После тебя Мойес Джоджо
– Твои руки… – продолжила я. – Они же тебе не для красоты даны. – (Папа нахмурился.) – Почему бы тебе самому не приготовить ланч? Сделай маме сюрприз к ее возвращению.
У папы от возмущения глаза полезли на лоб.
– Чтобы я готовил воскресный ланч! Чтобы я?! Луиза, я женат уже почти тридцать лет. И я не буду готовить чертов ланч! Мы так не договаривались! Я на это не подписывался! До чего мы докатимся, если в воскресный день я, нацепив передник, буду чистить картошку?! Разве это справедливо?
– Папа, это современная жизнь.
– Современная жизнь. И ты туда же! – рассердился папа и направился к двери в сад. – Спорим, твоему чертову мистеру Трейнору готовят воскресный ланч. Эта его девица уж точно не феминистка.
– А… Тогда, папа, тебе нужно жить в замке. У кого есть замок, тому феминизм не страшен.
Мы с Триной так и покатились со смеху.
– Я вам вот что скажу. Теперь мне понятно, почему у вас обеих нет парней.
– Ой-ей-ей! Красная карточка! – Мы с Триной дружно подняли вверх правую руку.
Папа в сердцах взмахнул газетой и протопал в сад.
Трина наградила меня лукавой ухмылкой:
– Если честно, я собиралась предложить ему приготовить ланч. Но… теперь?
– Ну, я не знаю. Мне бы не хотелось способствовать укреплению патриархального ига.
– Тогда в паб?
– Отлично. Сейчас отправлю маме эсэмэску.
Как оказалось, моя мама только в пятьдесят шесть начала выползать из своей скорлупы, сперва неуверенно, словно рак-отшельник, но затем, несомненно, с растущим энтузиазмом. Она годами не выходила одна из дому, довольствуясь своими скромными владениями, ограниченными стенами нашего домика с тремя с половиной спальнями. Но после нескольких недель в Лондоне, когда маме пришлось ухаживать за мной в больнице, она вдруг осознала, что способна на большее. Мама стала просматривать феминистские тексты, которые Трина получила в колледже в группе по повышению готовности к гендерно-ролевым стрессам. И в результате под действием алхимии этих двух событий у мамы наступило пробуждение. Она продралась сквозь книги «Второй пол»[18] и «Я не боюсь летать»[19], осилила труд «Женщина-евнух», а прочитав «Женскую комнату»[20], была настолько потрясена явной параллелью со своей жизнью, что четыре дня вообще не подходила к плите, прекратив забастовку только тогда, когда обнаружила дедушкины тайные продовольственные запасы, состоявшие из четырех упаковок черствых пончиков.
– У меня все не выходят из головы слова твоего Уилла, – сказала мама, когда мы уселись за столиком в саду паба, чтобы видеть, как Том скачет, сталкиваясь головами с другими детьми, по надувному замку. – У тебя только одна жизнь. Он ведь тебе так говорил? – На маме была ее обычная синяя блузка с длинным рукавом, но волосы она как-то по-новому затянула назад, что чрезвычайно ее молодило. – Вот и я хочу успеть сделать как можно больше. Например, немного подучиться. И время от времени все же снимать резиновые перчатки.
– Папа писает крутым кипятком.
– Следи за языком.
– Это все из-за сэндвича. Хотя его никто не заставляет сорок дней тащиться по пустыне Гоби в поисках еды.
– И вообще, это всего-навсего десятинедельный курс. Ничего, перебьется, – отрезала мама и, откинувшись на спинку стула, внимательно на нас посмотрела. – Ну разве это не чудесно? По-моему, мы не собирались втроем… пожалуй, с тех пор, когда вы были еще подростками и я брала вас в субботу в походы по магазинам.
– А Трина вечно ныла, что магазины – тоска зеленая.
– Да. Но исключительно потому, что Лу любила благотворительные заведения, где пахло чужими потными подмышками.
– Приятно видеть, что ты снова носишь любимые вещи, – одобрительно кивнула мама.
