Желание Вульф Трейси

Глава 13. Асоциальный инфлюенсер

– А ты этого хочешь? – шепчу я, слыша, как в моих ушах шумит кровь. – Ты хочешь их разорвать?

Он опять откидывается на спинку своего стула и спрашивает:

– А это сделало бы тебя счастливой?

Его вопрос пробуждает что-то в моей душе, что-то такое, с чем я не готова встретиться лицом к лицу, и я прибегаю к злости, которая в моих отношениях с ним всегда упрощала дело.

– Как я могу быть счастливой, если ты даже не делаешь вид, будто ты говоришь мне правду?

– Я всегда говорю тебе правду, – огрызается он. – Просто ты обычно бываешь слишком упряма, чтобы верить в нее.

– Это я-то упряма? – говорю я, не веря своим ушам. – Я? Это же ты не желаешь дать мне прямой ответ.

– Я дал тебе достаточно ответов. Просто они тебе не нравятся.

– Ты прав. Они мне не нравятся, потому что они уклончивы. Я задала тебе простой вопрос, а ты не можешь даже…

– В том вопросе, который ты мне сейчас задала, нет ничего простого, и, если бы ты так упорно не прятала голову в песок, ты бы это понимала. – В глубине его глаз пылает гнев, и на этот раз, когда он обнажает клыки, это по-настоящему страшно. Страшно не потому, что я его боюсь – мне никогда в голову бы не пришло, что он может обидеть меня, – а потому, что теперь я понимаю, как неопределенность, нависшая над узами нашего сопряжения, действует на него.

К тому же его слова слишком близки к истине, и моя злость проходит. Но не потому, что я не права насчет его ухода от ответа, поскольку я права. А потому, что в чем-то прав и он. А это значит, что правда, видимо, находится где-то посередине.

И потому, что я это понимаю, я делаю глубокий вдох и медленный выдох.

И крепко сжимаю его руку.

И шепчу:

– Ты прав.

Его напряженные плечи расслабляются, и его ярость уходит так же легко, как и моя. Он тоже сжимает мою руку, и его пальцы переплетаются с моими, хотя лицо его остается все таким же настороженным.

– Почему мне кажется, что ты пытаешься усыпить меня, внушить мне ложное чувство безопасности?

Я уныло смотрю на него.

– Наверное, потому же, почему мне все время кажется, что ты пытаешься водить меня за нос.

– И почему же?

Часть меня не хочет отвечать на этот вопрос, но это та самая часть, которая сожалеет, что я вообще завела этот разговор. Однако именно я его завела, и именно я обвинила Хадсона в том, что он не честен со мной. А раз так, то мне нужно исправить дело, несмотря на то, что, сказав ему правду, я поставлю себя в чертовски неловкое положение.

– Я боюсь, – наконец-то признаю я, глядя на что угодно, только не на его красивое лицо.

– Боишься? – В его голосе звучит потрясение. – Ты боишься меня?

– Да, тебя! – Я смотрю ему в глаза. – Кого же еще? И Джексона. Меня пугает вся эта ситуация. Как же может быть иначе? Это хаос, и как бы все это ни повернулось, кто-то обязательно пострадает.

– Грейс, неужели ты не видишь, что именно этого я и пытаюсь избежать? – Он качает головой. – Я не хочу причинить тебе боль.

– Вот и не причиняй. Просто будь со мной честен, и я тоже буду честна с тобой.

– Честность – это еще не гарантия того, что ты не пострадаешь, – тихо говорит он.

И тут меня осеняет. Хадсон пребывает в таком же смятении, как и я.

В таком же смятении, как и Джексон.

Не понимаю, почему это не дошло до меня раньше. Вероятно, потому, что он всегда кажется таким уверенным в своих силах, в своей способности контролировать процесс, неизменно знающим, что надо делать в любой ситуации.

Правда, нынешняя ситуация отличается от всех других, о такой ситуации никто из тех, кого я знаю, не слышал никогда. Мне начинает надоедать вечно выступать в роли подопытного кролика, с которым что-то происходит впервые.

Я стала первым человеком, поступившим в Кэтмир.

Я первая горгулья, родившаяся за последнюю тысячу лет.

