Гвоздь в башке Чадович Николай

Эрнандо де Соте, минотавр

Еще с одним эпизодом моей непредсказуемой и бурной жизни было покончено. Вот только удастся ли его забыть… Каюсь, я прямо или косвенно виновен в смерти многих предков, приютивших меня в собственном теле, но никого из них мне не было так жалко, как Перегрина Протея. И с чего бы это, кажется, ведь он даже не человек. А как вспомню ненароком, слезы наворачиваются.

Ладно, никто чужой об этом не узнает, а с собственной совестью я как-нибудь столкуюсь. Ведь не для себя же, черт побери, стараюсь. В лепешку иногда готов расшибиться, а толку никакого. Все наперекосяк получается.

К примеру, сейчас мне нужно пробираться в прошлое, к истокам быкочеловечьей расы, а меня упрямо несет все куда-то вверх, вверх, вверх… Нет, эта область ментального пространства для людей явно не предназначена. Как говорится, не лезь воробей туда, где гуси летают.

Ну что, спрашивается, мне делать в чужом будущем? Ведь там, наверное, уже и людей не осталось. В крайнем случае, сохранилась последняя парочка в зоопарке. Представьте себе – вольер с надписью: «Человек дикий или свободолюбивый. Вымирающий вид». Слева – обезьянник. Справа – дельфинарий.

А потомки людей, называемые как-то совсем иначе, надрываются на тяжелой работе, стерегут чужое добро, шустрят у минотавров по хозяйству, служат биологическим материалом в медицинских опытах. Возможно, их даже запускают в космос – вместо Белки и Стрелки.

Да я же в таком будущем с ума сойду!

Если вниз нельзя, а вверх не хочется, то уж лучше свернуть в сторону и, материализовавшись, постараться как-то обгадить пресловутое дело Астерия Непобедимого, если оно к этому времени не зачахло само собой. Сказано – сделано. Однако в реальном мире меня ожидал пикантный сюрпризец.

Я-то, дурак, уверился, что плотские ристалища, обязательные при переходе из царства теней в обитель жизни, канули в небытие вместе с моим генеалогическим древом. Оказывается – нет. В момент моего вселения в телесную оболочку родственника-минотавра он энергично… как бы это помягче выразиться… энергично трепал какую-то малышку человеческой породы, а та отдавалась этому уроду со всей возможной страстью – закатывала глазки, томно стонала и довольно успешно подмахивала задом.

Разве минотавры покончили с практикой искусственного осеменения? Или это, так сказать, всего лишь единичный эксцесс, исключение из правил? Ладно, поживем – увидим.

В парусиновой палатке, служившей прибежищем для блудливой парочки, окна отсутствовали, но лучики яркого света, врывавшиеся во все дырочки, свидетельствовали о том, что снаружи самый разгар дня.

Палатка была завалена всевозможным барахлом, но в глаза мне первым делом бросился громоздкий мушкет (а может, аркебуза) с фитильным замком. Если я что-то понимаю в военном деле, то у людей такое оружие появилось в веке пятнадцатом – шестнадцатом.

Теперь несколько слов о партнерше моего (скажем так) минотавра. Была она кожей смугла, глазами раскоса и телосложением субтильна, однако на японку или малайку походила мало. Так, нечто неопределенное, помесь мартышки с папуаской.

Короче, девчонка такая, что даже с голодухи не позаришься. Но для минотавров человеческие каноны красоты – не указ. Возможно, вот такие уродки им больше всего и нравятся. Впрочем, это меня не касается. Сам же недавно ратовал за союз людей и кефалогеретов.

Тем временем между любовниками завязался весьма занятный разговор. Не сюсюканье какое-нибудь, а крутой базар.

– Ты обещаешь сделать меня королевой Тауантинсуйу? – спросила девчонка довольно суровым тоном.

– Обещаю, – ответил минотавр, – если только твой дядя успеет привести сюда всех своих воинов.

