Искушение Вульф Трейси

Глава 5. Горгульи сейчас в тренде

– Последнее, что я помню – это как я приготовилась к удару меча Хадсона. – Я смотрю то на дядю, то на Джексона, которые сжали зубы с таким видом, будто им очень не хочется мне что-то говорить. – Так что же было потом? Он ранил меня?

– Не совсем, – отвечает мой дядя. – То есть меч коснулся тебя, да. Но он не нанес тебе ущерба, поскольку ты уже обратилась в камень.

Я проигрываю эти слова в голове снова и снова, но сколько бы я их ни повторяла, в них отсутствует смысл.

– Что-что? Ты сказал, что я обратилась…

– В камень. Ты обратилась в камень, Грейс, прямо у меня на глазах, – говорит Джексон. – И оставалась камнем последние сто одиннадцать дней.

– Что именно ты имеешь в виду, говоря «камень»? – спрашиваю я опять, пытаясь каким-то образом понять то, что кажется невозможным.

– Я хочу сказать, что все твое тело представляло собой сплошной камень, – уточняет мой дядя.

– Как если бы я превратилась в статую? Ты об этом?

– Нет, не в статую, – спешит успокоить меня дядя Финн, настороженно глядя на меня, будто пытается решить, какое количество информации я способна воспринять. Какая-то часть меня понимает его мотивы, хотя это чертовски раздражает.

– Пожалуйста, скажите мне, – говорю наконец я. – Поверьте, куда хуже вариться в собственном соку, пытаясь разобраться, что к чему, чем просто знать. Итак, если я была не статуей, то… чем же? – Я силюсь подыскать хоть какое-то объяснение, но мне на ум не приходит ничего.

И мой дядя продолжает мяться, заставляя меня думать, что каким бы ни был ответ на мой вопрос, он окажется очень скверным.

– Горгульей, Грейс. – Правду мне открывает Джексон, как и всегда. – Ты горгулья.

– Горгулья? – Неверие явственно звучит в моем голосе.

Мой дядя бросает на Джексона взгляд, полный досады, но наконец нехотя кивает.

– Да, горгулья.

– Горгулья? – Не могут же они говорить серьезно. Не могут, не могут, это наверняка не всерьез. – Вроде тех штук на стенах церквей?

– Да. – Теперь Джексон чуть заметно ухмыляется, как будто понимает, как нелепо это звучит. – Ты гор…

Я вскидываю ладонь, делая ему знак замолчать.

– Пожалуйста, не повторяй это слово. С меня хватит и двух предыдущих раз. Просто помолчи.

Я поворачиваюсь и иду к противоположной стене кабинета дяди Финна.

– Мне нужна минута, – говорю я им обоим. – Всего минута, чтобы… – Чтобы это уразуметь? Чтобы это отрицать? Чтобы заплакать? Закричать?

Да, закричать было бы неплохо, но это наверняка еще больше сорвет крышу у Джексона и дяди Финна, так что… Я дышу. Да, мне сейчас надо просто дышать. Потому что я без понятия, что теперь делать, что говорить.

Какой-то части меня хочется сказать им, что я разгадала их шутку – ха-ха, как смешно; но другая, большая часть моего сознания понимает – они не разыгрывают меня. Я знаю это отчасти потому, что ни мой дядя, ни Джексон никогда не пошли бы на такое, а отчасти потому, что глубоко внутри меня есть нечто маленькое, испуганное и съежившееся, и это нечто… освободилось, едва они произнесли это слово. Как будто оно знало это всегда и просто дожидалось, когда я замечу.

Когда я это пойму.

Когда я в это поверю.

Итак. Горгулья. Ладно. Это ведь не слишком скверно, да? Могло быть и хуже. По моему телу пробегает дрожь. Ведь тот меч мог отрубить мне голову.

Я делаю глубокий вдох, прижимаюсь лбом к прохладной серой стене кабинета моего дяди и мысленно повторяю слово «горгулья» снова и снова просто затем, чтобы понять, какие чувства я испытываю после того, что узнала.

Горгулья. Вроде тех громадных каменных существ с крыльями, клыками и… рогами? Я провожу ладонью по голове – а вдруг у меня выросли рога, а я и не в курсе?

Нет, рогов у меня все-таки нет. Я нащупываю только кудрявые темно-русые волосы. Такие же длинные, такие же непокорные и такие же надоедливые, как всегда, и определенно никаких рогов. Или клыков, понимаю я, проведя языком по своим передним зубам. Собственно говоря, все во мне кажется точно таким же, как и прежде. Слава богу.

– Эй, Грейс. – Джексон подходит ко мне сзади и кладет руку на спину. – Ты же понимаешь, что все будет хорошо, не так ли?

Ну, да. Само собой. Ничего страшного. Ведь горгульи – это высший класс, что, разве не так? Почему-то мне кажется, что он не оценит мой сарказм, а потому я сдерживаюсь и просто киваю.

– Я серьезно, – продолжает он. – Мы во всем разберемся. К тому же горгульи – это нереально круто.

Ну да, конечно. Огромные, нескладные куски камня. Нереально круто. Щас.

– Я понимаю, – шепчу я.

– Правда понимаешь? – Он наклоняется ко мне, и его лицо оказывается совсем близко к моему. – Потому что вид у тебя сейчас такой, будто ты этого не поняла. И голос тоже.

Он стоит так близко. Я чувствую на щеке его дыхание, и на несколько драгоценных секунд закрываю глаза и мысленно притворяюсь, что я перенеслась на четыре месяца назад в то время, когда мы с Джексоном были одни в его спальне, строили планы, целовались и воображали, что уж теперь-то у нас наконец все под контролем.

Смех, да и только. Я еще никогда в жизни не чувствовала себя настолько беспомощной – такого не было даже в первые дни после гибели моих родителей. Ведь в то время я хотя бы была обыкновенным человеком… во всяком случае, я так думала. Теперь же я горгулья, и я совершенно не представляю себе, что это значит, не говоря уже о том, как это произошло. И как я ухитрилась потерять почти четыре месяца жизни, будучи заключена в камень.

И вообще, почему? То есть я могу понять, почему я обратилась в камень – полагаю, какой-то подспудный, спрятанный в глубине моего существа инстинкт вдруг проявился, чтобы не дать мне умереть. Так ли это невероятно, если учесть мое недавнее открытие, что мой отец был ведьмаком? Непонятно другое: почему я оставалась камнем так долго? Почему не вернулась к Джексону при первом же удобном случае?

Я ломаю голову, пытаясь найти ответ, но на том месте, где должны быть мои воспоминания, по-прежнему зияет пропасть, пустота.

Я сжимаю руки в кулаки, и мои окровавленные пальцы пронзает боль. Я гляжу на них, гадая, как я могла так пораниться. Впечатление такое, словно я продиралась сквозь камень, чтобы попасть сюда. А может, так оно и было. Или же дело обстояло еще хуже, но как, как? Я не знаю. В этом-то и загвоздка. Я просто не знаю. Вообще ничего.

Я не знаю, что делала последние четыре месяца. Не знаю, ни каким образом мне удалось превратиться в горгулью, ни как мне удалось опять стать человеком.

И тут я осознаю основную причину своей паники: я не знаю ответа на самый главный вопрос.

Я резко разворачиваюсь и устремляю взор на дядю:

– Что случилось с Хадсоном?

Глава 6. Без крови вампирская рулетка уже не та

Дядя Финн словно стареет прямо у меня на глазах – его глаза тускнеют, плечи опускаются.

– Это нам неизвестно, – говорит он. – Хадсон попытался убить Джексона, а потом вдруг…

– Он пропал. И ты тоже. – Рука Джексона рефлексивно стискивает мою.

– Она никуда не пропадала, – поправляет его дядя Финн. – Просто на какое-то время она оказалась недоступна.

Похоже, Джексон не в восторге от такого толкования событий, но он не спорит, а просто смотрит на меня и спрашивает:

– Ты действительно ничего не помнишь?

Я пожимаю плечами.

– Вообще ничего.

– Это так странно. – Мой дядя качает головой. – Мы привлекли всех экспертов по горгульям, которых только смогли отыскать. У каждого было свое, отличное от остальных мнение, и они все давали разные советы, но ни один ни словом не обмолвился о том, что, вернувшись, ты не будешь помнить, где ты была. И что с тобой происходило. – Голос моего дяди звучит не очень громко, и он наверняка старается придать ему успокаивающие нотки, но с каждым словом я нервничаю все больше и больше.

– Ты думаешь, теперь со мной что-то не так? – резко спрашиваю я, глядя то на него, то на Джексона.