Я первая, кто за многие и многие века сумел отвоевать себе место в Круге.

И первая, чьи узы сопряжения были разорваны… и почти сразу же заменены другими.

В романах, написанных в жанре фэнтези, обретение человеком своей пары всегда подается как нечто чудесное, но думаю, авторы, пишущие о таких вещах, не бывали ни с кем сопряжены. Иначе они бы знали, как вся эта ситуация напрягает, пугает и подавляет.

Они бы знали, что не существует волшебной палочки, с помощью которой можно было бы заставить такие отношения работать. Или придать им легкость и непринужденность. Или хотя бы сделать их такими, какими ты хочешь их видеть.

Часть меня хочет сбежать, хочет сделать то, в чем меня обвинял Хадсон, то есть спрятать голову в песок, пока вся эта ситуация не рассосется сама собой или не перестанет иметь значение.

Но Хадсон наблюдает за мной, он ждет моего ответа. И надо иметь в виду, что он и Джексон бессмертны – и сама я тоже весьма близка к тому, чтобы жить вечно. А значит, эта ситуация не рассосется, пока я ею не займусь.

Поэтому, вместо того чтобы сбежать или спрятаться в отчаянной попытке уберечься, я гляжу на Хадсона и говорю ему ту единственную правду, которую знаю:

– Ты прав. Честность не может уберечь нас от страданий. – Произнося эти слова, я вспоминаю свой разговор с Джексоном неделю назад. Это был самый открытый, самый честный, самый сокрушительный разговор в моей жизни, и по его итогам нам обоим пришлось страдать. – Но это все-таки гарантия того, что мы будем понимать друг друга. А это, по-моему, единственное, на что можно надеяться.

Я вижу, что мои слова поражают Хадсона подобно удару. И тут мне становится ясно, что я должна открыть ему всю правду, какой бы уязвимой, незащищенной и ущербной это ни заставило меня почувствовать.

А потому я делаю глубокий вдох, медленно считаю про себя до пяти и выпаливаю:

– Мы с Джексоном расстались.

Глава 14. Разговор с камнем

У Хадсона округляются глаза, бледнеет лицо.

– Вы расстались? – повторяет он, будто не может поверить в то, что слышит.

Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, что он сейчас думает, что чувствует, но единственная эмоция, которую я успеваю различить, это изумление, затем его лицо делается непроницаемым.

Что, в общем-то, не должно меня удивлять. Я всегда считала, что Джексон хорошо умеет скрывать свои чувства – если не считать вызванных им землетрясений, – но Хадсон в этом плане не уступает самым искусным игрокам в покер.

Однако несмотря на то, что я это уже знаю, я не могу не испытывать волнения, когда он поднимает на меня подчеркнуто спокойный взгляд. Наверное, поэтому я и начинаю запинаться, когда пытаюсь объясниться.

– Мы решили взять паузу, чтобы… в общем, он поднял эту тему, так что, пожалуй, можно сказать, что это решил он… но мы поговорили и подумали, что пауза могла бы…

Чем больше я жую сопли, тем более каменным становится лицо Хадсона, пока я не заставляю себя перестать мямлить и сделать вдох. Сделав это, я считаю от десяти до одного, и, когда наконец начинаю мыслить связно, делаю еще одну попытку.

– Он сказал, что неправильно… Все страдали… и все, ну все стало не… – Я замолкаю, не зная, что еще сказать.

– Стало не таким, как было прежде? – договаривает он. – Да, узы сопряжения, свалившиеся на одного из партнеров из ниоткуда, могут подействовать таким образом на влюбленную пару.

– Дело не только в узах сопряжения. Мы…

– Дело именно в них, – перебивает меня Хадсон. – Нет смысла делать вид, будто это не так, иначе мы все будем выглядеть как малые дети. Вы расстались из-за меня, и это именно то, чего я пытался избежать.

– Поэтому ты и не оставался со мной наедине – ни в кафетерии за обедом, ни где-то еще?

Он пожимает плечами.

– Однако это все-таки произошло.

