Девушка в поезде Хокинс Пола

— В сад.

— Вы намеревались причинить вред ребенку Уотсонов?

Тогда я в негодовании вскочила на ноги. Понимаю, что это выглядело довольно мелодраматично, но я хотела, чтобы они увидели — чтобы Гаскилл увидел, — какой возмутительной была даже мысль об этом.

— Я не должна все это выслушивать! Я пришла сюда рассказать вам о человеке! Я пришла вам помочь! А сейчас… в чем конкретно вы меня обвиняете? В чем?

Гаскилл сохранял невозмутимость — мой взрыв негодования его не впечатлил. Он жестом пригласил меня снова сесть.

— Миссис Уотсон, другая… э-э, миссис Уотсон — Анна — упомянула о вас, когда мы расспрашивали о Меган Хипвелл. Она сказала, что ваше поведение в прошлом отличалось неадекватностью. Рассказала о том инциденте с ребенком. Она сказала, что вы преследуете ее и ее мужа, что продолжаете постоянно названивать им домой. — Он сверился со своими записями. — На самом деле чуть ли не каждую ночь. Вы не можете смириться с мыслью, что ваш брак закончился…

— Это полная чушь! — возмутилась я, хотя доля правды в этом была.

Я действительно звонила Тому время от времени, но чтобы каждую ночь — это явный перебор. Однако теперь мне стало казаться, что Гаскилл вовсе не на моей стороне, и к глазам подступили слезы.

— Почему вы не сменили фамилию? — спросила меня Райли.

— Простите?

— Вы по-прежнему носите фамилию мужа. Почему? Если бы муж оставил меня ради другой женщины, не думаю, что хотела бы носить его фамилию. Делить его с той, на кого тебя променяли…

— Наверное, я не столь щепетильна.

На самом деле я очень даже щепетильна. Я ненавижу Анну за то, что она теперь миссис Уотсон.

— Ладно. А кольцо — то, что висит на цепочке у вас на шее. Это обручальное кольцо?

— Нет, — солгала я. — Это… моей бабушки.

— В самом деле? Хорошо. Что ж, должна сказать, что ваше поведение подтверждает, как и предполагала миссис Уотсон, что вы не хотите принять действительность и смириться с тем, что у вашего бывшего мужа теперь новая семья.

— Я не понимаю…

— Какое отношение это имеет к Меган Хипвелл? — закончила за меня фразу Райли. — Ладно. В ту ночь, когда пропала Меган, вас — сильно пьющую и отличающуюся нестабильностью женщину — видели на улице, где она живет. Учитывая определенное физическое сходство Меган и миссис Уотсон…

— У них нет ничего общего!

Я была вне себя от такого сравнения. Джесс совсем не похожа на Анну. Меган совсем не похожа на Анну.

— Они обе блондинки, стройные, изящные, со светлой кожей…

— И я напала на Меган Хипвелл, думая, что это была Анна?! Что за чушь! — возмутилась я. Но шишка на голове снова запульсировала, а субботний вечер по-прежнему оставался черной дырой в моей памяти.

— Вы знали, что Анна Уотсон была знакома с Меган Хипвелл? — спросил Гаскилл, и я опешила.

— Я… что? Нет. Нет, они не знали друг друга.

Райли на мгновение улыбнулась, потом снова стала серьезной.

— Знали. Меган подрабатывала няней у Уотсонов… — она сверилась с записями, — в августе прошлого года.

Я не знала, что сказать. У меня не укладывалось в голове: Меган в моем доме, с ней, с ее ребенком.

— Ранка у вас на губе — это когда вы попали под машину на днях? — поинтересовался Гаскилл.

— Да, наверное, я прикусила губу, когда падала.

— А где произошел наезд?

— В Лондоне. На Теобальдс-роуд. Возле Холборна.

— А что вы там делали?

— Простите?

— Почему вы оказались в центральной части Лондона?

— Я уже вам говорила, — холодно ответила я и пожала плечами. — Моя соседка по квартире не знает, что я потеряла работу. Поэтому я продолжаю ездить в Лондон как обычно, хожу в библиотеки, чтобы поискать работу и поработать над резюме.

Райли покачала головой — то ли недоверчиво, то ли изумленно. Как можно дойти до такой жизни?

Я резко отодвинула стул назад, готовясь уйти. Я достаточно наслушалась всяких инсинуаций, выставлявших меня идиоткой и сумасшедшей. Теперь пришла пора выложить главный козырь.

— Я не очень понимаю, к чему все эти разговоры, — сказала я. — Мне казалось, что у вас должны быть более важные дела, например, расследование исчезновения Меган Хипвелл. Я так понимаю, что вы уже беседовали с ее любовником?

Они молча уставились на меня. Этого они не ожидали. Они ничего не знали о нем.

— Возможно, вы не в курсе. У Меган Хипвелл был роман, — сказала я, направляясь к двери.

Меня остановил Гаскилл: двигаясь бесшумно и на удивление быстро, он преградил мне путь прежде, чем я взялась за ручку двери.

— Мне казалось, что вы не были знакомы с Меган Хипвелл? — спросил он.

— Так и есть, — подтвердила я, пытаясь пройти мимо него.

— Сядьте, — сказал он, не подпуская меня к двери.

Я рассказала им о том, что видела из окна электрички, как часто наблюдала за Меган, когда она загорала или пила кофе на террасе. Я рассказала, как на прошлой неделе увидела ее с мужчиной, который точно не был ее мужем, и как они целовались на лужайке.

— Когда это было? — отрывисто спросил Гаскелл.

Думаю, он злился на меня за то, что я не выложила это сразу и они потеряли день, выслушивая мой рассказ о себе.

— В пятницу. Это было в пятницу утром.

