Девушка в поезде Хокинс Пола

— Тогда все и случилось. Они так считают. Хотя и не уверены до конца… — Он запинается, но все же продолжает: — У них нет полной уверенности. Из-за состояния… тела. — Он делает глубокий вдох. — Но они считают, что все произошло тем вечером. Или сразу после него.

Он снова перешел на автопилот и разговаривает с комнатой, а не со мной. Я молча слушаю, как он рассказывает комнате, что причиной смерти послужили травмы головы, что череп Меган был пробит в нескольких местах. Никакого сексуального насилия, во всяком случае, его следов на теле они не обнаружили. К тому же тело уже начало разлагаться, так что сказать точно никто ничего не может.

Когда Скотт снова замечает меня в комнате, его глаза полны страха и отчаяния.

— Если вам что-то удастся вспомнить, вы должны мне помочь. Пожалуйста, Рейчел, постарайтесь вспомнить.

У меня внутри все переворачивается, когда я слышу, как он называет меня по имени, и я чувствую себя абсолютно несчастной.

Возвращаясь на электричке домой, я вспоминаю его слова и размышляю над ними. Неужели причина, по которой я не могу забыть всю эту историю, прячется у меня в голове? Неужели там есть нечто, что никак не дает мне покоя? Я знаю, что испытываю к Скотту чувство, которое ни называть, ни испытывать не должна. А что, если дело не только в этом? И если в моей голове действительно хранится какая-то важная информация, то извлечь ее поможет специалист. Например, психиатр. Или психотерапевт. Кто-то вроде Камаля Абдика.

Вторник, 6 августа 2013 года

Утро

Я почти не спала. Всю ночь я лежала, размышляя об этом и прокручивая все в голове снова и снова. Это глупо, безрассудно и бессмысленно? Это опасно? Я не знаю, что делаю. Вчера утром я записалась на прием к доктору Камалю Абдику. Я позвонила в приемную и поговорила с секретаршей, попросив записать меня именно к нему. Может, мне показалось, но она удивилась. Она сообщила, что он может принять меня сегодня в половине пятого. Так скоро? Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, а во рту пересохло, я сказала, что меня устраивает. Сеанс стоит семьдесят пять фунтов. Трехсот фунтов от матери надолго мне не хватит.

После записи на прием я уже не могла думать ни о чем другом. Мне страшно, но не буду скрывать, что перспектива встретиться с Камалем меня сильно интригует. Потому что все началось именно с него: я увидела его мельком, и вся моя жизнь сошла с накатанной колеи. Когда я увидела, как он целует Меган, изменилось все.

И мне необходимо с ним встретиться. Я должна что-то сделать, потому что полицию интересует только Скотт. Вчера его опять вызывали на допрос. Хотя они это не подтвердили, в Интернете выложили ролик, где он входит в полицейский участок в сопровождении матери.

Узел у него на галстуке был затянут слишком сильно и, казалось, душил его.

Все строят догадки. Газеты пишут, что полиция теперь действует более осмотрительно, поскольку не хочет оказаться под огнем критики из-за нового поспешно произведенного ареста. Высказывается предположение, что расследование зашло в тупик и его могут передать другой бригаде. В Интернете о Скотте пишут ужасные вещи, выдвигаются дикие, отвратительные версии. Размещаются ролики, где он со слезами на глазах просит Меган вернуться, их сопровождают фотографии убийц, которые также плакали с телеэкранов, якобы переживая за судьбу своих близких. Это страшно и бесчеловечно. Я лишь надеюсь, что он не заходит на подобные сайты. Потому что это разобьет ему сердце.

Каким бы глупым и безрассудным ни казалось мое решение, я собиралась встретиться с Камалем Абдиком, потому что, в отличие от всех этих досужих сочинителей, я видела Скотта. Видела его так близко, что могла до него дотронуться. Я знаю, какой он, и знаю, что он не убийца.

Вечер

Я поднимаюсь по ступенькам на станции Корли, и ноги у меня продолжают дрожать. Я не могу унять дрожь уже несколько часов — наверняка это адреналин, потому что сердце никак не хочет успокоиться. В поезде полно народа — шансов найти свободное место никаких, это не то что садиться в Юстоне, — поэтому мне приходится стоять, пробравшись в середину вагона. Тут душно, как в парилке. Я опускаю глаза и стараюсь дышать медленно. Пытаюсь разобраться в том, что чувствую. Торжество, страх, смятение и вину. В основном вину. Все оказалось не так, как мне представлялось.

Я пришла к назначенному времени, успев довести себя до состояния полного и абсолютного ужаса: я не сомневалась, что стоит ему взглянуть на меня, как он поймет, что я все знаю и представляю угрозу. Я боялась, что проговорюсь, что не смогу удержаться и назову имя Меган. Я вошла в обычную и довольно унылую приемную, и секретарша средних лет записала мои анкетные данные, даже не взглянув на меня. Я села, взяла номер «Вог» и стала листать его, пытаясь унять дрожь в руках и сосредоточиться на предстоящей встрече, в то же время стараясь казаться скучающей, как самая обычная пациентка.