– Мы с Джексоном расстались, потому что в последнее время все между нами кажется каким-то не таким, – возражаю я. – Без уз сопряжения все не так. Это не из-за тебя. Это из-за Коула и этого чертова заклинания Кровопускательницы. – Я стискиваю его руку. – Честное слово.

Какое-то время Хадсон смотрит на меня, но ничего не говорит. Вместо этого он чуть заметно качает головой и начинает собирать свои ручки и блокнот.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я. – Неужели ты собираешься сейчас просто взять и уйти, так ничего и не сказав? Опять?

– Библиотека закрывается, – отвечает он, кивая кому-то за моей спиной. – Собери вещи, и я провожу тебя до твоей комнаты.

– Ты не обязан этого делать. – Я пячусь от него, полная смятения и обиды. Я думала, что честность поможет – ведь мы только что согласились с тем, что именно она нам и нужна, – однако теперь он ведет себя так, будто боится подхватить от меня какую-то заразную болезнь, если между нами состоится настоящий разговор.

– Я знаю, что не обязан, но я тебя провожу. – Он выходит из-за стола, впервые с тех пор, как мы начали говорить, и идет рядом, когда я направляюсь к своему столу.

– Я вполне могу сама дойти до своей комнаты, – снова пытаюсь я, уже более настойчиво.

– Грейс. – Он произносит мое имя устало, как будто все связанное со мной требует от него напряжения. Это выводит меня из себя еще до того, как он продолжает: – Мы избежим ссоры, если я признаю, что ты вполне способна успешно сделать все, за что бы ни взялась? Но я все равно намерен проводить тебя до твоей комнаты.

– Почему я должна позволять тебе проводить меня, если мне очевидно, что ты не желаешь иметь со мной никаких дел?

Он испускает нарочито тяжелый вздох, в котором звучит досада.

– Я хочу одного – спокойно закончить наш разговор, пока я буду провожать тебя до твоей комнаты. – Его четкий британский выговор превращает слова в маленькие острые стрелы, бьющие точно в цель. – Это для тебя достаточно очевидно или мне нужно выразиться более конкретно?

Я собираю принадлежности в рюкзак и сердито смотрю на него. Он тоже смотрит на меня и что-то бормочет себе под нос, я догадываюсь, что он ворчит о том, как я ему надоела. Что ж, это понятно. Я знаю, что выражала свои эмоции слишком открыто, но я стараюсь взять их под контроль. Пусть я расшатана, но это не дает ему права разговаривать со мной, как с ребенком. Если он не хочет, чтобы я и впрямь начала вести себя как ребенок.

Это заманчивая мысль. Да, вероятно, она неправильна, но настолько заманчивая, что я не могу устоять.

Я останавливаюсь, складываю руки на груди и обращаюсь в камень.

Самое приятное в моей ипостаси горгульи то, что я могу становиться статуей, не утрачивая способности воспринимать происходящее – и потому сейчас я вижу, как у Хадсона делаются большие глаза и буквально отвисает челюсть. Возможность наблюдать, как Хадсон теряет дар речи, вполне искупает невозможность дать ему достойный ответ.

Особенно когда он наконец закрывает рот, но при этом не забывает обнажить клыки. Хотя непонятно, что он собирается с ними делать – ведь ему потребуется серьезная помощь дантиста, если он попытается укусить меня в моем нынешнем обличье.

Библиотекарь Амка подходит к нам с явной опаской, словно не знает, хочется ли ей встревать. Я ее не виню. Разумеется, на моей памяти это не первая стычка между учениками, обладающими магической силой, а ведь я нахожусь здесь всего несколько месяцев. Я даже представить себе не могу, сколько таких стычек видела она.

Хадсон что-то говорит ей, но я понятия не имею, что именно, поскольку это звучит так, будто звук проходит через пятнадцатифутовую толщу воды. Она отвечает ему, и, видимо, это совсем не то, что ему хотелось бы услышать, потому что гнев на его лице сменяется чем-то похожим на страх.

Для него это необычно – в последний раз я видела на его лице страх, когда его отец укусил меня, – и, когда он поворачивается ко мне и начинает взволнованно говорить, я решаю, что, возможно, мне пора вернуться в мою человеческую ипостась. Ведь я хотела только преподать ему урок, чтобы отучить его смотреть на меня свысока, а не беспокоить его.