– А если не успеет?

– Тогда, наверное, мы с тобой будем висеть на одном суку.

– У нас вешают только особ королевской крови. Это считается почетной казнью.

– Как же тогда поступают с чужеземцами и простолюдинами?

– Их просто забивают до смерти дубинами.

– Разницы мало. Для мертвого все едино – что в пыли лежать, что на солнышке висеть. Но я думаю, что удача будет на нашей стороне.

– К закату солнца все решится. Самое главное, убить или взять в плен короля. Лишившись вождя, армия сразу утратит боеспособность.

– Я это помню, – кивнул быкочеловек.

Язык, на котором они разговаривали (причем девчонка не очень уверенно), имел мало общего с древнегреческим, принятым во времена Александра Двурогого и Перегрина Протея, но я понимал его через сознание моего минотавра. Сколько же это веков прошло после моего последнего визита в реальный мир – пять, десять, пятнадцать?

– Если ты сделаешь все так, как я советовала, то Тауантинсуйу падет к твоим ногам, словно переспелый плод, – девчонка толкнула минотавра, как бы находившегося в некоторой прострации.

Что это еще за страна такая, Тауантинсуйу, подумал я. Уж не о Китае ли идет речь? Эк куда меня занесло на сей раз.

Я глянул по сторонам, надеясь увидеть расписанные вееры, лаковые шкатулки и хрупкий фарфор, а увидел накидки из перьев попугаев, трехногие ярко-красные горшки, морские раковины, оправленные в золото, и плоскую глиняную миску с вареным картофелем, мелким, как бобы.

Америка! И скорее всего Южная. Империя инков, позже названная Перу. Если минотавры добрались и сюда, то надо признать, что дела у них идут совсем неплохо.

– Вставай. Я помогу тебе одеться, – сказала девчонка, в облике которой я с запозданием распознал черты типичной индианки.

– Сам справлюсь, – ответил минотавр. – Лучше отправляйся на дорогу и высматривай своего дядюшку. Когда он появится, пусть сразу зайдет ко мне.

Она встала и накинула на себя платье из тонкой белой шерсти, сплошь украшенное золотыми побрякушками, тянувшими, наверное, на целый пуд. Если женщина в таком облачении не боится расхаживать по военному лагерю, то этому могут быть два объяснения – или она пользуется у солдат непреложным авторитетом, или золота здесь, как грязи.

Прежде чем покинуть палатку, она сказала:

– Поклянись, что не отступишься от своих слов ни при каких условиях.

Минотавр вытащил из походного мешка толстенную книгу в кожаном переплете с бронзовыми уголками и, приложив ее к своему сердцу, внятно произнес:

– Я, капитан Эрнандо де Соте, законный сын полковника Викторио де Соте, именем Диониса Искупителя, единого и всеблагого, клянусь, что исполню все обещания, данные мною этой женщине, в своем народе называемой Чуйки, а нами – Росетой… Теперь ты удовлетворена?

– Конечно. Такая клятва не произносится всуе. Если ты нарушишь ее, то во время ближайшего вакхического шествия жрецы и жрицы Диониса растерзают тебя на части.

– Кто это тебе сказал?

– Отец Вельверде. Он ближе всех вас к Дионису.

– Тогда можешь быть спокойной вдвойне. Отец Вельверде знает, что говорит.

– Ну а я со своей стороны обещаю отдать тебе все сокровища, которыми владеет король Уаскар и его ближайшие сановники. Кроме того, ты будешь назначен моим главным советником, а отец Вельверде получит право обратить весь народ Тауантинсуйу в истинную веру. Я могла бы поклясться именем творца мира Кон-Тикси Виракоча, но лучше поклянусь Дионисом. Верю, что сегодня он дарует нам победу, – закончив эту выспренную речь, девчонка выскользнула из палатки, не забыв прихватить с собой увесистую дубинку с шестигранным каменным навершием.

