Империя вампиров Кристофф Джей
– Бутылку уж тогда, – сердито уточнил я. – Поприличней. Не какие-нибудь там помои.
Девица изобразила небрежный книксен и развернулась. Мне надо было сразу понять, прежде чем спрашивать: к тому времени напитков из злаков сыскать было так же трудно, как и честного человека в исповедальне. После начала мертводня фермерам оставалось выращивать только то, что могло выжить при скудном свете убогого солнца: капусту, грибы и, конечно, опротивевшую картошку.
Последний Угодник вздохнул.
– Ненавижу, сука, картошку.
– Почему?
– А ты поешь каждый день одно и то же, холоднокровка, и оно тебе поперек горла встанет.
Жан-Франсуа изучил свои длинные ногти.
– Ни разу еще не слышал аргумента против таинства брака лучше, Угодник.
– Девушка принесла мне выпивку, и я кивнул в знак благодарности. Остальные посетители вернулись к своим разговорам, делая вид, будто не замечают меня. В таверне было людно, и среди местных, зюдхеймцев, я заметил иноземцев с бледной кожей, в грязных килтах и с отчаянием в глазах: беженцев из Оссвея, спасавшихся, скорее всего, от войны на севере. Впрочем, мое появление уже не так смущало, и я потянулся за флаконом в бандольере.
Обычно я на людях не курю, но меня от потребности как будто свинцом придавило. Я отсыпал себе щедрой дозы, потом взял бутылку из-под вина с кровокрасной свечой и поднес к огню трубку.
Курить санктус – это целое искусство. Поднеси его слишком близко к огню, и кровь сгорит. Будешь держать слишком далеко – и она будет плавиться слишком медленно: не испарится, а потечет. Зато если все сделать верно… – Габриэль покачал головой, поблескивая серыми глазами. – Боже Всемогущий, если все сделать верно, то сотворишь настоящую магию. Вкусишь блаженство ярко-красного рая. Наплевав на чужие взгляды, я приник к мундштуку. Кровь была наихудшего качества: слабая, как жиденький бульон, но все же стоило дыму коснуться моего языка, и я вернулся домой.
– На что это похоже? – спросил Жан-Франсуа. – Любимое таинство святой Мишон?
– Словами не передать. С тем же успехом слепой может попытаться описать радугу. Вообрази момент, первую секунду, когда ты проникаешь между бедер возлюбленной. Спустя час с лишним службы у алтаря, когда все уже прошло своим чередом, а в ее глазах не осталось ничего, кроме желания, и вот наконец она шепчет заветное слово «давай». – Габриэль покачал головой, глядя на трубку на столике. – Возьми это блаженство, умножь его стократно и, возможно, получишь нечто отдаленно похожее.
– Ты говоришь о санктусе, как мы говорим о крови.
– Первое – таинство Серебряного ордена. Второе – смертный грех.
– Не лицемерие ли это? Ваш орден охотников на чудовищ столь сильно зависел от крови так называемых чудовищ, которых сам же истреблял.
Габриэль подался вперед, уперев локти в колени. Длинные рукава блузы задрались выше запястий, обнажив татуировки на предплечьях: Манэ, ангел смерти, Эйрена, ангел надежды. Работа была великолепной, а сами чернила поблескивали в свете лампы серебром.
– Мы были сыновьями своих отцов, холоднокровка. Наследовали их силу, скорость. Отмахивались от ран, которые обычного человека свели бы в могилу. Но тебе ведь знакома ужасная жажда, наше проклятье. Санктус – средство, чтобы унять ее, при этом не поддаваясь нужде или безумию, в которое мы впали бы, отрицая ее вовсе. Нам нужно было хоть что-то.
– Потребность, – произнес Жан-Франсуа. – Слабость твоего ордена, Угодник.
– У каждого внутри есть пустота, – вздохнул Габриэль. – Можно попробовать заполнить ее чем-нибудь: вино, женщины, труд… Однако дыра остается дырой.
– И ты рано или поздно заползаешь назад, в ту дыру, которую облюбовал, – подсказал вампир.
– Очаровательно, – пробормотал Габриэль.