И действительно, я надела ярко-желтую футболку в надежде, что она придаст мне более жизнерадостный вид.
Они спросили о Лили, и я ответила, что она вернулась к своей матери, но девочка довольно трудная, и мама с Триной кивнули, переглянувшись, словно именно это и ожидали от меня услышать. Я не стала рассказывать им о миссис Трейнор.
– Вся эта история с Лили довольно странная. И я не слишком высокого мнения о ее матери. Какая нормальная мать доверит своего ребенка чужому человеку?!
– Кстати, мама все верно говорит, – заметила Трина.
– И потом, Лу, эта твоя работа. Мне не нравится, что ты порхаешь за стойкой бара почти что голышом. Чем-то смахивает на… Как называлось то заведение?
– «Хутерс»[21], – подсказала Трина.
– Никакой это не «Хутерс». Это аэропорт. И мои буфера надежно упакованы.
– Да ее буфера на фиг никому не нужны, – добавила Трина.
– Но разносить напитки в таком костюме – чистой воды сексизм. Если ты именно этим хочешь заниматься, тогда почему бы не устроиться на работу… ну, я не знаю… например, в парижский Диснейленд. В костюме Минни-Маус или Винни Пуха тебе даже не пришлось бы показывать ноги.
– И вообще, через два года тебе стукнет тридцать, – заявила сестра. – Минни, Винни или Нелл Гвинни[22] – выбирай сама.
– Что ж… – начала я, когда официантка принесла нам цыпленка с чипсами. – Я об этом думаю. И да, ты права. Начиная с сегодняшнего дня постараюсь двигаться дальше. Пожалуй, сосредоточусь на своей карьере.
– Не могла бы ты это повторить? – Сестра принялась нарезать цыпленка мелкими кусочками для Тома.
Шум в саду еще больше усилился.
– Сосредоточусь на своей карьере, – уже громче повторила я.
– Нет. Свои слова о том, что я права. По-моему, последний раз ты говорила это в девяносто седьмом году.
Мы провели в пабе чуть ли не полдня, старательно игнорируя папины все более раздраженные эсэмэски с вопросом о том, куда это мы запропастились. Мама и мы с Триной наконец-то сидели вместе на равных, как все нормальные люди, вели взрослые разговоры, и нам с сестрой впервые в жизни не давали указаний свыше, что делать или как себя вести. Наоборот, оказалось, что мнение и жизненная позиция каждой из нас интересует остальных, словно мы неожиданно обнаружили, что можем играть совсем другую роль по сравнению с отведенными нам в семье, где одна считалась башковитой, вторая – безалаберной, а третья – домовитой.
Это было очень странное чувство: видеть в маме и сестре не просто родственников, которых не выбирают, а живых людей с их чувствами и переживаниями.
– Мама, – сказала я вскоре после того, как Том, доев цыпленка, снова побежал играть, и за пять минут до того, как он, к нашему стыду, вывел надувной замок из строя до конца дня, – а ты никогда не переживала, что не сделала карьеру?
– Нет, дорогая. Мне нравилось быть мамой. Действительно нравилось. Но за последние два года столько всего случилось. Тут волей-неволей задумаешься. – (Я терпеливо ждала продолжения.) – Я читаю обо всех этих отважных женщинах, которые изменили мир, повлияв на поступки и мысли людей. А потом смотрю на себя и думаю… будет ли кому-нибудь хоть чуть-чуть не все равно, если меня вдруг не станет.
Мама произнесла свою тираду ровным голосом, но я подумала, что сложившаяся ситуация огорчает ее сильнее, чем кажется, но она тщательно это скрывает.
– Мама, нам не все равно, – успокоила ее я.
– Похоже, в этой жизни я вообще ни на что не могла повлиять, да? Вот и я так считаю. Я была всем довольна. Но я тридцать лет делала только одно дело, а теперь книги, которые я читаю, телевизор, газеты – словом, все, все, все говорит мне, что это был мартышкин труд.
Мы с Триной удивленно переглянулись.
– Мама, это вовсе не мартышкин труд. По крайней мере, для нас, – сказала я.
– Спасибо, вы добрые девочки.
– Нет, я серьезно. Ты… – Неожиданно я подумала о Тане Хотон-Миллер. – С тобой мы чувствовали себя в безопасности. И были уверены, что нас любят. Мне нравилось возвращаться домой и знать, что ты там нас ждешь.
Мама накрыла мою руку своей:
– Ничего, я в порядке. И я горжусь вами обеими. Тем, что каждая из вас ищет свою дорогу в жизни. Правда. Но сейчас мне нужно кое-что определить для себя. И это весьма увлекательное занятие. Честное слово. Я люблю читать. Миссис Дин из библиотеки звонит мне каждый раз, когда появляется что-нибудь такое, что может меня заинтересовать. Теперь у меня на очереди работы американских феминисток новой волны. Кстати, у них есть очень интересные теории. – Мама аккуратно сложила бумажную салфетку. – Но я искренне желаю, чтобы они прекратили наконец друг с другом спорить. Иногда мне так и хочется столкнуть их лбами.
– А… ты по-прежнему не бреешь ноги?
Кажется, я зашла слишком далеко. Мама сразу замкнулась и окинула меня потухшим взглядом.
– Иногда требуется время, чтобы у тебя открылись глаза на явные признаки угнетения. Я сказала вашему отцу и теперь повторяю вам, девочки, что побрею ноги только тогда, когда он пойдет в салон, где цветущая молодая деваха обмажет ему ноги горячим воском, а затем сдерет всю эту красоту.
Солнце, как кусок желтого масла, медленно таяло в небе над Стортфолдом. Я задержалась у родителей дольше, чем собиралась. Наконец я попрощалась со своей семьей, села в машину и поехала в Лондон. Теперь мне казалось, будто я снова обрела твердую почву под ногами. После эмоциональных взлетов и падений прошлой недели было приятно отдохнуть душой в нормальной обстановке. Да и немного отвлечься мне тоже не мешало. Трина, не привыкшая показывать свои слабости, призналась, что, наверное, останется до старости куковать в одиночестве, отмахнувшись при этом от маминых заверений, что она «просто роскошная женщина».
– Но я мать-одиночка, – сказала она. – А что еще хуже, я совершенно не умею флиртовать. Я при всем желании не смогу нормально пококетничать с парнем, даже если Луиза будет стоять у него за спиной с плакатом, где написано, что надо говорить. Всех мужчин, с которыми я встречалась в последние два года, пугало наличие у меня ребенка, или же им нужно было от меня одно…
– Ой нет… – начала мама.
– …бесплатный совет по бухгалтерской отчетности, – закончила Трина.
И, посмотрев на сестру со стороны, я неожиданно ее пожалела. Она была абсолютно права. Как бы то ни было, судьба поднесла мне прямо на блюдечке полный набор несомненных преимуществ: собственный дом и какое-никакое, но будущее, свободное от обязательств. Единственное, что меня останавливало, была я сама. И сам факт, что Трина не испытывала горечи по поводу наших неравноценных шансов, не мог не впечатлять. Я даже обняла ее на прощание. Сестра немного опешила, потом, заподозрив какой-то подвох, на всякий случай проверила, нет ли у нее на спине бумажки с надписью типа «Пни меня!», но затем расслабилась и обняла в ответ.
– Приезжай погостить, – сказала я. – Нет, правда. Поживи у меня. Сходим на танцы. Я знаю один хороший клуб. А мама присмотрит за Томом.
Сестра расхохоталась и, когда я завела мотор, захлопнула дверь машины.
– Ну да. Ты танцуешь? Неужто такое возможно?
Я тронулась с места, а она все еще продолжала хохотать.
Шесть дней спустя я вернулась домой после ночной смены – и попала в ночной клуб в собственной квартире. Пока я поднималась по лестнице, вместо привычной тишины до меня доносились отдаленные раскаты хохота и неритмичное буханье музыки. Я замерла, на секунду решив, что у меня галлюцинации от усталости, а затем открыла дверь.