Самое большее, что ты получишь от меня, это пинок под зад, – сказал минотавр вслед будущей королеве. – На то же самое может рассчитывать и отец Вельверде, чтоб его каждый день понос мучил…

– Так все же не Зевс, не Посейдон, а Дионис. Жив, курилка! Значит, смертные муки Перегрина Протея не были напрасны. Хотя еще нужно посмотреть, чем это таким замечательным новая вера отличается от старой. По крайней мере, всеобщим братством разумных существ тут, похоже, и не пахнет.

Едва только минотавр, полное имя которого мне теперь было известно, остался один, как я постарался поближе познакомиться с его внутренним миром.

Знакомство, скажем прямо, оказалось кратким. Мне хватило пары секунд на то, чтобы сначала насторожиться, потом испугаться и в конечном итоге ужаснуться.

Капитан Эрнандо де Соте, законный сын своих родителей, находился на грани сумасшествия, причем сумасшествия буйного. Его разум висел на волоске, готовом оборваться в любое мгновение.

Что же это такое нужно совершить над собой, чтобы дойти до подобного состояния? Удавить собственную мать, выпить кровь из живого младенца, предать ближайших товарищей, преступить все божьи заповеди? Ох, не знаю. Но во всяком случае нужно быть с ним поосторожней. Это не разумное существо, а пороховая бочка, в которую уже вставлен тлеющий фитиль.

Выпив кружку сырой воды, Эрнандо де Соте начал медленно одеваться. Все движения его были машинальны, а в голове царил полный сумбур.

Затянув ремни доспехов, нахлобучив на голову стальной шлем и перекинув через плечо перевязь шпаги, он громко крикнул:

– Эй, часовые! Немедленно вызвать сюда Диего де Альмагро.

Спустя некоторое время в палатку вошел минотавр, на лице которого не хватало некоторых деталей – глаза, уха и кончика носа. На его плечи поверх кожаного камзола был накинут теплый плащ местной выделки. Хотя солнце стояло в самом зените, температура воздуха была отнюдь не полуденная. Как-никак сказывалось высокогорье.

– Ты звал меня, капитан? – осведомился вошедший. – Разве есть какие-нибудь новости?

– У меня нет, – ответил Эрнандо де Соте. – А какие новости у тебя, мой старый друг?

– Плохие, капитан. Солдаты ропщут. Съестные припасы заканчиваются, порох тоже, а обещанного золота нет и в помине.

– Солдаты привыкли терпеть лишения. Сами бы они роптать не стали. Их кто-то мутит. Скорее всего это братья Писарро.

– В общем хоре недовольных их голоса звучат громче всех, – согласился Диего де Альмагро.

– Прикажи казнить мерзавцев! – Эрнандо де Соте схватился за рукоять шпаги. – Всех четверых, и немедленно.

– Боюсь, что это приведет к открытому бунту. У братьев Писарро немало сторонников.

– Вот как! А если бунт все же случится, на чьей стороне будешь ты?

– На твоей, капитан. Но это не означает, что я одобряю все твои поступки. Зачем, спрашивается, ты водишь шашни с этой дикаркой?

– С Росетой? Видишь ли, прежде она была близка с королем Атаульпа, которого родной брат Уаскар недавно лишил жизни и власти. За ней стоит многочисленная и влиятельная родня. Ее дядя пообещал привести нам на подмогу десять тысяч воинов.

– У короля Уаскара их семьдесят тысяч.

– В Мексике дюжина всадников смогла обратить в бегство целую армию.

– В Мексике с нами был Кортес, – Диего де Альмагро отвел свой единственный глаз в сторону.

– Хочешь сказать, что я не гожусь Кортесу даже в оруженосцы? – Эрнандо де Соте вновь схватился за шпагу. Слова вылетали у него как бы сами по себе, без участия разума.

