Мистер Мерседес Кинг Стивен

– Вы должны позвонить вашему другу. Тому, что в службе безопасности.

– Да, но не отсюда. Из машины. – Ходжес вновь смотрит на часы. Без десяти семь. – Мы едем в ЦКИ.

Холли прижимает к щекам кулаки.

– Да, – говорит она, и Ходжес вспоминает ее слова, произнесенные раньше: «Они не смогут его найти. Мы найдем».

Несмотря на желание сойтись с Хартсфилдом лицом к лицу – стиснуть ему шею руками и увидеть, как глаза ублюдка вылезают из орбит, – Ходжес надеется, что она ошиблась. Потому что, если искать его придется им, они, возможно, уже опоздали.

На этот раз за рулем Джером, а Ходжес – на заднем сиденье. «Мерседес» Оливии Трелони разгоняется медленно, но как только двенадцатицилиндровый двигатель набирает обороты, несется ракетой, а поскольку на карте жизнь матери и сестры, Джером мчится как ветер, скачет с полосы на полосу, не обращая внимания на возмущенные гудки других водителей. По прикидкам Ходжеса, дорога к ЦКИ займет у них двадцать минут. Если, конечно, парень ни в кого не врежется.

– Позвоните в службу безопасности! – просит его Холли с переднего пассажирского сиденья. – Позвоните, позвоните, позвоните!

Доставая из кармана «Нокию», он советует Джерому ехать по окружной дороге.

– Обойдусь без поучений с заднего сиденья, – фыркает Джером. – Просто позвоните. И побыстрее.

Но когда Ходжес пытается открыть «Контакты», гребаная «Нокия» пикает и умирает. Когда он в последний раз заряжал аккумулятор? Ходжес не помнит. Как не помнит и телефон службы безопасности. Ему следовало записать номер в блокнот, а не полагаться на мобильник.

Чертов научно-технический прогресс, думает он.

Но кто виноват на самом деле?

– Холли, набери пять-пять-пять девятнадцать два ноля и передай мне телефон. Мой умер. – Это номер полицейского управления. Он вновь сможет узнать номер у Марло.

– Хорошо, только какой здесь телефонный код? Мой мобильник…

Она замолкает, потому что Джером объезжает автофургон и едва не натыкается на внедорожник. Мигает фарами и кричит:

– Прочь с дороги!

Внедорожник уходит в сторону, и «мерседес» впритирку проскакивает мимо.

– …с кодом Цинциннати, – заканчивает Холли. Голос у нее ровный и предельно спокойный.

Ходжес диктует код, думая о том, что и ему не помешала бы пара таблеток, на которых она сидит. Холли набирает номер и передает ему мобильник.

– Управление полиции, с кем мне вас соединить?

– Мне нужно поговорить с Марло Эверетт из архива. Очень срочно.

– Сожалею, сэр, но я видела, как миссис Эверетт ушла полчаса тому назад.

– Подскажите, пожалуйста, номер ее мобильника.

– Сэр, я не имею права сообщать такие сведения…

У него нет желания тратить время на разговор, который наверняка не принесет результата, и он обрывает связь в тот самый момент, когда Джером выезжает на окружную дорогу со скоростью шестьдесят миль в час.

– В чем задержка, Билл? Почему вы не можете?..

– Заткнись и веди машину, Джером, – вмешивается Холли. – Мистер Ходжес делает все, что может.

Ходжес отдает себе отчет в том, что Холли не хочет, чтобы он до кого-нибудь дозвонился. Потому что нейтрализовать Брейди должны они и только они. В голову приходит дикая идея: Холли использует некое шестое чувство, чтобы гарантировать, что никому не удастся вмешаться в эту разборку. И возможно, так и будет. Учитывая скорость, с которой мчится Джером, они прибудут к ЦКИ прежде, чем он, Ходжес, сумеет связаться с кем-то из представителей власти.

