Малой кровью Андронати Ирина

Глава пятая

Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468-й

династии Сайя, 46-й день весны, час Козы

Очень трудно было перекинуть через парапет трупы — и не показаться над ним самому. В каждое мертвое тело уж по одной-то пуле попало, это точно. Нет, ребята стреляют просто блестяще…

Костю он на всякий случай еще раз обыскал и добыл-таки еще одну полезную вещь — маленькое зеркальце для бритья. Костя не любил на себя смотреть: морда, пострадавшая полгода назад от чапской гранаты, казалась ему уродливой, а бриться ему, бедняге, приходилось часто, утром и вечером — щетина так и перла, а по этой жаре ее лучше было не запускать. Поэтому он брился с маленьким зеркальцем, где была видна только часть лица.

Забавно, однако: когда ему предложили сделать депиляцию, чтобы на год-другой забыть о бритве, он отказался…

Натекшую чужую кровь, и не только кровь — одному из чапов очередью разворотило все брюхо, — Серегин подтер Костиной накидкой, потом пустым Костиным рюкзаком и тоже выкинул это за борт.

— Прости, дружбан, — пробормотал Серегин, когда все лишнее, и Костин труп тоже, упали к подножию башни. Потом он нацепил на себя Костин медальон. Санчес никогда не рассказывал про свою семью, и Серегин не знал, кто по этому медальону получит гробовые. Вот — сегодня впервые обмолвился о бабке… но жива она, нет ли?..

Ладно, в кадрах все знают.

Вообще-то о деньгах в Легионе беспокоились мало, а говорили и того меньше. Наниматели платили щедро, аккуратно и очень охотно. Все время набегали какие-то премиальные, какие-то надбавки, какие-то незапланированные платежи («Нам удалось приобрести эту партию золота почти за бесценок, и мы решили, что в этом месяце вам будет причитаться не шестнадцать унций, а двадцать четыре… «) — и в случае ранения платили много, а в случае гибели семья получала и единовременно огромную сумму, и солидный ежегодный пенсион. В общем, очень даже порядочные ребята…

Правда, в отношении оружия у них были какие-то настолько непонятные задвиги, что ни Серегин, ни офицеры, ни сам полковник Стриженов иной раз не могли продышаться от недоумения.

Автоматы вот эти, явно не на Земле разработанные, — использовать можно. Гранаты ручные — можно. А вот снайперку крупнокалиберную — нельзя, минометы — нельзя, гранатометы — нельзя ни в какую… и даже самоделки — строго запрещено, нарушение контракта, штраф и далее вплоть до вышибки под жопу со стиранием памяти.

И, говорят, вышибали.

Логика эта была непостижима. Ну да, нераспространение технологий и прочая хрень. Так дайте такое, чего чапы ни под каким видом не скопируют! И идею не сопрут. На что их технология не способна ни при каком напряжении интеллекта. Те же лазеры… Серегин стоял на посту и слышал, как ругался полковник Стриженов с нанимателями — они как раз прилетали то ли посмотреть, как служба идет, то ли еще с какой целью. Полковника тогда заверили, что новые системы вооружений разрабатываются, ставятся на поток и вот-вот хлынут в войска. Но ничего так и не хлынуло.

Сержант Гриша Фогман, царствие ему небесное, который оттрубил три трехлетних срока и срубился на четвертом, говорил, что бывают планеты, где действуют такие вот странные правила. А бывают, где никаких ограничений нет, и вот там-то можно оттянуться по полной. Но это очень неприятные планеты, где воюешь вообще черт-те против кого… или чего — что и хуже, и чаще.

Сам Серегин, помимо Тирона, был только на тренировочной планете Аляр-Вихон — или, как ее звали в русских частях Легиона, Лярва.

Ну что ж, на Лярве тоже было жарко. Местами. И временами.

И, подумав об этом, Серегин принялся колдовать с комбезом и накидкой.

Вообще и то, и другое настроено было на автоматическую смену окраски по принципу хамелеона — серое на сером фоне, зеленое на зеленом. Сейчас предлагался устрашающий блекло-черный цвет в неровных белесоватых линиях, образующих подобие пчелиных сот. Ну да, вот эта черная плитка, на ней он лежит. И будет под лучами солнца медленно тлеть…

Умельцы ротные докопались-таки до управления цветом. И более или менее насобачились изменять его вручную — так, как надо. А чаще — так, как получится.

Это вот здесь, с изнанки застежки…

Через полчаса кропотливой возни ему удалось отключить автоматику. Потом — далеко не с первой попытки — остановить превращения цветов в той фазе, которая более или менее подходила. Накидка стала цвета очень выгоревшего брезента, притом с сильным металлическим отливом. А комбез вообще удалось сделать практически бесцветным и словно припудренным алюминиевым порошком.

Теперь будет намного легче… скажем так: в одном, очень узком, смысле.

В остальном…

Стрельба постепенно поутихла, но с трех точек ребятишечки методично лупили в парапет, и замысел их был понятен: рано или поздно старые кирпичи не выдержат.

