На службе зла Гэлбрейт Роберт

12

• …the writings done in blood.

Blue yster Cult. «OD’d on Life Itself»[23]

Многие мужчины подумали бы, что бродить по Лондону следом за сексапильной блондинкой, да еще и получать за это деньги, – одно удовольствие, но Страйку до смерти надоело следить за Платиной. Прошатавшись несколько часов по Хотон-стрит, вблизи Лондонской школы экономики, где в верхних коридорах из бетона и стекла время от времени мелькала на пути в библиотеку подрабатывающая на полставки исполнительница эротических танцев, Страйк последовал за ней к «Мятному носорогу», где у нее в шестнадцать часов начиналась смена.

Там он закруглился: на восемнадцать была назначена встреча с Уордлом, а если Платина выкинет какой-нибудь фортель, Вороненок тут же позвонит. В забегаловке рядом с пабом, выбранным для встречи, Страйк взял себе сэндвич. В кармане задребезжал мобильный, но, убедившись, что звонит сестра, он перенаправил вызов в голосовую почту. Ему смутно помнилось, что скоро день рождения его племянника Джека, однако идти к родственникам он не собирался, особенно после прошлогоднего торжества: ему хватило подружек сестры, любопытствующих мамаш и оглушительного визга перевозбужденных, надоедливых детей.

«Старая синяя колодка», внушительная трехэтажная постройка из кирпича, формой напоминающая нос корабля, находилась в конце Грейт-Истерн-стрит в районе Шордича. На памяти Страйка это был стриптиз-клуб и бордель: их с Ником школьный друг якобы потерял там невинность с женщиной, годившейся ему в матери.

Афиша на входе подтверждала перерождение борделя в концертный зал. Сегодня в восемь, прочитал Страйк, играют Islington Boys’ Club, Red Drapes, In Golden Tears и Neon Index. Губы его скривились в ухмылке, когда он протискивался в темный бар с деревянным полом, где золотыми буквами на огромном старинном зеркале за барной стойкой рекламировались светлые сорта эля минувшей эпохи. Свисавшие с потолка шарообразные лампы освещали толпу молодежи студенческого вида, в которой большинство было одето по непостижимой для Страйка моде.

При всей своей слабости к группам, собиравшим стадионы, мать, как ему помнилось с детских лет, часто водила его и на выступления своих приятелей; после парочки концертов музыканты умудрялись расплеваться, разойтись, а месяца через три собраться в новом составе в другом пабе. «Старая синяя колодка» показалась Страйку неподходящим местом для встречи с Уордлом; раньше они выпивали только в «Фезерс», неподалеку от Скотленд-Ярда. Сейчас полицейский в одиночестве пил у барной стойки; при появлении Страйка он сам и прояснил вопрос:

– Жена балдеет от Islington Boys’ Club. Она сюда заглянет после работы.

Страйку не доводилось встречать жену Уордла, и хотя раньше он об этом не задумывался, она представлялась ему кем-то средним между заядлой тусовщицей (не зря же Уордл все время задерживал взгляд на вызывающе одетых девицах с искусственным загаром) и единственной знакомой ему женой столичного копа, а именно Хелли, для которой смысл жизни составляли дети, домашнее хозяйство и мещанские сплетни. А поскольку жена Уордла «балдела» от неизвестной Страйку инди-группы, он решил, что эта женщина, вопреки ожиданиям, может оказаться интересной личностью, пусть даже он заранее презирал эту инди-группу.

– Ну что там у тебя? – спросил Страйк, успев взять пинту пива, пока не набежал народ.

С обоюдного молчаливого согласия они с Уордлом переместились от барной стойки к последнему свободному столику для двоих.

– Криминалисты работают, – сказал Уордл, когда они сели. – По их мнению, нога принадлежала девушке от шестнадцати до двадцати пяти лет и была ампутирована после смерти, причем, судя по характеру свернувшейся крови, почти сразу после наступления смерти, а потом хранилась в холодильнике, пока ее не отправили твоей подруге Робин.