Кроме меня в приемной сидели еще два человека — парень лет двадцати с небольшим, который что-то читал в своем мобильнике, и женщина постарше, угрюмо глядевшая себе под ноги и ни разу не поднявшая глаз, даже когда секретарша назвала ее имя. Она просто поднялась и пошла к нужной двери, уже зная, где ее ждут. Просидев в приемной сначала пять, потом десять минут, я заметила, что дыхание у меня стало частым и сбивчивым — в комнате было жарко и душно, легким не хватало кислорода, и я боялась, что упаду в обморок.

Затем открылась дверь, и вышел мужчина — я поняла, что это он, даже не успев его толком рассмотреть. Я сразу узнала его по росту, по манере двигаться — как поняла, что тогда в саду был не Скотт, хотя видела лишь силуэт мужчины, направлявшегося к Меган. Он протянул мне руку:

— Миссис Уотсон?

Я подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, и почувствовала, как по спине пробежал холодок. Его ладонь оказалась теплой, сухой и огромной — моя рука утонула в ней.

— Прошу вас, — сказал он, предлагая мне пройти в кабинет, и я последовала за ним, чувствуя тошноту и головокружение.

Я шла по пути, который до меня проделала Меган. Она так же устраивалась в кресле напротив него, а он, наверное, точно так же, как сейчас, складывал руки чуть ниже подбородка и, кивая, спрашивал: «Итак, о чем бы вы хотели поговорить сегодня?»

Он буквально излучал тепло: теплой была его рука, которую я пожала, теплыми были глаза и тембр голоса. Я искала в его лице хоть какие-то признаки того, что он мог оказаться жестоким убийцей, который размозжил Меган голову, или был озлобленным на весь мир беженцем, потерявшим родных. Ничего такого я не увидела. И вдруг неожиданно для себя успокоилась и позабыла обо всех своих страхах. Я сидела и больше не боялась. С трудом сглотнув слюну, я вспомнила, что именно собиралась ему рассказать, и рассказала все. О том, что уже четыре года не могу избавиться от пристрастия к спиртному, из-за которого потеряла мужа и работу, и это сказывается на моем здоровье и может лишить меня рассудка.

— Я не могу вспомнить, — призналась я. — Я отключаюсь, а потом не могу вспомнить, где была и что делала. Иногда сама задаюсь вопросом, не натворила ли чего ужасного, и не могу вспомнить. А бывает и так, что мне рассказывают, что я натворила, а я не чувствую, что это про меня. Как будто все это совершала не я. А отвечать за то, о чем понятия не имеешь, невыносимо трудно. Поэтому я не чувствую себя виноватой в полной мере. То есть вину свою ощущаю, но за что именно — от меня скрыто. Как будто происшедшее не имеет ко мне никакого отношения.

Всю эту правду я выложила в первые несколько минут. Мне так давно хотелось этим с кем-нибудь поделиться, но таким человеком не должен был оказаться именно он. Он слушал, не сводя с меня ясных, янтарного цвета глаз, сложив руки и не шевелясь. Он не отводил взгляда и не делал заметок. Просто слушал. Наконец он слегка кивнул и произнес:

— Вы хотите отвечать за свои поступки, но не можете чувствовать своей вины в полной мере, потому что не помните?

— Да, точно. Именно так.

— А как мы заглаживаем свою вину? Вы можете извиниться, и даже если не помните, что именно сделали, это не значит, что ваше раскаяние, то чувство, которое стоит за извинением, является неискренним.

— Но я хочу ощущать его в полной мере. Я хочу чувствовать себя… хуже.

Это, конечно, странное заявление, но я думаю об этом постоянно. Я чувствую себя недостаточно плохо. Я знаю, в чем виновата, знаю об ужасных вещах, которые вытворяла, даже если не помню деталей, но они существуют как бы отдельно от меня, и внутренне я не ощущаю своей к ним причастности.

— Вы считаете, что должны чувствовать себя хуже, чем сейчас? Что недостаточно вините себя за свои прегрешения?

— Да.

Камаль покачал головой:

— Рейчел, вы сказали, что ваш брак разрушен, что вы потеряли работу — разве этого наказания мало?

Я кивнула, соглашаясь.

Он чуть откинулся на спинку кресла:

— Мне кажется, что вы, возможно, слишком строги к себе.

— Не думаю.

— Хорошо, пусть так. А теперь не можем ли мы вернуться немного назад? К тому времени, когда эта проблема дала о себе знать. Вы сказали, что все началось… четыре года назад? Вы можете рассказать о том времени?

Я сопротивлялась. Меня не убаюкали тепло его голоса и мягкость взгляда. Я не была совершенно безнадежной. И не собиралась рассказывать ему всю правду. О том, как жаждала ребенка. Я просто сказала, что мой брак распался, что я сильно переживала, что всегда любила выпить, а потом не смогла держать себя в руках.

