Мистер Мерседес Кинг Стивен

– Контроль.

Подвал остается темным.

– У тебя от природы низкий голос, – говорит Ходжес. – Не баритон, но низкий. Поэтому по телефону тебя легко принять за двадцатипятилетнего. Попробуй изменить тональность на более высокую.

Джером повторяет слово, и в подвале вспыхивает свет. Холли Гибни, жизнь которой далеко не сахар, смеется и хлопает в ладоши.

К ЦКИ Таня Робинсон подъезжает в шесть двадцать и, присоединившись к очереди автомобилей у въезда на парковку, жалеет о том, что не послушала девочек, которые умоляли ее выехать на час раньше. Три четверти стоянки уже заполнены. Люди в оранжевых жилетках регулируют транспортный поток. Один предлагает ей взять левее. Она поворачивает, едет медленно, потому что в это путешествие отправилась на внедорожнике «тахо» Джинни Карвер, и меньше всего ей хочется что-нибудь поцарапать. На заднем сиденье Хильда Карвер, Бетси Девитт, Дайна Скотт и Барбара подпрыгивают – в прямом смысле этого слова – от волнения. В проигрыватель «Тахо» загружены компакт-диски «Здесь и сейчас» (всего шесть), и девчонки визжат: «Ой, это моя любимая!» – всякий раз, когда начинается новая песня. В салоне шумно, это напрягает, но, к изумлению Тани, ей нравится.

– Осторожно, миссис Робинсон, калека, – предупреждает Бетси и указывает, где он.

Калека щуплый, бледный и лысый, одет в мешковатую футболку. На коленях держит вроде бы фотографию в рамке, и Таня видит мочеприемник. Неуместно задорный вымпел «Здесь и сейчас» торчит из бокового кармана инвалидной коляски. Бедняга, думает Таня.

– Может, нам ему помочь? – спрашивает Барбара. – Он так медленно едет.

– Да благословит Господь твое доброе сердце, – отвечает Таня. – Давай припаркуемся, а потом, если он еще не доедет до дверей, мы ему обязательно поможем.

Она заезжает на пустую парковочную клетку и со вздохом облегчения глушит двигатель одолженного «тахо».

– Вы только посмотрите на эти очереди! – восклицает Дайна. – Тут, наверное, миллиард человек.

– Не так много, но достаточно, – отвечает Таня. – Они скоро откроют двери. Места у нас хорошие, так что волноваться не о чем.

– Билеты у тебя, да, мама?

Таня демонстративно проверяет сумку.

– Все здесь, милая.

– И мы можем купить сувениры?

– По одному каждая, и не дороже десяти долларов.

– У меня свои деньги, миссис Робинсон, – говорит Бетси, когда они вылезают из «тахо». Девочки немного нервничают при виде растущей толпы у ЦКИ. Они сбиваются в кучку. Их тени сливаются в темное пятно на асфальте, залитом яркими лучами опускающегося к горизонту солнца.

– Я в этом уверена, но эти сувениры от меня, – отвечает Таня. – А теперь послушайте, девочки. Я хочу, чтобы вы отдали мне ваши деньги и мобильники на хранение. Такое количество людей обычно привлекает карманников. Я вам все верну, как только мы займем наши места, но после начала шоу никаких эсэмэсок и разговоров… Это понятно?

– Мы можем сначала сделать фотографии, миссис Робинсон? – спрашивает Хильда.

– Да. Каждая по одной.

– По две! – молит Барбара.

– Хорошо, по две. Только быстро.

Они делают по две фотографии, обещая потом переслать их друг другу по электронной почте, чтобы у каждой получился полный комплект. Таня следует их примеру и фотографирует всех четырех девочек, которые встают рядом, положив руки друг дружке на плечи. Она думает, что они очаровательны.

– Хорошо, дамы, а теперь, пожалуйста, наличные и кудахталки.

Девочки сдают тридцать с небольшим долларов и яркие мобильники, цветом похожие на леденцы. Таня убирает все в сумку и запирает внедорожник Джинни Карвер нажатием кнопки на ключе-брелоке. Слышится щелчок закрывающихся замков, означающий, что автомобиль в полной безопасности.

– А теперь слушайте меня, безумные женщины. Мы все беремся за руки и не расцепляемся, пока не доберемся до наших мест. Да?

