Молох. Укус кобры Шерр Анастасия

– Оставь себе свои сребреники*, – скривил губы от отвращения. – Дешёвка поганая.

Хуже пощёчины. Больнее раз в сто. Но я знала, что он скажет. Как знала и самого Молоха. Он не прощает. Он ненавидит предателей. И он, правда, меня любил.

Только любил не так, как принято показывать в сладко-приторных мелодрамах. Он любил меня по-своему. Грубо, жёстко, иногда даже жестоко. Так, как не любил никто ни до него, ни после.

С Володей у нас то, что принято считать идеальными отношениями. Он всегда советовался со мной, даже по мелочам. Он всегда прислушивался ко мне, и окончательное решение мы принимали вместе. Он любил спокойный, классический секс три-четыре раза в неделю, после чего всегда по-отечески целовал в лоб, и засыпали мы в обнимку.

С Молохом у нас было всё с точностью до наоборот. Поначалу я долго не могла привыкнуть к мужу, потому что он казался мне скучным и пресным. Тогда мне уже было с чем сравнить. После Елисея, который трахал меня, как умалишённый, по нескольку раз за ночь, после наших бурных скандалов и не менее безудержных примирений, Володя мне напоминал пушистого одуванчика. С одной стороны – это хорошо. С таким мужем удобно и уютно, как в тёплых тапочках зимним утром. Но с другой… Невероятно грустно. Потому что авторитарные личности, вроде Молоха, покоряют полностью. Прогибают под себя, иногда ломают. Проникают в мозг, в кровь и вырабатывают зависимость на генном уровне. Я была от него зависима.

Елисей никогда не был деспотом с раздутым самомнением, нет. Но для него всегда и везде существовало лишь одно верное мнение – его. Он был в нашей маленькой семье единоличным лидером, и сейчас, глядя на упрямый подбородок, я снова вспомнила те дни. Самые счастливые и самые несчастные дни своей жизни. Его слова, брошенные мне в последнюю встречу перед этапом. И то, как больно было видеть его глаза в тот момент.

Он не отпустит. Никогда.

– Ты же меня не бросишь? Никогда-никогда?

– Дура, что ли?

– Нууу, скажи мне это.

– Если попытаешься уйти, ноги сломаю – так нормально?

– Дурак! – стукнула его по груди, а Елисей усмехнулся.

– Не брошу. Я же однолюб. Значит, ты моя болячка на всю жизнь. А если сама свалить попытаешься – найду и верну. Замурую вот здесь, в домике этом.

Мотаю головой, отгоняя такие родные и в то же время ненавистные воспоминания.

– Отпусти мою дочь. Я отправлю её к родственникам мужа. Со мной делай, что хочешь.

– Мам, нееет, мааам… – заплакала дочь, обнимая меня за талию. – Пусть он уйдёт, пожалуйста!

Елисей медленно опустил взгляд вниз, на руки Есении, сомкнувшиеся в замок на моём животе. Потом поднял глаза на меня, заиграл желваками.

________________________

Сребреник – мелкая серебряная монета. За тридцать сребреников продать – предать кого-либо из корыстных соображений.

ГЛАВА 12

Молох сам не знал, с какой целью поехал к ней домой. Убивать её сегодня не было желания. Нет. Сначала она ответит за всё, что сделала, и только потом он избавит её от мучений. Это не убийство. Это акт милосердия. К тому времени, как ему наскучит месть, она сама попросит его об этом.

Наверное, Елисею просто хотелось посмотреть на её новую жизнь. На то, ради чего он отсидел десятку. Посмотреть, как хорошо ей с новым мужиком. В общем, что-то сродни мазохизма. Странно, вообще-то. Раньше подобного за собой не замечал.

Замок на двери был хороший. Как и сигнализация. Всё новомодное, из техники последнего поколения. Сука знала, что он однажды придёт. Что ж, это радовало. Елисею было приятно знать, что она помнила его и жутко тряслась за свою продажную шкуру.