— Ваш брак распался, и… вы ушли от мужа, или он оставил вас, или вы оставили друг друга?

— У него был роман, — ответила я. — Он встретил другую женщину и полюбил ее.

Он кивнул, ожидая продолжения.

— Но его вины в этом не было. Во всем виновата я сама.

— Почему?

— Ну, проблема со спиртным возникла до этого.

— Значит, причиной послужил не роман вашего мужа?

— Нет, я уже начала злоупотреблять, и это отдалило мужа, поэтому он и перестал…

Камаль ждал, не пытаясь мне помочь наводящими вопросами, он просто сидел, дожидаясь, когда я сама произнесу все вслух.

— И поэтому он перестал меня любить, — закончила я.

Я ненавижу себя за то, что расплакалась перед ним. Не понимаю, почему я не смогла удержать себя в руках. Мне не следовало рассказывать о себе правду, нужно было прийти с какой-нибудь выдуманной историей несуществующего человека. Мне следовало подготовиться получше.

Я ненавижу себя за то, что его взгляд заставил меня поверить в его сопереживание. Потому что в его взгляде было именно оно, и этот взгляд выражал не жалость, а понимание и желание помочь.

— Итак, Рейчел, проблема со спиртным началась до того, как распался ваш брак. А вы можете назвать первоначальную причину? Дело в том, что это могут сделать не все. Для некоторых это просто постепенное погружение в депрессивное состояние или зависимость. А что было в вашем случае? Может, тяжелая утрата или что-то еще?

Я покачала головой и пожала плечами. Этого он от меня не услышит. Про это я ему не скажу.

Он немного подождал, а потом бросил взгляд на часы на столе.

— Возможно, стоит поговорить об этом в следующий раз? — спросил он и улыбнулся, и от этой улыбки внутри у меня все похолодело.

В нем все излучало тепло — руки, глаза, голос, но только не улыбка. Убийцу в Камале выдавали зубы. В животе у меня образовался комок, пульс снова забился как бешеный, и я вышла из кабинета, не пожав протянутой мне руки. Я не смогла заставить себя дотронуться до него.

Я все понимаю. Понимаю, что увидела в нем Меган. И дело даже не в том, что он по-настоящему красив. Он излучает спокойствие, уверенность, терпимость и доброту. Человек доверчивый и искренний может не разглядеть под этой личиной его волчью сущность. Я все понимаю. Но я почти час находилась под воздействием его обаяния. Позволила себе раскрыться перед ним. Забыла, кем он был. Я предала Скотта, предала Меган, и мне за это стыдно.

Но больше всего мне стыдно за то, что хочется вернуться.

Среда, 7 августа 2013 года

Утро

Мне опять приснился сон, будто я сделала что-то ужасное и все настроены против меня и жалеют Тома. А я не могу объяснить и даже извиниться, потому что не знаю, в чем провинилась. Еще не окончательно проснувшись, я вспоминаю о настоящем скандале, который случился четыре года назад, когда наш первый и единственный цикл ЭКО завершился неудачей и я хотела повторить попытку. Том сказал, что у нас на это нет денег, но я это знала и сама. Мы выплачивали ипотеку и долги, в которые влезли из-за неудачной сделки, причем втянул в нее Тома его собственный отец. С этим приходилось считаться, и мне оставалось только надеяться, что деньги у нас когда-нибудь появятся, а пока приходилось глотать горячие слезы, которые неизменно начинали течь ручьем при виде женщины с животом или новости о чьей-то беременности.

Через пару месяцев после того, как мы узнали о неудаче с ЭКО, Том сказал, что собирается съездить в Вегас на пять дней, чтобы посмотреть финальный матч боксерского поединка и выпустить пар. Он собирался ехать с парой своих старинных приятелей, которых я никогда не видела. Поездка стоила целое состояние — я это знаю, потому что квитанция за бронирование рейса и номера в отеле пришла по почте. Я понятия не имею, сколько стоили билеты на сам матч, но они не могли быть дешевыми. Этих денег не хватило бы на цикл ЭКО, но это было бы уже началом. У нас разразился ужасный скандал. Я не помню подробностей, потому что весь день пила, чтобы довести себя до нужного для такого разговора состояния, и когда скандал разразился, то ничего хуже представить было нельзя. Я помню его холодность на следующий день и как он отказался обсуждать случившееся. Я помню, как он будничным и отстраненным тоном рассказывал о моем поведении — о том, что я вдребезги разнесла застекленную рамку с нашей свадебной фотографией, что обзывала его эгоистом, плохим мужем и неудачником. Я помню, как сильно ненавидела себя в тот день.

Конечно, я была неправа, наговорив ему столько гадостей, но теперь мне почему-то кажется, что основания разозлиться у меня имелись. А разве нет? Мы пытались завести ребенка, а это означает готовность чем-то ради этого пожертвовать, ведь так? Да я бы дала отрезать себе руку или ногу, если бы только это помогло мне забеременеть. Неужели нельзя было отказаться от поездки в Вегас?