Жан-Франсуа поклонился.
– Едва дым коснулся моих легких,– продолжил Габриэль, – я увидел все в комнате предельно четко. Я ощущал на себе взгляды других посетителей, слышал каждый их шепоток. В очаге пело пламя, по крыше барабанил дождь. Усталость спла с меня, как промокший до нитки плащ. Рука перестала болеть. Я весь ожил: вкус, осязание, запахи, зрение…
А потом, как всегда, вместе с чувствами обострился и ум. Тяжесть событий дня ударила по мне молотом. Я будто снова увидел бедолагу Справедливого, услышал в голове его ржание. Лица солдат, брошенных на смерть, инквизиторшу, которую подстрелил. Руины, оставшиеся позади, и следующую по пятам тень. Страх. Боль. Все это усилилось. Кристаллизовалось.
Тогда я приложился к бутылке. Накормив зверя, я хотел забыться. Залпом осушил ее на четверть и за несколько минут допил остатки. Закрыв глаза, я почти задремал, а алкоголь во мне боролся с кровогимном: черное заливало красное, и я тонул в сладостной тихой серости.
Я пил, чтобы забыть.
Пил, чтобы не чувствовать, не видеть и не слышать ничего.
А потом кто-то позвал меня по имени.
– Габриэль?
Этот голос я не слышал уже много лет, и сейчас мысленно перенесся в дни своей молодости. Дни славы. Дни, когда имя мое выкрикивали, будто боевой клич, когда я просто не мог оступиться, когда нежить говорила обо мне со страхом, а простолюдины – с благоговением.
– Габи? – снова раздался этот голос.
Тогда все – и люди, которых я вел, и пиявки, которых мы жгли и резали, – звали меня Черный Лев. Моим именем матери нарекали детей. Сама императрица посвятила меня в рыцари. За несколько лет на службе в Ордене я и правда подумал, что мы побеждаем.
– Семеро мучеников, это правда ты…
Тогда я открыл глаза и понял, что сплю. На меня с недоумением, во все свои большие зеленые глаза смотрела маленькая промокшая женщина.
Ее лицо расплывалось, но я узнал бы его где угодно. Я только не понимал, отчего разум подсунул мне именно этот образ. Из всех лиц, что преследовали меня по ночам, ее я вспомнил бы в последнюю очередь.
Но тут она бросилась обниматься. Я услышал запах кожи, пергамента, лошади и спекшейся крови у нее в волосах. Когда она прошептала «Слава Богу» и крепко прижала меня к себе, та часть моего рассудка, что еще не была затуманена водкой, поняла: это не сон.
– Хлоя?
V. Божественное провидение
– Последний раз я видел Хлою Саваж, когда она носила облачение Серебряного сестринства: накрахмаленный чепец и черную рясу с серебряным шитьем в виде строк из Писания. Тогда она ревела. Теперь же она была одета как воин: стеганое сюрко [12] поверх кольчужной рубахи, кожаные брюки и тяжелые сапоги – все мокрое от дождя. За плечом у нее висело ружье, у пояса – длинномерный меч, а рядом с ним – окованный серебром рог. На шее болталась семиконечная звезда.
Впрочем, Хлоя и сейчас разрыдалась. Так уж я действую на друзей.
– О, пресвятая Дева-Матерь. Я уж думала, что никогда тебя не увижу!
– Хлоя, – пробормотал я ей в грудь.
– В глубине души я, конечно, надеялась, но в тот день, когда ты уехал…
– Х-хлоя, – с трудом пропыхтел я, чуть дыша.
– О, пресвятой Спаситель, прости, Габи.
Она отпустила меня, и я наконец смог вдохнуть. Хлоя похлопала меня по плечу, а я сморгнул черные точки перед глазами.
– С тобой все хорошо?
– Живой вроде…
Широко улыбаясь, она стиснула мою руку.
– И за это я благодарна Вседержителю.