В квартире пахло кофе и шоколадом. Не изменила своим привычкам, значит. Обошёл просторное, светлое жилище, остановился в гостиной. На стене за диваном несколько фотографий в рамках. Она, ребёнок и муж. До жути больно укололо в груди. Прямо в сердце что-то воткнулось. Что-то острое, раскалённое.

На фотографии она обнимает их. Улыбается. Счастливая, радостная, светится вся. Красивая тварь. До омерзения. Почти не изменилась. С виду та же девчонка, на которой он однажды двинулся. Только шарма прибавилось женского. Формы стали мягче, женственней. И в одежде вкусы поменяла. Теперь она любит стильные костюмы и платья. Волосы раньше у неё до плеч были и вились, сейчас длинные, ухоженные. Шикарная. Шикарная сука.

Взглянул на своё отражение на стекле над фотографией, невесело усмехнулся. Отдать должное ей – добилась всего, чего хотела. А он так и остался безликим убийцей. Алчным до неё социопатом. Долбаным психом.

Прошёл на кухню, открыл пару шкафчиков, по привычке не оставляя отпечатков, и достал чашку с надписью весёлыми, скачущими буквами: «Мамин кофе не трогать, даже если он остывший». Сжал челюсти и, подставив чашку под дозатор кофемашины, нажал на кнопку. Машина зашумела, перемалывая зёрна, полился ароматный чёрный кофе, заполняя кухню новой порцией запаха. Того самого запаха, которого ему так не хватало на зоне.

Поднёс чашку к носу, вдохнул, прикрыв глаза. Так пахла она. Интересно, эта сука до сих пор напоминает шоколадку? Блядь… Она пахла ванилью и маслом какао даже там, куда он впервые целовал бабу.

Самое мерзкое, что могло с ним случиться. Думать о предавшей тебя дырке и всё ещё желать её.

Отпить не успел. Кто-то зашёл в квартиру, и ему пришлось поставить чашку на столешницу. По шагам понял – мужик. И внутри всё вспыхнуло, словно горючего нажрался.

Муж. Это её муженёк заявился. Тот, что на фотке в гостиной. Тот, кого она обнимает и счастливо улыбается. Отец её ребёнка. Тот, что трахает её по ночам, а она под ним извивается и стонет. Плечи его и спину в кровь раздирает. Она это умеет.

– Девочки, вы дома? Опять свет включённый оставила, – заворчал мужик, приближаясь к кухне, а Молох ухмыльнулся, уселся на высокий барный стул в ожидании.

– По-моему, она может себе позволить оплатить коммуналку. Ты же на богатой тёлке женился, а, Володя? – спросил, когда муженёк появился на кухне, и усмехнулся, заметив, как того дёрнуло от неожиданности.

– Выыы… Вы кто такой? Что вы здесь делаете?! – выпучил глазёнки Володя.

Молох мягко встал со стула, двинулся к мужику.

– Всегда у всех одни и те же вопросы. «Кто вы? Зачем вы пришли? Зачем вам оружие?» – медленно расплылся в ухмылке, а Володя попятился назад.

– Я полицию сейчас вызову, уходите немедленно!

– Нуу, не разочаровывай меня. Я думал, мы для начала пообщаемся, кое-что порешаем. А ты сразу бежать. Не по-мужски это, когда в твой дом ввалился какой-то перец, а ты обоссался. А жену с дочкой кто защищать будет?

– О чём общаться? Что решать? Говорите и уходите! – мужик таки подобрался, шагнул навстречу. Но особо геройствовать причины пока, видать, не нашёл.

– У тебя кое-что моё. Я пришёл это вернуть.

Володя непонимающе мотнул головой.

– Вы, должно быть, что-то перепутали. Я вас даже не знаю. Соответственно, ничего вашего у меня быть не может.

Елисей склонил голову, с усмешкой зыркнул исподлобья.

– Я понял. Язык намёков не для тебя. Тогда так: ты ебёшь мою бабу. Так понятнее изъясняюсь?

Володя выровнялся, зачем-то выпятил грудь.

– Так это ты… Молох, – кивнул в подтверждение своих слов. – Значит, ты существуешь.