Я полежала в постели еще немного, думая об этом, а потом встала и решила прогуляться, потому что если я ничего не буду делать, то точно отправлюсь в соседний магазин. Я не пила с воскресенья и чувствовала, что в организме происходит борьба, и желание снова ощутить в голове привычную тяжесть сдерживалось лишь сомнительным доводом, что я сумела продержаться несколько дней, и будет обидно, если все усилия окажутся напрасными.

Эшбери не очень-то располагает к прогулкам — в нем одни магазины и жилые кварталы, нет даже приличного парка. Я прохожу через центр города, где в общем-то неплохо, если кругом не толпится народ. Главное — обмануть себя, сделав вид, что куда-то идешь, выбрать место и направиться к нему. Я выбрала церковь в конце Плезанс-роуд, до которой от квартиры Кэти около двух миль. Когда-то я посещала там собрания «Общества анонимных алкоголиков» — я не пошла на собрание рядом с домом, чтобы не столкнуться с кем-то, кого могу встретить на улице, в магазине или в поезде.

Добравшись до церкви, я поворачиваю обратно и целеустремленно шагаю в сторону дома, чтобы выглядеть женщиной, у которой есть дела, есть куда спешить. Чтобы выглядеть нормальной. Я смотрю на редких прохожих: двое мужчин совершают пробежку с рюкзаками за спиной, готовясь к марафону; женщина в черной блузке и белых кроссовках спешит на работу и несет в сумке туфли на каблуке. Интересно, что они скрывают? Бегут ли от пьянства? Или чтобы просто остаться на месте и не отстать? Думают ли об убийце, которого встретили вчера и рассчитывают увидеть опять?

Я ненормальная.

Я уже почти дохожу до дома, как вдруг замираю на месте в шоке. Я размышляла над тем, чего, собственно, хочу от сеансов с Камалем — неужели действительно собираюсь рыться у него в ящиках, когда он выйдет из кабинета? Или надеюсь услышать от него нечто, что его выдаст, завести его на опасную территорию? Судя по всему, он намного умнее меня и будет ждать моего визита. В конце концов, его имя было в газетах, и он наверняка настороже, ожидая, что его будут пытаться разговорить, чтобы вытянуть из него какую-то информацию.

Вот о чем я думаю, опустив голову и глядя себе под ноги, когда прохожу мимо маленького магазинчика справа. Я стараюсь не смотреть, чтобы не вводить себя в искушение, но краем глаза замечаю ее имя. Я останавливаюсь и вижу огромный заголовок на первой странице таблоида: «МЕГАН — УБИЙЦА РЕБЕНКА?»

Анна

Среда, 7 августа 2013 года

Утро

Я сидела со знакомыми мамочками в кофейне, когда это случилось. Мы расположились на своем обычном месте у окна, а дети возились рядом, раскидывая детали «Лего» по всему полу. Бет в который раз пыталась убедить меня вступить в книжный клуб, а затем появилась Диана. На ее лице было выражение собственной значимости, какое бывает только у носителей особо ценных новостей. Она едва сдерживалась и никак не могла протиснуть в дверь широкую коляску с двойней.

— Анна, — произнесла она замогильным голосом, — ты это видела? — И протянула мне газету с огромным заголовком на первой странице «МЕГАН — УБИЙЦА РЕБЕНКА?».

Я лишилась дара речи. Просто смотрела на заголовок и вдруг разрыдалась. Эви испугалась и заревела во весь голос. Это было ужасно.

Я отправилась в туалет привести себя (и Эви) в порядок, а когда вернулась, все, переглядываясь, шептались. Диана подняла глаза и ехидно поинтересовалась:

— С тобой все в порядке, дорогая?

Было видно, какое удовольствие ей все это доставляло.

Мне пришлось уйти, потому что оставаться там я не могла. Они все мне очень сочувствовали, говорили, какой для меня это, наверное, удар, но на их лицах было написано плохо скрываемое осуждение. Как я могла доверить ребенка такому монстру? Какой же надо быть для этого матерью?!

Я пыталась дозвониться Тому, но его телефон сразу же переключался на голосовую почту. Я оставила ему сообщение с просьбой перезвонить мне при первой возможности, стараясь говорить обычным голосом, но ноги меня едва держали.

Я не стала покупать газету, но не смогла удержаться и прочла новость в Интернете. Там все излагалось довольно расплывчато. «Источники, близкие к расследованию дела Хипвелл» утверждают, что Меган «возможно, причастна к убийству собственного ребенка», совершенному десять лет назад. Эти «источники» не исключали, что это могло послужить мотивом для ее собственного убийства. Возглавляющий расследование инспектор Гаскилл, который приезжал к нам после исчезновения Меган, отказался прокомментировать данную информацию.

Том мне перезвонил — у него был перерыв между встречами, так что приехать домой он не мог. Он пытался успокоить меня, говорил, что это вполне может оказаться очередной уткой:

— Ты же не хуже меня знаешь, что половине того, о чем пишут в газетах, верить нельзя.