— Значит, за день до ее исчезновения вы видели ее с другим мужчиной? — со вздохом переспросила Райли и закрыла лежавшую перед ней папку, не скрывая раздражения.

Гаскилл откинулся на спинку кресла и изучающе меня разглядывал. Она мне точно не верила, а Гаскилл сомневался.

— Вы можете его описать? — спросил он.

— Высокий, смуглый…

— Привлекательный? — перебила Райли.

Я задумчиво надула щеки.

— Выше Скотта Хипвелла. Я знаю, потому что видела их вместе, Джесс… — простите, Меган — и Скотта Хипвелл, — а тот мужчина выглядел по-другому. Худощавее, тоньше, и кожа темнее. Возможно, азиат, — сказала я.

— Вы смогли определить этническую принадлежность, глядя из окна электрички? — спросила Райли. — Впечатляет. Кстати, кто такая Джесс?

— Простите?

— Вы только что упомянули о какой-то Джесс.

Я почувствовала, как снова краснею.

— Ни о ком я не упоминала, — возразила я.

Гаскилл поднялся и, прощаясь, протянул мне руку:

— Думаю, этого достаточно.

Я пожала ему руку и повернулась уйти, проигнорировав Райли.

— Держитесь подальше от Бленхайм-роуд, миссис Уотсон, — сказал Гаскилл. — Не звоните бывшему мужу без крайней необходимости и держитесь подальше от Анны Уотсон и ее ребенка.

Сев на поезд, чтобы вернуться домой, и прокручивая в уме все, что сегодня пошло не так, я удивляюсь, что чувствую себя вовсе не так ужасно, как могла бы. И понимаю причину: я не пила вчера вечером и не хочу выпить сейчас. В кои-то веки меня что-то заинтересовало больше, чем собственные страдания. У меня появилась цель. По крайней мере нечто, что поглощает мое внимание.

Четверг, 18 июля 2013 года

Утро

По пути на утренний поезд я купила три газеты: Меган не могут найти уже четыре дня, и об этом много пишут. «Дейли мейл», как и ожидалось, раздобыла фотографии Меган в бикини, но и информации о ней собрала больше других.

Меган, урожденная Миллс, родилась в Рочестере в 1983 году и в возрасте десяти лет переехала вместе с родителями в Кингс-Линн в Норфолке. Она была умной и очень общительной девочкой, хорошо рисовала и пела. По словам одной школьной подруги, «была веселой, очень красивой и довольно сумасбродной». Ее сумасбродность, судя по всему, усугубилась смертью брата Бена, с которым они были очень близки. Он погиб в аварии на мотоцикле, когда ему было девятнадцать, а ей пятнадцать лет. После его похорон она убежала из дома на три дня. Ее дважды арестовывали: один раз за кражу и один — за попрошайничество. Никаких отношений, если верить газете, родители с ней не поддерживали. Мать с отцом умерли несколько лет назад, так и не примирившись со своей дочерью. (Когда я читала это, мне было ужасно жаль Меган. Я понимаю, что она, судя по всему, не так уж сильно отличалась от меня. Такая же одинокая и неприкаянная.)

В возрасте шестнадцати лет она сошлась с парнем, у которого был дом в местечке Холкхэм в северном Норфолке. По словам школьной подруги, «он был старше ее, музыкант или что-то вроде того и принимал наркотики. После того как Меган с ним сошлась, мы практически не общались». Имя этого парня в газете не называлось, видимо, его так и не удалось выяснить. А может, его и вовсе не существовало. Подружка запросто могла все это выдумать, чтобы ее имя попало в газеты.

Несколько лет жизни Меган газета пропустила. Вот ей уже двадцать четыре года, и она работает официанткой в ресторане в северной части Лондона. Там она встречает Скотта Хипвелла — частного консультанта по информационным технологиям, который дружит с менеджером ресторана, и у них завязывается бурный роман, завершающийся свадьбой. Ей двадцать шесть лет, ему — тридцать.

В статье приводятся высказывания и других знакомых, в частности, Тары Эпстайн, той самой подруги, у которой Меган собиралась провести ночь, но исчезла. Она говорит, что Меган «чудесная и жизнерадостная девушка» и казалась «очень счастливой». «Скотт не мог причинить ей боль, — утверждает Тара. — Он слишком сильно ее любит». Высказывания Тары — сплошные клише. Мне гораздо интереснее слова одного из художников, которые выставлялись в галерее, где работала Меган. Его зовут Раджеш Гуджрал, и он сказал, что Меган «замечательная женщина, с отменным вкусом, веселая и красивая, с глубоким внутренним миром и отзывчивым сердцем». Судя по всему, этот Раджеш к ней явно неравнодушен. В последней цитате приводятся слова некоего Дэвида Кларка, «бывшего коллеги» Скотта, который сказал, что «Меган и Скотт — отличная пара. Они очень счастливы вместе и невероятно сильно любят друг друга».

Газета также сообщает о ходе расследования, но заявления полиции сводятся к тому, что «допрошен ряд свидетелей» и «отрабатывается несколько версий». Единственное, что представляет интерес, — это слова инспектора Гаскилла, который подтверждает, что помощь следствию оказывают два человека. Я не сомневаюсь, что оба они подозреваемые. Один наверняка Скотт. Может, второй — это «B»? Может, Раджеш — это и есть «B»?

Я так увлеклась чтением газет, что не заметила, как мы добрались до семафора и электричка со скрежетом привычно остановилась на красный сигнал. В саду у Скотта копошатся какие-то люди, у задней двери стоят двое полицейских в форме. В голове у меня все плывет. Они что-то обнаружили? Нашли ее? Ее тело зарыто в саду или спрятано под половицами в доме? Я не могу не думать о груде тряпья возле железнодорожных путей, что глупо, потому что я видела ее там еще до исчезновения Меган. И в любом случае если с ней и произошло несчастье, то Скотт тут ни при чем, он просто не может иметь к этому отношения. Он безумно ее любит, об этом говорят все.

