Девушка в поезде Хокинс Пола

— Я… полиция, журналисты… не знаю…

— Пожалуйста. Мне нужен рядом кто-то, кто знал Меган, любил ее. Кто не верит всей этой…

Он был пьян, я это знала и все равно согласилась.

Теперь, сидя в поезде, я тоже пью и думаю над его словами. «Кто-то, кто знал Меган, любил ее». Я не знала ее и не уверена, что отношусь к ней по-прежнему хорошо. Я быстро допиваю содержимое банки и открываю новую.

Я выхожу в Уитни. Я — часть толпы, возвращающейся в пригород в пятницу вечером, такая же заложница заработной платы, как и вся эта масса распаренных усталых людей, спешащих домой, чтобы спокойно посидеть в саду с холодным пивом, поужинать с детьми и лечь спать пораньше. Наверное, это действует джин, но как же здорово быть снова подхваченной толпой, в которой все проверяют пропущенные вызовы на телефоне, ищут в карманах билеты, чтобы пройти через турникет. Я переношусь в прошлое, в наше первое лето на Бленхайм-роуд, когда я каждый вечер спешила домой, сбегала по ступенькам платформы вниз, а потом неслась со станции по улице почти бегом. Том тогда работал дома, и я едва успевала переступить порог, как он начинал меня раздевать. Даже сейчас, вспоминая об этом, я улыбаюсь и невольно предвкушаю то, что меня ожидало. Мои щеки пылали, пока я бежала, и я кусала губы, чтобы перестать глупо улыбаться. При мысли о нем и о том, что он тоже считает минуты, не в силах дождаться моего возвращения, у меня перехватывало дыхание.

Я настолько погружаюсь в воспоминания, что совершенно забываю о своих страхах встретить Тома или Анну, полицейских или журналистов. И вот я уже у дома Скотта и звоню в дверь. Она открывается, и я чувствую подъем, хотя и не должна. Но мне совсем не стыдно, потому что Меган оказалась не той, за кого я ее принимала. Она не была той чудесной и беззаботной девушкой на террасе. Не была любящей женой. Не была даже хорошим человеком. Она оказалась законченной лгуньей.

И убийцей.

Четверг, 20 июня 2013 года

Вечер

Я сижу с бокалом вина на диване у него в гостиной. В доме по-прежнему царит беспорядок. Интересно, он всегда живет, как подросток? Я вспоминаю, что он потерял семью как раз подростком, так что, наверное, да. Мне становится его жалко. Он возвращается с кухни и садится рядом. Если бы я могла, то приходила бы сюда каждый день на час или два. И просто сидела бы и пила вино, чувствуя, как он касается моей руки.

Но я не могу. Я дошла до самого сокровенного в своих признаниях, и он возвращает меня к ним.

— Хорошо, Меган, — говорит он. — Ты готова продолжать? Чтобы закончить то, о чем начала рассказывать?

Я слегка прижимаюсь к нему. Он теплый и не отстраняется. Я закрываю глаза, снова мысленно переношусь в ту ночь и оказываюсь в ванной. Это странно, учитывая, сколько сил у меня ушло, чтобы не вспоминать о тех днях и ночах. Сейчас же мне достаточно просто закрыть глаза, и я снова оказываюсь там, будто возвращаюсь в прерванный сон.

Вокруг темно и очень холодно. Я уже не в ванной.

— Я не знаю точно, что случилось. Помню, что просыпаюсь и понимаю, что произошло что-то жуткое и Мак уже дома. Он звал меня. Я слышала, как он звал меня снизу, но не могла пошевелиться. Я сидела на полу в ванной и держала ее на руках. По крыше барабанил дождь и яростно завывал ветер. Мне было ужасно холодно. Мак поднялся наверх, продолжая меня звать, показался в дверях и включил свет. Я зажмуриваюсь от нестерпимого жжения резкого жуткого света, заливающего ванную.

Я помню, как закричала, чтобы он выключил свет. Я не хотела смотреть, не хотела видеть ее такой. Не знаю, я не знаю, что было потом. Он кричал на меня, кричал мне в лицо. Я сунула ее ему и бросилась бежать. Я выскочила из дома прямо под дождь и бросилась к морю. Не помню, что было дальше. Он пришел за мной очень нескоро. Дождь продолжал идти. Мне кажется, я была в дюнах. Я хотела зайти в воду, но мне стало слишком страшно. В конце концов, он за мной пришел. И отвел домой.

Мы похоронили ее утром. Я завернула ее в простыню, а Мак выкопал могилу. Мы похоронили ее на самом краю участка возле брошенной железнодорожной ветки. И положили на могилу камни, чтобы отметить место. Мы не разговаривали об этом, мы вообще ни о чем не разговаривали и не смотрели друг на друга. В ту ночь Мак ушел. Сказал, что у него назначена встреча. Я подумала, что он, наверное, отправился в полицию. Я не знала, что делать. Я ждала его, ждала, что придет хоть кто-нибудь. Но он не вернулся. Он ушел навсегда.

Я сижу в теплой гостиной Камаля, прижимаюсь к его теплому телу и вся дрожу.

— Я по-прежнему это чувствую, — говорю я ему. — По ночам это чувство возвращается. Я боюсь, что снова останусь одна в доме, и не могу заснуть от страха. Тогда мне было страшно, слишком страшно, чтобы заснуть.

Я бродила по всем этим темным комнатам и слышала ее плач, я чувствовала ее запах. У меня начались галлюцинации. Я вдруг просыпалась ночью в полной уверенности, что в доме кроме меня есть еще кто-то. Или что-то. Мне казалось, что я схожу с ума. Что умираю. Что, наверное, лучше остаться здесь, и когда-нибудь мое тело обязательно найдут. По крайней мере тогда мы с ней не расстанемся.