Прямо с порога мне в нос шибанул запах травки, настолько сильный, что я инстинктивно задержала дыхание. Я медленно вошла в тускло освещенную гостиную и превратилась в соляной столб, не силах поверить картине, представшей моим глазам. Лили лежала пластом на диване, короткая юбка задрана чуть ли не до пупа, во рту плохо скрученный косячок. На полу рядом с диваном простерлись два молодых человека, словно айсберги в море бутылок, пустых пакетиков из-под чипсов и одноразовых полистироловых стаканчиков. А еще на полу сидели две девочки того же возраста, что и Лили; одна, с туго затянутыми в хвост волосами, смотрела на меня, удивленно подняв брови, словно собираясь спросить, а что это я здесь, собственно, делаю. Из стереосистемы грохотала музыка. Судя по пустым банкам из-под пива и переполненным пепельницам, ночь была долгой.
– Ой! – преувеличенно громко воскликнула Лили. – При-иве-е-ет!
– Что ты такое творишь?!
– Да мы тут зависали неподалеку и типа пропустили последний автобус, вот я и подумала, что мы можем вполне перекантоваться у тебя. Ты ведь не против, а?
Я была настолько ошарашена, что не сразу обрела дар речи.
– Нет! – отрезала я. – На самом деле возражаю.
– Ой-ей-ей! – зашлась в идиотском смехе Лили.
Я осталась стоять на пороге, бросив сумку на пол. Я оглядела царящий в гостиной бардак:
– Все! Вечеринка окончена! Даю вам пять минут, чтобы за собой прибрать. А потом выметайтесь!
– Господи! Я так и знала. Теперь ты начнешь занудствовать! Я так и знала! – Лили с трагическим видом снова откинулась на подушки.
Ее речь была невнятной, движения заторможены под действием… Чего? Наркотиков? Я продолжала ждать. Короткую, но крайне напряженную секунду парни в упор смотрели на меня, явно оценивая, стоит ли им вставать, или можно и дальше сидеть.
Одна из девиц с шумом втянула в себя воздух.
– Четыре минуты, – отчетливо произнесла я. – Все. Время пошло.
Быть может, мой праведный гнев придал мне властности. Быть может, они только с виду были такие храбрые. Но они медленно, один за другим, поднялись на ноги и проскочили мимо меня в сторону входной двери. Парень, замыкавший шествие, уже в дверях демонстративно поднял руку с банкой пива, а затем швырнул банку на пол, в результате чего пиво растеклось по стене и ковру. Я пинком ноги захлопнула за ними дверь и подняла банку. К тому времени, как я добралась до Лили, меня буквально трясло от гнева.
– Что, черт бы тебя побрал, ты себе позволяешь?!
– Блин! Всего лишь несколько друзей, было бы о чем говорить.
– Лили, это не твоя квартира. И ты не имеешь права, когда вздумается, приводить сюда людей…
И тут меня словно осенило. Я вспомнила странное ощущение непорядка, которое у меня появилось после возвращения домой неделю назад.
– Боже мой, ты уже делала такое раньше, да? На прошлой неделе? Ты приводила сюда гостей и свалила перед моим приходом.
Лили неуклюже поднялась на ноги. Одернула юбку и провела рукой по спутанным волосам. Косметика вокруг глаз размазалась, на шее – то ли кровоподтек, то ли засос.
– Господи! Ну почему ты всегда устраиваешь столько шума из-за ерунды? Просто знакомые ребята. Только и делов.
– В моем доме.
– Это трудно назвать домом, разве нет? Никакой мебели, все совершенно безликое. Нет даже картин на стенах. Не квартира… а гараж. Гараж без машины. На автозаправках и то иногда бывает уютнее.
– Квартира моя. Как хочу, так и живу. И тебя это не касается.
Лили негромко рыгнула и помахала перед ртом ладошкой.
– Фу! Воняет кебабом. – Она прошлепала на кухню, где, распахнув дверцы всех шкафчиков, только в третьем из них нашла стакан. Налила воды и, сделав большой глоток, продолжила: – И у тебя даже нет нормального телика. Уж не знаю, у кого сейчас можно встретить экран восемнадцать дюймов.