Сегодня мало света, погода испортилась, и небо затянуто свинцовыми тучами. Мне не видно, что происходит в доме. Я чувствую, как меня охватывает отчаяние. Я не могу оставаться в стороне, так уж вышло, что теперь я причастна ко всему этому. Я должна знать, что происходит.

По крайней мере у меня есть план. Во-первых, надо выяснить, есть ли какой-то способ заставить меня вспомнить, что случилось в субботу вечером. Я поеду в библиотеку и постараюсь узнать, способна ли гипнотерапия помочь мне в этом, действительно ли возможно восполнить пробел в памяти с ее помощью. Во-вторых — думаю, это важно потому, что полиция, судя по всему, не поверила моему рассказу о любовнике Меган, — я должна связаться со Скоттом Хипвеллом. Я должна ему все рассказать. Он заслуживает того, чтобы знать.

Вечер

В поезде полно вымокших под дождем пассажиров, от их одежды поднимается пар и оседает на стеклах вагонных окон. Спертый воздух насыщен запахом пота, духов и хозяйственного мыла и обволакивает опущенные влажные головы. Облака, уже с утра обещавшие непогоду, темнели и набухали весь день, пока, наконец, не разразились ливнем в самый разгар часа пик, когда улицы заполнили служащие, движение на дорогах застопорилось, а входы в метро закупорили толпы людей, открывающих и закрывающих зонтики.

У меня не было зонта, и я промокла до нитки, будто на меня вылили ведро воды. Хлопковые брюки прилипли к бедрам, а голубая блузка стала неприлично прозрачной. Я бежала всю дорогу от библиотеки до станции метро, прижимая к груди сумочку, чтобы хоть как-то прикрыться. По какой-то причине меня вдруг это ужасно развеселило — есть какая-то нелепость в том, чтобы быть застигнутой дождем, — и я смеялась так сильно, что едва дышала, когда наконец добралась до Грейс-Инн-роуд. Я не помню, когда так хохотала в последний раз.

Сейчас мне не до смеха. Как только освободилось место, я села и посмотрела в телефоне последние новости о Меган. Случилось то, чего я боялась. «В полицейском участке Уитни допрашивается мужчина тридцати пяти лет, который задержан в связи с исчезновением Меган Хипвелл, пропавшей после ухода из дома в субботу вечером». Это точно Скотт, у меня нет никаких сомнений. Я только надеюсь, что он успел прочитать мое письмо в своей электронной почте до того, как его забрали, потому что допрос после задержания — дело серьезное и означает, что его считают виновным. Хотя, конечно, многое еще не ясно. Никакого преступления, может, и не было и с Меган все в порядке. Время от времени мне вдруг приходит в голову, что она жива и здорова и сейчас сидит где-нибудь на балконе отеля с видом на море, положив ноги на перила и потягивая холодный напиток.

Эта мысль одновременно и радует, и огорчает меня, а потом мне становится стыдно за чувство разочарования. Я не желаю ей зла, как бы ни злилась за измену Скотту и иллюзию идеальной семьи. Просто я чувствую себя частью этой тайны и ощущаю свою причастность. Я уже не просто девушка из поезда, которая бесцельно ездит туда-обратно. Я хочу, чтобы Меган вернулась в целости и сохранности. Действительно хочу. Но только не сразу, а чуть попозже.

Утром я послала Скотту письмо по электронной почте. Найти его адрес оказалось легко: я набрала его имя в поисковике и вышла на сайт, где он рекламирует «консультационные, облачные и другие услуги на базе интернет-технологий для бизнеса и некоммерческих организаций». Я знала, что это он, потому что служебный и домашний адреса совпадали. Я послала короткое сообщение по указанному на сайте контакту.

Уважаемый Скотт!

Меня зовут Рейчел Уотсон. Мы не знакомы. Я хотела бы поговорить с Вами о Вашей жене. Я не знаю, где она находится и что с ней случилось. Однако я располагаю информацией, которая, возможно, будет Вам полезна.

Если Вы не захотите общаться со мной, я Вас пойму, но если захотите, напишите мне по этому адресу.

С уважением,

Рейчел.

Трудно сказать, стал бы он выходить со мной на связь или нет, — окажись я на его месте, наверное, не стала бы. Как и полиция, он скорее всего решит, что я сумасшедшая, какая-то чокнутая, прочитавшая о деле в газетах. Теперь я так и не узнаю: если его арестовали, он может никогда не увидеть это сообщение. Если его арестовали, то о сообщении узнают только полицейские, что не сулит мне ничего хорошего. Но я должна была попытаться.

И теперь я чувствую, как меня охватывает отчаяние. Сквозь толпу пассажиров я не вижу путей с другой стороны вагона, а даже если бы и видела, то не смогла бы ничего разглядеть из-за дождя. Интересно, смывает ли дождь улики, безвозвратно уничтожая в этот конкретный момент важные доказательства, вроде пятен крови или образцов ДНК на брошенных окурках? Мне так сильно хочется выпить, что во рту даже чувствуется вкус вина. Я отлично представляю, как подействует алкоголь, когда растворится в крови и ударит в голову.

Я хочу выпить и в то же время не хочу, потому что если я не стану сегодня пить, то будет уже три дня без спиртного, а я и не помню, когда последний раз не пила три дня подряд. И еще я чувствую старую и уже забытую упертость. Тогда я могла заставить себя пробегать 10 километров до завтрака и обходиться 1300 калориями в день на протяжении нескольких недель. Эта черта во мне Тому очень нравилась, и он часто говорил, что в моей упертости моя сила. Я помню одну из последних ссор, когда между нами уже все окончательно разладилось и Том вышел из себя. «Что с тобой случилось, Рейчел? — воскликнул он. — Когда ты стала такой слабой?»