Я всхлипываю и тянусь за бумажной салфеткой на столике. Рука Камаля соскальзывает вниз по моей спине, он ее не убирает.

— Но остаться там у меня не хватило духу. Я прождала, наверное, дней десять, а потом вся еда кончилась, не осталось даже фасоли в банках. Я собрала свои вещи и уехала.

— Ты потом еще виделась с Маком?

— Нет, никогда. Последний раз я видела его той ночью. Он не поцеловал меня и даже не попрощался. Просто сказал, что идет на встречу. — Я пожимаю плечами. — На этом все закончилось.

— А ты пыталась его разыскать?

Я покачала головой:

— Нет. Сначала мне было слишком страшно. Я не знала, как он поступит, если я его разыщу. И к тому же я понятия не имела, где он мог находиться, — у него даже мобильника не было. Я потеряла связь с людьми, с которыми он общался. Его друзья вечно кочевали, не задерживаясь надолго на одном месте. Хиппи, бродяги. Несколько месяцев назад, когда на одном из наших сеансов зашла речь о нем, я попыталась его разыскать по Интернету, но безуспешно. Странно все это…

— Что именно?

— В первое время он повсюду мне мерещился. На улице или в баре я вдруг видела человека, так на него похожего, что сердце начинало бешено колотиться. Я слышала его голос в толпе. Но это давно прекратилось. А теперь… мне кажется, что он умер.

— Почему?

— Не знаю. Я так чувствую.

Камаль выпрямляется, осторожно отодвигается и поворачивается ко мне:

— Я думаю, что это просто игра твоего воображения, Меган. Считать, что видишь дорогих тебе людей после расставания с ними, вполне нормальная и обычная вещь. Раньше мне все время казалось, что в толпе мелькают мои братья. Что же до «чувства, что он умер», то оно, возможно, является следствием его исчезновения из твоей жизни. В какой-то мере ты сама уже больше не воспринимаешь его как живого человека.

Он снова превратился в психотерапевта, и мы перестали быть друзьями, сидящими на диване. Мне хочется снова привлечь его к себе, но я боюсь переступить черту. Я думаю о том, как поцеловала его, когда уходила, и вспоминаю выражение его лица, на котором были написаны желание, обида и гнев.

— Мне кажется, что теперь, когда ты рассказала мне свою историю, тебе надо постараться разыскать Мака. Чтобы поставить на прошлом точку и перевернуть эту страницу.

Я предполагала, что он это предложит.

— Не могу, — говорю я. — Не могу.

— Просто подумай об этом.

— Не могу. А если он по-прежнему ненавидит меня? Что, если это вдруг оживит прошлое? Или он пойдет в полицию?

Что, если — я не могу произнести это вслух даже шепотом — он расскажет Скотту, какая я на самом деле? Камаль качает головой:

— Возможно, он вовсе не ненавидит тебя, Меган. И никогда не испытывал ненависти. Возможно, он тоже испугался. И чувствует вину. Судя по тому, что ты мне рассказала, он мало похож на человека с чувством ответственности. Он взял очень юную и очень ранимую девушку и оставил ее одну, когда та нуждалась в поддержке. Возможно, он понимает, что ответственность за случившееся лежит на вас обоих. И сбежал именно от этого.

Не знаю, действительно ли он так считает, или просто говорит это, чтобы мне стало легче. Но только это неправда. Я не могу перекладывать свою вину на него. Она целиком и полностью лежит на мне.

— Я не хочу принуждать тебя делать то, чего ты сама не хочешь, — говорит Камаль. — Я просто предлагаю тебе подумать о том, что встреча с Маком может пойти тебе на пользу. И не потому, что ты ему что-то должна. Понимаешь? Я считаю, что это он должен тебе. Да, ты виновата, и это факт. Но он тебя оставил. Ты была одна, до смерти перепугана и вне себя от горя. Он оставил тебя в доме одну. Понятно, почему ты не можешь спать. Сама мысль о сне приводит тебя в ужас: ты уснула, и с тобой произошло нечто жуткое. И единственный человек, который мог тебе помочь, оставил тебя одну.

Камаль произносит эти слова, и они кажутся вполне разумными. Он говорит так убедительно, с такой теплотой и пониманием, что я почти ему верю. Я почти верю, что есть возможность оставить все это в прошлом, вернуться домой к Скотту и начать жить, как живут все нормальные люди, не оглядываясь назад и не желая сорваться с места в поисках лучшего. Ведь нормальные люди живут именно так?

— Ты подумаешь об этом? — спрашивает он, касаясь моей руки.

Я улыбаюсь ему в ответ и обещаю. Может, даже сама в это верю, не знаю. Он провожает меня до двери, приобняв за плечи. Я хочу повернуться и поцеловать его, но сдерживаюсь. Вместо этого спрашиваю:

— Это наша последняя встреча?

Он утвердительно кивает.

— Но разве нельзя…

— Нет, Меган, нельзя. Мы должны поступить правильно.

Я улыбаюсь в ответ:

— С этим у меня всегда было неважно.

— Но это в твоих силах. Ты сможешь. А сейчас иди домой. Иди домой к своему мужу.

Когда за мной закрывается дверь, я еще долго стою на тротуаре возле его дома. Мне стало легче, как-то свободней, но одновременно почему-то печальней и вдруг захотелось вернуться домой к Скотту.

Я уже поворачиваюсь, чтобы пойти на станцию, когда на тротуаре неожиданно возникает мужчина — он в наушниках, совершает пробежку, низко опустив голову. Он бежит прямо на меня, и я делаю шаг назад, чтобы не столкнуться с ним, оступаюсь на бордюре тротуара и падаю.