Я принялась подбирать с пола банки и запихивать их в первый попавшийся под руку пластиковый мешок.
– Итак, кто это был?
– Без понятия. Просто люди.
– Ты не знаешь?
– Ну, предположим, друзья, – раздраженно передернула плечами Лили. – Люди, с которыми мы клубимся.
– Так вы познакомились в клубе?
– Угу. Клубимся. Брр! Брр-брр! Мне кажется, ты сейчас специально тупишь. Да. Друзья, которых я встретила в клубе. То, что принято у нормальных людей. Понимаешь? Иметь друзей, с которыми можно пойти развлечься.
Она швырнула стакан в тазик для мытья посуды, где он громко треснул, и, наградив меня уничтожающим взглядом, вышла из кухни.
И у меня неожиданно екнуло сердце. Я ринулась в свою комнату, выдвинула верхний ящик комода и принялась судорожно рыться в белье в поисках ювелирной коробочки с бабушкиной цепочкой и обручальным кольцом. Потом остановилась и сделала глубокий вдох, пытаясь убедить себя, что все дело в моем паническом состоянии и именно поэтому я не вижу коробочку. Конечно она там. Куда ей деться? Я принялась вынимать вещи из ящика, тщательно проверяя каждую из них, а затем швыряя на кровать.
– Они сюда входили?! – крикнула я.
В дверях спальни появилась Лили.
– Ты о чем?
– Твои друзья. Они входили ко мне в спальню? Где мои драгоценности?
– Драгоценности?
– О нет! О нет! – Я начала выдвигать все ящики подряд, вываливая их содержимое на пол. – Где они? О нет! А где моя наличность для экстренных нужд?! – Я повернулась к Лили. – Кто это был? Как их зовут? – (Лили сразу притихла.) – Лили!
– Я н-не знаю.
– Как это ты не знаешь? Ты же говорила, они твои друзья.
– Просто… знакомые из клуба. Митч. И… Лиз. Нет, не помню.
Я бросилась к входной двери, вихрем промчалась по коридору и кубарем скатилась по лестнице. Но к тому моменту, как я оказалась у парадной двери, на улице уже, естественно, никого не было. И только поздний автобус, сияя огнями, медленно уплывал по темной дороге в сторону Ватерлоо.
С минуту я просто стояла на пороге, пытаясь отдышаться. Затем закрыла глаза, чтобы сдержать слезы, а когда до меня дошло, что именно я потеряла, бессильно уронила руки. Бабушкины кольцо и тонкая золотая цепочка с кулоном, которые я помнила с детства. И сейчас я уже знала, что больше никогда их не увижу. В нашей семье было совсем мало вещей, передававшихся по наследству, а теперь и этого не осталось. Я медленно повернулась и устало поплелась наверх.
Когда я открыла дверь в квартиру, Лили ждала меня в прихожей.
– Мне очень жаль, – тихо сказала она. – Я не знала, что они могут украсть твои вещи.
– Уходи, Лили, – бросила я.
– Они казались реально милыми. Мне надо было подумать…
– Я отработала сегодня тринадцать часов. А сейчас я хочу понять, что именно пропало, а потом лечь спать. Твоя мама уже вернулась из отпуска. Так что отправляйся-ка ты лучше к себе домой.
– Но я…
– Нет, с меня довольно. – Я медленно выпрямилась и перевела дух. – Знаешь, в чем разница между тобой и твоим отцом? Даже когда ему было совсем плохо, он никогда не вел себя по-свински.
Она посмотрела на меня так, будто я ударила ее, но мне было наплевать.
– Я сыта по горло, Лили. – Я достала из кошелька двадцатифунтовую банкноту и протянула ей. – Вот. Тебе на такси.
Она посмотрела на деньги, потом – на меня и тяжело сглотнула. Провела рукой по волосам и понуро прошла в гостиную.
Сняв куртку, я посмотрелась в зеркало над комодом. Вид у меня был – краше в гроб кладут. Бледная, измученная и разбитая.
– И оставь ключи! – крикнула я.
В квартире стало очень тихо. Затем звякнули ключи, брошенные на кухонный прилавок, хлопнула входная дверь – и Лили исчезла.
Глава 16
Уилл, я все испортила.
Я задумчиво поджала коленки к груди. И попыталась представить, что сказал бы Уилл, если бы увидел меня сейчас, но я больше не слышала его голоса у себя в голове, и от этого мне стало совсем грустно.
Что мне теперь делать?
Я поняла, что больше не могу оставаться в квартире. Мне вдруг показалось, будто она насквозь пропиталась моими проблемами. Поощрительный приз, который я профукала. Хотя разве можно было считать своим домом квартиру, которая досталась тебе неправедным путем? Пожалуй, стоит ее продать и вложить деньги во что-нибудь другое. Но тогда где мне жить?
Я подумала о своей работе, о рефлекторных спазмах в животе при звуках кельтской свирели даже по телевизору, о Ричарде, с его особым даром заставить меня почувствовать собственную никчемность.
Я подумала о Лили, отметив про себя, как ужасно давит тишина, когда ты знаешь, что в доме, кроме тебя, никого нет и не будет. Интересно, где она сейчас? Но об этом лучше не вспоминать.
Дождь постепенно шел на убыль, ослабевая чуть ли не сконфуженно, словно погода не могла толком понять, что на нее вдруг нашло. Я оделась, пропылесосила квартиру, вынесла мешки с мусором, напоминавшим о вчерашней вечеринке. И отправилась на цветочный рынок, в основном затем, чтобы было чем заняться. Всегда полезно лишний раз выбраться из дому, говорил Марк. Я решила окунуться в веселую суету Коламбия-роуд, с ее яркими цветочными лотками и толпами покупателей. Я нацепила на лицо улыбку, не на шутку напугав тем самым Самира, когда покупала у него яблоко («Черт, ты что, обкурилась?»), и нырнула в море цветов.
Я заказала себе кофе в маленькой кофейне, села за столик и принялась наблюдать за бурлящей жизнью рынка сквозь запотевшую витрину, старательно игнорируя тот факт, что я здесь единственный одинокий посетитель. Затем прогулялась по мокрому рынку, вдыхая терпкие, пьянящие ароматы лилий, любуясь бутонами пионов и роз, украшенными стеклянными бусинками дождя, и в результате купила букет георгинов, и при этом меня не покидало ощущение, будто я играю какую-то чужую роль. Я стала фигурой с рекламы: одинокая городская девушка в погоне за лондонской мечтой.
И я пошла домой, бережно держа в руке георгины и по возможности стараясь не хромать, и все это время у меня в голове звучал назойливый голос: Ой, и кого ты этим хочешь обмануть?
Унылый вечер тянулся до бесконечности, так же как и часы одиночества. Я закончила с уборкой квартиры, достала сигаретные окурки из унитаза, посмотрела телевизор, постирала униформу. Налила себе ванну с душистой пеной, но уже через пять минут вылезла оттуда, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Я не могла позвонить сестре или маме, так как знала, что с ними этот номер не пройдет, а потому не имело смысла притворяться счастливой.
В результате я залезла в прикроватную тумбочку и вытащила письмо Уилла, которое получила после его смерти в Париже, куда приехала полная надежд начать новую жизнь. Я бережно разгладила затертые складки бумаги, затем аккуратно, точно драгоценный пергамент, развернула письмо. В свое время, особенно в первый год, я каждый вечер перечитывала послание Уилла, словно пытаясь представить, что он рядом со мной. Правда, в последнее время я дала себе зарок лишний раз не перечитывать письмо, чтобы оно не утратило своей магической силы, а слова не потеряли смысла. Но сейчас я как никогда остро в них нуждалась.
Компьютерный текст, но для меня такой же дорогой, как если бы он был написан собственной рукой Уилла; эти распечатанные на лазерном принтере строки хранили остаточные следы его энергии.