Я не знаю. Я не знаю, куда делась моя сила, я не помню, как стала ее терять. Мне кажется, что от нее постепенно начали отваливаться куски, их откалывала жизнь, само ее течение.

Электричка резко останавливается, отчаянно скрежеща тормозами, на красный свет семафора со стороны ветки, ведущей в Лондон. Вагон заполняется гулом извинений не удержавшихся на месте пассажиров, которые толкнули соседей или наступили им на ноги. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с мужчиной из того субботнего вечера, того самого, с рыжеватыми волосами, что помогал мне подняться. Его неестественно голубые глаза смотрят прямо на меня, и от испуга я роняю телефон. Я нагибаюсь, чтобы поднять его с пола, и снова смотрю на него, на этот раз осторожно и не в упор. Я оглядываю вагон, вытираю запотевшее стекло локтем, чтобы посмотреть за окно, и в конце концов перевожу взгляд на мужчину. Он улыбается мне, склонив голову немного набок.

Я чувствую, что краснею. Я не знаю, как реагировать на его улыбку, потому что не понимаю, что она означает. Это «привет, мы уже виделись как-то вечером», или «так это та пьянчужка, что свалилась на лестнице и молола невесть что», или что-то еще? Я не знаю, но мысли об этом вдруг извлекают из памяти слова, сказанные им, когда я поскользнулась на ступеньках. «Ты в порядке, дорогуша?» — спросил он. Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Я чувствую на себе его взгляд; мне хочется скрыться, исчезнуть. Электричка дергается с места, и через несколько секунд мы тормозим, подъезжая к платформе Уитни, и пассажиры начинают собираться, готовясь к выходу: складывать газеты, убирать электронные книги и планшеты. Я снова перевожу взгляд и с облегчением вздыхаю — он уже повернулся ко мне спиной и выходит из поезда.

И тут до меня доходит, какая же я дура. Мне надо встать и пойти за ним, чтобы поговорить. Он может рассказать, что случилось или чего не случилось; по крайней мере он может заполнить хоть какие-то белые пятна. Я встаю и понимаю, что теперь слишком поздно: двери вот-вот закроются, а я в середине вагона и не смогу быстро пробраться сквозь толпу к выходу. Раздается предупредительный сигнал, и двери закрываются. Продолжая стоять, я поворачиваюсь и смотрю в окно на проплывающую мимо платформу. Мужчина из того субботнего вечера стоит под дождем на ее краю и смотрит, как я проезжаю мимо.

Чем ближе я оказываюсь к дому, тем больше на себя злюсь. Мне даже хочется выйти в Норткоуте, вернуться в Уитни и поискать его. Дурацкая мысль, во-первых, и чреватая неприятностями, во-вторых, учитывая, что Гаскилл только вчера велел мне держаться подальше от Уитни. Но меня удручает, что шансы хоть что-то вспомнить о событиях субботнего вечера тают на глазах. Несколько часов (правда, вряд ли достаточных), которые я провела в Интернете после обеда, лишь подтвердили мои худшие опасения: гипноз, как правило, не восстанавливает воспоминаний о событиях, произошедших во время провала памяти. Дело в том — и я об этом уже читала раньше, — что во время провала наша память не фиксирует воспоминаний. В ней нет ничего, что можно вспомнить. Этот период так навсегда и остается черной дырой.

Четверг, 7 марта 2013 года

Вторая половина дня

В комнате темно, воздух напоен нашим сладким запахом. Мы снова в номере на верхнем этаже отеля «Лебедь». Правда, сейчас все не так, как обычно, потому что он здесь и смотрит на меня.

— Куда ты хочешь отправиться? — спрашивает он.

— В дом на пляже на побережье Коста-де-ла-Лус, — отвечаю я.

Он улыбается:

— И что мы там будем делать?

Я смеюсь.

— Ты имеешь в виду помимо этого?

Он осторожно проводит пальцами по моему животу:

— Помимо этого.

— Мы откроем кафе, займемся искусством, научимся серфингу.

Он целует мой живот сбоку.

— А как же Таиланд? — спрашивает он.

Я морщу нос.

— Там слишком много зеленой молодежи. Сицилия, — говорю я. — Эгадские острова. Мы откроем бар на пляже, будем рыбачить…

Он снова смеется, а затем забирается на меня сверху и целует.

— Ты потрясающая! — шепчет он. — Ты просто потрясающая!

Мне хочется расхохотаться и произнести вслух: «Видишь? Я победила! Я же говорила, что это не последний раз, что последнего раза никогда не бывает». Я кусаю губу и закрываю глаза. Я была права, я знала это, но говорить про это вслух мне ни к чему. Я наслаждаюсь своей победой молча; я буду получать от нее почти такое же наслаждение, как от его прикосновений.

Потом он говорит со мной так, как никогда не разговаривал прежде. Обычно говорю только я, но на этот раз в откровения пускается он. Он рассказывает об ощущении пустоты, о своих родных, с которыми потерял связь, о женщине, которая была до меня, и еще об одной перед ней — той, что разбила ему сердце и опустошила душу. Я не верю в родство душ, но между нами есть понимание, которого я никогда не ощущала раньше или, по крайней мере, не ощущала уже очень давно. Оно рождается от схожих переживаний, из знания, каково это — оказаться сломленным.

Я понимаю, что значит пустота. Мне начинает казаться, что ее невозможно ничем заполнить в принципе. Мои психотерапевтические сеансы научили меня одному: эти бреши в жизни навсегда. Нужно научиться расти, обволакивая их, подобно растениям, обвивающим стеблями бетонные строения. Эти бреши формируют человека как личность. Теперь я это знаю, но не говорю об этом вслух, во всяком случае сейчас.