Разумом он понимает, что это наилучший вариант. С кем бы ни удалось связаться Ходжесу, службой безопасности ЦКИ руководит Ларри Уиндом, а Ходжес ему не доверяет. Отморозок сначала пускал в ход кулаки, а потом разбирался, что к чему, и Ходжес сомневается, что он изменил своим привычкам.

Тем не менее он должен попытаться.

Ходжес возвращает мобильник Холли и говорит:

– Другого способа нет. Позвони в справочную и…

– Сначала позвони моей сестре, – вмешивается Джером и диктует номер.

Холли набирает номер Барбары, ее большой палец летает так быстро, что взгляду за ним не угнаться. Слушает.

– Голосовая почта.

С губ Джерома срывается проклятие, он увеличивает скорость. Ходжесу остается только надеяться, что на плече Джерома сидит ангел.

– Барбара! – орет Холли. Никакого бормотания. – Ты и те, кто с тобой. Ноги в руки и бежать. Немедленно. В темпе! Pronto[44]! – Она дает отбой и спрашивает: – Что теперь? Справочная, вы сказали?

– Да. Узнай номер службы безопасности ЦКИ и передай телефон мне. Джером, нам нужен съезд четыре-А.

– К ЦКИ ведет три-Б.

– Это к центральному входу. Мы подъедем сзади.

– Билл, если с моей мамой и сестрой что-то случится…

– Не случится. Сворачивай на четыре-А. – Общение Холли со справочной явно затянулось. – Холли, в чем задержка?

– Прямого номера службы безопасности нет. – Она набирает новый номер и передает ему мобильник. – Надо звонить по номеру ЦКИ.

Ходжес с такой силой прижимает айфон Холли к уху, что становится больно. Гудок, гудок, опять гудок.

Они проезжают съезды 2А и 2Б. ЦКИ уже виден. Сверкает, как музыкальный автомат. Стоянка забита автомобилями. Звонок наконец-то проходит, но прежде чем Ходжес успевает произнести хоть слово, начинает говорить женским голосом робот. Медленно и отчетливо произносит каждое слово, будто общается с человеком, для которого английский – не родной язык и знает он его не слишком хорошо.

– Здравствуйте, спасибо, что позвонили в Центр культуры и искусств Среднего Запада, где мы прилагаем все силы, чтобы сделать жизнь лучше и обратить мечты в явь.

Ходжес слушает, прижав мобильник Холли к уху, пот течет по его щекам и шее. На часах шесть минут восьмого. Ублюдок не сделает этого, пока не начнется шоу, говорит он себе (молится об этом), а концерты всегда начинаются позже.

– Помните, – сладко поет женщина-робот, – мы зависим от вашей поддержки, и сейчас можно приобрести годовые абонементы на концерты симфонического оркестра и спектакли драматической труппы. Вы не только сэкономите пятьдесят процентов…

– Что происходит? – кричит Джером, когда они проезжают съезды 3А и 3Б. На следующем щите – надпись: «СЪЕЗД 4А, БУЛЬВАР СПАЙСЕРА, МИЛИ». Джером бросает Холли свой мобильник, и Холли пытается дозвониться сначала Тане, потом Барбаре, но безрезультатно.

– Я слушаю гребаный записанный текст, – отвечает Ходжес. Вновь потирает ложбинку под левой ключицей. Ноющая боль похожа на зубную. – После съезда налево. Потом направо, на первом или втором перекрестке. У «Макдоналдса». – Хотя «мерседес» разогнался до восьмидесяти миль в час, двигатель сонно урчит.

– Если мы услышим взрыв, я просто сойду с ума, – бесстрастно сообщает Джером.

– Веди машину, – отвечает Холли, зажав в зубах нераскуренную сигарету. – Если никуда не врежешься, все будет хорошо. – Она вновь звонит Тане. – Мы его возьмем. Мы его возьмем, возьмем, возьмем.

Джером бросает на нее взгляд.

– Холли, ты чокнутая.

– Веди машину, – повторяет она.

– Вы также можете использовать вашу карточку, чтобы получить десятипроцентную скидку в ресторанах и торговых сетях, – сообщает Ходжесу робот с женским голосом.