Я не стала давать волю чувствам, потому что пригласить ее помочь мне с Эви было его идеей. Он и так должен чувствовать себя ужасно.

К тому же он прав. Все это может оказаться уткой. Но кому это могло понадобиться? Зачем придумывать такое? И я не могу отделаться от ощущения, что не удивлена. Мне всегда казалось, что с этой женщиной что-то не так. Сначала я думала, что она просто слегка инфантильна, но дело было в другом — она жила в своем мире. Была погружена в себя. Я не хочу кривить душой. Я рада, что ее больше нет. Скатертью дорога!

Вечер

Я наверху, в спальне. Том с Эви смотрят телевизор. Мы не разговариваем. Это моя вина. Едва он вошел в дом, как я на него набросилась.

Весь день все именно к этому и шло. Я ничего не могла с собой поделать, не могла от этого скрыться, она была повсюду, где бы я ни оказалась. Здесь, в моем доме, она держала мою малышку на руках, кормила ее, переодевала, играла, пока я дремала. Я воспоминала все случаи, когда оставляла Эви на ее попечении, и мне становилось дурно.

А потом настала очередь паранойи — чувства, что за мной постоянно следят. Оно не покидало меня все время, которое мы прожили в этом доме. Сначала мне казалось, что причина в поездах. Все эти безликие люди в окнах вагонов, смотревшие на нас, приводили меня в содрогание. Я не хотела сюда вселяться, в первую очередь именно поэтому, но Том не хотел отсюда уезжать. Он говорил, что при продаже дома мы потеряем много денег.

Сначала это были поезда, потом — Рейчел. Она следила за нами, встречала на улице, постоянно названивала. А затем к этому добавилась Меган, когда была здесь с Эви: мне всегда казалось, что она за мной наблюдает и оценивает, какая я мать, осуждает, что я не могу обойтись без посторонней помощи. Я понимаю, что это глупо. А потом я вспомнила, как Рейчел заявилась к нам в дом и забрала Эви. Похолодев, я подумала, что ничего глупого в моих страхах нет.

Вот почему к приходу Тома я уже так себя накрутила, что не могла сдержаться. Я поставила ему ультиматум: мы должны переехать, я ни за что не останусь в этом доме и на этой улице, зная, что здесь произошло. Куда бы я теперь ни бросила взгляд, я вижу не только Рейчел, но и Меган. Я думаю обо всех предметах, которых она касалась. Это невыносимо! Я сказала, что мне наплевать, удачно мы продадим дом или нет.

— Тебе не будет наплевать, когда нам придется жить в худшем месте и нечем будет платить за ипотеку, — совершенно разумно возразил он.

Я спросила, не могут ли нам помочь с деньгами его родители — они богаты, — но он сказал, что никогда больше ни о чем их не попросит. И разозлился, заявив, что прекращает разговор на эту тему. А все из-за того, как родители Тома восприняли его решение оставить Рейчел ради меня. Мне не следовало говорить о них — упоминание о родителях всегда выводило Тома из себя.

Но я ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала отчаяние, потому что каждый раз, закрывая глаза, видела ее за кухонным столом с Эви на руках. Она играла с ней, улыбалась и разговаривала, но всегда как-то неискренне, будто вообще не хотела тут находиться. И с удовольствием передавала Эви мне, когда наступало время уходить. Будто ей не нравилось держать ребенка на руках.

Рейчел

Среда, 7 августа 2013 года

Вечер

Жара просто невыносимая и продолжает усиливаться. Окна квартиры распахнуты настежь, и с улицы тянет запахом угарного газа. В горле першит. Я второй раз за день принимаю душ, и в это время звонит телефон. Я не беру трубку, но он звонит снова. А потом еще раз. Когда я выхожу из душа, он звонит в четвертый раз, и я отвечаю.

Он охвачен паникой и говорит, задыхаясь, отрывистыми фразами:

— Я не могу попасть домой. Там повсюду камеры.

— Скотт?!

— Я знаю, это… звучит дико, но мне надо пойти куда-то, где меня не будут ждать. Я не могу пойти к матери или друзьям. Я… просто езжу на машине. Езжу с тех пор, как ушел из полицейского участка… — Он запинается. — Мне надо просто побыть где-то час или два. Сесть и подумать. Без них, без полиции, без всех этих людей, задающих проклятые вопросы. Извините, но не мог бы я приехать к вам?

Я отвечаю, что, конечно, пожалуйста. И не потому, что он в панике и отчаянии: мне хочется его увидеть.

Хочется ему помочь. Я называю ему адрес, и он говорит, что будет через пятнадцать минут.

Через десять минут раздаются резкие короткие звонки в дверь.

— Извините, что беспокою, — говорит он в дверях, — но я не знаю, к кому еще обратиться.

У него затравленный вид: он потрясен, он бледный и мокрый от пота.

— Все в порядке, — заверяю я его и впускаю в дом. Я провожаю его в гостиную и предлагаю сесть на диван. Приношу с кухни стакан воды. Он залпом выпивает его, садится и, упираясь локтями в колени, понуро свешивает голову.

Я медлю, не зная, что лучше — сказать что-нибудь или промолчать. Потом беру стакан и снова наполняю его, не говоря ни слова. Наконец он нарушает молчание:

— Вы думаете, самое плохое уже случилось? Я хочу сказать, могли бы подумать? — Он поднимает на меня глаза. — Моя жена умерла, и полиция считает меня убийцей. Что может быть хуже этого?

Он рассказывает о новостях, о том, что пишут про Меган. О статье в таблоиде, в которой, якобы по сведениям из полиции, сообщается о причастности Меган к смерти ребенка. Невразумительная, грязная клевета на мертвую женщину. Это подло.

— Это гнусная ложь! — говорю я. — Такого просто не может быть!

Он непонимающе смотрит на меня. Вид у него потерянный.

— Сегодня утром сержант Райли сообщила мне, — продолжает он и кашляет, прочищая горло, — новость, которую я всегда мечтал услышать. Вы не можете себе представить, — его голос больше похож на шепот, — как долго я этого ждал. Я постоянно представлял себе, как она на меня посмотрит, застенчиво и со значением улыбнется, возьмет мою руку и поднесет к губам…

Он замолкает, погружаясь в воспоминания, а я понятия не имею, о чем идет речь.

— Сегодня, — наконец произносит он, — сегодня мне сообщили, что Меган была беременна.

Он заплакал, и меня начинают душить слезы. Я плачу о женщине, которой не знала, и ребенке, которого ей не суждено было родить. Но как можно вынести подобный ужас?! Я не могу понять, как Скотт еще дышит. Это должно было убить его, а он держится.

Я не могу говорить, не могу пошевелиться. Несмотря на открытые окна, в гостиной жарко и душно. С улицы доносятся обычные звуки: вой полицейской сирены, крики и девчачий смех, уханье басов в проехавшей машине. Но тут, в гостиной, миру пришел конец. Для Скотта настал конец света, и я не могу выдавить из себя ни слова и стою, застыв на месте, молча и беспомощно.

На ступеньках перед входом слышатся шаги и знакомое звяканье, с которым Кэти выуживает ключи из своей огромной сумки. Это возвращает меня к жизни. Надо что-то предпринять: я хватаю Скотта за руку, и он смотрит на меня испуганно.

— Идем, — говорю я и, пока Кэти возится с ключами, успеваю проскочить с ним по лестнице наверх, в свою комнату, и закрыть дверь.

— Это моя соседка по квартире, — объясняю я. — Она… она может задавать вопросы. А вам сейчас это вряд ли нужно.

Он кивает и окидывает взглядом мою крошечную комнату с неубранной кроватью, разбросанным бельем — не только чистым, но и грязным, — голые стены, дешевую мебель. Мне становится стыдно. В этом вся моя жизнь: неопрятная, убогая и примитивная. Одним словом, незавидная. И тут до меня доходит, что Скотту сейчас явно не до оценки моего образа жизни, и думать об этом просто глупо.

Я жестом приглашаю его сесть на кровать. Он подчиняется и, тяжело дыша, вытирает глаза тыльной стороной ладони.

— Хотите чего-нибудь? — спрашиваю я.

— Может, пива?

— Я не держу в доме спиртного, — объясняю я, чувствуя, как краснею.

Однако Скотт ничего не замечает и даже не поднимает глаз.

— Я могу сделать вам чаю.

Он снова кивает.

— Прилягте и отдохните.

Он скидывает ботинки и покорно, как заболевший ребенок, ложится.

Внизу, пока закипал чайник, я немного поболтала с Кэти, которая рассказала, что обнаружила в Норткоуте отличное место для ленча («там чудесные салаты»), и сообщила, какая зануда их новая сотрудница. Я улыбаюсь и киваю, но мои мысли заняты другим. Я напряженно вслушиваюсь, не скрипнут ли под ним ступеньки на лестнице. Невероятно, что он здесь и лежит в моей постели наверху. От самой этой мысли у меня слегка кружится голова.

Кэти замолкает и, нахмурившись, внимательно на меня смотрит.

— С тобой все в порядке? — спрашивает она. — Ты выглядишь… как-то не так.

— Просто немного устала, — объясняю я. — Что-то нездоровится. Хочу лечь сегодня пораньше.

Она снова на меня смотрит. Она знает, что я не пила (она всегда может это определить), но, видимо, думает, что собираюсь. Мне сейчас все равно, я не могу об этом думать и, забрав чашку для Скотта, ухожу к себе, попрощавшись с Кэти до утра.

Я подхожу к своей двери и прислушиваюсь. Все тихо. Я осторожно поворачиваю ручку и вхожу. Он лежит в том же положении, в котором я его оставила: руки вытянуты, глаза закрыты. Я слышу его дыхание — тихое и неровное. Он занимает половину кровати, но мне хочется лечь рядом, прильнуть к нему, положить руку ему на грудь и погладить. Однако я просто кашлянула и протянула ему кружку с чаем.