— И когда мы поедем? — спрашиваю я, но он не отвечает, и я засыпаю, а когда просыпаюсь, его уже нет.

Пятница, 8 марта 2013 года

Утро

Скотт приносит мне кофе на террасу.

— Ты спала вчера, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать меня в макушку.

Он стоит за мной, положив мне на плечи теплые и сильные руки. Я откидываю голову, упираюсь в него затылком и закрываю глаза, слушая, как электричка грохочет по рельсам и останавливается напротив нашего дома. Когда мы только въехали в этот дом, Скотт часто приветственно махал рукой пассажирам, что меня всегда смешило. Он слегка сжимает мне плечи, наклоняется и целует в шею.

— Ты спала, — повторяет он. — Наверное, чувствуешь себя получше.

— Так и есть, — отвечаю я.

— Думаешь, сработала? — спрашивает он. — Психотерапия?

— Ты хочешь спросить, считаю ли я, что мне поставили мозги на место?

— Нет, конечно, — говорит он, и в его голосе звучит обида. — Я вовсе не…

— Я знаю. — Я поднимаю руку и сжимаю его ладонь. — Я пошутила. Мне кажется, это целый процесс. Тут все не так просто. Не знаю, смогу ли когда-нибудь сказать, что все сработало. И что я в норме.

Наступает тишина, и он сжимает мое плечо чуть сильнее.

— Так ты хочешь продолжать? — спрашивает он, и я отвечаю, что да.

Было время, когда мне казалось, что он являлся всем, что мне нужно, что его будет достаточно. Я думала так несколько лет. Я любила его всем сердцем. Но теперь мне хочется другой жизни. Я чувствую себя самой собой только во время своих тайных и лихорадочных встреч, когда буквально оживаю среди этой жары и полумрака. Но если даже я сбегу, разве можно быть уверенной, что мне опять не начнет чего-то недоставать? Кто может поручиться, что я снова не начну чувствовать то, что чувствую сейчас, — не защищенность, а подавленность? Может, мне снова захочется пуститься в бега, а потом еще раз, и в конечном итоге я опять окажусь возле старых путей, потому что больше идти некуда. Может, и так. А может, и нет. Приходится идти на риск, не так ли?

Я спускаюсь вниз, чтобы проводить его на работу. Он обнимает меня за талию и целует в макушку.

— Я люблю тебя, Мегс, — шепчет он, и я чувствую себя самой последней мерзавкой.

Я хочу поскорее закрыть за ним дверь, поскольку знаю, что вот-вот расплачусь.

Пятница, 19 июля 2013 года

Утро

Электричка, отправившаяся в 8.04, полупустая. Окна открыты, и после вчерашней грозы воздух прохладный. С момента исчезновения Меган прошло около 133 часов, и так хорошо, как сейчас, я себя не чувствовала уже очень и очень давно. Утром я посмотрелась в зеркало и заметила, как изменилось лицо: кожа стала чище, глаза ярче. Я чувствую легкость. Я уверена, что не похудела ни на йоту, но не ощущаю никакой тяжести. Я словно вновь стала собой — такой, какой была когда-то.

От Скотта никаких сообщений нет. Я посмотрела в Интернете — о его аресте нигде не сообщалось, и я решила, что он просто решил мне не отвечать. Я разочарована, но этого, наверное, и следовало ожидать. Утром, когда я уже выходила из дома, позвонил Гаскилл. Он спрашивал, не смогу ли зайти к ним сегодня в участок. Сначала я испугалась, а потом услышала, как он сказал своим мягким и тихим голосом, что хотел бы показать мне пару фотографий. Я поинтересовалась, был ли арестован Скотт Хипвелл.

— Никто арестован не был, миссис Уотсон, — ответил он.

— Но мужчина, которого задержали…

— Я не вправе что-либо разглашать.

Его манера говорить действует настолько успокаивающе, что он мне снова начинает нравиться.

Накануне вечером я переоделась в спортивные брюки и футболку и, устроившись на диване, прикидывала, что можно было бы предпринять. Например, я могла бы съездить в Уитни и послоняться там возле станции в час пик, чтобы разыскать рыжеволосого мужчину, с которым общалась в тот субботний вечер. Я могла бы пригласить его выпить и расспросить, что он видел или знает о том вечере. Правда, есть опасность натолкнуться на Анну или Тома, они сообщат в полицию, и тогда неприятностей с полицией у меня станет еще больше. Есть и другой минус — я сама могу оказаться в опасности. Память сохранила смутные обрывки воспоминаний о какой-то ссоре, а шишка на голове и разбитая губа являются физическим подтверждением этого факта. А вдруг на меня поднял руку как раз этот рыжеволосый? То, что он улыбнулся и помахал рукой, ничего не значит: он запросто может оказаться психопатом. Но мне он не кажется психом. Не знаю почему, но он мне симпатичен.

Можно еще раз написать Скотту. Но ему надо сообщить нечто, что его заинтересует, а как это сделать, не дав ему повода усомниться в моей нормальности, я не представляю. Он может даже решить, что я связана с исчезновением Меган, и сообщить обо мне в полицию. Вот тогда серьезных неприятностей мне точно не избежать.

Можно попробовать гипноз. Я практически не сомневаюсь, что ничего не вспомню, но все-таки любопытно. Тем более что вреда от этого никакого.

Я сидела, делая записи и просматривая распечатанные новости, когда пришла Кэти. Они с Дэмиеном ходили в кино. Кэти обрадовалась, увидев меня трезвой, но держалась настороженно, потому что после визита полицейских во вторник мы с ней толком так и не поговорили. Я сказала, что не пила уже три дня, и она меня обняла.