Я закрываю глаза и тянусь внутрь себя, ища платиновую нить, с помощью которой я могу менять обличье, но при этом мои пальцы касаются другой нити. Это та самая изумрудно-зеленая нить, которую я впервые заметила в школьной прачечной, после чего внутренний голос шепнул мне, что лучше ее не трогать. Но сейчас у меня нет времени об этом думать, поскольку все мое внимание принадлежит другой нити – ярко-синей и светящейся. Она искрит, и искры разлетаются во все стороны.

Не надо быть гением, чтобы понять, что это и есть наши узы сопряжения. Это стало ясно, как только Хадсон объявил, что я его пара, – и, оправившись от шока, я первым делом начала искать эту нить. Найти ее оказалось легко – ведь только она так ярко светилась в тот момент.

Тогда она светилась в последний раз. Я проверяла ее каждый день, так что я в этом уверена. Но теперь она светится, переливается, и единственное, что приходит мне в голову, это…

Я резко втягиваю в себя воздух, и все мое тело напрягается от тревоги, потому что я вдруг чувствую Хадсона глубоко внутри меня.

Но не так, как прежде, когда мы могли слышать друг друга ясно. Я не знаю, что он говорит, как не знала этого секунду назад, когда он пытался докричаться до меня сквозь камень. Но я чувствую его – теплого, сильного и возбужденного. А от его прежней отстраненности не осталось и следа.

И это заставляет меня торопливо схватиться за платиновую нить. Одно дело – преподать ему урок, чтобы он не был таким придурком, и совсем другое – пугать его.

Едва я опять превращаюсь в человека, Хадсон заключает меня в объятие, полное невероятного облегчения и вместе с тем невероятно интимное.

– В чем дело? – спрашивает он, отстранившись и гладя меня по рукам, как будто не может поверить, что я снова из плоти и крови – или проверяет, не пострадала ли я. – Почему ты сменила обличье?

– Потому что ты вел себя как придурок, и мне надоело слушать весь этот бред, вот я и превратилась в камень.

У него опять отвисает челюсть, а Амка только качает головой, усмехаясь. Хадсон сверлит меня сердитым взглядом, даже не глядя на нее, и она, подмигнув, показывает мне поднятый большой палец. Похоже, не только я считаю, что парней надо ставить на место, если они ведут себя как заносчивые придурки.

Я успеваю подумать, что с Джексоном я никогда бы не повела себя так, когда Хадсон рычит:

– Твое превращение в камень – это самое инфантильное использование магической силы, о котором я когда-либо слышал. – Он опять обнажает клыки, и я не могу решить почему: потому что пытается меня напугать или потому, что он настолько взбешен, что не может контролировать себя.

В конце концов я решаю, что это не важно, что я могу отплатить ему той же монетой. Поэтому я заканчиваю складывать свои вещи в рюкзак и подаюсь вперед, так что наши лица оказываются всего в дюйме друг от друга.

– Нет, самым инфантильным использованием моих сверхъестественных способностей стало бы обращение в камень тебя.

Затем я похлопываю его по плечу – одновременно подбадривая и угрожая – и шествую мимо. Машу Амке, идя к двери и давая Хадсону возможность выбрать что-то одно: либо накручивать себя, предаваясь злости, либо проглотить свою гордость и догнать меня.

Я бы погрешила против истины, если бы сказала, что мне не хочется, чтобы он выбрал второе.

Глава 15. Маленькое соревнование между узами

Я уже прошла половину пути до лестницы, почти убедив себя в том, что он позволил своей злости взять верх, когда Хадсон догоняет меня.

Я прислушиваюсь, оглядываюсь, ища его глазами, но он движется так быстро и так бесшумно, что, когда он со спины хватает мое запястье и разворачивает меня к себе, это становится для меня полной неожиданностью. Пожатие его руки мягко, несмотря на то, что я даже не успеваю сообразить, что происходит, когда вдруг оказываюсь лицом к лицу с наполовину раздраженным, наполовину удивленным вампиром.

В отличие от меня, Хадсон отлично понимает, что делает, когда теснит меня, прижимая спиной к стене, увешанной старинными гобеленами.

Я думаю, что, может быть, стоило бы вырвать руку, но, видимо, он смекает, что у меня на уме, потому что сжимает мое запястье чуть крепче – не так крепко, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы я почувствовала холодное пожатие его пальцев на нежной коже внутренней стороны запястья.

– Ты думаешь, ты одна способна использовать свои способности безответственно? – спрашивает он, и в его тоне звучит высокомерие, которое действует мне на нервы… и в то же время заставляет мое дыхание пресечься.

Сколько заезженных штампов. Парень ведет себя как придурок. Девушка дает ему достойный отпор. Парень бьет себя кулаком в грудь, и девушка попадает под действие его чар.

Ну нет, благодарю покорно. Битья себя кулаком в грудь недостаточно для того, чтобы я взяла под козырек – каким бы привлекательным и креативным ни был парень, который это делает.

И я говорю самым скучающим тоном:

– По-моему, ты заявил мне, что тебе нет нужды пускать в ход свою магическую силу. Ведь ты у нас вампир.

– Это было замечание, а не заявление о намерениях, – отвечает он, придвинувшись ко мне так близко, что я чувствую на своем ухе его жаркое дыхание.

По моему телу пробегает дрожь, вызванная отнюдь не испугом, и я пытаюсь отодвинуться, чтобы его рот оказался подальше от моей кожи – не потому, что мне не нравятся ощущения от его близости, а потому, что я боюсь, как бы они не пришлись мне слишком уж по вкусу.

– Надо же, какой облом, – говорю я ему, отодвинувшись наконец на достаточное расстояние. – А мне так хотелось еще раз посмотреть на то, как ты взрываешь все вокруг.

Он делается серьезным, и проказливый блеск уходит из его глаз.

– А я-то как старался, чтобы этого не произошло.

В его голосе звучит обычная для него насмешка, но теперь я уже достаточно хорошо его знаю, чтобы расслышать искренность, которую скрывает этот сарказм.

Она обходит психологический щит, которым я прикрывалась весь этот вечер, и я невольно выпаливаю:

– Да, я тоже.

Его плечи никнут, и на секунду у него делается такой убитый вид, какого я у него еще не наблюдала.

– Это полный швах, Грейс.

– Да уж, – соглашаюсь я, и тут он прижимает свой лоб к моему. Это интимный момент – и у меня мелькает мысль, что надо бы отстраниться. Но «интимный» не обязательно означает «носящий сексуальный характер». У нас с ним было много интимных моментов – ведь он как-никак несколько недель жил в моей голове. И я говорю себе, что это просто еще один такой момент.

К тому же, думаю, сейчас я нуждаюсь в его поддержке не меньше, а может быть, и больше, чем он в моей.

И я делаю то единственное, что могу сделать в этой ситуации, единственное, что кажется мне правильным. Я высвобождаю свое запястье и обнимаю его. Возможно, вселенная и подложила нам огромную свинью, сопрягши нас, но в эту минуту мы просто двое друзей, пытающиеся отдышаться посреди всей этой полной жопы.

По крайней мере, так я себе говорю.

Эти объятия длятся всего минуту, но ее достаточно для того, чтобы я запомнила, каково это – чувствовать, как его длинное гибкое тело касается моего.

Достаточно для того, чтобы ощутить быстрое-быстрое биение его сердца под моими руками.

И более чем достаточно для того, чтобы я…

– Я чувствовала тебя, – говорю я ему, когда он наконец делает шаг назад. – Когда была камнем. Я чувствовала тебя благодаря узам нашего сопряжения. Ты пытался достучаться до меня.

И в его глазах вдруг снова зажигается раздражение – и что-то еще, что-то такое, чему я не могу дать названия.

– Я подумал, что с тобой что-то стряслось, раз ты все никак не превратишься из статуи обратно в человека. Или что кто-то тебя заколдовал. Вот я и испугался. – Его взгляд ясно говорит мне, чтобы я больше не проделывала таких штук.

– Просто мне здорово не понравилось то, как ты со мной говорил. Я тебе не ребенок, и будь добр, не веди себя со мной так, будто я несмышленая малявка.