Он садится.

— Спасибо, — говорит он, забирая кружку. — Спасибо, что… приютили. Это был кошмар… даже не знаю, как описать, что началось после публикации.

— О том, что случилось несколько лет назад?

— Да, об этом.

Как такая информация могла просочиться в таблоиды, широко обсуждалось. Теперь все соревновались в домыслах, называя источником то полицию, то Камаля Абдика, то Скотта.

— Но это неправда, — говорю я, — разве не так?

— Конечно, неправда, но зато появляется мотив. Во всяком случае, они так говорят: Меган убила своего ребенка, а некто — скорее всего его отец — мог расправиться за это с ней. Даже через столько лет.

— Немыслимо!

— Однако все только и твердят, что я специально это выдумал, чтобы очернить Меган, отвести от себя подозрение и перевести стрелки на кого-то другого. На человека из ее прошлого, о котором никто ничего не знает.

Я сажусь на кровать рядом с ним. Наши бедра почти соприкасаются.

— А что думает полиция?

Он пожимает плечами:

— Ничего конкретного. Они спрашивали, что мне об этом известно. Знал ли я, что у нее раньше был ребенок? Знал ли, что с ним случилось? Знал ли, кто был его отец? Я ответил, что не знал, что все это бредни, что она никогда не была беременна… — У него перехватывает дыхание, и он делает глоток из кружки. — Я спросил, как все это попало в газеты, а они отказались объяснять. Думаю, это все Абдик. — Скотт шумно выдыхает. — Я не понимаю зачем. Зачем ему нужно говорить о ней такие вещи. У него точно не все дома.

Я думаю о человеке, с которым познакомилась на днях: о его спокойной манере держаться, мягком голосе, участии во взгляде. Он точно не похож на тех, у кого не все дома. Правда, улыбка…

— Но как такое могли напечатать?! Наверняка есть законы…

— Нельзя клеветать на мертвых, — говорит он и, помолчав, добавляет: — Меня заверили, что не станут раскрывать информацию о ее… беременности. По крайней мере сейчас. Не исключено, что вообще не будут. Во всяком случае, пока не узнают наверняка.

— Узнают наверняка?

— Это не ребенок Камаля Абдика.

— Они сделали тест на ДНК?

Он качает головой:

— Нет, просто я знаю. Не могу объяснить как, но я знаю. Этот ребенок мой… был моим.

— Если он считал, что ребенок от него, то тогда появляется мотив, разве не так?

Камаль не стал бы первым мужчиной, который решил избавиться от ребенка, убив его мать. Но говорить об этом вслух я не стала. Как и о том, что у Скотта тогда тоже появлялся мотив. Если он думал, что его жена забеременела от другого мужчины… Только он не мог этого сделать. Его шок и отчаяние не вызывают сомнений. Сыграть их так убедительно просто невозможно.

Скотт, похоже, уже не слушает. Его взгляд устремлен куда-то вдаль, и постель затягивает его в свои объятия, как зыбучий песок.

— Вам надо побыть здесь какое-то время, — предлагаю я. — Постарайтесь уснуть.

Он смотрит на меня, и уголки его глаз трогает улыбка.

— А можно? — спрашивает он. — Это было бы… я был бы очень благодарен. Мне трудно спать дома. И дело не в людях, которые ждут на улице и чего-то от меня хотят. Совсем не в них. Просто дома повсюду Меган, я постоянно ее вижу. Я спускаюсь по лестнице и не смотрю, заставляю себя не смотреть, но, проходя мимо окна, обязательно возвращаюсь, чтобы убедиться, что она не сидит на террасе.

Слушая его, я чувствую, как к глазам подступают слезы.

— Знаете, она любила там сидеть, на нашей маленькой террасе. Любила сидеть и наблюдать за проходящими поездами.

— Знаю, — говорю я и накрываю его руку своей. — Я часто ее видела там.

— Я все время слышу ее голос, — продолжает он. — Слышу, как она меня зовет. Я ложусь в кровать и слышу, как она зовет меня снаружи. Мне все время кажется, что она там. — Он не может унять дрожь.

— Прилягте, — говорю я, забирая кружку. — Вам нужно отдохнуть.

Дождавшись, когда он уснет, я ложусь рядом, и его плечо оказывается всего в нескольких дюймах от моего лица. Я закрываю глаза, слушаю свое сердцебиение и чувствую, как пульсирует жилка на шее. Я вдыхаю его несвежий и печальный запах.

Когда через несколько часов я просыпаюсь, его уже нет.

Четверг, 8 августа 2013 года

Утро

Я чувствую себя предательницей. Он ушел от меня совсем недавно, а я уже направляюсь на новую встречу с Камалем, которого он считает убийцей своей жены. И своего ребенка. Мне не по себе. Может, мне следовало рассказать ему о своем плане, объяснить, что я делаю все ради него? Только я не уверена, что делаю это только ради него, и плана у меня никакого, по сути, нет.