— Я так рада, что ты возвращаешься к нормальной жизни, — защебетала она, будто знала, где для меня проходит эта черта.

— Тот визит полицейских, — сказала я, — был просто недоразумением. У меня нет никаких проблем с Томом, и я ничего не знаю о пропавшей девушке. Тебе не о чем волноваться на этот счет.

Она снова меня обняла и приготовила чай для нас обеих. Я подумала, не стоит ли, воспользовавшись благоприятным моментом, рассказать о ситуации с работой, но решила не портить ей вечер.

Утром она по-прежнему испытывала ко мне самые дружеские чувства. И когда я собиралась уходить, снова обняла.

— Я так рада за тебя, Рейч, — сказала она. — Рада, что ты решила собой заняться. Я очень переживала.

Потом она сказала, что собирается провести выходные у Дэмиена, и первое, о чем я подумала, так это что обязательно выпью, когда вернусь домой, пока никто не видит.

Вечер

В холодном джине-тонике мне особенно нравится горький привкус хинина. Причем тоник должен быть обязательно «Швепс», и из стеклянной, а не пластиковой бутылки. Эти готовые смеси совсем не то, однако лучше, чем ничего. Я знаю, что не должна пить, но предвкушала это весь день. И это было не предчувствием одиночества, а волнением и выбросом адреналина. Я возбуждена и чувствую, как покалывает кожу. День выдался хороший.

Утром мы с инспектором уголовной полиции Гаскиллом проговорили целый час. Больше никого не было. Меня отвели к нему сразу, как только я появилась в участке. На этот раз мы беседовали не в комнате для допросов, а у него в кабинете. Он предложил мне кофе, и я согласилась. К моему удивлению, он поднялся и сам его приготовил. У него имелся чайник, на холодильнике стояла банка «Нескафе». Он извинился, что нет сахара.

Мне нравилось быть в его обществе. Мне нравилось смотреть, как двигаются его руки — сам он очень сдержан и невозмутим, но постоянно трогает что-то на столе. Я не замечала этого раньше, потому что в допросной предметов на столе практически не было. Здесь же, в своем кабинете, он постоянно переставлял кружку с кофе, перекладывал степлер, двигал стаканчик с авторучками, укладывал бумаги в аккуратные стопки. У него большие руки с длинными пальцами и аккуратно подстриженными ногтями. Колец на пальцах нет.

Сегодня атмосфера была другой. Я не чувствовала себя подозреваемой, которую он пытался уличить. Я чувствовала свою полезность. Особенно когда он взял одну из папок, достал фотографии и разложил передо мной. На них были Скотт Хипвелл, трое мужчин, которых я никогда не видела прежде, и, наконец, «В».

Сначала я не была уверена. Я смотрела на фото, пытаясь вызвать в памяти образ человека, которого видела с Меган в тот день, когда он наклонился, чтобы обнять ее.

— Это он, — сказала я. — Думаю, что он.

— Вы не уверены?

— Думаю, что это он.

Он взял фотографию и долго ее разглядывал.

— Вы говорили, что видели, как они целуются, верно? В прошлую пятницу? Неделю назад?

— Именно так. В пятницу утром. Они были в саду.

— И вы уверены, что не ошиблись? Что это не было, скажем, дружеским объятием… или… платоническим поцелуем?

— Нет, поцелуй был самым настоящим. Романтическим.

Мне показалось, что у него едва заметно дернулись уголки губ, будто он собирался улыбнуться.

— А кто он? — спросила я. — Он… вы думаете, она с ним?

Гаскилл не ответил, просто покачал головой.

— Я… я вам помогла? Это вам хоть чем-то поможет?

— Да, миссис Уотсон. Вы нам очень помогли. Спасибо, что нашли время заехать.

Мы пожали друг другу руки, и он на мгновение дотронулся левой рукой до моего правого плеча. Я едва удержалась, чтобы не повернуться и не поцеловать ее. Уже очень давно ко мне никто не прикасался с чувством, хоть немного похожим на нежность. Если не считать, конечно, Кэти.

Гаскилл проводил меня, и мы оказались в просторном помещении с десятком работавших за своими столами полицейских. Я почувствовала на себе один или два брошенных искоса взгляда, но не поняла, выражали они интерес или брезгливость. Мы прошли через офис в коридор, а потом я увидела, как через главную дверь в участок входит Скотт Хипвелл в сопровождении Райли. Он шел опустив голову, но я его сразу узнала. Он поднял глаза и приветственно кивнул Гаскиллу, а потом посмотрел на меня. На мгновение наши взгляды встретились, и я была готова поклясться, что он узнал меня. Я подумала о том утре, когда увидела его на террасе: он смотрел вниз, на пути, а мне казалось, что на меня. Мы миновали друг друга в коридоре. Он прошел так близко, что я могла бы до него дотронуться. Он действительно оказался очень красивым, но сейчас был напряжен и напоминал сжатую пружину: казалось, что от него исходят нервные импульсы. Выйдя в главный коридор, я обернулась, почувствовав на себе взгляд, однако вслед мне смотрела Райли.

Я села на поезд до Лондона и отправилась в библиотеку. Я прочитала все, что нашла по этому делу, но ничего нового не узнала. Навела справки о гипнотерапевтах в Эшбери, но предпринимать ничего пока не стала — это дорого и пока неясно, помогает ли восстановить память. Однако, читая отзывы тех, кто утверждал, что гипнотерапия помогла им восстановить воспоминания, я поняла, что успех меня страшит гораздо больше, чем неудача. Я боюсь, что узнаю не только о том, что случилось в субботу вечером, но гораздо больше. Я не уверена, что готова заново пережить свои глупые и ужасные поступки, вспомнить слова, сказанные в запале, выражение лица Тома, когда я их выкрикивала. Мне очень страшно вступать на эту темную стезю.