Мужчина продолжает бежать, даже не извинившись и не обернувшись, а я слишком напугана, чтобы закричать. Я поднимаюсь и, опираясь на машину, стараюсь прийти в себя. От внутреннего покоя, который я ощущала в доме Камаля, не осталось и следа.

Только дома я увидела, что, падая, порезала руку, а потом провела ею по губам. Мои губы измазаны кровью.

Суббота, 10 августа 2013 года

Утро

Я просыпаюсь рано. Слышен шум мусорной машины и мягкий стук капель дождя в окна. Жалюзи наполовину подняты — вчера ночью мы забыли их опустить. Я улыбаюсь своим мыслям. Я чувствую его сзади, теплого, сонного и с эрекцией. Я напрягаю бедра и прижимаюсь к нему. Совсем скоро он пошевелится, чтобы обнять меня и перевернуть на спину.

— Рейчел, — говорит он, — не надо.

Я холодею. Я не дома, это не мой дом. Ужас!

Поворачиваюсь. Скотт уже сидит на кровати, спиной ко мне и опустив ноги на пол. Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь вспомнить, но в голове опять сплошной туман. Когда я открою глаза, все встанет на свои места, потому что я просыпалась в этой комнате тысячу раз, а может, и больше: вот здесь стоит кровать, и если сесть, то будут видны верхушки дубов на другой стороне улицы; слева ванная, смежная со спальней, а справа встроенные шкафы. Эта комната точно такая же, как наша с Томом спальня.

— Рейчел, — произносит он, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до его спины, но он тут же вскакивает и поворачивается ко мне лицом.

Он выглядит таким же опустошенным, как в тот первый раз, когда я увидела его в полицейском участке — будто его выпотрошили и оставили одну оболочку. Это такая же спальня, какая была у нас с Томом, только это спальня Скотта и Меган. Их спальня, их постель.

— Я знаю, — говорю я. — Мне очень жаль. Это было неправильно.

— Да, неправильно, — соглашается он, пряча глаза, и уходит в ванную, закрывая за собою дверь.

Я снова ложусь и чувствую, как меня охватывает ужас и в животе образуется пустота. Что я наделала? Я помню, как много он говорил, когда я приехала, и никак не мог остановиться. Он был зол на весь мир. Зол на мать, которая никогда не любила Меган; зол на прессу, намекавшую в статьях, что Меган получила по заслугам; зол на полицию, которая так ничего и не выяснила и только опорочила их обоих. Мы сидели на кухне, пили пиво, и я его слушала, а когда допили пиво, перешли в сад, и там он успокоился. Мы пили и смотрели, как мимо проходили поезда, и говорили о всякой всячине: о телевидении, о работе, о том, в какой школе он учился, — совсем как обычные нормальные люди. Я забыла, что должна чувствовать, мы оба это забыли, потому что теперь я все вспомнила. Вспомнила, как он улыбался мне и касался моих волос.

Меня словно накрывает волной, лицо заливает краска стыда. Я сознавала, что делаю. И не только не сопротивлялась, а, наоборот, всячески подливала масла в огонь. Я хотела этого. Хотела быть с Джейсоном. Хотела почувствовать то же, что и Джесс, когда сидела с ним по вечерам с бокалом вина в руке. Я забыла, что должна была чувствовать при нынешних обстоятельствах. Меня не смущало, что Джесс в лучшем случае лишь плод моего воображения, а в худшем — что ее нет вообще, а есть только Меган — забитая до смерти и брошенная гнить в лесу. Хуже того, я ничего не забыла. Мне просто было не важно. Не важно потому, что я уже начинала верить всему, что о ней говорили. Разве я сама, пусть даже на самый краткий миг, не допускала, что она получила по заслугам?

Скотт выходит из ванной. Он принял душ и смыл с себя все, что могло напоминать обо мне. Выглядит он явно лучше, но, спрашивая, буду ли я пить кофе, по-прежнему прячет глаза. Я не хотела этого, это неправильно. Я не хочу этого делать. Не хочу больше терять голову.

Я быстро одеваюсь, иду в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой. Тушь для ресниц потекла и чернеет в уголках глаз, губы тоже потемнели. Они искусаны. Лицо и шея красные от раздражения в тех местах, которые он натер щетиной. Перед глазами всплывает вчерашняя картина: его руки на моем теле. Меня начинает тошнить, и кружится голова. Я сажусь на край ванны. В ванной комнате неубрано: грязь вокруг раковины, на зеркале следы зубной пасты. В кружке только одна зубная щетка. Нет ни духов, ни увлажняющих кремов, ни косметики. Интересно, забрала она это с собой, когда уходила, или он просто выбросил все на помойку?

Вернувшись в спальню, я ищу следы ее пребывания — халат на двери, расческу на тумбочке, гигиеническую помаду, пару сережек, — но ничего не нахожу. Я прохожу через спальню и уже собираюсь открыть дверцу стенного шкафа, как снизу раздается крик, что кофе готов, и от неожиданности я вздрагиваю.

Он протягивает кружку, не глядя мне в лицо, а потом поворачивается спиной и смотрит вдаль: на железнодорожные пути или куда-то за ними. Я бросаю взгляд направо и вижу, что фотографии исчезли — все до одной. Чувствуя, что по коже у меня побежали мурашки, я отпиваю кофе и с трудом глотаю. Так не должно быть.