Я немного расскажу Камалю о себе. Вот такой у меня на сегодня план. Расскажу правду. О своем желании иметь ребенка. И посмотрю, как он отреагирует: может, он чем-то себя выдаст или еще что. Посмотрим, что мне удастся узнать.

Однако ничего узнать мне не удалось.

Он начинает с вопроса, как я себя чувствую и когда пила в последний раз.

— В воскресенье, — отвечаю я.

— Замечательно. Это просто отлично. Вы хорошо выглядите, — говорит он и кладет руки на колени. Он улыбается, и на этот раз ничего жуткого в его улыбке я не вижу. А что же тогда я увидела в прошлый раз? Неужели все выдумала?

— В прошлый раз вы спросили, когда у меня начались проблемы со спиртным, — говорю я. — Мы пытались… я пыталась забеременеть. Но не смогла и впала в депрессию. Тогда все и началось.

Я снова расплакалась. Невозможно удержаться, если незнакомые люди проявляют такую доброту. Совершенно незнакомый человек смотрит на тебя и говорит: ничего страшного, что бы ты ни сделала, как бы ни поступила — ты страдала, тебе больно, и ты заслуживаешь прощения. Я доверяю ему свои тайны и снова забываю, зачем я здесь. Я не смотрю на его реакцию, не заглядываю в глаза, чтобы увидеть в них вину или подозрение. Я позволяю ему себя утешить.

Он добр и рассудителен. Он говорит о стратегии выживания, напоминает, что на моей стороне молодость.

Вот почему мне ничего так и не удалось узнать — я покидала его кабинет с чувством легкости и затеплившейся надежды. Он помог мне. Я сажусь на поезд и пытаюсь представить Камаля убийцей, но не могу. Не могу вообразить его человеком, способным поднять руку на женщину и проломить ей голову.

Мне в голову приходит крамольное сравнение: с одной стороны, Камаль с его тонкими, нервными пальцами, деликатностью и мягкой речью, а с другой — Скотт, огромный, сильный, вспыльчивый и доведенный от отчаяния. Мне приходится напоминать себе, каким он был до этих событий. А потом я понимаю, что совсем не знаю, каким он был раньше.

Пятница, 9 августа 2013 года

Вечер

Электричка останавливается на семафоре. Я делаю глоток из банки джина-тоника и смотрю на его дом и ее террасу. Я хорошо держалась все эти дни, но теперь мне надо выпить для храбрости. Я направляюсь к Скотту и рискую столкнуться на Бленхайм-роуд с Томом, Анной, полицией и журналистами. А еще этот подземный переход, обрывки воспоминаний о пережитом ужасе и крови. Но он просил меня приехать, и я не смогла отказать.

Вчера вечером нашли маленькую девочку. То, что от нее осталось. Она была похоронена возле фермы на побережье Восточной Англии. Кто-то подсказал, где ее искать. Вот что было в газетах сегодня утром:

Полиция начала расследование по факту смерти ребенка после обнаружения останков, захороненных в саду у дома в Холкхэме, на севере Норфолка. Полиция получила информацию о возможном убийстве и местонахождении останков в рамках следствия по делу о смерти Меган Хипвелл, проживавшей в Уитни, чье тело было найдено в Корли-Вуд на прошлой неделе.

Прочитав утром эту новость, я тут же позвонила Скотту. Он не ответил, поэтому я оставила сообщение с выражением сочувствия и поддержки. Он перезвонил после обеда.

— С вами все в порядке? — спросила я.

— Как сказать. — Он был пьян, и у него заплетался язык.

— Мне ужасно жаль… вам что-нибудь нужно?

— Мне нужен человек, который не будет все время повторять, что предупреждал.

— Простите?

— Утром ко мне заезжала мать. Судя по всему, она все знала заранее. «С этой девушкой что-то не так, у нее нет ни семьи, ни друзей, она появилась ниоткуда». Интересно только, почему я об этом слышу впервые. — Послышался звук разбившегося стакана и чертыханье.

— С вами все в порядке? — снова спрашиваю я.

— Вы можете сюда приехать?

— В дом?

— Да.

Страницы: «« ... 56789101112 »»

Читать бесплатно другие книги:

В тихом городке Малодвинске все помнят пугающую легенду о проклятии Варлаама – колокола, который сто...
Женщина, что поставила крест на себе из-за злых языков и походя растоптанных чувств.Мужчина, жестоко...
Тринадцать лет назад Ольга Воронцова загадала над шкатулкой желание: стать известной писательницей. ...
В Нью-Йорке происходит серия громких убийств молодых девушек. Убийца, получивший в прессе прозвище «...
Брошенная колония – это мир техномагии, мир, в котором есть место волшебству: оно двигает транспорт,...
Меня зовут Глория. Я – выпускница академии магии по специальности прорицатель-поисковик… и, похоже, ...