Я вяло улыбнулся и пристально оглядел ее. Хлоя Саваж всегда была миниатюрной. Веснушчатая кожа, большие зеленые глаза и упрямые каштановые кудри. Говорила она с чистым, аристократически гордым элидэнским акцентом. На всем сером свете не сыскалось бы женщины, больше подходящей для жизни в обители. Впрочем, сейчас Хлоя выглядела куда круче, чем когда жила в Сан-Мишоне. В ней не осталось ничего от девушки, стоявшей у алтаря в тот вечер, когда меня пометили семиконечной звездой. Хлою явно помотало по свету. С монастырской одеждой она распрощалась, но звезду на шее по-прежнему носила, да и навершие меча у ее пояса имело тот же узор. Клинок явно был для нее тяжеловат.
– Сребросталь, – сообразил я.
Хлоя обернулась, и только тогда я заметил у нее за спиной четверых спутников. Ближе всех ко мне стоял пожилой священник: ежик седых волос на голове, длинная борода клинышком. Это был зюдхеймец, как и большинство посетителей в зале, черноглазый и темнокожий сморщенный старикан. Гладкие руки и очки на кончике острого носа выдавали в нем книгочея. Я же сразу оценил его характер: мягкий, как дерьмо младенца.
Подле него стояла высокая молодая женщина. Ее рыжевато-белокурые пряди с одной стороны были острижены под череп, а с другой заплетены в косы рубаки; от лба и вниз по щеке тянулись две переплетенные ленты. При виде этой татуировки боевого оссийского горца я распознал в девице Нэхь. На ней был ошейник из тисненой кожи, широкие плечи укрывал тяжелый плащ из волчьих шкур, а уж ножами она обвешалась похлеще иного мясника. На ремешке под мышкой у воительницы висел шлем с рогами, а за спиной – секира и щит. Клановых цветов ее килта я не узнал, зато бедрами она легко задушила бы мужика. Тут уж обольщаться не стоило.
Парня позади нее я сразу же принял за барда. Лет девятнадцать, из той породы красавчиков, от которых прячут дочурок: большие синие глаза, квадратная челюсть, покрытая мелкой щетиной. За спиной у него висела шестиструнная лютня из отличного сандалового дерева; на шее болталось ожерелье с музыкальными нотами, а шляпку он носил, лихо заломив набок.
«Дрочила», – подумал я.
Последним в их компании был мальчишка лет четырнадцати: тощий и долговязый, но еще не возмужавший. Бледная симпатичная мордашка выдавала в нем нордлундца, а волосы у него были белые – не просто светлые, а именно белые, как голубиные перья. Лежали они беспорядочно и падали на глаза густыми патлами, и я не понимал, видит ли он хоть что-то за ними.
По наряду и внешности он походил на барчука: родинка на щеке, кафтан аристократа (иссиня-черный, с серебряными завитушками) – но на кожаных бриджах красовались заплатки на коленях, а ботинки чуть не разваливались. Он явно происходил из трущоб, просто рядился в кого-то знатного.
Увидев, как мы с Хлоей обнимаемся, мальчишка шагнул было к нам, но сестра вскинула руку. Резковато, как мне показалось.
– Нет. Держись остальных, Диор.
Мальчишка заметил ополовиненную бутылку и смерил меня подозрительным взглядом. Тогда я посмотрел на него, а он расправил свои цыплячьи, затянутые в краденый кафтан плечи и уставился в ответ с вызовом. И тут раздался визг владелицы:
– Матерь и благая Дева!
В зале заохали, когда через порог в заведение прокрался последний гость и, встряхнувшись от носа до хвоста, забрызгал половицы водой. Перед нами стоял кот. То есть, сука, лев, родичи которого некогда обитали в оссийских горах, – пока все крупные хищники не вымерли от голода. Его шкура была красновато-коричневой, глаза – в золотую крапинку, а по щеке через всю морду тянулся шрам. Он походил на зверя, что на завтрак глотает новорожденных, заедая их кусками детей постарше.
Мужчины потянулись за оружием, но оссийка с косами рубаки только фыркнула:
– Мацайте лучше сиськи. Феба и мыши не обидит.
Трактирщица указала на зверя дрожащим пальцем.
– Так ведь это горный лев!
– Верно. Ручная, что твоя кошечка.