Может, все это дело рук его матери: она убрала все вещи и фотографии. Его мать не любила Меган, он постоянно об этом говорил. И все же разве можно поступать так, как поступил он прошлой ночью? Разве можно трахать незнакомую женщину в супружеской постели, когда после смерти жены не прошло и месяца? В этот момент он поворачивается, смотрит на меня и, мне кажется, читает мои мысли, потому что на его лице появляется странное выражение: то ли презрения, то ли неприязни. Он мне тоже противен, и я ставлю кружку на стол.

— Мне пора, — говорю я, и он не спорит.

Дождь прекратился. На улице ярко светит солнце, и я невольно щурюсь. К дому приближается мужчина и, когда я выхожу на улицу, едва на меня не налетает. Я закрываю лицо руками и поворачиваюсь вполоборота, чтобы пропустить его, как вдруг всего в нескольких метрах от себя замечаю Анну, которая стоит у своей машины, положив руки на бедрах, и смотрит на меня. Поймав мой взгляд, она качает головой, поворачивается и быстро, чуть ли не бегом, устремляется к своему дому. Я замираю на месте, провожая взглядом ее хрупкую фигурку в черных лосинах и красной футболке. Меня охватывает ощущение дежавю — я уже видела это раньше, видела, как она так бежала.

Это случилось вскоре после того, как я уехала из своего бывшего дома. Я зашла, чтобы повидаться с Томом и забрать какую-то забытую вещь. Не помню, что именно, но это не важно, потому что мне хотелось попасть в дом и увидеть его. Мне кажется, это было воскресенье, а съехала я в пятницу, так что прошло меньше двух суток. Я стояла и смотрела, как она переносит вещи из машины в дом. Она въехала меньше чем через два дня после меня, когда моя постель еще не успела остыть. О каком чувстве приличия тут можно говорить? Она поймала мой взгляд, и я направилась к ней. Я понятия не имею, что собиралась ей сказать, но что ничего умного — это точно. Я помню, что плакала. А она, как и сейчас, убежала. Тогда я еще не знала худшего — ее беременность не была заметна. И слава Богу! Думаю, что это убило бы меня. Я стою на платформе, жду электричку и чувствую, что мне нехорошо. Сажусь на скамейку и говорю себе, что это просто похмелье: пять дней ничего не пила, а потом вдруг дорвалась, и вот результат. Но я знаю, что дело в другом. Дело в Анне — в том, что я ее встретила, и в том, какое чувство ощутила, когда смотрела, как она убегает. Страх.

Суббота, 10 августа 2013 года

Утро

Сегодня утром я съездила в спортзал на занятия, а на обратном пути заскочила в торговый центр и купила чудесное платьице фирмы «Макс Мара». (Том наверняка меня простит, когда увидит, как оно мне идет.) У меня было совершенно замечательное утро, но, паркуя машину, я заметила какое-то движение возле дома Хипвеллов — там теперь все время дежурят фотографы — и увидела ее. Опять! Я не поверила своим глазам. Рейчел решительно шагала от дома Скотта, едва не сбив фотографа. Не сомневаюсь, что она только что оттуда вышла.

Я даже не расстроилась. Я была ошарашена. А когда рассказала об этом Тому — спокойно и без нервов, — он изумился не меньше меня.

— Я поговорю с ней, — сказал он, — и выясню, что происходит.

— Ты уже пробовал, — мягко возразила я. — Но это ничего не изменило.

Я предложила обратиться к адвокату, чтобы через суд запретить ей к нам приближаться.

— Но сейчас она нас больше не донимает, верно? Телефонные звонки прекратились, к нам она не приближается, к дому тоже. Не волнуйся, милая. Я все улажу.

Насчет преследования он, конечно, прав. Но мне все равно. Она что-то задумала, и я этого так не оставлю.

Я устала выслушивать его советы не волноваться. Я устала выслушивать его обещания все уладить или поговорить с ней, и что она, в конце концов, оставит нас в покое. Если я увижу Рейчел еще раз, то сразу позвоню той женщине из полиции — инспектору Райли. Она показалась мне милой и понимающей. Я знаю, что Тому жалко Рейчел, но, если честно, с этой стервой уже давно пора разобраться раз и навсегда.

Понедельник, 12 августа 2013 года

Утро

Мы находимся на стоянке у озера Уилтон. Мы приезжали сюда раньше в жаркие дни. Сейчас мы сидим рядом в машине Тома, стекла опущены, и дует свежий ветерок. Мне хочется запрокинуть голову, закрыть глаза и слушать пение птиц. Мне хочется держать его за руку и провести тут весь день.

Он позвонил вчера вечером и спросил, можем ли мы встретиться. Я поинтересовалась, связано ли это с тем, что Анна видела меня на Бленхайм-роуд. Я заверила Тома, что это не имело к ним никакого отношения и я была там вовсе не для того, чтобы устроить им сцену. Он мне поверил или сделал вид, что поверил, но все равно в его голосе слышалось беспокойство. Он сказал, что ему нужно со мной поговорить.

— Пожалуйста, Рейч, — произнес он, совсем как в прежние времена, и мне показалось, что у меня выскочит сердце. — Я заеду за тобой, ладно?

Я проснулась до рассвета и уже в пять часов варила себе на кухне кофе. Я вымыла голову, побрила ноги, наложила макияж и четыре раза переоделась. И еще мне было стыдно. Глупо, я понимаю, но при мысли о Скотте — о том, что мы делали и как это было, — я жалею о случившемся, потому что воспринимаю это как измену. Измену Тому. Человеку, который два года назад променял меня на другую женщину. Но поделать с собой ничего не могу.

Том приехал около девяти. Я спустилась вниз и увидела его возле машины — в джинсах и знакомой старой серой футболке. Я даже помню, какая она на ощупь, потому что часто клала голову ему на грудь и прижималась щекой.