– Кортес был осторожен, но если надо – всегда действовал решительно. А ты уже месяц водишь нас по этой каменной пустыне. Хотя всем известно, что король Уаскар покинул свою столицу и сейчас находится всего в полусотне миль отсюда. Ты ждешь, чтобы он первым напал на нас?

– Не смей меня учить, Диего де Альмагро! Пока еще здесь командую я. Сражение произойдет сегодня вечером… В крайнем случае, завтра утром. И тогда вы все убедитесь в моей правоте. Каждый солдат получит столько золота, что не сможет удержать его в руках.

– Хотелось бы в это верить… Но если случится обратное, мы выберем другого предводителя. Хотя бы того же Франсиско, старшего из братьев Писарро. Предупреждаю тебя об этом заранее.

– Ступай прочь, Диего де Альмагро. Мне тягостно говорить с тобой.

Я-то уйду, но ты, капитан, не забудь обуться. Не ровен час нагрянут враги, а ты без сапог…

– Когда тяжкие шаги Диего де Альмагро затихли вдали, безумец вновь воззвал к часовым:

– Эй, вы, лежебоки! Пусть кто-нибудь войдет сюда.

Солдат, ввалившийся в палатку, был немолод, а доспехи вообще имел дедовские – тусклые, измятые, много раз клепанные, хранившие на себе и следы чужих мечей, и ржавчины. Столь же ветхой была и вся остальная его одежда.

– Как тебя зовут? – спросил Эрнандо де Соте, хотя еще мгновение назад хотел задать совсем другой вопрос.

– Алонсо де Молино, капитан, – браво доложил солдат.

– Де Молино… Громкое имя. Твои предки, кажется, отличились в войнах с маврами?

– Может быть. Соседи что-то такое рассказывали. Но одним только громким именем звонкую монету не заработаешь. Род де Молино давно впал в нищету. Потому я и отправился в этот поход.

– Ты не видел моих сапог, Алонсо? – Да вон же они, стоят рядом с вами. – Помоги мне обуться.

– А денежку не подарите? – лукаво прищурился солдат.

– Сразу после победы.

– Эх, давно мы уже эти обещания слышим…

Когда с процедурой обувания было покончено и солдат собрался уходить, Эрнандо де Соте придержал его за рукав.

– Какую часть добычи ты должен получить при дележке сокровищ короля Уаскара?

– Как и все простые солдаты. Четыре тысячи песо золотом и семьдесят марок серебром.

– Хочешь, я увеличу твою долю вдвое?

– Кто же от этого откажется. А что для этого нужно сделать?

– Сначала зарядить мушкет. И держать его все время наготове. А потом выстрелить в того, на кого я укажу.

– В Диего де Альмагро?

– Почему ты так решил? – тупо удивился Эрнандо де Соте.

– Да все говорят, что между вами змея проползла.

– Сплетни! Нас с ним водой не разольешь… Так ты принимаешь мое предложение?

– От такого предложения только дурак откажется. Жаль, мушкета у меня нет. Утопил на переправе, когда лодка перевернулась. Вот все мое оружие, – он погладил эфес шпаги, конец которой волочился по земле, как хвост павиана.

– Возьми пока мой мушкет. Но смотри, не подведи. Я добро помню, а зло не прощаю.

Это уж как водится, – солдат легко вскинул к плечу приклад тяжелого мушкета и прицелился в золотое индейское блюдо (подарок любвеобильной Росеты-Чуики), прислоненное к стенке палатки.

Часовой удалился, и Эрнандо де Соте вновь остался без дела. А заняться чем-то ему очень хотелось. Ну прямо руки чесались.

Присев на корточки, он стал перебирать в уме все занятия, при помощи которых можно было скоротать время до вечера.

Вариантов было немного.

Первый – расправиться с ненавистными братьями Писарро. Но те так просто в руки не дадутся. Возни будет много, а шума – еще больше.

Второй – наконец-то покончить с отцом Вельверде, чересчур возомнившим о себе в последнее время. Говорят, что под плащом он всегда носит кольчугу. Значит, бить надо в голову. А еще лучше – зайти сзади. И по затылку его, по затылку, да так, чтобы мозги разлетелись по всей палатке!

Если такие мысли посещали Эрнандо де Соте уже сейчас, в преддверии нервного срыва, то можно представить, что будет потом, когда враз и навсегда откажут все внутренние тормоза.

Перспектива такая, что мороз по коже продирает. Море крови и горы трупов. Сначала повальное истребление подданных короля Уаскара, без разбора пола, возраста и чина. Потом – казнь союзников. На закуску останутся бывшие друзья и сподвижники. Финал известен заранее – сокровища, трон, рабы, недолгое, но бурное царствование, конец которому положит дворцовый заговор или вторжение какого-нибудь очередного авантюриста.

Нет, уж коль я оказался здесь, такого допустить нельзя. Если минотавров не удалось приструнить в Старом Свете, то надо попытаться сделать это в Новом.

Сейчас я укрощу это безумное чудовище, именуемое Эрнандо де Соте, и в одиночку отправлюсь на встречу с королем Уаскаром. Надеюсь, мы договоримся. Первым делом я втолкую ему, что лошади и мушкеты не являются абсолютным оружием, от которого нет никакого спасения, и что закованные в железо быкочеловеки уязвимы в той же мере, что и почти голые индейцы.

Затем мы совместными усилиями изгоним из страны кучку чужеземных завоевателей, создадим регулярную армию, наладим производство ружей, даже если придется целиком делать их из золота, организуем береговую оборону и построим из бальсового дерева мореходные плоты, которые будут патрулировать воды Тихого океана.

Перу, таким образом, станет оплотом человечества, крепостью последней надежды.

Пока я тешил себя этими планами, скорее всего несбыточными, Эрнандо де Соте наконец надумал что-то и повелительно рявкнул:

– Позвать ко мне отца Вельверде!

На сей раз пришлось ждать значительно дольше, чем это было в случае с Диего де Альмагро. То ли жрец Диониса находился где-то вне лагеря, то ли просто не торопился на аудиенцию, не сулившую ему ничего хорошего.

Между тем Эрнандо де Соте даром времени не терял – с хитростью и предусмотрительностью, свойственной некоторым умалишенным, он в разных местах своего обиталища разложил индейские боевые дубинки, прикрыв их от посторонних глаз чем придется. Теперь куда только ни шагни – везде оружие будет под рукой.

Отец Вельверде был сух, долговяз и вообще походил на увеличенного в тысячу раз богомола (только с бычьей головой). Правой рукой он опирался на дионисийский посох-тирс, а левой перебирал четки, выполненные в форме виноградной грозди.

В глубь палатки отец Вельверде соваться не стал, а притулился у выхода. Ничего не скажешь – хитер бобер.

Он не счел нужным сопроводить свое появление какими-либо речами, а только молча буравил Эрнандо де Соте недобрым взглядом, словно рентгеном просвечивал. Это немного смутило безумца.

– Сегодня вечером мы дадим индейцам решающий бой, – произнес он натянуто.

– Я с самого утра молю Диониса о победе, – сказал Вельверде, по-прежнему оставаясь возле выхода.

– Тогда можно считать, что она уже у нас за пазухой. А как ты смотришь на то, чтобы самому поучаствовать в бою? – все это, конечно, говорилось только для отвода глаз.

– Мне нельзя брать в руки иное оружие, кроме этого, – жрец пристукнул посохом об пол палатки.

– Оружие тебе не понадобится. Ты первым приблизишься к королю Уаскару и расскажешь ему всю правду о боге Дионисе. Предложишь отказаться от прежних заблуждений, проклясть идолопоклонство и принять истинную веру. Если он воспротивится, ты крикнешь: «Бей язычников!» Для наших артиллеристов это послужит сигналом в стрельбе, а для кавалеристов – к атаке.

– А если он согласится принять дионисийскую веру?

– Сочти это за обман и поступай так, как я велел. Коль пушки заряжены, они должны стрелять.

Говоря так, Эрнандо де Соте демонстративно снял шпагу, отшвырнул в сторону и, задев гостя плечом, выглянул наружу.

– Погода благоприятствует нам, – заявил он, хотя вместо солнца видел на небе черную дырку, а вместо величественных горных пиков – могильные холмы.

Вельверде, бесцеремонно оттесненный от выхода, вынужден был отступить к центру палатки. Тем не менее он упорно держался к де Соте лицом.

А тот уже трясся от вожделения, словно голодный пес, узревший кусок мяса, но не ведающий, как к нему лучше подступиться.

Вельверде, принявший слова де Соте за чистую монету, все еще колебался. Наверное, опасался, что во время боя ему подстроят какую-нибудь каверзу. Однако серьезного повода для отказа у него не было.

– Я подумаю, – буркнул он наконец.

– Чего тут думать! Соглашайся, и в знак моей признательности немедленно получишь вот эту вещь, – он кивнул на золотое блюдо, украшенное барельефом бога солнца Инти, весьма похожего на распустившего хвост павлина.

У Вельверде было много личных достоинств, не раз выручавших его в Мексике, Панаме и здесь, в Перу, – ум, проницательность, осторожность. Да только все перевешивала алчность. Прежде он не верил ни единому слову де Соте, а тут вдруг поверил. Очень уж хотелось ему заполучить это драгоценное блюдо, которое пронырливая Росета-Чуики, наверное, сперла в дядюшкином доме.

– Мне ли зариться на языческие сокровища… Я привык довольствоваться малым. Но если ты даришь эту святыню Дионису – другое дело, – утратив бдительность, он склонился к блюду и на мгновение оказался к безумцу спиной.

Де Соте, действуя проворно, как охотящийся тарантул, выхватил из какого-то потайного места дубинку и уже было замахнулся, но тут в его коварные планы вмешалось провидение (я имею в виду, конечно же себя).

Тактика моя была проста и уже неоднократно проверена на деле – молодецким наскоком овладеть жизненно важными участками мозга, а чужое сознание вытеснить куда-нибудь на периферию. Особого противодействия со стороны де Соте я не ожидал. Ну что, спрашивается, взять с параноика, все помыслы которого сосредоточены лишь на одном – убивать, убивать и еще раз убивать?

Но случилось то, чего я никак не ожидал. При первом же напоре сознание капитана Эрнандо де Соте рассыпалось, как стеклянный стакан, в который плеснули крутого кипятка. Хлипкая оказалась психика, на одном только честном слове и держалась.

Выронив дубинку, я (именно я, потому что у этого тела уже не было иного хозяина) отступил назад и сел на первое, что подвернулось под зад – на барабан, отозвавшийся глухим, тяжелым вздохом.

В такой ситуации я оказался впервые.

Представьте себе – на календаре глухое Средневековье. Вокруг кровожадные минотавры и дикие индейцы. Помощи ждать неоткуда – законный хозяин этого тела, мой справочник и путеводитель, мой Вергилий в адских лабиринтах чужого мира, перестал существовать как личность.

Сейчас я слабее, чем малый ребенок. Посудите сами – языка не знаю. Нынешних нравов и обычаев – тоже. Даже снять доспехи самостоятельно не смогу. Вон тут сколько всяких пряжек, застежек и крючков.

Как же мне быть? Симулировать сумасшествие? Ничего другого и не остается. Кроме разве что прыжка в ментальное пространство. Но это уже будет форменное дезертирство. С мечтой о свободном Перу, неприступном оплоте человечества, придется проститься…

Вельверде, держа под мышку золотое блюдо, уже заботливо укутанное рогожей, что-то говорил мне – наверное, интересовался здоровьем.