Потом – гораздо позже, чем следовало – переходит к делу:

– Сейчас на ваш звонок ответить никто не может. Если вы знаете добавочный номер нужного вам сотрудника, наберите его. Если нет – слушайте внимательно, потому что наши телефоны изменились. Чтобы позвонить Авери Джонсу в драматическую труппу, наберите один-ноль. Чтобы позвонить Белинде Дин в кассу, наберите один-один. Чтобы позвонить в Городской симфонический оркестр…

Господи, думает Ходжес, это же гребаный каталог «Сирса». В алфавитном порядке.

«Мерседес» приседает, когда Джером сворачивает на съезд 4А и мчит по закругляющемуся пандусу. На выезде горит красный.

– Холли, что скажешь?

Они смотрит вправо-влево, мобильник прижат к уху.

– Если поторопишься, все будет хорошо. Если хочешь, чтобы нас всех убило, жди.

Джером нажимает педаль газа. «Мерседес» Оливии пересекает четыре полосы движения, кренится влево, переваливается через бетонный разделитель. Водители возмущенно гудят, Ходжес замечает автофургон, который взбирается на тротуар, чтобы избежать столкновения.

– Чтобы позвонить в отдел оформления сцены, наберите…

Ходжес бьет кулаком в крышу «мерседеса».

– Куда подевались ВСЕ ГРЕБАНЫЕ ЛЮДИ?

Золотистые арки «Макдоналдса» уже совсем рядом, когда робот информирует Ходжеса, что он должен набрать три-два, чтобы дозвониться до службы безопасности ЦКИ.

Он набирает, раздается четыре гудка, потом трубку снимают. Услышанное заставляет его задаться вопросом, а не сходит ли он с ума.

– Здравствуйте, спасибо, что позвонили в Центр культуры и искусств Среднего Запада, – вежливо благодарит его робот женским голосом, – где мы прилагаем все силы, чтобы сделать жизнь лучше и обратить мечты в явь.

– Почему не начинается шоу, миссис Робинсон? – спрашивает Дайна Скотт. – Уже десять минут восьмого.

Таня думает, а не рассказать ли им о концерте Стиви Уандера, на котором она побывала, когда училась в старших классах – он начался не в восемь вечера, как полагалось, а в половине десятого, – но воздерживается: это контрпродуктивно.

Хильда, хмурясь, вглядывается в мобильник.

– Так и не могу дозвониться Гейл, – жалуется она. – Эта дурацкая сеть пе…

В этот самый момент начинает гаснуть свет. Конечно же, раздаются дикие вопли и аплодисменты.

– Господи, мама, я так волнуюсь! – шепчет Барбара, и Таня растроганно замечает, как глаза дочери наливаются слезами. На сцене появляется парень в футболке «ХОРОШИЕ ПАРНИ с “БАМ-100”». В луче прожектора выходит на середину.

– Всем привет! – кричит он. – Как настроение?

Новые вопли заверяют его, что настроение у переполненной аудитории отличное. Таня видит, что два ряда колясочников тоже аплодируют. За исключением лысого мужчины. Он просто сидит. Возможно, не хочет выронить рамку с фотографией, думает Таня.

– Вы готовы к встрече с некими Бойдом, Стивом и Питом? – спрашивает диджей-ведущий.

Радостные крики подтверждают, что давно готовы.

– Вы готовы к встрече с неким КЭМОМ НОУЛСОМ?

Девчонки (большинство застыло бы столбом в присутствии их кумира) визжат как резаные. Они готовы, будьте уверены. Боже, как они готовы! Увидев его, они могут и умереть.

– Через несколько минут вы увидите декорации, от которых глаза у вас вылезут на лоб, а пока, дамы и господа… и особенно вы, девчонки, забудьте про декорации ради «ЗДЕСЬ И… СЕЙЧА-А-А-А-С»!!!

Все зрители вскакивают, а сцена погружается в кромешную тьму. В этот момент Таня понимает, зачем девочкам телефоны. В ее время поднимали спички и зажигалки «Бик». Эти детки поднимают мобильники, и маленькие экраны наполняют зал бледно-лунным сиянием.

«Откуда они об этом знают? – гадает Таня. – Кто им сказал? И если на то пошло, кто говорил нам?»

Она не помнит.

Сцена озаряется ярко-красным. В этот момент звонок наконец-то пробивается, несмотря на перегрузку сети, и мобильник в руке Барбары Робинсон начинает вибрировать. Она не обращает внимания. Меньше всего на свете ей хочется отвечать на звонок в такой момент (первый в ее юной жизни), да она и не услышит того, кто звонит – вероятнее всего, брат, – даже если ответит. Шум в Минго оглушающий… и Барб это нравится. Ее рука с вибрирующим телефоном описывает над головой медленные дуги. Все делают то же самое, даже ее мама.

Ведущий вокалист «Здесь и сейчас» – в суперузких джинсах, Таня Робинсон таких никогда не видела – широкими шагами выходит на сцену. Кэм Ноулс вскидывает голову с гривой светлых волос и запевает «Я излечу тебя от одиночества».

Большинство зрителей еще какое-то время остается на ногах, с поднятыми над головой мобильниками. Концерт начался.

«Мерседес» сворачивает с бульвара Спайсера на служебную дорогу, по обе стороны которой тянутся щиты с надписями «ДЛЯ СНАБЖЕНИЯ ЦКИ» и «ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ». Через четверть мили путь преграждают откатные ворота. Они закрыты. Джером тормозит возле столба, на котором установлен аппарат внутренней связи. Над ним табличка: «ЧТОБЫ ВЪЕХАТЬ – ЗВОНИТЕ».

– Скажи им, что мы из полиции, – говорит Ходжес.

Джером опускает стекло, нажимает кнопку. Ничего не происходит. Нажимает еще раз и держит. У Ходжеса мелькает мысль, достойная кошмарного сна: на звонок Джерома ответит робот с женским голосом и примется рассказывать о ЦКИ. Может, добавит что-то новенькое.

Но отвечает человек, пусть и не такой приветливый, как робот.

– Въезд запрещен.

– Полиция, – представляется Джером. – Откройте ворота.

– Что вам надо?

– Я только что сказал. Открывайте эти чертовы ворота. У нас чрезвычайная ситуация.

Ворота начинают открываться, но вместо того чтобы подъехать к ним, Джером опять нажимает кнопку.

– Вы из службы безопасности?

– Я старший сторож, – произносит неприветливый голос. – Если вам нужна служба безопасности, звоните в их офис.

– Там никого нет, – говорит Ходжес Джерому. – Они в зале, все до единого. Просто проезжай.

Джером проезжает, хотя ворота открылись не полностью. Царапает отполированный бок «мерседеса».

– Может, они его поймали, – говорит он. – Приметы им известны, так, может, поймали?

– Нет, – возражает Ходжес. – Он в зале.

– Откуда вы знаете?

– Прислушайся.

Музыки они еще не слышат, но теперь, когда стекло опущено, из здания доносится гул.

– Концерт идет. Если бы люди Уиндома поймали парнясо взрывчаткой, они бы тут же прервали концерт и всех бы эвакуировали.

– Как он мог проникнуть в зал? – спрашивает Джером и бьет по рулю. – Как? – Ходжес слышит ужас в голосе парнишки. Все из-за него. Во всем виноват он.

– Понятия не имею. Фотографию они получили.

Впереди широкий бетонный пандус, ведущий к разгрузочно-погрузочной зоне. Несколько рабочих из технического персонала сидят на ящиках из-под аппаратуры и курят – у них выдался перерыв. Открытая дверь ведет куда-то за сцену, и через нее доносится музыка. И другой звук: вопли тысяч девочек, каждая из которых может оказаться в эпицентре взрыва.

Каким образом Хартсфилд проник в аудиторию, значения уже не имеет, если только не поможет его найти, но как, скажите на милость, им удастся это сделать в темном зале, заполненном тысячами людей?

Когда Джером останавливает автомобиль у пандуса, Холли говорит:

– Де Ниро сделал себе ирокез. Может, Хартсфилд тоже.

– О чем ты говоришь? – спрашивает Ходжес, вылезая с заднего сиденья. Мужчина в униформе «Кархарт» цвета хаки идет к ним от двери.

– В «Таксисте» Роберт Де Ниро играл безумца, которого звали Тревис Бикл, – объясняет она, когда они втроем спешат к охраннику. – Решив убить политика, он обривает голову, чтобы его не узнали, а волосы оставляет только посередине. Такая прическа называется «ирокез». Брейди Хартсфилд ирокез оставлять бы не стал, потому что выглядел бы с ним очень странно.

Ходжес вспоминает волосы в раковине ванной. Не того оттенка, что у мертвой женщины. Холли, возможно, ку-ку, но Ходжес думает, что сейчас она права: Хартсфилд побрился наголо. Хотя вряд ли этого хватило, потому что…

Старший сторож подходит к ним.

– Так в чем дело?

Ходжес достает удостоверение, показывает. Большой палец вновь закрывает дату.

– Детектив Ходжес. Как вас зовут, сэр?

– Джейми Голлисон. – Его взгляд смещается на Джерома и Холли.

– Я его напарница, – говорит Холли.

– Я его стажер, – говорит Джером.

Рабочие наблюдают. Некоторые торопливо гасят сигареты. Возможно, это совсем не табак. За дверью виднеется освещенное потолочными лампами складское помещение, заставленное бутафорией и разрисованными брезентовыми задниками.

– Мистер Голлисон, у нас серьезная проблема, – говорит Ходжес. – Вы должны вызвать сюда Ларри Уиндома, немедленно.

– Не делайте этого, Билл. – Несмотря на растущую тревогу, он отмечает, что Холли впервые называет его по имени.

Ходжес не реагирует на ее слова.

– Сэр, мне нужно, чтобы вы связались с ним по мобильнику.

Голлисон качает головой.

– Сотрудники службы безопасности не берут с собой мобильники, когда они при исполнении, потому что всякий раз, когда у нас такие большие шоу – я хочу сказать, большие детские шоу, со взрослыми иначе, – сети перегружены, и дозвониться невозможно. Охранники носят с собой…

Холли дергает Ходжеса за рукав.

– Не делайте этого. Вы его спугнете, и он приведет ее в действие. Я знаю, что приведет.

– Возможно, она права, – соглашается Джером. И, вспомнив свой статус стажера, добавляет: – Сэр.

Голлисон в тревоге смотрит на них.

– Спугнете кого? Приведет в действие что?

Ходжес поворачивается к сторожу.

– Так что при них? Рации?

– Да. Маленькие такие… – Он касается уха. – Напоминают слуховой аппарат. Как у ФБР и разведки. Что здесь происходит? Скажите мне, что это не бомба. – Ему не нравится выражение бледного и потного лица Ходжеса. – Господи, неужели?

Ходжес проходит мимо него в складское помещение, заставленное всяческой бутафорией, мебелью, пюпитрами; здесь же расположены столярная мастерская и пошивочный цех. Музыка все громче, дышать Ходжесу все тяжелее. Боль ползет по левой руке, в груди тяжесть, но голова пока ясная.

Брейди или побрился наголо, или оставил короткие волосы, которые перекрасил в другой цвет. Мог использовать тональный крем, чтобы изменить цвет кожи, вставить контактные линзы другого цвета, надеть очки. Но он все равно остался бы одиноким мужчиной, пришедшим на девчачий концерт. И после наводки, полученной Уиндомом, привлекал бы внимание и вызывал подозрения. Плюс взрывчатка. Холли и Джером знают о ней, но Ходжес знает больше. Стальные шарики, скорее всего много стальных шариков. Даже если его не остановили у дверей, как он сумел пронести все это в зал? Неужто служба безопасности работает так плохо?

Голлисон хватает его левую руку, а когда трясет, Ходжес чувствует, как боль добирается до висков.

– Я пойду сам. Как только увижу охранника, попрошу его связаться с Уиндомом, чтобы он пришел сюда и поговорил с вами.

– Нет, – возражает Ходжес, – вы этого не сделаете.

Холли Гибни – единственная, кто адекватно воспринимает ситуацию. Мистер Мерседес в зале. У него бомба, и только благодаря милости Божьей он ее еще не взорвал. Слишком поздно привлекать полицию, слишком поздно привлекать службу безопасности ЦКИ. И для него слишком поздно.

Но.

Ходжес садится на пустой ящик.

– Джером, Холли, идите сюда.

Они подходят. У Джерома круглые глаза. Он едва сдерживает панику.

– Одного обритого черепа недостаточно. Он принял меры для того, чтобы выглядеть безвредным. Возможно, я знаю, как он это сделал, а если я прав, то знаю, где его искать.

– Где? – спрашивает Джером. – Скажите нам. Мы его возьмем. Обязательно.

– Это будет нелегко. Он уже настороже, постоянно проверяет свое личное пространство. И он знает тебя, Джером. Ты покупал у него мороженое, когда он приезжал на этом чертовом фургоне «Мистер Вкусняшка». Ты мне сам это говорил.

– Билл, мороженое у него покупали тысячи людей.

– Конечно, но много ли черных живет в Уэст-Сайде?

Джером молчит. Теперь его очередь кусать губы.

– Насколько большая бомба? – спрашивает Голлисон. – Может, включить пожарную тревогу?

– Только если вы хотите получить гору трупов, – отвечает Ходжес. Говорить ему все труднее. – Он взорвет бомбу, как только почувствует опасность. Вам это надо?

Голлисон не отвечает, и Ходжес поворачивается к двум своим столь далеким от полицейской службы Ватсонам, которых этим вечером Бог или капризная судьба определили ему в помощники.

– С тобой риск слишком велик, Джером, и конечно, я сразу выбываю из игры. Он начал следить за мной задолго до того, как я узнал о его существовании.

– Я подойду к нему сзади, – говорит Джером. – Он меня не увидит. Тем более в темноте, когда освещена только сцена.

– Если он такой, каким я его представляю, твои шансы – в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят. Этого недостаточно.

Ходжес смотрит на женщину с седеющими волосами и лицом подростка-невротика.

– Надежда только на тебя, Холли. Сейчас рука у него на спусковом крючке, и ты – единственная, кто может подойти вплотную без опаски, что он тебя узнает.

Она закрывает искусанные губы одной рукой, но, похоже, этого недостаточно, потому что добавляется и другая. Глаза у нее огромные и влажные. Господи, помоги нам, думает Ходжес. Слова эти не в первый раз приходят в голову, когда дело касается Холли Гибни.

– Если только вы пойдете со мной, – говорит она сквозь руки.

– Я не могу, – отвечает Ходжес. – У меня сердечный приступ.

– Еще и это, – стонет Голлисон.

– Мистер Голлисон. В зале есть сектор для людей с ограниченными возможностями? Должен быть, так?

– Да. На полпути от сцены к верхним рядам.

Он не только пробрался в зал со взрывчаткой, думает Ходжес, но еще и занял позицию, которая обеспечит максимальное число жертв.

– Теперь слушайте, вы двое, – говорит он. – И не заставляйте меня повторять.

Вступительное слово диджея немного успокоило Брейди. Все это ярмарочное дерьмо или за кулисами, или подвешено над сценой. Первые четыре или пять песен – просто разогрев. Очень скоро декорации выкатятся из-за кулис или опустятся на сцену. Потому что главная причина присутствия здесь этих ублюдков – увеличение продаж последней порции их аудиодерьма. Когда детки – а для большинства это первый в жизни поп-концерт – увидят яркие мерцающие огни, колесо обозрения и задник с нарисованным на нем пляжем, они просто рехнутся от восторга. И тогда, именно тогда он нажмет выключатель Изделия два и полетит в темноту на золотистом шаре их счастья.

Ведущий вокалист с копной светлых волос заканчивает приторную балладу на коленях. Застывает, наклонив голову, омерзительно играя на публику. Певец он отвратный, и ему давно следовало принять смертельную дозу какого-нибудь наркотика, но когда он поднимает голову и кричит:

– Вам здесь нравится? – зрители отвечают предсказуемой овацией и диким визгом.

Брейди оглядывается – он проделывает это каждые несколько секунд, охраняет личное пространство, как и предположил Ходжес, – и его взгляд падает на маленькую черную девочку, которая сидит справа от него, двумя рядами выше.

Я ее знаю?

– На кого вы смотрите? – кричит миловидная девочка с ножками-спичками, перекрывая шум. Он едва ее слышит. Она широко улыбается, и Брейди думает, что для девочки с такими ногами улыбка – нонсенс. Мир подложил ей знатную свинью, напрочь лишив как секса, так и многого другого. Она должна сидеть мрачнее тучи, а не растягивать рот до ушей. Он предполагает, что девочка скорее всего обкурилась.

– На моего друга! – кричит в ответ Брейди, думая: Как будто у меня есть хоть один.

Как будто.

Голлисон уводит Холли и Джерома к… ладно, куда-то. Ходжес сидит на ящике, наклонив голову, руки лежат на бедрах. Один из рабочих осторожно подходит к нему и предлагает вызвать «скорую». Ходжес благодарит, но отказывается. Он не верит, что Брейди сможет услышать вой сирены приближающейся «скорой» (или вообще что-то) за грохотом «Здесь и сейчас», но не хочет испытывать судьбу. Уже наиспытывал, и в итоге все, кто сейчас в аудитории Минго, включая сестру и мать Джерома, оказались в опасности. Он предпочтет умереть, чем рискнуть еще раз, и надеется, что умрет прежде, чем ему придется объяснять, как он влетел в такое дерьмо по самое не хочу.

Только… Джейни. Думая о Джейни, смеющейся, в его федоре, надетой набекрень под фирменным углом Филипа Марлоу, он знает: представься возможность все повторить, он пошел бы тем же путем.

Ну… почти. На втором заходе более внимательно прислушивался бы к миссис Мельбурн.

Она думает, они среди нас, сказал Боуфингер, и они посмеялись. Но, как выяснилось, смеялись они над собой, верно? Потому что миссис Мельбурн была права. Брейди Хартсфилд – на самом деле чужой, и он все время бродил среди них, ремонтируя компьютеры и продавая мороженое.

Холли и Джером ушли, Джером – с револьвером тридцать восьмого калибра, который принадлежал отцу Ходжеса. У Ходжеса большие сомнения в том, что стоило посылать семнадцатилетнего юношу с заряженным оружием в набитый людьми зал. При обычных обстоятельствах хладнокровия Джерому не занимать, но сохранит ли он его, когда над сестрой и матерью нависла смертельная опасность? А Холли нужно прикрывать. Помни, ты – на подстраховке, сказал он юноше, прежде чем Голлисон их увел, но тот даже не кивнул. И Ходжес не уверен, слышал ли его Джером.

В любом случае Ходжес сделал все, что мог. И оставалось только сидеть, бороться с болью, пытаться протолкнуть воздух в легкие, ждать взрыва и надеяться, что его не будет.

За свою жизнь Холли Гибни дважды попадала в психиатрическую лечебницу: в подростковом возрасте и после двадцати. Мозгоправ, к которому она ходила впоследствии (в годы ее так называемой зрелости), называл эти периоды «уходами от реальности»: это, мол, не очень хорошо, но лучше «психических расстройств», после которых многие уже не возвращаются в мир нормальных людей. У Холли для этих «уходов» было свое название. Для нее это были периоды «полного сумасшествия», отличающиеся от малого или среднего сумасшествия – ее обычного состояния в повседневной жизни.