— Я свободен до обеда, — сказал Том, увидев меня. — Подумал, что мы можем куда-нибудь съездить.

По дороге до озера мы говорили мало. Я поинтересовалась, как у него дела, а он сказал, что я хорошо выгляжу. Он не упоминал об Анне, пока мы не доехали до стоянки, и я уже начала подумывать, не взять ли его за руку.

— Да, Анна сказала, что видела тебя… и решила, что ты, наверное, выходила из дома Скотта Хипвелла. Это так? — Он повернулся ко мне лицом, но смотрел в сторону. Как будто стеснялся об этом спрашивать.

— Тебе не о чем волноваться, — ответила я. — Я встречалась со Скоттом… не в том смысле, что встречалась. Мы подружились. Вот и все. Это трудно объяснить. Мне просто хотелось его поддержать. Ты же знаешь — наверняка в курсе, — как ему сейчас нелегко.

Том кивает, но по-прежнему отводит взгляд. И грызет ноготь на левом указательном пальце — верный признак того, что он нервничает.

— Но, Рейч…

Я хочу, чтобы он перестал меня так называть, ведь от этого у меня поднимается настроение и хочется улыбнуться. Он уже так давно не обращался ко мне подобным образом, что во мне даже затеплилась надежда. Может, у них с Анной не все так хорошо, может, он вспоминает что-то хорошее из нашей общей жизни, а может, даже немного скучает по мне.

— Я просто… меня это тревожит…

Наконец его большие карие глаза встречаются с моими, и он делает движение, словно собираясь взять меня за руку, но потом передумывает и останавливается.

— Я в курсе… правда, знаю не так много, но Скотт… я понимаю, что он производит впечатление абсолютно нормального парня, но разве можно знать наверняка?

— Ты думаешь, это сделал он?

Он трясет головой и с трудом сглатывает:

— Нет, нет! Я этого не говорю. По словам Анны, они часто ругались. И Меган, похоже, его немного боялась.

— По словам Анны?

Мне очень не хочется принимать слова этой стервы всерьез, но я не могу избавиться от чувства, которое охватило меня в доме Скотта в субботу. Что-то там было не так. Неправильно.

Том кивает:

— Меган подрабатывала у нас няней, когда Эви была совсем маленькой. Господи, мне даже не хочется об этом думать после всего, что писали в газетах. Но это лишний раз доказывает, как сильно можно ошибиться в человеке: думаешь, что знаешь его, а потом… — Он тяжело вздыхает. — Я не хочу, чтобы случилось что-то нехорошее. С тобой. — Он улыбается и слегка пожимает плечами. — Ты мне все еще дорога, Рейч, — говорит он, и я отворачиваюсь, чтобы он не увидел слез в моих глазах.

Но он, конечно, и так все знает, потому что кладет мне руку на плечо и произносит:

— Мне очень жаль.

Какое-то время мы сидим молча. Я сильно кусаю губы, чтобы не расплакаться. Я не хочу делать ему еще больнее.

— Со мной все в порядке, Том. Я привыкаю. Честно.

— Рад это слышать. Ты не…

— Пью ли я? Меньше. С этим тоже лучше.

— Это здорово! Ты хорошо выглядишь. Выглядишь… хорошенькой.

Он улыбается, и я чувствую, что краснею. Он быстро отворачивается.

— А как ты… У тебя нормально с деньгами?

— Все в порядке.

— Честно? Это так, Рейчел? Потому что я не хочу…

— Со мной все хорошо.

— Слушай, возьми немного, а? Черт, не хочу выглядеть кретином, но очень тебя прошу. Так, вдруг понадобится?

— Я честно в порядке.

Он подается вперед, и у меня перехватывает дыхание — как же хочется до него дотронуться! Зарыться лицом ему в шею, в спину между лопатками, вдохнуть его запах. Он открывает бардачок.

— Я выпишу тебе чек, так, на всякий случай. Можешь его не обналичивать.

Я не могу удержаться от смеха.

— Ты держишь чековую книжку в бардачке?

Он тоже начинает смеяться.

— Кто знает, когда она может пригодиться, — поясняет он.

— Пригодится внести залог за свою сумасшедшую бывшую?

Он проводит большим пальцем по моей щеке. Я беру его руку и целую в ладонь.

— Обещай мне, — говорит он уже серьезно, — что будешь держаться от Скотта Хипвелла подальше. Обещай мне, Рейч.

— Обещаю, — говорю я и не лукавлю.

В душе у меня все поет, потому что я понимаю: он не просто волнуется за меня. Он ревнует.

Вторник 13 августа, 2013 года

Раннее утро

Я в электричке, смотрю на кучу тряпья возле путей. Темно-синяя ткань. Похоже, это платье с черным поясом. Я не могу себе представить, как оно там оказалось. Железнодорожники тут явно ни при чем. Мы движемся, но очень медленно, и я имею возможность хорошо его разглядеть. Мне кажется, что я уже видела это платье раньше, словно кто-то в нем ходил. Но когда — вспомнить не могу. Очень холодно. Слишком холодно, чтобы носить такое платье. Похоже, скоро выпадет снег.

Я с нетерпением жду, когда покажется дом Тома — мой дом. Я знаю, что он будет сидеть в саду. Знаю, что он будет один, и когда я буду проезжать, улыбнется и помашет рукой. Я все это знаю.

Но прежде мы останавливаемся около дома номер пятнадцать. Там на террасе сидят Джейсон и Джесс и пьют вино, что очень странно, потому что еще нет и половины девятого утра. На Джесс платье с красными цветами и маленькие серебряные сережки в форме птичек — я вижу, как они раскачиваются, когда она говорит. Джейсон стоит у нее за спиной, положив руки ей на плечи. Я улыбаюсь им. Мне хочется помахать им рукой, но я стесняюсь других пассажиров — они решат, что я ненормальная. Поэтому я просто смотрю и жалею, что не могу тоже выпить.