Поначалу тебе будет не по себе в изменившемся мире. Покидать уютное гнездышко всегда непривычно… В тебе живет голод, Кларк. Бесстрашие. Просто ты похоронила его, как и большинство людей.
Просто живи хорошо. Просто живи.
Я в тысячный раз перечитала слова мужчины, который однажды поверил в меня, и зарыдала, уткнув голову в колени.
Телефонный звонок, слишком близко, прямо над ухом, и я мгновенно проснулась. Дрожащей рукой взяла трубку, машинально отметив время. Два часа ночи. И сразу же знакомый рефлекторный страх.
– Лили?
– Что? Лу, это ты? – донесся до меня знакомый густой голос Натана.
– Натан, сейчас два часа ночи.
– Вот черт! Постоянно забываю о разнице во времени. Прости. Ну что, может, перезвонить тебе потом?
Сев на кровати, я устало потерла лицо.
– Нет-нет… Я… очень рада слышать тебя. – Я включила лампу на прикроватной тумбочке. – Как поживаешь?
– Хорошо! Я опять в Нью-Йорке.
– Здорово!
– Ага. Было здорово повидать стариков и все такое, но через пару недель мне уже не терпелось вернуться в Нью-Йорк. Это не город, а эпическая поэма.
Я выдавила улыбку в надежде, что Натан по моему голосу поймет, что я улыбаюсь:
– Натан, это просто здорово. Я очень за тебя рада.
– А ты все еще довольна работой в своем баре?
– Да, вроде все нормально.
– А не хочешь… попробовать что-нибудь другое?
– Ну, ты ведь знаешь, когда дела совсем плохи, то начинаешь себе говорить: «Все могло бы быть гораздо хуже. Я могла бы работать кем-то, кому приходится убирать урны для собачьих какашек». Что ж, прямо сейчас я, скорее, согласилась бы убирать собачьи какашки.
– Тогда у меня есть к тебе предложение.
– Натан, я постоянно получаю от посетителей самые разные предложения. И я всегда отвечаю «нет».
– Ха-ха! Смешно. Тут открывается интересная вакансия. Работа на семью, у которой я живу. И я сразу подумал о тебе.
Жена мистера Гупника, как объяснил Натан, не была типичной женой воротилы с Уолл-стрит. Она не любила «шопинг и все эти ланчи». Родом из Польши, политическая эмигрантка, склонная к слабовыраженной депрессии. Ей очень одиноко, а помощница по дому, по национальности гватемалка, и двух слов связать не может.
Поэтому мистер Гупник хотел бы найти заслуживающего доверия человека, который мог бы составить компанию его жене в течение дня, помогал бы ей с детьми и им обоим во время путешествий.
– Ему нужна для семьи молодая помощница. Надежная и жизнерадостная. И которая не станет трепаться об их личной жизни.
– А он знает о…
– Я при первой встрече рассказал ему об Уилле, но мистер Гупник уже успел выяснить мою подноготную. И его эта история не остановила. Даже наоборот. Он сказал, его здорово впечатлило, что мы выполняли желания Уилла и никогда не продавали свои истории о нем. – Натан сделал паузу. – Я, кажется, что-то понял. Лу, люди такого уровня больше всего ценят надежность и благоразумие. Нет, конечно, очень важно не быть идиотом и хорошо делать свою работу. И все же главное – это личная преданность.
В моей голове тотчас же закружились в темпе вальса радужные мысли. Я даже поднесла телефон к глазам, но потом снова прижала его к уху.
– Неужели… я все еще сплю?
– Но это далеко не увеселительная прогулка. Много работы, длинный день. Но вот что я тебе, подруга, скажу. Я еще никогда так хорошо не проводил время.
Я нервно взъерошила волосы. Вспомнила о баре с его вечно недовольными посетителями и постоянно цепляющимся ко мне Ричардом. Вспомнила об этой квартире, в стенах которой я задыхалась.
– Ну не знаю. Это… Я имею в виду, все это кажется…
– Лу, это грин-карта. – Натан понизил голос. – Это твое проживание на полном пансионе. Это Нью-Йорк. Послушай. Он человек, решающий вопросы. Работай не жалея сил, и он позаботится о тебе. Он умный, он справедливый. Давай приезжай сюда. Покажи ему, на что ты способна, и перед тобой откроются такие перспективы, о которых ты и не смела мечтать. Я серьезно. Не думай об этом как о работе няней. Думай об этом как о воротах в большой мир.
– Нет, я правда не знаю…
– Что, не хочешь оставлять своего бойфренда?
Я замялась:
– Нет. Но тут столько всего произошло. Я не была… – Ох, всего и не объяснишь. Слишком много для двух часов ночи.
– Я знаю, для тебя это было большим ударом. Да и для всех нас тоже. Но ты должна двигаться дальше.
– Только не вздумай говорить, что Уилл хотел бы именно этого.
– Хорошо. – Натан наверняка про себя произнес то, что я боялась услышать.
Я попыталась собраться с мыслями:
– А мне придется приезжать в Нью-Йорк на интервью?
– Лето они обычно проводят в Хэмптонсе. Поэтому они ищут человека, готового приступить к работе в сентябре. В принципе, у тебя еще шесть недель. Если предложение мистера Гупника тебя заинтересует, он возьмет у тебя интервью по скайпу, разберется с нужными тебе бумагами – и можно начинать, – сказал Натан и менее уверенно добавил: – Правда, будут и другие претенденты. Слишком уж хорошая вакансия. Но он мне доверяет. Если я замолвлю за кого-нибудь словечко, считай, он почти что принят. Ну что, мне вводить тебя в игру? Да? Значит, да?
Я ответила, толком не успев подумать:
– Угу… да. Да.
– Здорово! Если будут вопросы, отправь мне имейл. А я пришлю тебе фотки.
– Натан?
– Лу, ну все. Надо бежать. Старик меня уже вызывает.
– Спасибо. Спасибо, что вспомнил обо мне.
Натан немного помолчал и сказал:
– Мне ни с кем так не хочется поработать на пару, как с тобой, подруга.
После его звонка мне уже было не уснуть. Я лежала, глядя в темный потолок и гадая, а не приснился ли мне, случайно, разговор с Натаном, а мозг, взбудораженный грандиозностью открывающихся перспектив, если это все же не сон, буквально кипел. В четыре часа я встала, отправила Натану по имейлу кучу вопросов и тотчас же получила ответ.
Семья нормальная. Богатые никогда не бывают нормальными (!), но эти – хорошие люди. Минимум трагедий.
У тебя будет собственная комната с ванной. Кухню мы будем делить с экономкой. Она вполне ничего. Чуть старше нас.
В чужие дела не лезет.
Часы работы регламентированы. Восемь – в худшем
случае десять – часов в день. В качестве компенсации
получишь отгул. Возможно, тебе захочется выучить
польский!
Заснула я уже на рассвете, мне снились манхэттенские дуплексы и оживленные улицы. А когда я проснулась, меня уже ждал имейл.
Дорогая мисс Кларк!
Натан сказал, что вас может заинтересовать предложение поработать у нас дома. Не могли бы мы провести интервью
по скайпу в четверг вечером в 20:00 по Гринвичу (15:00 по стандартному восточному времени)?
Искренне ваш,
Леонард М. Гупник.
Добрых двадцать минут я сидела, уставившись на письмо – наглядное свидетельство тому, что мне это все не приснилось. Потом встала, приняла душ, налила себе кружку крепкого кофе и набрала ответ. Не будет никакого вреда, если я соглашусь на интервью, сказала я себе. Все равно при наличии кучи высокопрофессиональных кандидатов из Нью-Йорка эта работа мне не светит. Но попытка не пытка. И помимо всего прочего, очень полезный опыт. По крайней мере, я смогу считать, что не сижу сложа руки, а двигаюсь вперед.
Прежде чем уйти на работу, я осторожно взяла письмо Уилла с прикроватной тумбочки. Прижалась к бумаге губами, затем аккуратно сложила и снова убрала в ящик.