Причиной полного сумасшествия Холли после двадцати стал ее босс в риелторской фирме «Фрэнк Митчелл: изысканные дома и поместья». Босса звали Фрэнк Митчелл-младший. Он модно одевался, а лицом напоминал разумную форель. Утверждал, что работает она из рук вон плохо, что коллеги презирают ее и что она может остаться на фирме только при одном условии: если он возьмет ее под свое крыло. Для этого требовалось, чтобы она с ним спала. Холли не хотела спать с Фрэнком Митчеллом-младшим и не хотела терять работу. Если бы потеряла, то лишилась бы квартиры и ей пришлось бы вернуться домой, к робкому отцу и властной матери. В конце концов внутренний конфликт разрешился: однажды она пришла на работу рано утром и разнесла кабинет Фрэнка Митчелла-младшего. Потом Холли нашли в ее закутке – она забилась в угол. С окровавленными кончиками пальцев. Она искусала их, как зверек, пытающийся вырваться из ловушки.

Причиной первого полного сумасшествия стал Майк Стердевант. Именно он придумал приставшее к ней как банный лист прозвище Лепе-Лепе.

В те дни, только перейдя в старшие классы, Холли хотела одного: незаметно перебегать из кабинета в кабинет, прижимая учебники к едва проклюнувшимся грудям и глядя на мир сквозь занавес волос, прикрывавших прыщавое лицо. Но и тогда ей хватало проблем помимо прыщей. Тревога, депрессия, бессонница…

А хуже всего была самостимуляция.

Звучало как мастурбация, но речь шла о другом. О навязчивых движениях, которые зачастую сопровождались обрывками разговора с самой собой. К легким формам самостимуляции относились обгрызание ногтей и жевание губ. К более тяжелым – размахивание руками, оплеухи, удары в грудь, поднимание воображаемых гирь.

Примерно с восьми лет Холли охватывала себя руками и дрожала всем телом, что-то бормоча себе под нос и строя зверские рожи. Приступ продолжался пять или десять секунд, после чего она продолжала прерванное занятие: читала, шила, вместе с отцом бросала мяч в кольцо на подъездной дорожке. Она не отдавала себе отчета, что проделывает все это, пока однажды мать не сказала ей, что надо перестать трястись и строить рожи, а не то люди подумают, что у нее припадок.

Майк Стердевант относился к мужчинам, заметно отстающим в поведенческом развитии. Пребывание в средней школе он считал великим утраченным золотым веком своей жизни. Он учился в выпускном классе и – подобно Кэму Ноулсу – казался юным богом: широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги, золотистые волосы, похожие на нимб. Играл в школьной футбольной команде (естественно) и встречался с капитаном группы поддержки (естественно). В сравнении с Холли Гибни пребывал на совершенно другом уровне школьной иерархии, и при обычных обстоятельствах она никоим образом не могла привлечь его внимания. Но он ее заметил. Потому что однажды приступ самостимуляции случился с ней, когда она шла в школьную столовую.

Майк Стердевант и несколько его дружков-футболистов проходили мимо. Остановились, уставившись на нее: девушка обхватила себя руками, тряслась, строила рожи. Губы растягивались и изгибались, глаза то превращались в щелочки, то вылезали из орбит. При этом какие-то нечленораздельные звуки – может, слова, может, и нет – пробивались сквозь стиснутые зубы.

– Что ты там лепечешь? – спросил ее Майк.

Холли опустила руки и в крайнем изумлении уставилась на него. Она не понимала, о чем он говорит, знала лишь, что он на нее смотрит. И все его друзья. Смотрят и лыбятся.

– Что? – переспросила она.

– Лепечешь! – прокричал Майк. – Лепе-лепе-лепечешь!

Другие подхватили его крик, когда она побежала к столовой, опустив голову, натыкаясь на других учеников. С тех пор ученики старших классов Уолнат-хиллс называли Холли Гибни исключительно Лепе-Лепе, и так продолжалось, пока не начались рождественские каникулы. Именно тогда мать нашла Холли голой, свернувшейся калачиком в ванне. Девушка заявила, что никогда больше не пойдет в среднюю школу Уолнат-хиллс. А если мать попытается заставить ее, покончит с собой.

Voila[45]! Полное сумасшествие!