Я подумала, не послать ли Скотту еще одно письмо по электронной почте, но в этом не было никакой надобности. Утренняя встреча с инспектором уголовной полиции Гаскиллом доказывала, что полиция воспринимает мои показания всерьез. Больше я ничего не могу сделать, и с этим надо смириться. По крайней мере я могу считать, что оказала большую помощь следствию, потому что исчезновение Меган на следующий день после того, как я видела ее с другим мужчиной, просто не может быть совпадением.

С веселым щелчком и шипением открылась вторая банка джина-тоника, и тут до меня вдруг дошло, что за весь день я ни разу не подумала о Томе. Во всяком случае, до настоящего момента. Я думала о Скотте, о Гаскилле, о «В», о попутчике с поезда. Том отошел на пятый план. Я сделала глоток и почувствовала, что теперь мне есть что отметить. Я знаю, что дела у меня наладятся и я стану счастливой. Скоро.

Суббота, 20 июля 2013 года

Утро

Жизнь ничему меня не учит. Я просыпаюсь с щемящим чувством вины и стыда и сразу понимаю, что совершила какую-то глупость. Я снова прохожу через мучительный и болезненно знакомый ритуал восстановления в памяти своих поступков. Я послала письмо по электронной почте. Вот что я сделала.

В какой-то момент вчерашнего вечера Том получил повышение и снова оказался в списке людей, о которых я думаю, и я послала ему письмо по электронной почте. Мой ноутбук стоит на полу рядом с кроватью и с немым укором напоминает об этом. Я поднимаюсь, перешагиваю через него и иду в ванную. Там я пью прямо из-под крана, поглядывая на себя в зеркало.

Выгляжу я неважно. Но три разгрузочных дня не так уж плохо, и я полна решимости начать все заново. Я стою под душем очень долго и постепенно снижаю температуру воды, делая ее сначала прохладной, а потом и по-настоящему холодной. Нельзя вставать сразу под холодную струю воды, это вызывает шок и вообще слишком жестоко, но если уменьшать температуру воды постепенно, то все происходит незаметно, как в случае, когда варят лягушку, только наоборот. Прохладная вода успокаивает кожу и притупляет жгучую боль от ран на голове и над глазом.

Я отношу ноутбук вниз и делаю себе чашку чая. Есть ничтожный шанс, что написанное Тому письмо я все же не отправила. Я делаю глубокий вдох, открываю свою почту и с радостью вижу, что входящих сообщений нет. Но, проверив папку «Отправленные», понимаю, что написала ему — просто он не ответил. Пока. Письмо ушло в двенадцатом часу ночи, к тому времени я пила уже несколько часов, адреналин и возбуждение от принятого алкоголя должны были давно сойти на нет. Я открываю сообщение.

Будь добр, скажи своей жене, чтобы она перестала лгать про меня в полиции. Разве это не подло устраивать мне неприятности и выдумывать, будто я преследую ее и ее уродливое потомство? Пусть лучше займется собой. Скажи ей, чтобы, черт ее побери, оставила меня в покое.

Я закрываю глаза и с силой захлопываю крышку ноутбука. Я съеживаюсь, мое тело буквально сжимается в комок. Я хочу стать совсем крошечной, хочу исчезнуть. И еще мне становится страшно, потому что если Том решит показать это полиции, то у меня могут быть большие проблемы. Если Анна собирает доказательств моей мстительности и навязчивости, то это может стать главным пунктом в ее досье. И при чем тут маленькая девочка? Как я могла позволить себе подобное? Как вообще такое возможно? Я не желаю малышке ничего дурного — я не могу думать плохо о ребенке, любом ребенке, и уж тем более о ребенке Тома. Я не понимаю себя, не понимаю, во что я превратилась. Господи, он должен меня ненавидеть. Я сама ненавижу себя — во всяком случае, ту себя, которая написала письмо вчера вечером. Она совсем не похожа на меня, потому что я не такая. Я не такая злая.

Неужели? Я стараюсь не думать о самых плохих днях, но в подобные моменты воспоминания сами лезут в голову. Взять хотя бы ссору, произошедшую незадолго до нашего разрыва: я проснулась после вечеринки, ничего не помня, и Том рассказал мне, как я себя там вела, как снова заставила его стыдиться, когда оскорбила жену его коллеги, обвинив во флирте с моим мужем. «Я не хочу с тобой никуда больше ходить, — сказал он мне. — Ты спрашиваешь, почему я никогда не приглашаю друзей, почему больше не люблю ходить с тобой в пабы. Ты действительно хочешь знать причину? Все дело в тебе. Потому что мне за тебя стыдно».

Я беру сумочку и ключи и собираюсь дойти до магазина в конце квартала. Меня не волнует, что еще нет девяти утра; я испугана и не хочу ни о чем думать. Если сейчас принять болеутоляющее и запить спиртным, то я отключусь и просплю весь день. А уже потом буду решать, как быть дальше. Я подхожу к входной двери, тянусь к ручке и останавливаюсь. Я могла бы извиниться. Если попросить прощения прямо сейчас, может, еще не все потеряно. Может, мне удастся уговорить его не показывать это сообщение Анне или полицейским. Ему уже приходилось меня выручать.

В тот день прошлым летом, когда я оказалась в доме Тома и Анны, все было не совсем так, как я рассказала в полиции. Для начала, ни в какой звонок я не звонила. Я сама не знала, чего хотела, и до сих пор не понимаю, зачем вообще туда явилась. Я прошла по дорожке и перелезла через забор. Было тихо, и я ничего не слышала. Я подошла к раздвижной двери и заглянула внутрь. Это правда, что Анна спала на диване. Я не стала звать ни ее, ни Тома. Я не хотела ее будить. Малютка не плакала, а крепко спала в своей колыбельке рядом с матерью. Я взяла ее на руки и быстро вынесла из дома. Я помню, как бежала с ней к забору, как она проснулась и начала тихонько хныкать. Я не знаю, что было у меня в голове. Я не собиралась делать ей ничего дурного. Я добралась до забора, крепко прижимая малышку к груди. Теперь она уже плакала в полный голос, и плач переходил в крик. Я начала качать ее и уговаривала замолчать, а потом услышала звук приближавшегося поезда, повернулась спиной к забору и увидела Анну. Она мчалась ко мне со всех ног — рот, похожий на зияющую рану, был открыт, губы шевелились, но слов не было слышно.

Она забрала у меня ребенка, и я хотела убежать, но споткнулась и упала. Она стояла надо мной, кричала и велела оставаться на месте, иначе она вызовет полицию. Она позвонила Тому, и он пришел домой и сел рядом с ней в гостиной. Она билась в истерике, все время порывалась позвонить в полицию и хотела, чтобы меня арестовали за похищение. Том ее успокаивал, уговаривал не заявлять в полицию и отпустить меня. Он спас меня. Потом отвез меня домой и, когда я вышла из машины, взял за руку. Я думала, что это был жест поддержки, но он сжимал мою руку все крепче и крепче, пока я не закричала. Его лицо побагровело, и он сказал, что убьет меня, если я причиню вред его дочери.

Я не знаю, что тогда на меня нашло. Не знаю по сей день. Я нерешительно стою возле двери, держась за ручку, и сильно кусаю губы. Я знаю, что если начну сейчас пить, то час или два буду чувствовать себя лучше, а шесть или семь лет — хуже. Я отпускаю ручку, иду назад в гостиную и снова открываю ноутбук. Я должна извиниться, должна попросить прощения. Я опять открываю свою почту и вижу новое сообщение. Оно не от Тома, а от Скотта Хипвелла.

Уважаемая Рейчел!

Спасибо, что написали мне. Я не помню, чтобы Меган говорила о Вас, но у нее было много знакомых по галерее, а с именами у меня всегда было неважно. Я хотел бы поговорить с Вами о том, что Вам известно. Пожалуйста, свяжитесь со мной по номеру 07583 123657 как можно скорее. С уважением,

Скотт Хипвелл.

Сначала мне показалось, что он направил это письмо на мой адрес по ошибке. Это сообщение адресовано кому-то другому. Но тут в голове у меня проясняется, и я вспоминаю. Я сижу на диване, приканчиваю вторую бутылку и понимаю, что не хочу оставаться в стороне от этого дела. Я хочу быть в его центре. И тогда я ему написала. Я прокрутила его ответное письмо вниз и нашла свое.

Уважаемый Скотт!

Извините, что пишу Вам снова, но я чувствую, что нам необходимо поговорить. Не уверена, что Меган упоминала обо мне, но мы были знакомы по галерее, когда я жила в Уитни. Думаю, что у меня есть информация, которая будет Вам интересна. Пожалуйста, напишите мне по этому адресу.

Рейчел Уотсон.

Я чувствую, как мое лицо начинает пылать, а в животе образуется ком. Вчера, когда я была разумной, трезвомыслящей и рассудительной, я решила, что должна смириться с тем, что на моем участии в этой истории поставлена точка. Но моим благим намерениям опять положила конец выпивка и та другая Рейчел, которой я становлюсь, когда пью. Пьяная Рейчел не думает о последствиях, она либо чрезмерно открыта и оптимистична, либо полна ненависти. У нее нет ни прошлого, ни будущего. Она существует исключительно в данный момент. Пьяная Рейчел, желающая быть причастной к истории с исчезновением Меган, желающая найти способ убедить Скотта поговорить с ней, солгала. Я солгала.

Мне хочется исцарапать себе кожу ножом, просто чтобы чувствовать что-то, кроме стыда, но даже на это у меня не хватает духу. Я начинаю писать Тому, пишу и стираю, пишу и стираю, пытаясь подобрать слова извинения и попросить прощения за свою вчерашнюю выходку. Если записать все, за что я должна попросить у Тома прощения, то получилась бы целая книга.

Вечер

Неделю назад — почти неделю назад — Меган Хипвелл вышла из дома номер пятнадцать по Бленхайм-роуд и исчезла. С тех пор ее никто не видел. С прошлой субботы ее телефоном и банковскими карточками никто не пользовался. Прочитав это сегодня в газете, я расплакалась. Теперь мне стыдно за мысли, которые рождались у меня в голове. Меган вовсе не тайна, которую предстоит разгадать, не фигура в начале фильма, снятая с движущейся операторской тележки, — прекрасная, бесплотная и призрачная. Она не пустое место. Она самый что ни на есть реальный человек.

Я еду в поезде, еду к ней домой. Я собираюсь встретиться с ее мужем.

Мне пришлось ему позвонить. Обратного пути уже не было. Я не могла просто проигнорировать его письмо — тогда бы он рассказал обо всем полиции. Разве не так? Я бы на его месте точно рассказала, если бы со мной попытался связаться незнакомец, утверждавший, что располагает информацией, а затем вдруг пропал. Возможно, он уже сообщил полицейским, и те ждут моего приезда у него дома.

Я сижу на своем обычном месте в вагоне, правда, не в обычный день, и мне кажется, что я сорвалась в машине с обрыва и лечу вниз. То же самое я чувствовала утром, когда набирала его номер: это как падать в темноте, не зная, когда ударишься о землю. Он говорил со мной тихо, будто в комнате был кто-то еще и он не хотел, чтобы его подслушали.