– А что, были сомнения?

– Что тебе нужно от нас?

Володя потянулся к карману, как ему казалось, незаметно. Елисей позволил. Оружия у этого лоха точно нет, а если бы и обнаружилось, было бы забавно.

Но Володя удивлять не стал. Достал мобильник и быстро набрал трёхзначный номер.

– Кому звонишь?

– В полицию!

– Неверно.

– Чччто? – снова шагнул назад. Ну никакого тебе мужества. Ох уж эти интеллигенты сраные. Не могла она кого-нибудь с яйцами найти?

– Выбор, говорю, ты сделал неверный, Володя. Тебе не полиция, тебе скорая нужна.

Месил рожу её муженька с удовольствием и даже каким-то садистским кайфом. Бил так, чтобы пролилось побольше крови. На стол, где они завтракали своей счастливой семейкой. На кофемашину, которая варила им кофе. На пол, по которому она ступала здесь босыми ногами. И видел ту самую картину, где она утром варит ему кашу на завтрак. Босая, в его рубашке. Красивая…

С рёвом и остервенением бил прямо в лицо, превращая его в кровавое месиво, стирая её мужика, как она однажды стёрла его. А когда отпустил бессознательное тело, оно шмякнулось ему под ноги, как кусок дерьма.

Кто-то из соседей вызвал ментов, и Молоху пришлось свалить из квартиры, прихватив с собой чашку с кофе как можно быстрее. Нет, он не потерял хватку. Скорее, даже усовершенствовал её на киче. Но что-то остановило. Что-то, чего объяснить сам себе пока не мог. Наверное, это было бы слишком просто. Слишком долго копился в нём гнев. Слишком много его. Так быстро она не отделается. Потеряет всё, чего добилась. Всё, что любит и ценит. И тогда он всё закончит.

Дождался ментов и медиков на улице, проследил за происходящим. И когда уже собирался уйти, неожиданно ноги приросли к земле. Он почувствовал её, как зверь чувствует свою самку. Всегда так бешено реагировал на её присутствие. Сначала учащается пульс, потом твердеет в штанах. А потом пелена перед глазами едва ли не до приступа. Сейчас было почти то же самое. Только без эрекции. Вряд ли у него когда-нибудь встанет на эту тварь. Не после того, как в ней побывали другие члены.

И только после разряда, пробежавшего по жилам, увидел её. Она ехала за рулём матовой иномарки, обеспокоенно взирала на медиков, выносящих к машине скорой помощи её муженька. Машина притормозила, а она подалась к двери, видимо, собираясь выскочить наружу, но тут вдруг заметила Елисея, глаза округлились и застыли на его лице. Качнула головой, словно не веря своим глазам, а потом отвернулась и рванула вперёд.

Молох усмехнулся. Вот она, её любовь вечная. Учуяла опасность и смылась, оставив своего возлюбленного на растерзание. Елисей, и правда, собирался довершить начатое чуть попозже. Сейчас же передумал. Пусть этот ушлёпок очнётся и поймёт, что она его кинула. Как кидает всех и каждого, когда ей это становится удобным.

ГЛАВА 13

Гнал её, как озверелый. Как дичь загонял. Пока она петляла по дорогам, словно поехавшая крышей, Молох шёл по её следу с азартом голодного волка. И чем дольше она кружила в поисках убежища, тем сильнее бурлила в нём ярость.

Неужели сука думала, что сможет бегать от него вечно? Что он её не найдёт, а она и дальше будет трахаться со своим возлюбленным муженьком и воспитывать их ребёнка? Как ни в чём не бывало?

Когда заехала в какую-то придорожную забегаловку, даже разочаровался. Такое ощущение, что она с подростком имеет дело, а не с киллером высшего класса. А ведь знала, кто он. Всегда знала. Знала, на что он способен. И сама дурой не была. Могла бы свалить за бугор. Там он её всё равно нашёл бы. Но намного позже.

А теперь поздно бегать. Поздно прятаться и корчить из себя невинную овцу. Что бы он с ней сейчас ни сделал, она сама во всём виновата.

Долго стоял перед окном кафешки, смотрел на неё. Она жадно пила воду, хваталась за голову, зарываясь в волосы пальцами, и раскачивалась из стороны в сторону. Боялась тварь. Так боялась, что поджилки тряслись. А потом сломала телефоны – свой и девчонки – и пошла в туалет.

Он вошёл в кафе, проследовал к их столику и сел напротив ребёнка. На девчонку не смотрел. Боялся, что разум окончательно помутится. Этого ребёнка она родила от другого. Как гулящая кошка, перетрахалась со всеми, кто под руку подвернулся. А он когда-то ей пообещал, что если она его не будет, то не будет и ничьей. Немного запоздало, но обещание своё выполнит. И плевать на её помёт.

А потом услышал вопль. Она неслась к ним, сбивая с ног официантку, посетителей, спотыкалась о стулья и едва не переворачивала столы. И Елисей понял… Понял, кого она так боится потерять. Не мужа, нет. Того она бросила с медиками и преспокойно смылась. Значит, не он её больное место.

Девчонка. Этот её ребёнок.

Скрипнул зубами. Он не настолько мразь, чтобы со школьницей воевать.

Ребёнка со стула будто ветром сдуло. Спрятала девчонку за спину, встала рядом. Поднял голову, медленно осмотрел её с головы до ног. Какая же красивая, тварь. И где-то под лопатками стало больно, будто ему туда полкило свинца выпустили. Когда-то это тело ему принадлежало. Пока какой-то хлыщ не соблазнил её баблом и своим холёным членом.

– Не трогай её. Со мной… Со мной делай, что хочешь. Не трогай мою семью, – скулит тихо, заикается и дрожит. А ему паршиво оттого, что её страх не вызывает в нём тех эмоций, в которых он нуждался все эти годы. Нет того удовлетворения, которого так ждал. Всё такой же злой, голодный, бешеный. Как волчара, отбившийся от стаи. Одинокий и рычащий. Перегрызть бы ей глотку сейчас. Или свернуть шею голыми руками. Чтобы все видели. И соплячка эта её.

– Семью? А разве не я твоя семья? – как хочется ей сделать больно. Не ударить, не избить, не вывернуть руки или сломать что-нибудь. Нет. Хочется ей мучений адовых, которые нельзя унять таблеткой. Чтобы выла по ночам, жрала подушку, как жрал он.

– Всё в прошлом, Елисей… Всё прошло. Отпусти. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Есть за что. Прости меня. Прости за то, что предала. За всё прости. Но у меня дочь. Муж… Они не виноваты. Отпусти нас. Начни жизнь заново и забудь.

И меркнет свет перед взором, потому что эта дрянь, и правда, верит в то, о чём сейчас говорит. Для неё всё так просто. Предала и забыла. Потрахалась с одним, потом с другим, опять забыла. Родила ребёнка – тоже забыла. Хоть раз она вспоминала о своих клятвах, которые ему давала? Или об этом тоже забыла?

– Простить, говоришь? Забыть? – поднялся, резко шагнул к ней. – Ты, сука, лишила меня всего, – шепчет, склоняется к её лицу, ловит испуганный выдох. – Ты не только против меня свидетельствовала. Ты лишила меня себя. Лишила меня семьи, которую я хотел создать с тобой. Помнишь, я говорил, с другим не будешь? Помнишь, тварь? – Закрывает свои блядские глаза, но он хватает её за щеки, сминает своими пальцами. – Ты не будешь. Ни с кем. Больше никогда. У тебя больше не будет другого мужика, – не хватает воздуха, будто ему глотку вскрыли, и больше нет возможности дышать. – У тебя больше ничего не будет. Я лишу тебя всего, как ты лишила меня.

Её губы дрожат, глаза влажные от слёз. Играла она всегда красиво. До одурения. Актриса в ней погибла.

– Отпусти мою дочь. Я отправлю её к родственникам мужа. Со мной делай, что хочешь.