От шестнадцати до двадцати пяти: сейчас Бриттани Брокбэнк, по прикидкам Страйка, был бы двадцать один год.

– Нельзя ли определить возраст поточнее?

Уордл покачал головой:

– Нет, точный возраст не установлен. А что?

– Я же говорил: у Брокбэнка была приемная дочь.

– Брокбэнк, – задумчиво повторил Уордл, явно не припоминая имени.

– Один из тех, кто с самого начала был у меня под подозрением, – напомнил Страйк, безуспешно пытаясь скрыть досаду. – Служил когда-то в «Пустынных Крысах». Здоровенный, черноволосый, с деформированным ухом…

– Успокойся, я понял, – сказал Уордл, тоже приходя в раздражение. – У меня никудышная память на имена, дружище. Брокбэнк… татуировка на предплечье…

– Это Лэйнг, – поправил Страйк. – Шотландец, которого я упек на десять лет. А Брокбэнк – тот, кто твердил, что я проломил ему башку.

– А, ну да.

– У его приемной дочери, Бриттани, на ноге был застарелый шрам. Я же тебе рассказывал.

– Ну-ну, помню.

Отхлебнув пива, Страйк воздержался от саркастических комментариев. Вот если бы с ним за столом сидел не Уордл, а Грэм Хардэйкр, старый приятель из Отдела специальных расследований, уж тот бы воспринял его подозрения всерьез. Сначала Уордл и Страйк относились друг к другу с определенным недоверием, затем как будто соперничали. Страйк считал, что Уордл своими разыскными способностями даст фору многим столичным полицейским, но при этом отеческая теплота, с которой Уордл пестовал собственные версии, никогда не распространялась на предположения Страйка.

– А что сказали насчет шрама на икре?

– Шрам застарелый. Появился задолго до смерти.

– Етит твою! – вырвалось у Страйка.

Что могло быть важнее того застарелого шрама? Но криминалисты, как ни досадно, не придали ему особого значения.

Даже Уордл, который не упускал ни единого шанса подколоть Страйка, проникся, судя по всему, его тревогой.

– Дружище, – сказал он (и это тоже было внове), – Брокбэнк не при делах. Это Мэлли.

Именно этого Страйк и опасался: что при одном имени Мэлли в Уордле проснется карьерист и полицейский забудет о других подозреваемых, нацелившись на поимку матерого рецидивиста.

– Доказательства есть? – напрямик спросил Страйк.

– Харрингейская преступная группировка контролировала шлюх из Восточной Европы в Лондоне и Манчестере. Я потолковал с ребятами из отряда по борьбе с проституцией. На прошлой неделе они устроили облаву в борделе неподалеку отсюда и задержали двух молодых украинок. – Уордл понизил голос почти до шепота. – Сейчас их раскручивают наши сотрудницы. У этих украинок была подруга, которая рассчитывала сделать тут карьеру в модельном бизнесе и отказывалась обслуживать клиентов, невзирая на жестокие побои. Две недели назад Диггер за волосы выволок ее из дома, и с тех пор она как в воду канула. А вместе с ней и Диггер.

– Узнаю Диггера, – сказал Страйк. – Хотя совсем не факт,что это ее нога. Кто-нибудь слышал, чтобы он упоминал меня?

– Да, – победно заявил Уордл.

Позабыв о пиве, Страйк опустил кружку. Он не ожидал положительного ответа.

– Серьезно?

– Одна из девиц показала, что точно слышала о тебе от Диггера, причем совсем недавно.

– В связи с чем?

Уордл произнес длинную фамилию богатого русского, владельца казино, который обращался к Страйку не далее как в прошлом году. Страйк нахмурился. Пусть даже Диггер пронюхал о его работе на владельца игорного дома, но он никак не мог знать, что именно Страйку обязан своей последней ходкой. От Уордла Страйк услышал лишь то, что его русский клиент отирается в весьма сомнительных кругах, но это и раньше не было большим секретом.