– С тобой все в порядке, – рычит Джексон, и это в такой же мере предостережение, адресованное дяде Финну, как и уверение, адресованное мне.

– Само собой, – подтверждает дядя Финн. – Не сомневайся. Я просто огорчен, что мы были не вполне готовы тебе помочь. Мы не ожидали… такого.

– Это не ваша вина. Просто мне хотелось бы… – Я осекаюсь, снова наткнувшись на эту чертову стену. Я упираюсь в нее, толкаю, но не могу ее сломать.

– Не принуждай себя, – говорит Джексон и ласково обхватывает рукой мои плечи.

Это так здорово – здорово, что он рядом, – и я позволяю себе припасть к нему, несмотря на одолевающие меня страх и ощущение бессилия. – Я должна что-то делать, – говорю я ему. – Иначе как же мы поймем, где теперь Хадсон?

В кабинете работает отопление, но я все равно мерзну – надо полагать, этого следовало ожидать после четырех месяцев в обличье камня – и принимаюсь растирать руки, пытаясь хоть сколько-нибудь их согреть.

Дядя Финн несколько секунд смотрит на меня, затем вполголоса что-то бормочет и взмахивает рукой. И нас с Джексоном тут же окутывает теплое одеяло.

– Лучше? – осведомляется дядя.

– И еще как. Спасибо. – Я запахиваюсь плотнее.

Он прислоняется к углу стола.

– Честно говоря, Грейс, мы оба очень боялись, что он находится рядом с тобой. А также боялись, что его там нет.

Его слова повисают в воздухе и давят на меня.

– Возможно, он и впрямь был со мной. – От одной мысли о том, что я оказалась где-то заперта вместе с Хадсоном, в горле образуется ком. Я замолкаю, заставляю себя проглотить его, затем спрашиваю: – Если он был там, со мной, вы думаете… Не вернула ли я сюда и его? Он может быть здесь?

Я смотрю то на моего дядю, то на Джексона, а они оба пристально глядят на меня с напускной невозмутимостью. От этого зрелища моя кровь, мое сердце, самая моя душа обращаются в лед. Потому что пока Хадсон разгуливает на свободе, Джексон в опасности. Как и все остальные.

Я ломаю голову над этим вопросом, и меня начинает подташнивать. Не может быть. Пожалуйста, скажите мне, что этого не может быть. Неужели я в самом деле впустила Хадсона в наш мир, где он сможет терроризировать всех и собрать вокруг себя армию из прирожденных вампиров и их сторонников?

– Ты бы не стала этого делать, – говорит наконец Джексон. – Я знаю тебя, Грейс. Ты бы ни за что не вернулась, если бы считала, что Хадсон по-прежнему опасен.

– Согласен, – помолчав, подтверждает дядя Финн. А когда продолжает, я цепляюсь за эти его слова, пытаясь не обращать внимания на паузу, которая предшествовала им. – Так что давайте пока что исходить именно из этого. Из предположения о том, что ты вернулась потому, что это было безопасно. А раз так, то Хадсон, скорее всего, мертв, и нам нечего опасаться.

Однако на его лице все равно написано опасение. Еще бы. Ведь как бы нам всем ни хотелось верить, что Хадсон мертв, в их рассуждениях имеется один крупный изъян – они оба говорят о моем возвращении так, будто я решила вернуться.

Но что, если я ничего не решала? Если я не принимала осознанного решения превратиться в горгулью четыре месяца назад, то я также не принимала осознанного решения снова стать человеком. А раз так, то где же Хадсон?

Он мертв?

Заключен в камне в какой-то альтернативной реальности?

Или же прячется в Кэтмире, ожидая случая отомстить Джексону?

Мне не нравится ни одна из этих альтернатив, но последняя определенно является худшей. В конце концов, я решаю о ней не думать, потому что от паники никакой пользы не будет.

Но с чего-то же нужно начать, и я решаю согласиться с предположением дяди Финна – в основном потому, что мне оно нравится больше, чем остальные варианты.

– Ну хорошо. Давайте предположим, что, если бы я могла контролировать его, я бы не выпустила его на волю. Но что теперь?

– Теперь мы немного расслабимся. Перестанем беспокоиться о Хадсоне и начнем беспокоиться о тебе. – Мой дядя смотрит на меня с ободряющей улыбкой. – Мэриз придет с минуты на минуту, и если, осмотрев тебя, она решит, что ты здорова, то думается, нам можно будет просто оставить все как есть и на какое-то время отпустить ситуацию. А после того как ты поешь, отдохнешь, войдешь в привычную колею и пройдет несколько дней, мы посмотрим, что еще ты смогла вспомнить.

– Оставить все как есть? – повторяет Джексон, и голос его полон такого же изумления, такого же недоумения, какие испытываю сейчас и я сама.

– Да. – В тоне моего дяди впервые слышатся стальные нотки. – Сейчас Грейс нужно прежде всего вернуться к нормальной жизни.

Думаю, он забыл о том, что вампир-психопат угрожает мне не впервые – за мной уже охотилась вампирша-психопатка Лия, которая охотилась на меня с тех самых пор, как я приехала в эту школу. И тот факт, что теперь место Лии, похоже, занял Хадсон, в общем-то, не должен меня удивлять. Это, мягко говоря, угнетает, но что есть, то есть.

Честное слово, если бы я читала эту историю, я бы сказала, что сюжетные повороты становятся все нелепее и нелепее. Но я ее не читаю, я в ней живу, и это куда хуже.

– Что действительно нужно Грейс, – поправляет его Джексон, – так это чувствовать себя в безопасности. А этому не бывать, пока мы не убедимся, что от Хадсона не исходит угрозы.

– Нет, Грейс нужен привычный уклад, – гнет свое дядя. – Чувство безопасности появляется, когда знаешь, что должно произойти и когда это должно произойти. Ей будет лучше…

– Грейс будет лучше, – перебиваю его я, чувствуя, что мое раздражение вырывается наружу, – если ее дядя и ее бойфренд начнут говорить с ней, а не о ней. И не будут считать, будто мой мозг функционирует только наполовину и за меня все должен решать кто-то другой.

Надо отдать им должное, судя по их виду, от этого выговора обоим становится стыдно. Пусть я не вампир и не ведьма, но это вовсе не значит, что я покорно уступлю и позволю «мужчинам» принимать все решения за меня. Тем более что они считают, что надо «обернуть Грейс ватой и оберегать ее». Ну нет, со мной этот номер не пройдет.

– Ты права, – соглашается дядя, сбавляя обороты. – Так чего хочешь ты, Грейс?

Я на минуту задумываюсь.

– Я хочу, чтобы все было нормально – по крайней мере, настолько нормально, насколько это возможно для девушки, живущей в одной комнате с ведьмой и которая встречается с вампиром. Но я также хочу выяснить, что случилось с Хадсоном. Мы должны отыскать его, только так мы сможем защитить всех.

– Я не беспокоюсь о том, чтобы защитить всех, – рычит Джексон. – Я беспокоюсь только о том, чтобы защитить тебя.

Это хороший ответ, и, услышав его, я немного таю. Внутри. Но снаружи я остаюсь непреклонной, потому что кто-то должен разобраться во всей этой каше, и, поскольку место в первом ряду тут было только у меня – хотя я и не помню, что именно я наблюдала с этого места, – этим кем-то придется стать именно мне.

Охваченная бессильной досадой, я сжимаю кулаки, не обращая внимания на боль, пронзающую мои израненные пальцы. Это важно, очень важно. Мне необходимо вспомнить, что случилось с Хадсоном.

Может быть, я посадила его где-то на цепь, и теперь он никому не сможет причинить зла?

Может быть, он сбежал, и поэтому у меня и разбиты руки – потому что я пыталась его остановить? Или – и от этой мысли мне становится тошно – он использовал свой дар убеждения, чтобы уговорить меня отпустить его? И если так, то не из-за этого ли в моей памяти образовался провал?

Неизвестность убивает меня, неизвестность и страх, что я всех подвела.

Джексон насмерть бился за то, чтобы избавиться от Хадсона тогда, в первый раз. Он пожертвовал всем, включая ту любовь, которую к нему питала его мать, чтобы уничтожить брата – и помешать Хадсону уничтожить весь мир.

Как мне жить, если окажется, что я просто дала ему уйти? Дала ему еще одну возможность погрузить и Кэтмир, и мир в хаос? Еще одну возможность причинить вред парню, которого я люблю?

От этой мысли мой страх растет, и я хрипло выдавливаю:

– Мы должны найти его. Должны выяснить, куда он делся, и удостовериться, что он больше никому не сможет причинить вреда.

А также выяснить, почему я уверена в том, что забыла что-то очень важное, происходившее в эти четыре месяца.

Пока еще не поздно.

Глава 7. То, чего я не знаю, сможет мне навредить… как и всем остальным

После того как Мэриз провела осмотр – мне кажется, что на это ушло несколько часов, – дядя Финн наконец разрешает Джексону увести меня. Из беспокойства, явственно читавшегося на лицах всех троих, следовало, что никто из них не был готов принять на веру, что с моим здоровьем и впрямь все в порядке, что было довольно приятно. Мэриз даже проверила меня на предмет наличия черепно-мозговой травмы – из-за моей амнезии. Но я оказалась на удивление здоровой, если не считать кое-каких царапин и синяков на кистях рук, так что фельдшер признала меня готовой к продолжению учебы в Кэтмире. Похоже, жизнь в камне в течение четырех месяцев станет теперь для фанатов здорового образа жизни новой модной фишкой.

Пока мы с Джексоном идем в мою комнату, мой мозг невольно проигрывает ту часть беседы с Мэриз, в которой она извинялась передо мной за то, что ей ничего не известно о физиологии горгулий.

«Ты первая горгулья за последнюю тысячу лет».

Фантастика. Потому что кому же захочется стать первой подопытной морской свинкой в деле изучения основ физиологии биологического вида, к которому ты принадлежишь? Правильно, никому.

Честно говоря, я понятия не имею, как мне относиться к информации о том, что в нынешние времена я единственная представительница своего вида, а потому решаю засунуть ее в папку под названием: «Дерьмо, которое необязательно разгребать сейчас». А также в другую, озаглавленную: «Мама и папа, большое спасибо за наводку».

Тут до меня доходит, что Джексон ведет меня не в мою комнату, а в собственные апартаменты в башне. Я дергаю его за руку, чтобы привлечь его внимание.

– Послушай, мы не можем сейчас идти к тебе. Мне надо зайти в мою комнату, потом я хочу принять душ и съесть батончик мюсли, прежде чем отправлюсь на урок.

– На урок? – Он явно ошарашен. – Разве тебе не хочется отдохнуть?

– Я уверена, что последние четыре месяца только и делала, что «отдыхала». Так что теперь мне хочется заняться учебой и наверстать все то, что я пропустила. Через два с половиной месяца я должна закончить школу, и я не хочу даже думать о том, сколько у меня накопилось невыученного материала и невыполненных заданий.

– Мы всегда знали, что ты вернешься, Грейс. – Он улыбается и сжимает мою руку. – Так что у твоего дяди и учителей уже подготовлен план. Тебе надо будет только договориться о встречах с ними, чтобы все обсудить.

– Класс. – Я крепко обнимаю его. – Спасибо за помощь.

Он обнимает меня в ответ.

– Тебе незачем меня благодарить. Для этого я и нужен. – Он разворачивается, и мы, изменив направление, идем в мою комнату. – Надо думать, миссис Хейвершем уже отправила тебе письмо с твоим расписанием. В начале этого семестра оно изменилось, хотя… – Он замолкает.

– Хотя меня тут и не было, чтобы поменяться вместе с ним, – заканчиваю я фразу за него, поскольку уже решила, что осторожничать в последние месяцы учебного года я не стану и встречу новую реальность лицом к лицу. Она такая, какая есть, и чем быстрее мы научимся с ней жить, тем быстрее все придет в норму. Включая меня саму.

У меня имеется длинный список вопросов о горгульях, которые я собираюсь задать Джексону и Мэйси. А затем, получив ответы, попытаюсь понять, как мне жить со всем этим достойно. Я начну завтра. Слава богу, что у меня все-таки нет рогов.

Джексон пристально смотрит на меня, и я ожидаю, что сейчас он меня поцелует – мне не терпелось поцеловать его с того самого момента, когда он вошел в приемную моего дяди, – но когда я тянусь к нему, он чуть заметно качает головой. Это немного обижает меня, но тут я вспоминаю, как много народу пялилось на меня, когда я сегодня шла по коридорам.

Это было больше часа назад. И теперь, когда слух о том, что горгулья снова приняла человеческое обличье, уже распространился по всей школе, я не могу даже вообразить, сколько учеников и учителей будут глазеть на нас – несмотря на то, что сейчас время урока.

И действительно, когда мы поворачиваем в один из боковых коридоров, тут полно народу – и все они смотрят на нас. Не успеваем мы сделать и двух шагов, как ощущаю напряжение. Правда, когда мимо зевак проходит Джексон, они все же опускают глаза.

Джексон обвивает рукой мои плечи и наклоняет голову, так что его губы почти касаются моего уха.

– Не бери в голову, – шепчет он. – Когда они рассмотрят тебя, все устаканится.

Я знаю, что он прав – через два-три дня после моего первого приезда сюда обитатели Кэтмира перестали обращать на меня внимание, кроме тех случаев, когда рядом был Джексон. И нет оснований полагать, что теперь будет иначе. Чему я весьма рада. Скандальная известность – это не мое.

Вместо обычных десяти минут мы преодолеваем расстояние до моей комнаты за пять или шесть, но для меня и это слишком долго. Потому что рядом со мной находится Джексон, и его рука обнимает меня за плечи, а его длинное, стройное тело прижимается к моему. Мне нужно, чтобы он был еще ближе, нужно ощутить его объятия и прикосновение его губ к моим.

Должно быть, он чувствует то же, что и я, потому что, когда мы доходим до верхней лестничной площадки, он с быстрого шага переходит почти на бег. А к тому моменту, когда мы добираемся до моей двери, руки у меня уже дрожат, а сердце бьется слишком быстро.

Слава богу, что Мэйси не заперла дверь, иначе Джексон вполне мог бы, недолго думая, сорвать ее с петель. Теперь же он толкает ее и проводит меня внутрь, только слегка зашипев, когда волшебный занавес Мэйси задевает его обнаженное предплечье.

– Твоя рука не пострадала? – спрашиваю я, когда дверь закрывается за нами обоими. Но он слишком занят, подталкивая и прижимая меня к ней.

– Мне тебя не хватало, – рычит он, приблизив свои губы к моим.

– А мне те… – Только это я и успеваю произнести, прежде чем его губы обрушиваются на мои.

Глава 8. Подари мне немного любви

Я не понимала.

Не понимала, как мне этого не хватало, как мне не хватало Джексона, пока не настал этот момент.

Его тело прижато к моему.

Его ладони обхватили мое лицо, пальцы зарылись в волосы.

Его рот пожирает мой – его губы, зубы и язык воспламеняют меня всю изнутри. Заставляя меня желать. Заставляя жаждать.

Джексон. Всегда Джексон.

Я отчаянно приникаю к нему, все теснее, теснее, и из его горла вырывается утробный рык. Я чувствую, как напряжено его тело, чувствую, что им владеет такая же неудержимая жажда, как та, что сжигает меня. Но, несмотря на все это, его объятия остаются нежными, пальцы продолжают гладить мои волосы, вместо того чтобы тянуть их, он бережно прижимает меня к себе, вместо того чтобы просто вторгнуться в мое пространство.

– Мой, – шепчу я, прильнув к его губам, и по его телу проходит дрожь, когда он прерывает наш поцелуй.

Я издаю какой-то звук, пытаюсь заставить его поцеловать меня опять, но его сотрясает дрожь, и он утыкается лицом в изгиб между моими шеей и плечом. А потом начинает просто дышать – медленно, глубоко, – будто пытаясь втянуть в себя мой запах.

Мне хорошо знакомо это чувство.

Мои руки скользят, пока не доходят до его талии, и я понимаю, что он и впрямь здорово похудел, пока меня… не было.

– Прости меня, – шепчу я ему в ухо, но он только качает головой и притягивает меня еще ближе.

– Не надо. – Он покрывает мое горло поцелуями. – Никогда не извиняйся передо мной за то, что тебе пришлось пережить. Это моя вина, что я не смог тебя защитить.

– В этом нет ничьей вины, – возражаю я, запрокидывая голову, чтобы ему удобнее было меня целовать. – Просто так получилось.

Мои глаза вдруг обжигают слезы. Я смаргиваю их, но Джексон знает, что они здесь. Его руки становятся еще нежнее, они гладят мою руку, плечо, щеку.

– Все будет хорошо, Грейс, я тебе обещаю.

– Все уже хорошо. – Я проглатываю вдруг вставший в горле ком. – Ведь мы же здесь, разве не так?

– Так. – Он целует чувствительное местечко за моим ухом. – Наконец-то так.

У меня подгибаются колени, тело охватывает жар, сердце в груди начинает трепетать. Джексон не дает мне упасть – как же иначе? – и шепчет:

– Я люблю тебя, – одновременно легко царапая зубами мою ключицу.

И вдруг ни с того ни с сего все внутри меня обращается в лед. Мое сердце, моя кровь, даже неуемная жажда, которая жгла меня с тех самых пор, как он вошел в приемную моего дяди. Все это… исчезает. Ни с того ни с сего.

Должно быть, Джексон чувствует это, потому что сразу же замирает. И, когда он поднимает голову, его взгляд становится цепким, настороженным. Я понимаю – я сделала что-то не так.

– Грейс? – говорит он, немного отстранившись, чтобы не теснить меня. – Ты в порядке?

– Да, да, все хорошо. Я просто… – Я умолкаю, поскольку не знаю, что ему сказать. Потому что я хочу его, правда. Я просто не знаю, что мне делать с этим странным неловким чувством, которое вдруг начинает во мне нарастать.

– Ты просто…? – Джексон ждет ответа. Не агрессивно, а тревожно, как будто ему в самом деле нужно только одно – убедиться, что со мной все в порядке.

Но оттого, что я это понимаю, странное чувство внутри меня только усиливается, напряжение нарастает, как будто я превратилась в ракету, которая вот-вот взлетит.

– Я не… Я хочу… Мне кажется… – Получается глупо, как будто я какая-то дура, неспособная подобрать слова, но тут у меня урчит в животе – притом громко, – и тревога на лице Джексона сменяется пониманием.

– Мне следовало придержать лошадей, пока ты не поешь, – говорит он, сделав еще два шага назад. – Прости меня.

– Не извиняйся. Мне было необходимо поцеловать тебя. – Я стискиваю его руку, радуясь тому, что у меня наконец есть объяснение этому загадочному чувству. Моя мать всегда говорила, что низкий уровень сахара в крови толкает человека на странные поступки, а уж как сейчас низок мой сахар, если учесть, что я почти четыре месяца ничего не ела. – Я просто слопаю батончик мюсли из запасов Мэйси и побегу на урок. Ведь и тебе надо идти, да?

– Конечно, – отвечает он, но я вижу, что свет в его глазах потух.

Я знаю – это моя вина. Он такой же, как всегда, странно веду себя я, я сама. Но… не знаю. Просто я чувствую себя не в своей тарелке и понятия не имею, как это можно исправить.

Возможно, мне сейчас следует податься вперед, чтобы мои волосы накрыли его пальцы и он понял, что все хорошо. Или хотя бы прижаться к его груди для объятий. Но, по правде говоря, мне не хочется ни того, ни другого, и я не делаю ничего. А просто улыбаюсь и говорю:

– Ну что, до скорого?

– Да. – Он улыбается мне в ответ. – Само собой.

– Да, вот еще что: я каким-то образом потеряла телефон. Встретимся здесь?

Он кивает, машет мне рукой и, выйдя из моей комнаты, идет к лестнице. Я смотрю ему вслед, любуясь его уверенной, целеустремленной походкой и исходящей от него дерзкой, вызывающей беззаботностью, которая не должна бы меня возбуждать, однако возбуждает, да еще как! Вид его аппетитного зада, совершенно преображающего эти скучные черные форменные брюки, очень меня волнует.

Когда он начинает заворачивать за угол, я делаю шаг назад, в комнату, затем останавливаюсь, увидев, как он повернулся, чтобы посмотреть на меня через весь коридор. На его лице сейчас играет широкая улыбка, и она ему идет. Как и морщинки в уголках глаз и непринужденная веселость, освещающая все его лицо.

Эта улыбка чуть-чуть тускнеет, когда он встречается со мной взглядом – как будто он смущен из-за того, что я увидела его таким счастливым – но уже поздно. Я уже разглядела, как выглядит Джексон Вега, когда он излучает счастье, и мне это нравится. Очень и очень.

Смутное чувство тревоги рассеивается так же быстро, как пришло, и мне вдруг становится легче легкого послать ему воздушный поцелуй, хотя до этого что-то мешало принять его ласку. Его глаза широко раскрываются, и он подмигивает мне.

Я смеюсь и, закрыв за собой дверь, иду в душ. Как мне не смеяться, когда тот Джексон Вега, которого могу видеть я, в тысячу раз очаровательнее и милее того, которого знают все остальные? Но когда я включаю воду, меня пробирает дрожь. Потому что если окажется, что я позволила Хадсону вырваться на волю, если окажется, что я и впрямь привела его с собой, то я буду виновата в том, что Джексон пострадает и его счастью придет конец.

Я ни за что этого не допущу. Никогда. Больше никогда.

Глава 9. Глюк, порожденный надеждой

Три раза промыв волосы шампунем и дважды потерев мочалкой все тело, я наконец чувствую себя новым человеком. Таким, который чуть что, не превратится в нескладное каменное чудище. Я заворачиваю себя в полотенце, другим полотенцем оборачиваю волосы (оба, разумеется, ярко-розовые – спасибо тебе, Мэйси) и ищу свой телефон, чтобы посмотреть, который час.

Но из этого ничего не выходит, потому что телефона у меня нет. Черт.

И, поскольку в комнате нет часов, а мой телефон куда-то пропал, я чувствую себя здорово не в духе, когда накладываю на лицо увлажняющий крем и начинаю сушить волосы.

Это печально, но обходиться без телефона я не могу, так что мне надо поскорее найти ему замену – отчасти потому, что в этом телефоне находится вся моя жизнь, а отчасти потому, что мне очень, очень надо отправить сообщение Хезер. Я даже представить себе не могу, что моя лучшая подруга думает теперь – очень может быть, что она решила, будто я бросила ее, притом безо всяких причин.

К счастью, кроме гаджета у меня ничего не пропало. Похоже, мой рюкзак все время оставался со мной, а моя школьная форма находится там же, где я оставила ее, – то есть в моем стенном шкафу. Я заново перевязываю исцарапанные пальцы, затем достаю из шкафа черную юбку и фиолетовую тенниску, натягиваю черные лосины и школьные ботинки, наношу блеск для губ и подкрашиваю ресницы, после чего беру рюкзак и иду к двери.

Я точно не знаю, который сейчас час, но Джексон ушел где-то около полудня. А раз так, у меня достаточно времени, чтобы успеть на начинающийся в час урок по новому предмету – мистической архитектуре.

Я понятия не имею, что это такое, но название вызывает у меня немалый интерес. Часть меня гадает сейчас, не потому ли я записана на него, что сама являю собой живой пример этой самой мистической архитектуры.

Решив не зацикливаться на мысли о том, что меня можно рассматривать как наглядное пособие, я открываю дверь и иду по длинному коридору общежития с его украшениями на дверях и черными светильниками на стенах, выполненными в виде драконов. И, как всегда, хихикаю, проходя мимо двери, на которой красуются стикеры с изображениями летучих мышей. В первый мой день в Кэтмире я предположила, что в этой комнате живет какой-то фанат Бэтмена, и решила, что дверь с летучими мышами самая клевая из всех. Теперь же я знаю, что это просто вампирская шутка в духе Мекая, лучшего друга Джексона, и потому эта дверь нравится мне еще больше. Тем более что тут появилась парочка новых стикеров с фигурками этих тварей.

Я бегу по лестнице вниз, перескакивая через одну ступеньку и скользя рукой по затейливым резным перилам. Я так спешу на урок, что не замечаю, что часть перил исчезла – и часть лестницы тоже, – и потому едва не падаю в провал. В последний момент я ухитряюсь остановиться и приглядываюсь к его краям. Они обугленные, черные – тут определенно полыхал пожар. Кто-то явно вышел из себя… или утратил контроль за своей магической силой.

Дракон или ведьма? – гадаю я, поворачивая в северный коридор, в который выходит дверь класса, где должно проходить мое занятие по мистической архитектуре. Только они способны зажечь такой сильный огонь. Это круто, но и немного страшновато.

Может, я смотрю на всю эту историю с превращением в горгулью не под тем углом? По крайней мере, становясь громадной каменной статуей, я могу не беспокоиться о том, как бы не сжечь школу дотла.

Звучит мелодия песни «Роллинг Стоунз» «Сочувствие дьяволу» – это здешний звонок и слабость дяди Финна, – и я вхожу в дверь класса. Мне надо сориентироваться и найти свободный стол, но не успеваю я даже вздохнуть, как, вздрогнув, обнаруживаю, что вслед за мной сюда ввалился Флинт.

Он кладет руку мне на плечо и расплывается в улыбке.