Словно в подтверждение, зверь уселся у порога и принялся вылизывать лапы. На шее у него я заметил кожаный ошейник с тем же тиснением, что и у хозяйки. Трактирщица же решила перебдеть.
– Ну… нельзя ей сюда!
Оссийка цокнула языком и закатила глаза.
– Ладно, Феба, топай давай отсель. На конюшню.
Крупная кошка облизнула нос и принюхалась.
– Ты мне тут не дерзи, сучка наглая! Правила знаешь. Пшла!
Тихонько зарычав, львица понурила голову и вышла назад под дождь. Оссийка же без лишнего шума устроилась в кабинке, а священник и модник скользнули следом. Дрочила заказал выпивку. Когда в зале восстановилось подобие спокойствия, я снова посмотрел на Хлою и выгнул бров.
– Дружки твои?
Она кивнула, подвигая стул.
– В каком-то смысле.
Разрумянившись от водки, я с ухмылкой произнес:
– Заходят как-то в кабак монахиня, священник и львица…
Хлоя коротко усмехнулась, однако ее тон был мрачным.
– Как поживаешь, Габриэль?
– Да вот, цвету и пахну.
– Слышала, ты обосновался в Оссвее.
Я покачал головой.
– На юге. За Алетом.
Хлоя тихонько присвистнула.
– И ради чего вернулся сюда?
– Так, кровососа одного прикончить.
– Одиннадцать лет прошло, а ты все тот же. – Хлоя откинула со лба непослушные кудряшки и широко улыбнулась. Судя по взгляду, ей в голову пришла некая мысль. Неизбежный вопрос.
– Аззи с тобой?
– Нет, – ответил я.
Хлоя вытянула шею и осмотрела кабинки.
– Астрид дома, Хлоя.
– О. – Она кивнула, присаживаясь. – Ну конечно. Где же ей еще быть?
– Oui. Где…
Высоко в холодной и тоскливой башне Габриэль де Леон подался вперед, поскреб щетину на лице и очень тяжело вздохнул. Историк молча наблюдал за ним. Под шепот ветра Угодник повесил голову, и длинные пряди чернильно-черного цвета упали ему на покрытое шрамами лицо. Он громко харкнул.
– Астрид Реннье, – произнес наконец Жан-Франсуа. – Сестра-новиция, что дала кличку твоему коню. Нанесла татуировку тебе на ладонь. Вы и тогда общались? После стольких лет?
Габриэль поднял взгляд на хроникера, своего тюремщика. Заметил, что Жан-Франсуа иллюстрирует очередную страницу портретом Диора: кафтан, жилетка, тонкие черты лица, светлые глаза.
– У тебя талант, – неохотно признал Угодник.
– Merci, – пробормотал вампир, продолжая рисовать.
– Ты видишь его у меня в глазах? Или у меня в голове?
– Я же из клана Честейн, – ответил, не поднимая взгляда, Жан-Франсуа. – Мы владычествуем над тварями земными и птицами небесными, не над разумом, и ты это знаешь, Угодник.
– Я знаю, что Марго неспроста величает себя императрицей волков и людей, но кровь переменчива. Древние холоднокровки со временем проявляют… и другие дары.
– Пытаешься выведать мои секреты, де Леон? Но ключник здесь я, а не ты. В Сан-Мишон ты прибыл семнадцать лет назад, а с тех пор, как разъезжал по дорогам империи, прошло больше десяти. Так кем была для тебя Астрид Реннье?
В ответ зазвенела тишина, нарушали которую лишь скрип вампирова пера да пение горного ветра. Рассказывая дальше, Габриэль не стал отвечать, а продолжил историю с того места, на котором остановился.
– Значит, охотишься на пиявку? – спросила Хлоя. – Где он?
– В Элидэне. Где-то под Августином.
– Выходит, едешь на север. – Она возвела очи горе. – Слава Богу.
Я отхлебнул из бутылки и поморщился, когда водка обожгла горло.
– За что это Ему слава?