Мы стоим уже целую вечность, а электричка так и не трогается с места. Я нервничаю, потому что Том может не дождаться, и тогда я его не увижу. Теперь мне хорошо видно лицо Джесс — лучше, чем обычно, наверное, из-за света, необыкновенно яркого и бьющего ей прямо в лицо, как прожектор. Джейсон по-прежнему стоит сзади, но его руки уже не на ее плечах, а на шее, и видно, как ей плохо. Он душит ее. Я вижу, как побагровело ее лицо. Она плачет. Я вскакиваю на ноги, барабаню в стекло, кричу, чтобы он прекратил, но он меня не слышит. Кто-то хватает меня за руку — это рыжеволосый парень. Он заставляет меня сесть и говорит, что следующая остановка уже скоро.

— Но будет уже слишком поздно, — объясняю я.

— Уже и так слишком поздно, — говорит он.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на террасу, и вижу, как Джейсон наматывает на руку светлые волосы Джесс и собирается разбить ее голову о стену.

Утро

Я проснулась несколько часов назад, но до сих пор не могу прийти в себя и унять внутреннюю дрожь, даже сейчас, сидя в электричке. Я очнулась от кошмара, чувствуя страх, с ощущением, что все мои представления о Скотте и Меган оказались ложью, всего лишь плодом фантазии, а никак не отражением действительности. Но если во всем виновато воображение, то сну тогда тем более нельзя верить? Сказанное Томом наложилось на чувство вины за ночь, проведенную со Скоттом, а сон вполне мог явиться естественной реакцией мозга на отдельные вырванные из контекста факты.

И все-таки, когда электричка останавливается у семафора, чувство тревоги продолжает нарастать, и я со страхом устремляю взгляд на дом номер пятнадцать. Окна и двери закрыты, никого не видно. Дом кажется тихим и мирным. Или брошенным. Кресло Меган по-прежнему стоит на террасе. Сегодня тепло, но меня по-прежнему трясет.

Я не должна забывать, что все, рассказанное Томом о Скотте и Меган, он узнал от Анны, а мне ли не знать, что ей ни в чем нельзя верить?

Мне показалось, что доктор Абдик сегодня поздоровался не так приветливо, как обычно. Он будто ежится от внутренней боли, и рукопожатие у него вялое. Я помню слова Скотта, что полиция обещала не раскрывать информацию о беременности Меган, но вдруг Абдику сообщили и он думает о ее ребенке?

Мне хочется рассказать ему о своем сне, но я не знаю, как это сделать, не выдав себя, и спрашиваю, может ли гипноз помочь вспомнить.

— Ну, — говорит он, положив руки на стол и растопырив пальцы, — есть врачи, которые полагают, что с помощью гипноза можно вернуть утраченные воспоминания, но тут все далеко не так однозначно. Я сам это не практикую и своим пациентам не рекомендую. Я сомневаюсь, что это может пойти на пользу, но уверен, что в отдельных случаях может нанести большой вред. — Он смотрит на меня с легкой улыбкой. — Мне жаль. Я знаю, что вам хотелось бы услышать другое. Однако при проблемах с головой быстрых решений не бывает.

— А вы знаете специалистов, которые этим занимаются?

Он качает головой:

— Мне очень жаль, но никого порекомендовать я не могу. Вы должны понимать, что пациенты под гипнозом очень внушаемы. Воспоминания, которые «извлекаются из памяти», — он изобразил пальцами кавычки, — отнюдь не всегда достоверны и вовсе не являются реальными воспоминаниями.

На такой риск я пойти не могу. Я не могу допустить, чтобы в моей голове появились новые образы, которым нельзя доверять, а воспоминания бы сливались, трансформировались и вводили меня в заблуждение, выдавая воображаемое за действительное и заставляя видеть все под одним углом, хотя на самом деле смотреть надо под другим.

— Тогда что вы можете предложить? — спрашиваю я. — Есть какой-нибудь способ помочь мне вспомнить?

Он задумчиво проводит по губам длинными тонкими пальцами.

— Да, это возможно. Подробный рассказ о каком-то конкретном воспоминании поможет оживить память: нужно рассказать о деталях и подробностях в каком-то комфортном месте, где вы чувствуете себя в безопасности…

— Например, здесь?

Он улыбается:

— Например, здесь, если вам тут комфортно и вы чувствуете себя в безопасности.

Его голос становится громче, он задает вопрос, на который я не отвечаю. Его улыбка гаснет.

— Подключение других органов чувств помимо зрения тоже может оказаться весьма полезным. Звуки, осязание… особенно важную роль в оживлении воспоминаний играет запах. Большую помощь может оказать музыка. Если речь идет о каких-то конкретных обстоятельствах, конкретном дне, то можно восстановить события, проделав заново весь путь «на месте преступления», если такое сравнение допустимо.

Хотя это выражение встречается в речи довольно часто, услышав его сейчас, я буквально немею и чувствую, как волосы на голове встают дыбом.

— Вы хотите поговорить о каком-то конкретном событии, Рейчел?

Еще как хочу, но не могу, поэтому рассказываю, как набросилась на Тома с клюшкой для гольфа во время одного из скандалов.

Я помню, что в то утро проснулась с ощущением тревоги и тут же поняла: случилось нечто ужасное. Тома в постели рядом не было, и я даже обрадовалась. Я лежала на спине и прокручивала в голове все, что помнила. Я помнила, что горько плакала и повторяла ему, что очень его люблю. Он злился, говорил, чтобы я шла спать и что он больше ничего не хочет слушать.