– Да-а-а! – кричат девочки и хватаются за руки. Все они в лучших обтягивающих джинсах и лучших кроссовках. Все в футболках «Здесь и сейчас», а конский хвост Хильды перевязан белой шелковой ленточкой с надписью красными буквами «Я ЛЮБЛЮ КЭМА».

– Мы приехали сюда, чтобы отдохнуть, да? Отлично провести время, да? Отвечайте.

– ДА-А-А-А!

Удовлетворенная Таня ведет их к ЦКИ. Путь долгий, по горячему асфальту, но никто не жалуется. Она оглядывается в поисках лысого мужчины в инвалидной коляске и замечает его, направляющегося к концу очереди для людей с ограниченными возможностями. Она гораздо короче, но все равно грустно видеть всех этих бедолаг. Тут инвалидные коляски приходят в движение. Первыми в зал пропускают инвалидов, и Таня думает, что это правильно. Пусть хотя бы большинство из них успеет добраться до отведенного им сектора, прежде чем начнется столпотворение.

Когда Таня с девочками встает в конец самой короткой очереди вполне здоровых людей (длинной-предлинной!), она видит, как щуплый лысый парень катит по пандусу, и думает, что ему не пришлось бы затрачивать таких усилий, будь у него моторизированная коляска. Таня задается вопросом, чья фотография у него на коленях. Какого-нибудь любимого умершего родственника? Скорее всего.

Бедняга, вновь думает она и посылает короткую молитву Богу, благодаря Его, что у нее здоровые дети.

– Мама? – спрашивает Барбара.

– Что, милая?

– Мы отлично проведем время, да?

Таня Робинсон сжимает руку дочери.

– Будь уверена.

Какая-то девочка начинает петь «Поцелуи на мидвее» чистым нежным голосом:

– Солнце, бэби, солнце светит – это на меня ты смотришь… луна, бэби, луна в небе, значит, рядом ты идешь…

Другие девочки присоединяются:

– Любовь твоя и ласки твои – не хватит их мне никогда… я буду любить, я буду мечтать, теперь ты со мной навсегда…

Песня наполняет теплый вечер, подхваченная тысячью голосов. Таня с радостью присоединяется к общему хору: эта песня доносилась из комнаты Барбары две последние недели, так что слова она выучила.

Под влиянием момента она наклоняется и целует дочь в макушку.

Отлично проводим время, думает она.

Ходжес и его более молодые Ватсоны стоят в командном пункте Брейди, глядя на ряд компьютеров с темными экранами.

– Первым – «хаос», – говорит Джером. – Следом – «тьма». Так?

Ходжес думает, что чем-то это напоминает Откровение Иоанна Богослова.

– Думаю, да, – отвечает Холли. – По крайней мере она написала эти слова в таком порядке. – Поворачивается к Ходжесу. – Она подслушивала, понимаете? Готова спорить, она знала гораздо больше. Он и представить себе не мог, как много она знала. – Вновь смотрит на Джерома. – Вот еще что. Очень важное. Не теряй времени, если «хаос» их включит.

– Да. Программа самоуничтожения. А если я занервничаю и мой голос станет высоким и писклявым, как у Микки-Мауса?

Она уже собирается ответить, но тут замечает смешинки в его глазах.

– Подначиваешь? – Холли не может сдержать улыбку. – Давай, Джером. Становись Брейди Хартсфилдом.

«Хаос» ему удается с первого раза. Экраны вспыхивают, появляются и начинают меняться числа.

– Тьма!

Числа продолжают меняться.

– Не кричи, – говорит Холли. – Черт!

16, 15, 14.

– Тьма.

– Думаю, слишком низко, – вставляет Ходжес, пытаясь изгнать из голоса нервозность, которую чувствует.

12, 11.

Джером вытирает рот.

– Т-тьма.

– Заика, – отмечает Холли. Возможно, не самая лучшая идея.

8, 7, 6.

– Тьма.

5.

Обратный отсчет обрывается, цифры исчезают. Джером шумно выдыхает. Теперь на экранах – цветные фотографии мужчин в старинной одежде Дикого Запада. Они стреляют или лежат на земле, сраженные пулями. На одной всадник и лошадь пробивают витрину.

– Что это за заставки? – спрашивает Джером.

Ходжес указывает на Номер пять.

– Это Уильям Холден, поэтому я думаю, что это кадры из какого-то фильма.