– Мам, нееет, мааам… – заныла девчонка, сильнее вцепившись в её талию. А Молоху захотелось оторвать малявку от её тела, как пиявку. Да только это ничего уже не изменит. Она в этом теле выросла. От другого. – Пусть он уйдёт, пожалуйста!

– Я не уйду, – прошипел, склонившись к лицу Соньки, а та покачала головой.

– Не трогай дочку. Прошу тебя, не трогай.

– Мне она не нужна. Мне нужно, чтобы ты лишилась всего, что у тебя есть. А её можешь оставить себе. Деньги, имущество – откажись. От всего откажись. Выкинь, отдай в детский дом, сожги – мне плевать. Я хочу, чтобы у тебя больше ничего не было. А потом ты разведёшься. Подпишешь бумаги и больше не увидишься с ним. Поняла меня?

Она отрывисто кивает, пятится вместе с девчонкой, прижимая ту к своему боку. А Елисей взгляд отводит, чтобы не увидеть её. Этот плод предательства. Чтобы не почувствовать запах чужого ребёнка от той, которая должна была подарить детей ему.

– Даю тебе три дня. Пошла вон.

ГЛАВА 14

2010 год

– Ты что здесь делаешь? – вздыхает устало, глухо матерится. – Как вообще сюда залезла?

Я, конечно, ожидала другой реакции. Особенно тщательно планировала пути отступления в случае, если он взбесится. Но мужик отчего-то не рассердился, только слегка расстроился. Что ж, уже неплохо.

Вылезаю из багажника, спрыгиваю на асфальт.

– Лягушка-путешественница, блин, – смотрит хмуро.

– Кто? – спрашиваю осторожно.

– Сказок, что ли, не читала?

Глупый вопрос, вот честно. Когда живёшь на улице – оно как-то не до сказок.

– Я взрослая девочка, сказками не интересуюсь.

– Как скажешь, взрослая девочка, – хлопает большой дверью джипа. – Есть хочешь? – и снова удивляет.

– Неплохо бы… – неловко топчусь на месте. Дорога была долгой, мы точно в другом городе уже. В туалет бы сбегать, да боюсь, потом не отыщу своего спасителя.

– Сортир там, – кивает на заправку.

– Не, не пойду. Ты меня здесь бросишь.

– Дурная совсем, – качает он головой. – Ты меня знать не знаешь. А вдруг я псих какой-нибудь? Или насильник? Не думала?

Нет, если честно. Не думала. Я привыкла судить людей по поступкам.

– Ты меня спас. Значит, хороший человек, – смело смотрю в его карие глаза. Красивые. С крапинками зелёными…

– Дура ты. Я тебя спас, потому что мне это было выгодно. А не потому, что пожалел.

– Всё равно спас, – пожимаю плечами.

– А ты упрямая, да? – усмехается.

– Да.

На заправку идём вместе. Он оплачивает бензин и покупает два стакана кофе. Один даёт мне.

– Есть что будешь?

– Шоколадку можно? – бросаю жадный взгляд на полку со сладостями, а спаситель протягивает мне деньги.

– На. Бери, что хочешь. Я на улице.

Быстро хватаю несколько шоколадок, пакет чипсов и пару булок. Не уверена, что съем всё, но когда в следующий раз у меня появится такая возможность? Пока стою на кассе, поглядываю в окно. Почему-то кажется, что он меня бросит, уедет, и больше спасителя мне не видать.

Но он дожидается, пока я сажусь в машину, долго смотрит вперёд.

– Ну что, куда тебя отвезти?

Я глотаю толком непрожёванный кусок шоколада, упираюсь взглядом в затылок мужику.

– Я думала, мы к тебе поедем…

– Если бы ты умела думать, то поняла бы, что в папаши я тебе не гожусь. Да и ты слегка выросла из того возраста. Рабыня мне тоже не нужна, так что носки стирать и трахаться не предлагай. Максимум, что я могу для тебя сделать – это отвезти куда скажешь. Дам денег на первое время, а там разберёшься. Ты же взрослая девочка, – последняя фраза звучит слегка насмешливо.