Малышка Хлоя мотнула головой в сторону товарищей в кабинке. Священник склонил голову в молитве, а пепельноволосый мальчишка курил сигариллу из ловикорня и смотрел на меня как на приставшую к сапогу грязь.
– Мы едем в том же направлении, – сказала Хлоя. – Можем разделить дорогу.
– Ох-х-х, – вздохнул я, отхлебнув еще водки. – Разве это не чудесно?
Хлоя нахмурилась, не зная, как понимать мой тон.
– Чем нас больше, тем безопаснее. Оссвей – страна суровая, поверь мне, а среди наших преследователей есть и бессмертные.
– Среди?
Хлоя замолчала, когда пришла девица и бросила передо мной ключ от комнаты и заодно поставила миску грибного супа с ломтем картофельного хлеба. Удостоив хлеб презрительного взгляда, я принялся за суп.
– Еще что-нибудь, adii? – спросила девица.
Я снова отхлебнул из бутылки и, чуть не поперхнувшись, сказал:
– Еще водки.
Девица взглянула на меня с нескрываемым сомнением.
– Уверены?
– Более чем, мадемуазель.
Она посмотрела на Хлою и, пожав плечами, ушла в глубь вращающейся комнаты. Я с улыбкой проводил ее взглядом и подвинул бутылку Хлое.
– Выпьешь?
Сестра смотрела на меня как-то странно. Милые зеленые глаза скользили по моему лицу, по мечу на столе, по следам от эмблемы на пальто – там, где прежде красовалась семиконечная звезда. Хлоя молча ждала, пока я доем – под конец я даже запихнул в себя картофельный хлеб, – и наконец заговорила:
– С тобой все хорошо, Габриэль?
– Все, сука, чудесно, сестра Саваж. – Я со стуком опустил пустую бутылку на стол. – Но что это мы обо мне? Последний раз, когда мы виделись – одиннадцать лет назад и в тысяче миль отсюда, – ты сидела в стенах монастыря святой Мишон. Так какого хрена тебе понадобилось в Зюдхейме?
Хлоя опасливо огляделась – на нас еще посматривали, – потом придвинула стул поближе и ответила заговорщицким тоном:
– Божий промысел.
Я присмотрелся к ее снаряжению, к компаньонам.
– Вот уж не знал, что сестрам Серебряного сестринства дозволяется покидать Сан-Мишон без сопровождения серебряных угодников. И уж тем более обряжаться рядовым наемником.
– Все… сложно. – Хлоя понизила голос до шепота. – Здесь я об этом говорить не стану. Вот только в монастыре все сильно переменилось после того, как вы с Астрид…
Она осеклась под моим сердитым взглядом.
– Продолжай, – велел я. – После того, как мы – что?
Хлоя убрала с щеки мышасто-каштановую прядку. Говорила она медленно, тщательно подбирая слова:
– Вы с Аззи не заслужили такого обращения. Мне потом каждый день тошно было, и жаль, что…
– Так жаль, что ты даже не пришла попрощаться?
– Ты же знаешь, я хотела. Не будь ты сволочью, Габриэль.
– Живи так, как нравится.
Хлоя нахмурилась.
– Ты пьян.
– А ты наблюдательна.
Вернулась девица со второй бутылкой. Я театрально поклонился, и этот жест, видно, вышел очаровательным, потому как девица выдавила улыбку. Рука у меня больше совсем не болела.
– Merci, chrie [13], – вздохнул я, ломая воск на горлышке. – Твою кровь стоит выкурить.
– Пожалуй, я оставлю тебя. – Хлоя окинула меня взглядом с ног до головы, пока я делал первый глоток. – Продолжим разговор завтра утром, когда у тебя в голове прояснится.
– О чем?
– О пути, который нам предстоит разделить. Когда захочешь…
– Вряд ли мы в ближайшее время разделим дорогу, mon amie.
– Ты же говорил, что едешь на север.
– Oui. – Я вскинул руку с бутылкой, как бы поднимая за нее тост. – Только я планировал плыть, а не идти.
Хлоя нахмурилась еще сильнее.
– Габи, это не шутки. Дороги через Зюдхейм и Оссвей кишат мертвецами. Мне пригодится меч вроде твоего.