– И почему Диггера волнует, что я работал на Арзамасцева?

– Да как тебе сказать… – начал Уордл тоном знатока, желающего скрыть недостаток информированности. – Их группировка много в чем замешана. По сути, мы имеем дело с человеком, который встал у тебя на дороге, который не раз отправлял людям части тел и который исчез вместе с юной девушкой прямо перед тем, как тебе прислали ногу юной девушки.

– Что ж, в твоем изложении звучит убедительно, – сказал совершенно ни в чем не убежденный Страйк. – А ты не упускаешь из виду Лэйнга, Брокбэнка и Уиттекера?

– Естественно, не упускаю, – ответил Уордл. – Мои ребята их разыскивают.

Страйк слабо в это верил, но, чтобы не портить дружеских отношений с Уордлом, оставил свои сомнения при себе.

– Еще у нас есть запись с курьером, – добавил Уордл.

– И что же?

– Твоя коллега – неплохая свидетельница, – продолжил Уордл. – Там действительно фигурирует мотоцикл «хонда». Номера фальшивые. Курьер выглядел именно так, как она описала. Короче, он поехал на юго-запад, в сторону реального курьерского центра. В последний раз этот парень засветился на камере в Уимблдоне. С тех пор и курьер, и мотоцикл как сквозь землю провалились, но, повторяю, у этого кренделя фальшивые номера. Он мог умотать куда угодно.

– Фальшивые номера, – повторил Страйк. – Все продумано.

В пабе становилось людно. Видимо, группа должна была играть на втором этаже: у двери, ведущей наверх, толпились посетители; до Страйка доносился знакомый скрежет настраиваемого микрофона.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Страйк без особого энтузиазма. – Я обещал Робин передать тебе копии писем.

В тот день он вернулся в контору около полудня. Журналисты больше не караулили его у входа, притом что фотографы, по словам знакомой продавщицы из гитарного магазина напротив, топтались там вплоть до вчерашнего вечера.

Несколько заинтригованный, Уордл взял копии двух писем.

– Оба письма пришли в течение последних двух месяцев, – сказал Страйк. – По мнению Робин, тебе стоит на них взглянуть. Еще по одной? – спросил он, кивнув на остатки пива в кружке Уордла.

Страйк отошел за следующей парой пива; Уордл подвинул к себе письма. Когда Страйк вернулся, Уордл все еще изучал письмо с инициалами «Р. Л.». Страйк взял второе письмо, написанное аккуратным, как у прилежной школьницы, почерком, и начал читать:

…что я стану по-настоящему собой и буду по-настоящему полноценной без ноги, которая никогда не была и не будет частью меня, но никто этого не понимает. До моей родни не доходит, что мне необходимо лишиться ноги; все думают, что у меня проблемы с головой, но вам-то не нужно объяснять…

«Вот тут ты ошибаешься», – подумал Страйк. Вернув письмо на стол, он обратил внимание, что отправительница очень четко вывела обратный адрес в Шепердс-Буше. Письмо было подписано «Келси»; фамилия отсутствовала. Уордл, погруженный в чтение первого письма, издал нечленораздельный звук, в котором профессиональный интерес смешался с отвращением.

– Читал эту хрень?

– Нет, – ответил Страйк.

В людный и без того бар набивалось все больше молодежи. Страйк и Уордл оказались не единственными людьми за тридцать, но явно были старше большинства посетителей. Страйк наблюдал, как симпатичная бледноватая девушка, похожая на старлетку в стиле сороковых, с тонкими черными бровями, алыми губами и лихо закрученными прядями голубых волос, пытается отыскать взглядом своего парня.

– Робин просматривает эти записки сумасшедших и, если нужно, составляет краткие сводки.

– «Я хочу массировать твою культю, – прочел Уордл вслух. – Я хочу стать твоим живым костылем. Я хочу…» Фу, мать твою. Это же просто физически…

Он перевернул письмо.

– «Р. Л.». Можешь прочесть адрес?

– Нет, – ответил Страйк, прищурившись.

Мелкий почерк был чертовски неразборчивым. На первый взгляд в обратном адресе читалось лишь название «Уолтэмстоу».

– Кто там обещал: «Я буду возле барной стойки»?

Девушка с голубыми волосами и алыми губами пробилась к их столику, держа в руке бокал. На ней была кожаная куртка, накинутая на какое-то подобие летнего платья в стиле сороковых.

– Извини, детка, заболтались о работе, – невозмутимо сказал Уордл. – Корморан Страйк – Эйприл. Моя жена, – добавил он.

– Приветствую, – сказал Страйк, протягивая широкую ладонь.

Он бы в жизни не подумал, что жена Уордла выглядит именно так. Слишком усталый, чтобы анализировать увиденное, он еще больше потеплел к Уордлу.

– Ой, так это вы! – просияла Эйприл; ее муж тем временем сгреб со стола ксерокопии писем, сложил пополам и сунул в карман. – Тот самый Корморан Страйк! Я столько о вас слышала. Вы останетесь на концерт, правда?

– Вряд ли, – ответил Страйк, явно польщенный. Уж очень она была хороша собой.

Да и Эйприл, пожалуй, не хотела, чтобы он уходил. По ее словам, к ним должны были присоединиться друзья, еще человек шесть. Среди них – две незанятые девушки. Страйк позволил себя уговорить и поднялся на второй этаж, где располагалась небольшая сцена; танцпол был уже переполнен. Между делом Эйприл сообщила, что она – стилист и как раз сейчас готовит фотосессию для одного журнала, а помимо этого – обронила она мимоходом – для подработки танцует бурлеск.

– Бурлеск? – переспросил Страйк, переходя почти на крик, поскольку микрофон снова заскрежетал, вызвав бурю недовольства и шквал протестов со стороны посетителей за барной стойкой.

«Разве бурлеск – не тот же стриптиз, только классом повыше?» – задумался он после слов Эйприл о том, что ее подруга Коко (та девушка с огненно-красными волосами, что улыбнулась и кокетливо ему помахала) тоже танцует бурлеск.

Ребята оказались приятными и, в отличие от Мэтью, не вызывали ни малейшего раздражения. Уже давно Страйк не слышал живой музыки. Миниатюрная Коко выразила желание подняться еще выше, чтобы посмотреть…

Но когда на сцену вышли Islington Boys’ Club, Страйку показалось, что он против воли переносится в прошлое, к людям, о которых старался не думать. Спертый запах пота в воздухе, знакомый стон настраиваемой гитары, помехи микрофона – все это можно было бы вытерпеть, если бы вокалист своей позой и андрогинной грацией не смахивал на Уиттекера.

Четыре такта – и Страйк понял: пора уходить. Дело было не в группе с их гитарным инди-роком: играли парни вполне прилично и вокалист не раздражал, но настроение уже было отравлено его сходством с Уиттекером. Впрочем, Страйк за свою жизнь достаточно побывал в таких местах, не имея возможности уйти, и сегодня хотел спокойно подышать свежим воздухом. Крикнув слова прощания Уордлу, помахав рукой и улыбнувшись Эйприл, которая подмигнула и помахала ему в ответ, он ушел, достаточно массивный, чтобы с легкостью протиснуться сквозь потную, запыхавшуюся толпу. Когда он пробился к выходу, группа доиграла первую песню. Аплодисменты этажом выше стучали будто капель по жестяной крыше. Минуту спустя он уже с облегчением шагал прочь, к автомагистрали, где, со свистом рассекая воздух, неслись машины.

13

• In the presence of another world.

Blue yster Cult. «In the Presence of Another World»[24]

Субботним утром Робин с матерью на дряхлом семейном «лендровере» покатили из своего Мэссема в Харрогейт к портнихе, перешивавшей свадебное платье.

Фасон пришлось изменить, так как изначально платье предназначалось для январской церемонии; теперь же его предстояло надеть в июле.