Кажется, я слышу скрип его зубов, но в конце концов он только кивает и соглашается:

– Ты права. Я прошу прощения.

Его признание своей неправоты настолько ошеломляет меня, что я говорю:

– А мне-то казалось, что я разговариваю с Хадсоном Вегой.

– Ладно, проехали, – бормочет он и продолжает путь к моей комнате.

Я иду следом, благодарная ему за то, что он всегда старается шагать достаточно медленно для того, чтобы мне не приходилось напрягаться, стараясь не отстать от него.

– Значит, ты в самом деле использовал узы нашего сопряжения, пытаясь достучаться до меня? – спрашиваю я, когда мы заворачиваем за угол.

Видно, что ему не очень-то приятно говорить на эту тему, и, возможно, мне следовало бы оставить ее, но как я смогу узнать принцип действия уз сопряжения, если не буду задавать вопросы? На уроках магии о таких вещах не говорят, и мне не приходило в голову спрашивать о них, пока не случилось то, что случилось.

– Я отправлял тебе энергию по нити этих уз точно так же, как это сделала ты после Испытания. – Он пристально смотрит на меня. – Ты не можешь этого не помнить. Это было, когда ты едва не умерла.

– Да, после того, как меня укусил твой отец. А что еще я могла сделать – умереть, забрав с собой всю твою магическую силу?

– Ну не знаю. Может, тебе следовало положиться на меня, поверить, что я не дам тебе умереть? – В его голосе звучит такое раздражение, что я едва не прыскаю со смеху. И не делаю этого только потому, что знаю: это вызвало бы у него еще большую злость.

– Я верила тебе, – говорю я ему, когда мы наконец доходим до подножия лестницы. – Как верю и теперь.

Его взгляд обжигает меня, и это еще до того, как он берет меня за руку, мягко сжимает ее и отпускает.

– Значит, ты видела узы нашего сопряжения? – спрашивает он, когда мы поднимаемся на мой этаж.

– Я вижу их каждый день, – отвечаю я. – Но сегодня они выглядели по-другому – светились и искрили. – Я снова смотрю на ярко-синюю нить и обнаруживаю, что искр больше нет, но свечение осталось.

– Думаю, искры были вызваны тем, что с помощью наших уз я пытался достучаться до тебя.

– Да, я тоже так подумала.

– А больше ты ничего не заметила? – спрашивает он, когда мы входим в длинный коридор, ведущий к моей комнате.

– А что еще я должна была заметить?

Он откашливается и, глядя прямо перед собой, говорит:

– Например, то, что они отличаются от тех уз, которыми ты была сопряжена с Джексоном.

– Хадсон, ты это серьезно? Тебе хочется сравнить узы? – спрашиваю я тоном, говорящим, что, по моему мнению, он пытается сравнить нечто совершенно иное.

– Я не это хотел сказать! Но я читал про узы сопряжения, и все, что я смог узнать, ведет к одному и тому же выводу.

– И к какому же?

– Их нельзя разорвать. Ни с помощью магии, ни по чьей-то воле. Разорвать их может только смерть, а…

– А иногда даже ей это не под силу, – договариваю я. – Да знаю я, знаю. Точно такую же речь выдала мне Мэйси.

– Да, но Коул разорвал узы твоего сопряжения с Джексоном…

– Это мне известно. – Теперь уже в моем тоне слышится легкий сарказм. – Ведь я как-никак тоже была там, позволь тебе об этом напомнить.

– Я знаю, Грейс. – Он вздыхает. – И я вспомнил об этом не потому, что хочу причинить тебе боль. Но те, кто писал книги на эту тему, не могли одинаково ошибиться. И это навело меня на одну мысль.

– О том, откуда Кровопускательница знает то заклинание, которое их разорвало? – спрашиваю я.

На его лице отражается удивление – не знаю от чего: от того ли, что я тоже задаюсь этим вопросом, или от того, что я то и дело перебиваю его.

Но одно я знаю точно – меня напрягает тот факт, что он пустился в рассуждения об узах сопряжения, и особенно о том, как их можно разорвать. Мне невдомек, почему меня это напрягает, но так оно и есть, а потому я продолжаю переть, как танк.

– Если их нельзя разорвать, то каким же образом у какой-то старой вампирши, живущей в пещере, могло оказаться под рукой заклинание, позволяющее проделать то, чего никто никогда не делал?

– Вот именно. А еще… – Он делает паузу, будто ему надо приготовиться к тому, что он собирается выдать – или к моей реакции на его слова.

При этой мысли я расправляю плечи и начинаю ждать удара, хотя и знаю, что он будет не физическим.

– Ты помнишь, как выглядели узы твоего сопряжения с Джексоном? – спрашивает он. – Я видел их только один раз, в прачечной, и тогда я не придал этому значения, потому что не знал…

– Не знал чего? – У меня падает сердце.

Он вздыхает.

– Не знал, как должны выглядеть узы сопряжения.

– О чем ты? – Мой голос срывается.

– Нет, я не говорю, что вы с ним не были сопряжены по-настоящему. – Хадсон кладет руку мне на плечо. – Я хочу сказать, что с узами твоего сопряжения с Джексоном было что-то не так. Не знаю, в том ли было дело, что заклинание уже начало действовать, или в том, что…

– В том, что с ними всегда было что-то не так? – договариваю я.

– Да, – нехотя отвечает он. – Они были двухцветными, Грейс. Там было два цвета: зеленый… и черный.

Выходит, я правильно сделала, что приготовилась к удару, потому что в моем животе вдруг разверзается пустота, голова начинает кружиться, и в ней крутится одна-единственная мысль.

Если с узами моего сопряжения с Джексоном всегда было что-то не так… то, возможно, их уже никогда не удастся восстановить.

Глава 16. Ты можешь убежать, но не можешь спрятаться

– Мне надо идти, – мямлю я и иду вперед по коридору, надеясь, что Хадсон просто даст мне уйти. Мне совершенно не улыбается и дальше копаться в себе.

Думаю, до этой минуты я продолжала надеяться, что ситуацию еще можно исправить. Что мы с Джексоном сможем снова быть вместе. Всю эту неделю я горевала об утрате наших уз сопряжения, но, несмотря на наш разрыв, не переставала думать, что мы найдем способ все наладить. Вот дура.

Мне следовало сразу понять, что магическая вселенная наверняка приготовила для меня еще одну подлянку.

Остается надеяться, что Хадсон позволит мне самой добраться до моей комнаты, чтобы я смогла без помех оплакать потерю всего того, что было между Джексоном и мной.

Но Хадсон, похоже, не просекает фишку, поскольку продолжает идти рядом. Ну конечно. С какой радости ему вдруг начинать делать то, чего хочу от него я?

Мои руки дрожат, я пытаюсь сдержать слезы, которые выдадут меня с головой, и жду, когда он спросит, в чем дело, или, хуже того, поинтересуется, все ли со мной в порядке. Но он не спрашивает, а просто шагает молча, затем наконец прерывает молчание:

– Я понимаю, что эта новость стала для тебя шоком, Грейс. Но в самом деле, неужели ты так уж удивлена тем, что малыш Джекси не сумел справиться даже с такой штукой, как узы сопряжения?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, чувствуя, как отчаяние, грозившее поглотить меня целиком, моментально сменяется яростью.

– Ты серьезно? Неужели у тебя совсем нет сострадания?

Он опять напускает на себя скучающий вид.

– Я же вампир. Сострадание – это не по нашей части.

Я щурю глаза.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, я обращу тебя в груду камней.

– У-у-у, как я испугался. – Он картинно взмахивает руками, изображая панику. – О, погоди. Это мы уже проходили.

И я вдруг понимаю, насколько дурацким получается этот разговор, и моя злость испаряется.

Однако Хадсону это, похоже, невдомек, поскольку вид у него оскорбленный – вернее, я так думаю, пока не заглядываю в его глаза и не вижу в их глубине удовлетворение. И до меня доходит еще кое-что.

Хадсон затеял это нарочно. Он знал, что я убита горем, знал, что я прилагаю все силы, чтобы не разреветься прямо здесь, посреди коридора. И донимал он меня не потому, что он говнюк, а потому, что он старался быть милым, хотя он наверняка скорее бы умер, чем признался в этом.