– Именно сейчас?
Сестра опустила взгляд на меч, что лежал на столе между нами, покрытый грязью и кровью.
– Сегодня я не случайно вновь повстречала Пьющую Пепел. Не слепая удача свела меня с ее обладателем после стольких-то лет. – Она подняла на меня пылающий взгляд. – На то была воля Господа Всемогущего, и мы благословлены, раз Его рука ведет нас обоих.
– Гип-гип ура! – Я кивнул, глотая обжигающее пойло.
Хлоя снова огляделась. Подалась ближе и едва слышным из-за гула других голосов шепотом сказала:
– Габи, у меня получилось. Я его нашла.
– Поздравляю, сестра. – Передо мной сидело уже три Хлои, и спрашивал я ту, что была посередке. – А… что ты, собственно, нашла?
– Ответ. – Она схватила меня за руку своей миниатюрной ручкой. – Оружие, с которым мы победим в войне и прервем эту бесконечную ночь.
– Оружие?
Она кивнула.
– Перед которым не устоит ни один холоднокровка на земле.
Брови у меня сошлись к переносице.
– Клинок какой-то?
– Нет.
– Значит, некое химическое вещество?
Хлоя снова стиснула мою руку и заговорила с жаром:
– Это Грааль, Габриэль. Я тебе, дураку, о Граале толкую.
Я посмотрел Хлое Саваж прямо в большие милые глаза.
Медленно откинулся на спинку стула.
Да с хохотом брякнулся с него на пол.
VI. Одни обещания
– Грааль святой Мишон, – пробормотал Жан-Франсуа.
– Oui, – подтвердил Габриэль.
– Чаша, в которую собрал кровь вашего Спасителя, когда тот умирал.
– Так сказано в Заветах.
– Представь, что ты лучше моего разбираешься в Писании, Угодник, и растолкуй.
Габриэль пожал плечами.
– В общем, аколиты единственного рожденного Сына Вседержителя предали его, и его схватили жрецы старых богов. Потом, после семи дней пыток они его распяли на колесе от колесницы, содрали со спины кожу, дабы успокоить Брата Ветра, спалили плоть под ней, дабы ублажить Отца Пламя, перерезали ему горло, дабы насытить Матерь Землю, а в конце сбросили его тело в Вечные Воды. Однако самая преданная последовательница, охотница Мишон, не смогла смотреть, как кровь учителя пропадает в пыли, и собрала ее в чашу. Этот сосуд и стал первой реликвией Единой веры, а Мишон – первой мученицей. – Габриэль хмыкнул. – Такая себе работенка, доложу я тебе.
– Детские сказки, – задумчиво пробормотал вампир.
Последний угодник-среброносец откинулся на спинку кресла и сцепил руки за головой.
– Как угодно.
– Эта женщина, Саваж, наверно, была дурочкой.
– Правду сказать, я таких рассудительных сучек еще не встречал.
– Она принимала на веру крестьянские суеверия.
– Двадцать семь лет назад большинство считало крестьянскими суевериями вас, пиявок. Да и твоя бессмертная императрица тоже верит в наши сказки, иначе я был бы уже мертв.
Жан-Франсуа окинул Габриэля сверкающим взглядом.
– Ночь молода, шевалье.
– Одни обещания…
– Ты и сам сперва насмехался над этой историей, как и я сейчас.
– Было дело.
Вампир провел острым ногтем по кромке пера.
– Как повела себя сестра Хлоя, услышав твой смех?
– Ну, от радости скакать не стала. Правда, я тогда так напился, что мне было плевать.
Хлоя смотрела со смесью жалости и гнева во взгляде, как я катаюсь по полу «Идеального мужа» и хохочу так, словно она – придворный шут самого императора Александра.
Тогда к нам, пряча руки в рукава рясы, подошел старый священник-зюдхеймец. Его морщинистая кожа, темная, как сумерки, напоминала скорлупу грецкого ореха. На шее у него висел символ Спасителя, колесо – идеальный круг из чистого серебра. В те ночи он стоил целого состояния.
Читать бесплатно другие книги:
