, кого он слышит, и Савелька сказал, что их… Светочей. Тех, кто прошел инициацию и покинул Горисветово. Я сказал, что это невозможно, что он просто скучает по ним. Но Савелька не сдавался, он вцепился в меня с несвойственной ему силой, он хотел, чтобы я его выслушал. Мне пришлось, мастер Берг. Просто чтобы его успокоить. Мне кажется, у Савельки какая-то душевная болезнь. Такое бывает с гениями. Помните, мы с вами даже обсуждали такую печальную возможность?..»

– Что он слышал? Читай! – поторопила албасты. Никогда раньше не торопила, а тут, поди ж ты! Август продолжил чтение.

«Савелька слышит их крики. Не голоса, мастер Берг, а мучительные и отчаянные крики. Он говорит, что слышит их с той самой ночи, когда Светоч зажегся в первый раз. Тогда он думал, что ему показалось. У него абсолютный слух, мастер Берг, он слышит музыку даже в шуме ветра. Но это не музыка! Савелька слышит крики. И он был настолько напуган, что я позволил ему остаться в своей комнате до самого утра, хотя это против всех правил. А утром ко мне подошла Лизонька. Лизонька особенная, у нее феноменальная память и такая же феноменальная скорость чтения. А еще мне иногда кажется, что она умеет читать мысли. Разумеется, все это глупость, и удивительной прозорливости Лизоньки непременно найдется научное объяснение, но она поделилась со мной своими страхами, мастер Берг. А я не могу не поделиться ими с вами, моим учителем…»

Руки дрогнули. Это от самогона! Не от умиления, нет!

«Лизонька плакала точно так же, как ночью плакал Савелька. Ей чудятся призраки. Она говорит, что это призраки тех, кто прошел инициацию в Свечной башне. Она тоже называет их Светочами. И они приходят к ней каждую ночь, чтобы поиграть в прятки. Я не стал пугать бедную девочку еще больше, но я весьма взволнован состоянием ее душевного здоровья. Я бы непременно поговорил о ней с Агнией Витольдовной, но графиня нынче крайне редко выходит из своих покоев. Я в смятении, учитель! И я прошу у вас совета. Как мне следует поступить?»

Кто такой был Август, чтобы давать советы? Да и что он мог посоветовать? Потому и не стал отвечать на это письмо. Впрочем, как не ответил он и на все предыдущие…

От Леонида не было вестей несколько месяцев. Неожиданно для самого себя Август начал тревожиться. Его тревога была еще не той степени, чтобы протрезветь и отправиться в Горисветово, но все же. Потому, наверное, он так и обрадовался этому письму! Радовался до тех пор, пока не прочел.

«Савелька ушел три ночи назад. Его Светоч горел ярче всех. А утром Лизоньку нашли повешенной в парке… Говорят, это самоубийство, мастер! И я виноват в случившейся трагедии как никто другой! Я должен был что-то сделать, как-то помочь бедняжке! Я должен был хотя бы попытаться защитить ее от демонов, порожденных ее больным разумом. Или это иного рода демоны?.. Учитель, иногда мне и самому кажется, что ум мой повредился. Позапрошлой ночью мне привиделась Лизонька… Еще днем я решил сам во всем разобраться. Я стянул у немого Тихона ключи. В последнее время только ему разрешено заходить в башню. Я видел. Я знаю. Тихон выглядит совсем скверно. Кажется, черное крыло безумия коснулось и его тоже. Он стал похож на автоматон, который мы с вами рассматривали в том журнале. Автоматоны Антонио Солидато, удивительные заводные куклы. Вы помните, учитель?»

– Помню, – Август кивнул. Албасты удивленно вскинула соболиную бровь.