Я пыталась вспомнить, что произошло до этого, из-за чего начался скандал. Мы так хорошо проводили время. Ели креветки, которые я приготовила на гриле с большим количеством перца и кориандра, и запивали их чудесным белым сухим вином, подаренным Тому благодарным клиентом. Мы ужинали во внутреннем дворике под музыку «The Killers and Kings of Leon», которую часто слушали вместе, когда только познакомились.

Я помню, как мы смеялись и целовались. Помню, что рассказала ему какую-то забавную историю, а он ничего смешного в ней не нашел. Помню, что это меня огорчило. А после этого мы уже кричали друг на друга. Я споткнулась на пороге, когда входила через раздвижные двери в дом, и разозлилась, что он не поспешил мне на помощь.

Но проблема была в другом.

— Наконец я встала и спустилась вниз. Но Том со мной не разговаривал и даже не смотрел в мою сторону. Я умоляла его рассказать, что я натворила, и все время просила прощения. Я жутко запаниковала. Не могу объяснить почему и понимаю, что это глупо, но когда не помнишь, что именно сделала, начинаешь заполнять пробел, представляя себе самые невероятные вещи…

Камаль кивает:

— Я понимаю. Продолжайте.

— В конце концов, только чтобы я отстала, Том рассказал. По его словам, я на что-то обиделась, стала к нему цепляться и никак не желала успокоиться. Он пытался меня утихомирить поцелуем, но ничего не помогало. Тогда он решил оставить меня одну и пошел наверх спать, и вот тут все и случилось. Я бросилась за ним вдогонку с клюшкой для гольфа и хотела проломить ему голову. К счастью, я промахнулась. Но в коридоре на втором этаже от удара отлетел кусок штукатурки.

Лицо Камаля по-прежнему невозмутимо. Он не шокирован. И просто кивает:

— Итак, вы знаете, что случилось, но не чувствуете этого, верно? Вы хотите сами все вспомнить, прочувствовать и пережить, чтобы — как вы выразились? — это стало частью ваших ощущений? И тогда вы сможете почувствовать свою вину в полной мере?

— Ну, — я пожимаю плечами, — в общем-то да. Но есть еще кое-что. И случилось это позже, намного позже, может, через несколько недель, а то и месяцев. Я постоянно думала о том вечере. Каждый раз, когда я проходила мимо выбоины в стене, я вспоминала о нем. Том сказал, что заделает ее, но ничего не сделал, а мне не хотелось ему напоминать. Так вот, однажды вечером я вышла из спальни и остановилась на том самом месте, потому что вдруг вспомнила. Я сидела на полу, прислонившись спиной к стене, и всхлипывала. Том стоял рядом и умолял меня успокоиться, а рядом лежала клюшка. И я почувствовала… Испытала страх, даже ужас. Реальность не соответствовала тому, что я вспомнила, потому что в моих воспоминаниях не было злости или бешенства. А вот страх был.

Вечер

Я поразмыслила над словами Камаля о возвращении на «место преступления» и вместо того, чтобы отравиться домой, поехала в Уитни и теперь не обхожу подземный переход стороной, а, наоборот, медленно и целенаправленно двигаюсь прямо к нему. Я кладу руки на холодные грубые кирпичи на входе, закрываю глаза и ощупываю их. Ничего не вспоминается. Я открываю глаза и оглядываюсь. На дороге пустынно: в нескольких сотнях ярдов навстречу мне идет женщина, и больше никого нет. Ни проезжающих автомобилей, ни крикливых детей, и только откуда-то издалека доносится едва слышный вой сирены. Солнце прячется за облако, я ощущаю холод и замираю на пороге тоннеля, не в силах в него спуститься. Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Женщина, на которую я только что смотрела, поворачивает за угол — на ней темно-синий плащ свободного покроя. Она проходит мимо, бросает на меня взгляд, и тут меня осеняет. Женщина… в синем… свет. Я вспоминаю: Анна! На ней было синее платье с черным поясом, и она шла от меня так же быстро, как на днях, только на этот раз она оглянулась, посмотрела через плечо, а потом остановилась. Рядом затормозила какая-то красная машина. Автомобиль Тома! Она наклонилась, поговорила с ним о чем-то через окно, потом открыла дверь, села в машину, и они уехали.

Я все это помню. В тот субботний вечер я стояла здесь, у входа в подземный переход, и видела, как Анна садится в машину к Тому. Только помнить это я не могу, потому что этого не могло быть. Том поехал на машине искать меня. Анны с ним в машине не было — она находилась дома. Так мне сказали в полиции. Опять все только запутывается, и я готова закричать от бессилия, незнания и бесполезности своих мозгов.

Я перехожу улицу и иду по левой стороне Бленхайм-роуд. Напротив дома номер двадцать три останавливаюсь в тени деревьев и разглядываю его. Они перекрасили входную дверь. Раньше она была темно-зеленой, а теперь черная. Не помню, чтобы замечала это раньше.

Мне больше нравилась зеленая. Интересно, а что изменилось внутри? Детская комната само собой, а вот спят ли они по-прежнему в нашей кровати? И ставит ли она губную помаду перед зеркалом, которое вешала я? Перекрасили ли они стены на кухне и заделали ли выбоину в штукатурке?

Мне хочется перейти на другую сторону и постучать в эту черную дверь. Хочется поговорить с Томом и спросить про тот вечер, когда пропала Меган. Хочется спросить про вчера: что он чувствовал, когда мы сидели в машине и я поцеловала ему руку? Но вместо этого я просто стояла, глядя на окно своей старой спальни, пока к глазам не подступили слезы, давая понять, что пора уходить.