– Совсем отощала, – заметила пожилая швея, втыкая иголки в заднюю часть лифа. – Не вздумай дальше худеть. Платье должно облегать.

Ткань и фасон платья Робин выбрала больше года назад. В общих чертах оно напоминало модель из коллекции Эли Сааба, которую родители никогда не смогли бы себе позволить, поскольку через каких-то полгода им предстояло покрыть добрую половину расходов на свадьбу Стивена, старшего брата Робин. Но даже эта уцененная версия казалась немыслимой роскошью при той зарплате, что Робин получала от Страйка. Освещение примерочной подчеркивало все достоинства фигуры, но из зеркала в позолоченной раме на Робин смотрело бледное лицо с воспаленными, впалыми глазами. Она уже сомневалась, что платье должно быть открытым. Длинные рукава – вот это как раз уместно. Возможно, думала она, ее просто утомили постоянные мысли о подвенечном наряде. В примерочной пахло лаком и новым ковролином. Пока Линда, мать Робин, наблюдала, как иголка сантиметр за сантиметром стягивает оборки платья, Робин, угнетенная своим собственным отражением, сосредоточенно смотрела на угловой столик, где покоились искусственные цветы и хрустальная диадема.

– Мы уже решили, чем украсим фату? – спросила портниха, усвоившая типичную докторскую манеру задавать вопросы в первом лице множественного числа. – Для зимней церемонии мы выбрали диадему, так ведь? Я думаю, к открытому платью подойдут цветы.

– Цветы – это чудесно, – донесся голос Линды из угла примерочной.

Мать и дочь были удивительно похожи. Хотя некогда узкая талия матери стала шире, а выцветшие томатно-красные с золотинкой волосы, в беспорядке собранные на темени, кое-где тронула седина, серо-голубые глаза Линды были в точности такими, как у дочери, и сейчас их взгляд устремился на Робин с тревогой и проницательностью, до смешного знакомыми Страйку.

Робин перемерила множество ободков с искусственными цветами, но ни один не пришелся ей по душе.

– Наверное, я все-таки остановлюсь на диадеме, – сказала она.

– Может, рассмотреть вариант с живыми цветами? – подсказала Линда.

– Да, – выдавила Робин, которой вдруг нестерпимо захотелось уйти от этого запаха ковролина и от своего бледного, загнанного в угол отражения.

– Давай сходим к флористу и посмотрим, что нам смогут предложить.

И все же неплохо было оказаться наедине с собой – хотя бы на несколько минут, хотя бы в примерочной. Выбираясь из платья и снова влезая в свитер и джинсы, Робин попыталась отыскать причины своей хандры. Она жалела, что пришлось пропустить встречу Страйка с Уордлом; ей не терпелось преодолеть пару сотен миль, что отделяли ее от незнакомца в черном, отправившего ей отрезанную ногу.

Но спешить не было никакого смысла. В поезде они с Мэтью снова поссорились. Даже здесь, в ателье на Джеймс-стрит, ее преследовала нарастающая тревога: объем заказов в агентстве Страйка сокращался, и она в любую минуту могла остаться без работы. Одевшись, Робин проверила мобильник. Сообщений от Страйка не было.

Через час Робин, стоя среди мимоз и лилий, односложно отвечала на вопросы суетливой флористки: та прикладывала к ее волосам розы и время от времени роняла холодные зеленоватые капли с длинных стеблей на кремовый свитер Робин.

– Зайдем-ка в «Беттис», – предложила Линда, когда цветы в конце концов были заказаны.

В городе-курорте Харрогейт кондитерская «Беттис» давно сделалась местной достопримечательностью. Снаружи кафе украшали цветочные корзины, вдоль которых посетители выстраивались в очередь под черными с золотом прозрачными маркизами, а внутри, среди мягких кресел, светильников и узорчатых чайников, сновали официантки в одинаковых платьях с кружевной отделкой. В детстве Робин нравилось глазеть сквозь стеклянный прилавок на ряды толстых марципановых поросят, наблюдать, как мама покупает самый восхитительный фруктовый торт с ликерной пропиткой, упакованный в нарядную коробку. Сегодня, сидя за столиком у окна и уставившись на пестрые цветочные клумбы, разбитые в виде геометрических фигурок, вылепленных из пластилина детскими руками, Робин отказалась от еды, ограничившись маленьким чайником чая и украдкой поглядывая на мобильник. Ничего.

– Что-то случилось? – спросила Линда.

– Нет, все замечательно, – ответила Робин. – Просто смотрю, нет ли каких новостей.

– Новостей о чем?

– Об отрезанной ноге, – сказала Робин. – Вчера вечером Страйк встречался с этим полицейским, Уордлом.

– Ну-ну, – произнесла Линда, и больше они не проронили ни слова, пока им не подали чай.

Линда заказала фруктовое печенье. Намазав его маслом, она поинтересовалась:

– Вы с Кормораном хотите своими силами выяснить, кто прислал эту ногу, я права?

Что-то в голосе матери насторожило Робин.

– Мы просто отслеживаем действия полиции, вот и все.

– А-а, – протянула Линда, жуя печенье и не сводя глаз с дочери.

Робин стало стыдно за свою раздражительность. Свадебное платье обходилось недешево, а где же благодарность?

– Извини за резкость.

– Ничего страшного.

– Это из-за Мэтью – он против моей работы у Корморана.

– Да, прошлой ночью мы кое-что об этом слышали.

– О боже, мама, прости!

Робин считала, что во время ссоры они говорили достаточно тихо, чтобы не разбудить родных. Всю дорогу до Мэссема они ругались, потом сделали перерыв на ужин с ее родителями, а затем продолжили в гостиной, когда Линда и Майкл ушли спать.

– Имя Корморана звучит слишком часто, тебе не кажется? Думаю, что Мэтью…

– Это его не колышет, – бросила Робин.

Мэтью определенно считал работу Робин некой блажью, но, когда требовалось отнестись к ней всерьез (например, как в случае с этой зловещей посылкой), он злился, вместо того чтобы тревожиться.

– Не колышет – и совершенно напрасно, – продолжила Линда. – Кто-то прислал тебе часть мертвого тела, Робин. А в прошлый раз Мэтт позвонил нам сообщить, что ты угодила в больницу с сотрясением мозга. Я уж не говорю о твоем возможном увольнении! – решительно добавила она под укоризненным взглядом Робин. – Знаю, ты прикипела к этой работе! Как бы то ни было, – она отломила щедрый кусок своего лакомства и сунула в безвольную руку Робин, – я не собиралась вызнавать, что колышет Мэтта, а что нет. Я только собиралась узнать, не ревнует ли он.

Робин отпила крепкого купажированного чая и рассеянно подумала, не прикупить ли этих фирменных пакетиков для офиса. В Илинге таких днем с огнем не сыщешь. А Страйк любит крепкую заварку.

– Да, Мэтт ревнует, – в конце концов ответила она.

– Надеюсь, безосновательно?

– Конечно! – с жаром воскликнула Робин.

Ее как будто предали: мама всегда принимала ее сторону, всегда…

– Зачем так горячиться? – невозмутимо сказала Линда. – Я же не намекаю, что ты делаешь нечто предосудительное.

– Хорошо, если так, – промолвила Робин, пережевывая печенье и не ощущая вкуса. – Я ничего и не делаю. Он – мой начальник, вот и все.

– И твой друг, – предположила Линда, – судя по тому, как ты о нем отзываешься.

– Да, – ответила Робин, но честность вынудила ее добавить: – Впрочем, это не похоже на обычную дружбу.

– Чем же?

– Он не любит говорить о личном. Клещами не вытянуть.

За исключением одного печально запомнившегося вечера (который они между собой никогда впоследствии не упоминали), когда Страйк так напился, что с трудом держался на ногах и понятие о личном фактически перестало существовать.

– Тем не менее вы находите общий язык?

– Вполне.

Страницы: «« « 123456 » »»