Серегин на всякий случай спустил большую часть своих запасов в клетушку под площадкой, наверное, для подобных целей и предназначенную. Потом быстренько смотался по каменной лестнице вниз, до средней площадки, прислушался: не просочились ли чапы в нижний этаж. Никого… То есть они могли его, конечно, занять, этот нижний этаж, — двери нет, заходи свободно, вон люк над тобой на высоте метра три… и лови гранату. Нет, дураков среди них не водилось. Медленные они были, это да, но никак не дураки. Просто обычай у них такой: воевать неторопливо и обстоятельно.

Как и жить, впрочем…

Под люком, немного сбоку, был колодец. Вот если бы ещё в колодце была вода…

Но колодец пересох миллион лет назад. Серегин еще ночью, когда они только вошли и заперлись, бросил вниз термитную спичку. Песок, песок, песочек. Совершенно бесполезная для нас вещь.

Он быстро полез вверх — и уже был на последней четверти лестницы, когда наверху грохнул взрыв. Мимо ударил клуб огня и вонючего дыма, потом посыпались какие-то черно-белые хлопья.

Чапы ухитрились забросить наверх бомбу!..

Высота шестого примерно этажа.

Блин. Вряд ли что уцелело на площадке. Хорошо, гранаты без взрывателей. Надо было все — в клетушку…

Серегин с полсекунды размышлял, что лучше: выдать чапам, что он цел и бодр, — или прикинуться тушкой.

Решил прикинуться, но на всякий случай полез вверх еще быстрее.

Успел в последний момент: чап в черном трико, такой же, как те, ночью, подтянулся на руках, чтобы перелезть. Серегин не успел выстрелить: увидев наведенный ствол, чап исчез. Присел или свалился? И лезут ли другие? Эти черные, Серегин знал, бойцы ценные, ими просто так не разбрасываются. Ценны они именно умением тихо лазать по отвесным стенам, снимать часовых и выкрадывать «языков». Видимо, здесь он приковал к себе какую-то часть, шедшую к замку. И «сделал» четверых или пятерых черных. А этим можно гордиться, ребята.

Мысли пробежали где-то по заднему краю сознания, а пока что он, стоя по плечи в квадратном люке в полу, снял с пояса две осколочные гранаты, вырвал чеки и отпустил предохранительные скобы, сказал вслух: «Двести сорок один. Двести сорок два. Двести сорок три», — и перебросил обе гранаты через парапет, вправо и влево. Сам на всякий случай присел…

Даже после сдвоенного взрыва слышно было, как кто-то заорал.

Серегин уже лежал, распластавшись, под самым парапетом, но не там, где появлялся черный, а почти с противоположной стороны. Ну, давай…

Он на миг приподнялся, выпустил плотную очередь по чему-то движущемуся — и снова лег.

Возобновилась пальба по нему — кажется, не такая плотная, как была ночью. Вероятно, все-таки они оставили здесь прикрытие, а сами двинулись к основной цели. Но все равно чувствовалось, что народу внизу предостаточно. Рассматривая то, что медленно проступало у него на внутренней стороне век, Серегин видел четверых стрелков с обычными винтовками, четверых, сгрудившихся вокруг чего-то, издали напоминающего маленькую зенитку, всадников и спешенных — всего около десяти — в тени деревьев, две повозки и тоже народ вокруг них правее и дальше…

Что-то оглушительно взвизгнуло, Серегин оглянулся и сразу не понял, что это он такое видит. А видел он дымный след пролетевшей мимо ракеты! Так вот что это за повозки, вот что за «бомба» была минуту назад…

Он торопливо сгреб то разбросанное, что уцелело на площадке после первого попадания (в парапете образовалась щербина в три кирпича), и полез вниз.

Замок Кретчтел, Сайя, планета Тирон.

Год 468-й династии Сайя, 46-й день весны, час Вепря

Замок пал, как падает в безветрие выеденное изнутри дерево. Только что все было в порядке, шла ленивая трескучая перестрелка — и вдруг оказалось, что и донжон, и галереи внутреннего дворика, и воротные башни — все заполнено чапами: и в черной ночной форме, и в серо-зеленой полевой, — они были скорее добродушны и насмешливы, чем агрессивны, но у всех были новенькие автоматические винтовки, как две капли воды похожие на классические американские М-1, но тоже, разумеется, без какого бы то ни было клейма, как и все оружие здесь, и было как-то глупо пытаться оказывать сопротивление — уже хотя бы потому, что чапы оказались выше и сзади, и их было гораздо — гораздо — больше.

Никто и не стрелял.

Потом, когда разоруженных легионеров строили внизу в колонну, полковник обратил внимание, что среди пленных нет его адъютанта Дупака. Забавно, подумал он, такой увалень — и смылся. Угнетало многое, и собственная нерешительность главным образом; нужно было настоять на своем и рвануть ночью в набег… но он уже устал, думать устал, и ноги держали еле-еле. А главное, сердце опять начало давать перебои, но ему ничего не разрешили забрать из квартиры, а при себе ни в карманах, ни в сумке лекарств не оказалось. Зато рядом оказалось чье-то плечо, пот заливал и ел глаза, полковник проморгался и узнал старшину Фадеева, тоже многосрочника, как и он сам. Фадеева звали Марлен, и каждого, кто сказал бы при нем, что это женское имя, ждало жестокое разочарование.