– «Дикая банда», – тут же уточняет Холли. – Режиссер Сэм Пекинпа. Я смотрела его только один раз. Потом мне снились кошмары.

Кадры фильма, думает Ходжес, глядя на перекошенные лица и выстрелы. А также кадры сознания Брейди Хартсфилда.

– Что теперь? – спрашивает он.

– Холли, ты начинаешь с первого, – говорит Джером. – Я – с последнего. Встретимся посередине.

– Похоже, придется попотеть. – Холли поворачивается к Ходжесу. – Мистер Ходжес, можно мне здесь курить?

– Почему нет? – отвечает он и идет к лестнице, чтобы сесть и наблюдать, как они работают. При этом рассеянно потирает грудь пониже левой ключицы. Раздражающая боль вернулась. Наверное, потянул мышцу, когда бежал по улице после взрыва своего автомобиля.

Прохладный кондиционированный воздух в вестибюле ЦКИ ударяет Брейди как пощечина, по его потным шее и рукам бегут мурашки. Широкая часть коридора пуста, потому что обычных зрителей в ЦКИ еще не пускают, но справа по проходу, отгороженному бархатными веревками с указателем «ДЛЯ ЛЮДЕЙ С ОГРАНИЧЕННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ», инвалидные коляски медленно движутся к контрольно-пропускному пункту и аудитории за ним.

Брейди такой расклад не нравится.

Он предполагал, что толпа ринется в зал, как происходило на матче «Кливлендских индейцев», на который он ходил в восемнадцать лет, и служба безопасности не будет успевать ни к кому приглядываться. Ему следовало предположить, что на концерт калек будут пускать в первую очередь.

Он видит как минимум десять мужчин и женщин в синей униформе с коричневыми нашивками «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ ЦКИ» на плечах, и делать им сейчас совершенно нечего, кроме как досматривать калек, которые медленно катятся мимо них. С нарастающим ужасом Брейди замечает: они не заглядывают в боковые и задние карманы на всех колясках, но проверяют каждую третью или четвертую, а иногда и две подряд. После того как калеки получают добро от службы безопасности, билетеры, одетые в футболки с логотипом «Здесь и сейчас», направляют их в сектор для людей с ограниченными возможностями.

Он полагал, что его могут остановить на контрольно-пропускном пункте, но надеялся, что вокруг будет множество юных поклонниц бой-бэнда. Еще одно неправильное допущение. Осколки выбитых стекол могут убить тех, кто стоит ближе всего к дверям, но их тела также послужат стеной, которая убережет остальных.

«Дерьмо, – думает он. – Однако… В Городском центре я убил только восьмерых. И сегодня все равно трупов будет больше».

Он катится вперед с фотографией Фрэнки на коленях. Рамка упирается в переключатель. Если кто-то из охранников наклонится, чтобы заглянуть в один из карманов, Брейди положит руку на рамку и нажмет. Вместо желтой лампочки вспыхнет зеленая, и электрический ток устремится к детонаторам из азида свинца, «утопленным» в самодельный пластит.

Впереди только двенадцать колясок. Холодный воздух обдувает разгоряченную кожу. Он думает о Городском центре, о том, как тяжелый автомобиль этой суки Трелони покачивался и приподнимался, переезжая тела людей, после того как врезался в них и сбивал с ног. Ощущения были как при оргазме. Он помнит запах резины под маской, помнит, как орал от радости и восторга. Наорался так, что осип, потом едва мог говорить, и ему пришлось сказать матери и Тоунсу Фробишеру в «ДЭ», что у него ларингит.

Между ним и КПП уже десять колясок. Один из охранников – вероятно, главный, потому что он старше всех и единственный в шляпе – берет рюкзак у девушки, такой же лысой, как и Брейди. Что-то ей объясняет и дает квитанцию на получение рюкзака после концерта.

«Они меня поймают, – хладнокровно думает Брейди. – Поймают, так что надо готовиться к смерти».

Он готов. Готов уже какое-то время.

Восемь колясок между ним и КПП. Семь. Шесть. Тот же обратный отсчет, что и на его компьютерах.

Снаружи доносится пение, сначала приглушенное.

– Солнце, бэби, солнце светит – это на меня ты смотришь… луна, бэби, луна…

Когда песню подхватывает толпа, звук набирает силу, как в кафедральном соборе.

– ЛЮБОВЬ ТВОЯ И ЛАСКИ ТВОИ – НЕ ХВАТИТ ИХ МНЕ НИКОГДА… Я БУДУ ЛЮБИТЬ, Я БУДУ МЕЧТАТЬ, ТЕПЕРЬ ТЫ СО МНОЙ НАВСЕГДА.

В этот самый момент двери распахиваются. Какие-то девочки визжат, большинство продолжает петь еще громче.

– В СВЕТ ЗАРИ ВОЙДЕМ С ТОБОЮ И ОСТАНЕМСЯ ВДВОЕМ… ПОЦЕЛУИ БУДУТ КРЕПЧЕ НА МИДВЕЕ НОВЫМ ДНЕМ!

Девчонки в футболках и топах «Здесь и сейчас», впервые накрашенные, врываются в вестибюль, родители (преимущественно мамаши) пытаются не отставать от своего отродья. Мясистая деваха двенадцати или тринадцати лет – жопа размером со штат Айова – врезается в коляску перед Брейди. В ней сидит девочка с миловидным личиком и тоненькими как спички ножками. Коляска едва не переворачивается.

– Эй, осторожнее! – кричит мать девочки, но жирной суки в необъятных джинсах, с вымпелом «Здесь и сейчас» в одной руке и билетом в другой, уже и след простыл. Кто-то толкает коляску Брейди, рамка с фотографией сдвигается, и на секунду он думает, что сейчас все исчезнет в белой вспышке, а металлические шарики добьют тех, кто не превратится в пар. Этого не происходит, он чуть приподнимает рамку и видит, что по-прежнему горит желтая лампочка.

На пределе, думает Брейди и ухмыляется.

В коридоре радостная суета, и все сотрудники службы безопасности, которые ранее досматривали калек, уже заняты рвущимися в зал девчонками. С калеками остается только одна охранница, молодая женщина, которая взмахом руки предлагает проезжать вперед, едва глянув на того или ту, кто сидит в коляске. Подъезжая к ней, Брейди обращает внимание на главного охранника в шляпе. Он стоит по другую сторону коридора. При росте в шесть футов три дюйма охранник видит все, потому что горой возвышается над девочками, и его глаза пребывают в непрерывном движении. В одной руке он держит лист бумаги, на который то и дело поглядывает.

– Покажите мне ваши билеты – и вперед, – говорит охранница симпатичной девочке-колясочнице и ее матери. – Дверь направо.

Брейди замечает кое-что интересное. Высокий начальник в шляпе хватает парня лет двадцати, который вроде бы пришел на концерт один, и выдергивает из толпы.

– Следующий! – обращается к Брейди охранница. – Не задерживайте очередь!

Брейди катится к ней, готовый прижать рамку с фотографией Фрэнки к переключателю на Изделии два, если охранница проявит какой-то интерес к карманам коляски. Коридор уже полностью заполнен кричащими и поющими девочками, так что с ним уйдут человек тридцать, а то и больше. Если придется умереть в коридоре, он согласен.

Охранница указывает на фотографию.

– Кто это, дорогой?

– Мой маленький мальчик, – отвечает Брейди с печальной улыбкой. – В прошлом году погиб в аварии. Той самой, что приковала меня… – Он указывает на кресло. – Он любил «Здесь и сейчас», но не дожил до их нового альбома. Теперь услышит все новые песни.

Она торопится пропустить всех, но находит время, чтобы выразить сочувствие. Ее взгляд смягчается.

– Я сожалею о вашей утрате.

– Спасибо, мэм, – отвечает Брейди, думая: «Тупая манда».

– Проезжайте вперед, сэр, потом направо. Вы найдете два широких прохода для зрителей с ограниченными возможностями. Видно будет отлично. Если вам понадобится помощь, чтобы спуститься по пандусу – он довольно крутой, – обратитесь к одному из билетеров с желтыми нарукавными повязками.

– Сам справлюсь, – с улыбкой отвечает Брейди. – У этой крошки отличные тормоза.

– Это хорошо. Наслаждайтесь шоу.

– Спасибо, мэм. Я уверен, что мне понравится. И Фрэнки тоже.

Брейди катит к главному входу. У КПП Ларри Уиндом – известный среди коллег-полицейских как Отморозок – отпускает молодого человека, который в последний момент решил воспользоваться билетом младшей сестры: ее свалил мононуклеоз. Этот урод совсем не похож на парня, фотографию которого прислал ему Билл Ходжес.

Аудитория напоминает стадион, что радует Брейди. Чаша увеличит силу взрыва. Он буквально видит, как разлетаются металлические шарики из пакетов, закрепленных под сиденьем. Если повезет, думает он, достанется не только зрителям, но и бой-бэнду.

Из динамиков над головой льется поп-музыка, но девчонки, рассаживающиеся по местам и заполняющие проходы, заглушают ее пронзительными юными голосами. Лучи прожекторов танцуют над толпой. Летают фрисби. Пару огромных надувных мячей перекидывают из ряда в ряд, из сектора в сектор. Удивляет Брейди одно: на сцене нет никакого колеса обозрения и прочей хрени с мидвея. Зачем же они притащили все это, если не собирались использовать?

Билетерша с желтой лентой на рукаве только что поставила на положенное место коляску симпатичной девочки с ножками-спичками и теперь идет к Брейди. Тот машет рукой, как бы говоря, что справится сам. Билетерша улыбается, похлопывает его по плечу и уходит, чтобы помочь кому-то еще. Брейди выбирает ближайший из двух секторов, отведенных зрителям с ограниченными возможностями. Пристраивается к симпатичной девочке с ножками-спичками.

Она с улыбкой поворачивается к нему.

– Так интересно, правда?

Брейди кивает, улыбаясь в ответ, и думает при этом: «Ты еще половины не знаешь, недоделанная сука».

Таня Робинсон смотрит на сцену и думает о первом концерте, на котором она побывала – на «Темпс», – и о поцелуе Бобби Уилсона при исполнении «Моей девушки». Как это было романтично.

Из этих грез ее вырывает дочь, дергающая за рукав.

– Посмотри, мама, вон тот покалеченный человек. Вместе с другими людьми на колясках. – Барбара указывает налево и вниз. Там сиденья убрали, чтобы освободить место для колясочников.

– Я вижу его, Барб, и так таращиться неприлично.

– Я надеюсь, ему тут нравится, правда?

Таня улыбается дочери.

– Я в этом уверена, милая.

– Ты нам раздашь мобильники? Потому что они нам понадобятся к началу шоу.

Для того чтобы фотографировать, догадывается Таня… потому что давненько не бывала на поп-концерте. Открывает сумку и раздает леденцы-мобильники. Но девочки только держат их в руках. Они слишком потрясены происходящим вокруг, чтобы позвонить или отправить эсэмэску. Таня целует Барб в макушку и садится, мыслями возвращаясь в прошлое, к поцелую Бобби Уилсона. Не то чтобы первому, но первому качественному.

Она надеется, что Барб, когда придет время, повезет ничуть не меньше.

– О, мой счастливый рукоплещущий Иисус! – восклицает Холли и ладонью шлепает себя по лбу. Она закончила с Номером один Брейди – там ничего не нашлось – и перешла к Номеру два.

Джером отрывается от Номера пять, в котором, похоже, одни видеоигры вроде «Большой автокражи» или «Зова долга».

– Что?

– Так я говорю всякий раз, когда натыкаюсь на человека, у которого с головой еще хуже, чем у меня, – отвечает Холли. – Меня это подбадривает. Ужасно, конечно, я знаю, но ничего не могу с собой поделать.

Ходжес, охнув, поднимается и идет посмотреть. Экран заполнен маленькими фотографиями. Вроде бы безобидными, не слишком отличающимися от тех, которые он и его друзья рассматривали в «Адаме» или «Аппетитной ножке» в конце пятидесятых. Холли увеличивает три и выставляет в ряд. Дебора в полупрозрачном халате. Дебора в комбинации. Дебора в розовом, с оборочками, гарнитуре из трусиков и бюстгальтера.

– Господи, это же его мать! – изумляется Джером. На его лице – отвращение, изумление, пристальное внимание. – И она, похоже, позировала.

У Ходжеса такое же впечатление.

– Да. Чистый дедушка Фрейд, – кивает Холли. – Почему вы постоянно потираете плечо, мистер Ходжес?

– Потянул мышцу, – отвечает он. Но уже начинает задумываться, а в этом ли причина.

Джером смотрит на рабочий стол Номера три, вновь переключается на фотографии матери Брейди, но тут же возвращается к Номеру три.

– Надо же! – вырывается у него. – Посмотрите сюда, Билл!

В нижнем левом углу рабочего стола Номера три – иконка «Синего зонта».

– Открой, – просит Ходжес.

Джером открывает, но там пустота. Ничего нового, подготовленного к отсылке, нет, а вся прежняя переписка на сайте «Под синим зонтом Дебби» отправляется, как им уже известно, на электронные небеса.

Джером садится за Номер три.

– Видать, его рабочий компьютер, Холс. Должен быть.

Она присоединяется к нему.

– Думаю, остальные только создают видимость, чтобы он мог представить себе, будто находится в рубке звездолета «Энтерпрайз» или что-то такое.

Ходжес указывает на иконку 2009.

– Давайте поглядим, что здесь.

На экране появляется папка «ГОРОДСКОЙ ЦЕНТР». Джером открывает ее, и они смотрят на длинный перечень статей о происшествии в апреле 2009 года.

– Альбом газетных вырезок этого говнюка! – рычит Ходжес.

– Просмотри все, что здесь есть, – говорит Холли Джерому. – Начни с локального диска.

Джером подчиняется.

– Черт, вы только гляньте. – Он указывает на папку «ВЗРЫВЧАТЫЕ ВЕЩЕСТВА».

– Открой! – Холли трясет его за плечо.

Джером открывает, там новые папки. Ящики в ящиках, думает Ходжес. Компьютер – тот же викторианский стол со сдвижной крышкой и секретными отделениями.

– Эй, вы только взгляните, – говорит Холли. – Он целиком скачал «Поваренную книгу анархиста» с «Бит-торрента». Это же запрещено законом.

– Балда, – отзывается Джером, и она толкает его кулаком в плечо.

Боль в плече Ходжеса усиливается. Он возвращается к лестнице, с трудом садится. Джером и Холли уставились в экран Номера три и не замечают его ухода. Он кладет руки на бедра («Мои толстые бедра, – думает он. – Мои чересчур толстые бедра»), медленно и глубоко дышит. Чего ему не хватает в этот и без того неудачный день, так это инфаркта в доме, куда он незаконно проник в компании несовершеннолетнего и женщины, у которой в голове полный беспорядок. В доме, где наверху лежит мертвая красотка – она же мать массового убийцы.

Пожалуйста, Господи, только не инфаркт. Пожалуйста.

Еще несколько глубоких вдохов-выдохов. Он подавляет отрыжку, и боль начинает отступать.

Ходжес сидит, наклонив голову, смотрит в просвет между ступенями. Что-то блестит в свете потолочных флуоресцентных ламп. Ходжес опускается на колени и заползает под лестницу. Это стальной шарик, чуть побольше тех, что в Веселом ударнике, ладонь чувствует его тяжесть. Ходжес смотрит на свое искаженное отражение в сверкающей поверхности, и у него начинает формироваться идея. Нет, разом всплывает на поверхность, словно раздувшееся тело утопленника.

Дальше под лестницей лежит зеленый мусорный мешок. Ходжес тянется к нему одной рукой, сжимая шарик в другой, чувствуя, как свисающая с лестницы паутина ласкает его поредевшие волосы. Джером и Холли о чем-то возбужденно переговариваются, но ему не до них.

Он хватает мешок и тащит на себя, одновременно выползая из-под лестницы. Капля пота стекает в левый глаз, жжет, он моргает, чтобы стряхнуть ее. Вновь садится на ступеньку.

– Открывай его почту, – командует Холли.

– Ты прямо начальница, – отвечает Джером.

– Открывай, открывай, открывай!

Точно начальница, думает Ходжес, открывая мусорный мешок. Внутри обрывки проводов, сломанная печатная плата. Они лежат на каком-то предмете одежды цвета хаки, возможно, рубашке. Ходжес сметает провода в сторону и достает его. Не рубашка, а жилетка, походная, с множеством карманов. Подкладка разрезана в пяти или шести местах. Он сует в разрезы руку, находит еще пару металлических шариков. Нет, эта жилетка предназначалась не для походов. Во всяком случае, после того, как попала к Брейди. Ей нашли другое применение.

Теперь это жилетка смертника.

Точнее, была. По какой-то причине Брейди ее распотрошил. Потому что его планы изменились и он решил отправиться в субботу на День профессии в «Эмбасси-сьютс»? Должно быть. Взрывчатка, наверное, в его автомобиле, если только он не украл другой. Он…

– Нет! – вскрикивает Джером. И продолжает кричать: – Нет! Нет, нет. О ГОСПОДИ, НЕТ!

– Пожалуйста, только не это, – причитает Холли. – Только не это.

Ходжес бросает жилетку и спешит к компьютерам, чтобы посмотреть, что так поразило его Ватсонов. Это электронное письмо с сайта «ФэнТастик», с благодарностью мистеру Брейди Хартсфилду за его заказ.

Вы можете сразу загрузить и распечатать ваш билет. На это мероприятие сумки и рюкзаки брать с собой не разрешается. Благодарим за заказ на сайте «ФэнТастик», где можно в один клик получить лучшие места на все самые большие шоу.

И ниже: «ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС»: АУДИТОРИЯ МИНГО ЦЕНТРА КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВ СРЕДНЕГО ЗАПАДА, 3 ИЮНЯ 2010 г. 19.00.

Ходжес закрывает глаза. «Все-таки этот гребаный концерт. Мы совершили ошибку, это объяснимо, но непростительно. Пожалуйста, Господи, не позволь ему пройти в зал. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы парни Отморозка поймали его у дверей».

Но и от этого ничего хорошего ждать не приходится, потому что Ларри Уиндом думает, что ищет растлителя несовершеннолетних, а не безумного бомбиста. Если он заметит Брейди и попытается ухватить его за воротник с присущей ему грубостью…

– Без четверти семь. – Холли указывает на время в нижнем левом углу экрана Номера три Брейди. – Возможно, он еще стоит в очереди, но уже мог и пройти в зал.

Ходжес знает, что она права. Учитывая такое большое количество детей, в зал наверняка начали пускать не позже половины седьмого.

– Джером, – говорит он.

Юноша не отвечает. Смотрит на экран с письмом, подтверждающим покупку, а когда Ходжес кладет руку ему на плечо, ощущение такое, что он коснулся камня.

– Джером.

Джером медленно поворачивается. У него огромные глаза.

– Какие мы идиоты.

– Позвони маме. – Голос Ходжеса спокоен, и никаких усилий ему для этого не требуется, потому что он в глубоком шоке. У него перед глазами – металлический шарик. И искромсанная жилетка. – Позвони прямо сейчас. Скажи ей, чтобы хватала Барбару и других девочек, которых привезла с собой, и мчалась оттуда со всех ног.

Джером сдергивает мобильник с ремня и нажимает кнопку быстрого набора номера матери. Холли смотрит на него, крепко обхватив руками грудь. Уголки искусанного рта опустились в гримасе.

Джером ждет, бормочет проклятие, потом говорит:

– Тебе надо уйти, мама. Просто возьми девочек и уйди. Не перезванивай и не задавай вопросов, просто уходите. Не бегите. Но уходите оттуда!

Он обрывает связь и объясняет то, что они и так знают:

– Голосовая почта. Гудков было много, то есть она не разговаривала по другой линии и не отключала мобильник. Не понимаю.

– Как насчет сестры? – спрашивает Ходжес. – У нее наверняка мобильник с собой.

Он еще не закончил, а Джером уже нажимает кнопку быстрого набора. Слушает, как кажется Ходжесу, целую вечность, хотя он знает, что прошло десять или пятнадцать секунд. Потом Джером говорит:

– Барб! Почему ты не берешь трубку, черт побери? Ты, мама и другие девочки должны немедленно уйти! – Он обрывает связь. – Ничего не понимаю. Она всегда носит мобильник, он буквально с ней сросся, и она хотя бы должна почувствовать вибрацию…

– Дерьмо, – говорит Холли. И добавляет: – Твою мать!

Они поворачиваются к ней.

– Зал большой? Сколько внутри народу?

Ходжес пытается вспомнить, что он знает об аудитории Минго.

– Четыре тысячи сидящих мест. Не помню, есть ли стоячие. Это все прописано в инструкции по пожарной безопасности.

– И в основном туда пришли девочки. Девочки, которые практически срослись с мобильниками. Все болтают в ожидании начала шоу или шлют эсэмэски. – От ужаса ее глаза становятся огромными. – Линии связи. Они перегружены. Ты должен пытаться, Джером. Должен пытаться, пока не дозвонишься.

Он кивает, но смотрит на Ходжеса.