Я кивнул, дескать, все нормально, и машинально раскрыл фолиант, на котором недавно клялся Эрнесто де Соте. Надо же было чем-то занять дрожащие руки.

Скорее всего это было что-то вроде дионисийского святого писания. Полистав страницы, я с удивлением обнаружил, что все тексты в книге написаны по-древнегречески. Впрочем, что тут удивительного – католики во время церковной службы тоже пользуются давно позабытым латинским языком.

Строчные буквы были крупными, четко пропечатанными, а заглавные еще и ярко разрисованными от руки. В глаза мне сразу бросились два слова: «Перегрин» и «костер».

Не знаю почему, но я прочитал весь абзац вслух:

– «Одетый в незримую броню истинной веры, Перегрин Протей взошел на костер, и жаркое пламя не смогло причинить ему никакого вреда».

– Ты владеешь священным языком? – Вельверде тоже заговорил по-древнегречески, хотя и с сильным акцентом.

– В юности мне случалось прислуживать в сельском храме, – соврал я. – Там и научился.

– Вот никогда не подумал бы… Так чисто и свободно, как ты, не говорят даже магистры веры.

– В молодые годы я был способным и прилежным учеником. Куда что потом делось… – мое сожаление было абсолютно искренним.

– А ты вообще здоров, капитан? – Вельверде пригляделся ко мне повнимательней. – Лицо бледное, руки дрожат, даже голос изменился. Не подхватил ли ты лихорадку?

– Нет, это не лихорадка… Что-то с головой странное… Вспоминается даже то, чего со мной вроде и не было.

– Позвать лекаря?

– Не надо. От моей болезни нет лекарства. Да и не болезнь это вовсе. Наверное, на меня снизошла божья благодать. Сейчас я чувствую себя совсем другим. Душа очистилась от скверны. Мысли прояснились. Отныне я буду разговаривать только на священном языке, всю свою добычу завещаю церкви Диониса, а солдатские жизни стану беречь пуще своей собственной.

– Нет, ты и в самом деле болен, капитан. – Вельверде с сокрушенным видом покачал головой. – В таком состоянии тебе нельзя командовать войсками. Отмени сражение или назначь себе преемника.

– Ни в коем случае! Я чувствую в себе небывалую внутреннюю силу, которая поможет мне победить индейцев в одиночку. Не оружием, а только силой убеждения. И ты поможешь мне в этом.

– Ты это серьезно? – Вельверде с сомнением покосился на меня.

– Серьезнее не бывает.

В этот момент в палатку ворвалась Росита-Чуики и что-то затараторила. Слов ее я, конечно, не понимал, но по выражению лица сразу догадался – дядюшка не обманул и привел-таки сюда своих воинов.

Этого еще только не хватало! Чем больше оголтелого народа собирается в одном месте, тем труднее предотвратить кровопролитие. Кто-то кому-то отдавит ненароком ногу – вот и повод для войны.

Кивком поблагодарив девчонку, буквально приплясывающую на месте, я обратился к Вельверде:

– Скажи ей, чтобы индейские союзники разбили свой лагерь по соседству с нашим и ожидали дальнейших распоряжений.

Вельверде пожал плечами, однако мои слова перевел. Девчонка снова затараторила, как сорока. При этом она совершала такие резкие телодвижения и принимала такие величественные позы, что я сразу понял – речь идет о ее всемогущем дядюшке. Наверное, тот напрашивался на рандеву со мной.

– Дядя пусть пока подождет, – заторопился я. – Не до него сейчас. Мы немедленно отправляемся на встречу с королем Уаскаром. Вели оседлать лошадей.

– Вдвоем отправляемся? – переспросил Вельверде.

– Прихватим и ее за компанию, – я кивнул на девчонку. – Будет нам вместо переводчика.

Случившиеся со мной перемены были столь разительны, что ошеломленный Вельверде не смел прекословить. Представляете себе душевное состояние маршала Ворошилова, если бы товарищ Сталин заговорил вдруг по-церковнославянски, и выразил желание в одиночку обороть всю фашистскую военную машину.

Нам подвели лошадей. Мне горячего гнедого жеребца, Вельверде – флегматичного пегого мерина. Ездить верхом я, слава Дионису, умел. Спасибо за это киммерийцу Шлыгу.

Мой скакун был снаряжен всем необходимым как для похода, так и для боя. При нем имелись даже тяжелые кавалерийские пистолеты, снабженные колесцовыми замками – последним писком нынешней военной техники.

Утвердившись в седле, я ухватил Роситу-Чуики за шкирку и легко забросил себе за спину, на лошадиный круп. Дорога, естественно, была мне незнакомая, и я приказал Вельверде:

– Поезжай вперед!

Вельверде держался в седле довольно уверенно, по крайней мере для божьего служки. Плохо было то, что он все время оглядывался на меня – не по-доброму оглядывался, а с подозрением, словно опасался предательского удара.

Девчонка попробовала заговорить со мной, но я знаком велел ей замолчать – нельзя, дескать, могут услышать вражеские лазутчики.

Не успели мы отъехать от лагеря и на милю, как дорогу нам заступили четверо минотавров, до этого скрывавшиеся в густом кустарнике. Вид они имели самый решительный, а фитили их мушкетов уже тлели.

Главарь, физиономией схожий даже не с быком, а скорее с вепрем, переводя взгляд с меня на Вельверде и обратно, спросил что-то грубым голосом.

Жрец ответил длинной тирадой, начинавшейся с обращения: «Франсиско». Наверное, нам повстречались знаменитые братья Писарро, а быкочеловек, люто зыркавший на меня, был старшеньким в этом семействе.

Дабы в их темных душах не зародилась обманчивая надежда на легкую победу, я выхватил один из седельных пистолетов.

Франсиско Писарро неодобрительно буркнул что-то, и вместе с брательниками вновь скрылся в кустах.

– Что они там делают? – спросил я у Вельверде.

– Говорят, что охотятся на гуи. Тут их много. Вон, посмотри.

Надо полагать, что так назывались обыкновенные морские свинки, нагло шнырявшие вокруг. Я и раньше слышал, что их мясо считается у перуанских индейцев деликатесом. Но зачем же на таких малышей охотиться с мушкетом?

Поплутав какое-то время по узким тропинкам, мы выехали на мощеную дорогу, мало чем уступавшую европейским автобанам. Строить здесь умели, ничего не скажешь. Не верилось даже, что такое шикарное шоссе предназначено исключительно для пешеходов.

Пятьдесят миль, о которых упоминал Вельверде, мы преодолели часа за два. Конечную цель нашего путешествия первой увидела Росита-Чуики. Не то чтобы она превосходила нас зоркостью, а просто хорошо знала эти места.

– Кахамарка! – крикнула она мне прямо в ухо и указала вперед.

Присмотревшись, я различил скопление низких одноэтажных строений, по цвету да и по форме мало чем отличавшихся от окружающих их суровых скал. Если верить донесениям соглядатаев и перебежчиков, именно в этом городке сегодня должен был заночевать король Уаскар, инспектировавший благоприобретенные владения, и попутно безжалостно истреблявший всех сторонников своего брата-соперника.

К городу вело сразу несколько дорог, но никакого движения на них не наблюдалось. И вообще, все окрестности Кахамарки казались вымершими. Опоздать мы не могли. Значит, прибыли раньше срока.

– Уаскар! – вновь крикнула девчонка, переместив руку немного влево.

Признаться, в первый момент я ничего не заметил. Серый камень, колючий кустарник, убогий городишко и блеклое небо мало радовали взор.

Потом в той стороне, куда указывала девчонка, обозначились какие-то перемены. Казалось, луч волшебного света пронесся над кустарником, позолотив его верхушки.