Вторник, 13 августа 2013 года

Утро

Я наблюдала, как Том собирался сегодня на работу: надевал рубашку, завязывал галстук. Он казался погруженным в свои мысли, наверное, прокручивал в голове свое расписание на день: заседания, встречи, кто, что, где. Мне стало завидно. Впервые за все время я позавидовала тому, что у него есть роскошь одеться, выйти из дома и целый день мотаться по делам ради пополнения счета в банке.

Я скучаю не по работе — я была не каким-то нейрохирургом, а всего лишь агентом по недвижимости, о чем никто не мечтает в детстве, — но мне нравилось бродить по шикарным особнякам, когда их владельцев не было дома, проводить рукой по мраморной столешнице, заглянуть тайком в гардеробные. Я представляла себе, какой была бы моя жизнь, если бы я жила тут, каким я была бы человеком. Я отлично понимаю, что никакая работа не сравнится по важности с воспитанием ребенка, но проблема в том, что это не ценится. Во всяком случае, в финансовом плане, который для меня сейчас представляет особый интерес. Я хочу, чтобы у нас было больше денег и мы могли бы переехать в другой дом на другой улице. Вот и все, ничего больше.

А может, и нет. Когда Том уехал на работу, я устроилась на кухне с Эви, чтобы с боем накормить ее завтраком. Господи, еще пару месяцев назад она ела все, что ей давали. А теперь соглашается только на клубничный йогурт. Я знаю, что это нормально. Я постоянно напоминаю себе об этом, выковыривая из волос яичный желток или ползая по полу и подбирая ложки и перевернутые миски. Я постоянно напоминаю себе, что это нормально.

И все же, когда с завтраком наконец покончено и она играет сама с собой, я позволяю себе немного поплакать. Я плачу, только когда Тома нет дома, и всего несколько минут, чтобы просто снять стресс. Но когда я потом умываюсь и вижу в зеркале, какой уставшей, издерганной и замученной выгляжу, мне опять хочется нарядиться в платье и туфли на высоких каблуках, уложить волосы, сделать макияж и пройти по улице, чтобы мужчины смотрели мне вслед.

Мне не хватает не только работы, но и того, что значила для меня работа в тот последний и ставший судьбоносным год, когда я познакомилась с Томом. Я скучаю по ощущениям, которые испытывала, когда была его любовницей.

Мне нравилось быть любовницей. И даже очень. Я никогда не чувствовала за собой никакой вины. Делала вид, что чувствовала. Приходилось, при общении с замужними подружками, которые жили в страхе перед бойкими девушками-иностранками, помогавшими по дому, или хорошенькими веселыми сотрудницами, которые могли поддержать разговор о футболе и полжизни проводили в тренажерном зале. Мне приходилось заверять подружек, что, конечно же, я чувствую себя ужасно, что мне жалко его жену, что я никогда и не помышляла о чем-то подобном, но мы полюбили друг друга, и что мы могли поделать?

На самом деле мне никогда не было жалко Рейчел, даже до того, как я узнала, что она пьет, что она истеричка и превратила жизнь Тома в кошмар. Она не была для меня реальным человеком, и к тому же мне все это очень нравилось. Быть другой женщиной неимоверно возбуждает, и с этим ничего не поделаешь: ты так хороша, что он не может устоять и изменяет жене, которую любит. Настолько ты неотразима.

Я продавала дом. Номер тридцать четыре по Крэнхэм-стрит. С ним возникли проблемы, потому что последнему заинтересованному покупателю отказали в ипотечном кредите — не понравилось состояние дома. Тогда мы договорились о проведении независимой экспертизы и пригласили частного эксперта, чтобы снять все вопросы. Прежние владельцы уже съехали, в доме никто не жил, поэтому мне пришлось приехать, чтобы впустить эксперта в дом.

Едва я увидела его на пороге, как сразу поняла, что это произойдет. Такого со мной прежде никогда не случалось, я никогда ни о чем подобном даже не думала, но в его взгляде и улыбке было нечто особенное. Мы не смогли сдержаться, и все произошло прямо там, на кухне, на столешнице. Настоящее безумие, но мы оба действительно потеряли голову. Он часто мне повторял: «Если ты думаешь, что я сохраню рассудок, то ошибаешься. С тобой это невозможно».

Я забираю Эви, и мы идем в сад. Она толкает свою тележку и заливается смехом: от утренней истерики не осталось и следа. Каждый раз, когда она мне улыбается, я боюсь, что мое сердце лопнет от счастья. Как бы я ни скучала по работе, но по этому чувству я наверняка буду скучать намного больше. Но этого никогда не произойдет. Я ни за что больше не оставлю ее с няней, какой бы опытной та ни была и кто бы ее ни рекомендовал. После Меган я ни за что и ни с кем ее больше не оставлю.

Вечер

Том прислал эсэмэску, сообщил, что задержится — ему надо встретиться с клиентом в баре. Мы с Эви готовились к вечерней прогулке и были в нашей с Томом спальне, где я ее переодевала. Закат был просто потрясающий и заливал все вокруг оранжевым светом, а потом солнце зашло за облако, и все вдруг стало серо-голубым. Я подошла к окну раздвинуть шторы, которые до этого, наоборот, немного, сдвинула, чтобы в комнате не было слишком жарко, и увидела на другой стороне улице Рейчел, которая стояла в тени деревьев и смотрела на наш дом. А потом она пошла к станции.

Я сидела на кровати, и меня трясло от бешенства, а руки были сжаты в кулаки так крепко, что ногти больно впивались в ладони. Эви упала и лежала на полу, суча ножками, но я ее не подняла, боясь, что со злости могла сделать ей больно.