— …вы опирайтесь, опирайтесь, — услышал полковник сквозь звон в ушах, — я-то что, со мной порядок…

— Плохо выгляжу? — попытался усмехнуться полковник, но понял, что усмехнуться не получилось.

— Да вот… взбледнули малость, — сказал Фадеев, в глаза не глядя. — Жара, будь она…

— Ну да, — сказал полковник. — Конечно, жара. А я-то думал…

Сначала резко запершило в горле, потом вокруг стало прозрачно-темно и холодно, обжигающе холодно, ноги подломились, полковник старался поймать опору, но ничего вокруг не было, и только где-то далеко внизу кто-то звал: «Врача! Где этот коновал?! Да пусти же, козел… Урванцев, гад, быстрее сюда!.. «

Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон.

Год 468-й династии Сайя, 46-й день весны, час Вепря

Сначала Серегин сделал перископ: от тяжелой деревянной лестницы, втащенной ими ночью с нижнего этажа на второй, отодрал перекладину, отколол планку, обстругал, сделал пропил, в пропил вогнал зеркальце. Теперь можно было смотреть через стену, не опасаясь получить пулю не только в голову, но и в руку.

Чапы почти молчали — ракетный обстрел не дал результатов, и они наверняка придумывали что-то другое.

Он смотрел на доску, потом на пилу, потом снова на доску. От жары хотелось спать, мысли не шевелились. Но эти две вещи казались ему… казались ему… чем-то опасным, что ли…

Он выбрался наверх — камни обожгли всерьез — и осторожно высунул зеркальце. Может быть, оно было такое маленькое, что чапы его не заметили — стрельба не возобновилась. Так… нужно приспособиться смотреть…

Мужики рядом с «зениткой» двигались медленно — жара доставала и их. Он уже понял, что это за «зенитка» — обычная чапская двенадцатимиллиметровая винтовка, установленная на станке вполне себе фабричной выделки. И, похоже, сверху присандалено что-то оптическое…

Выстрел. Захотелось пригнуться.

Бабах. Между кирпичами посыпалась пыль.

Ладно… с этим ясно… Кто еще?

Еще станковая винтовка, еще и еще. Всего с этой стороны четыре.

Ракетометные повозки убрались — наверное, их затребовали к замку. Обычных стрелков не было совсем. В лесу…

В лесу что-то происходило. Он ждал.

Упало дерево.

Это что же они, штурмовую башню собрались строить?..

Потом он переполз на противоположную сторону площадки и стал смотреть, что происходит там.

Лес подходил здесь к самым развалинам крепости — вернее, к фундаменту, заросшему диким козлятником и крапивой, — камень стен и построек был куда-то вывезен, и явно не вчера. Стрелять чапам с этой стороны было бы трудно, а вот те черные ребятки наверняка подкрадывались по кустам.

Рискнув, он приподнялся на уровень края парапета, просунул зеркальце за стену и постарался рассмотреть то, что происходит под самой башней.

Вроде бы ничего. Но на стене, легонько раскачиваясь, чисел на веревке перегнутый в пояснице труп черного. Ага, подумал Серегин, прячась, лазают они, как альпинисты: вбивают клинья, страхуются… Нет, не вбивают — ввинчивают. Между кирпичами. Иначе бы мы услышали — ночью.

Все, терпеть жару больше не было сил, Серегин скользнул вниз, под площадку, и там с трудом отдышался. Толстый камень берег еще холод ночи.

Но что же они собрались строить?..

Он съел оранжевую таблетку для бодрости и запил ее глотком коньяка. Почти сразу пробило потом. Он знал, что никакой реальной бодрости не наступит, но хотя бы пропадет вот эта мерзкая вязкость в мыслях…

Он зевнул, потом еще и еще. Это не спать хотелось, это таблетка начинала действовать. Док Урванцев говорил, что таким способом организм насыщает себя кислородом. Чтобы в этом кислороде сжигать гликоген. Или глюкоген?.. Во рту появился специфический привкус — будто недавно поел баранины. Надо бы закинуться рационом, сообразил Серегин. Он нашарил плитку, откусил кусок и стал жевать. Можно заработать огромные деньги, думал он лениво, продавая на Земле эти рационы как средство для похудания… Потом ему захотелось сделать еще несколько глубоких вдохов. И наконец чуть-чуть изменились цвета: у черного появился отчетливый зеленый оттенок.

Теперь часа три не будет хотеться спать.

Интересно, подумал Серегин, изнутри башня черная, а снаружи белая, как выгоревшая кость. Он протянул руку, поскоблил камень.

Потом все понял.

Они запасают дрова. Потом приволокут их к башне, сложат на первом этаже в большую кучу — и подожгут. Башня сработает как печь с трубой…

Так уже было когда-то. И, вероятно, не один раз.

Первым позывом было — смыться. Этот черный хрен на веревке, до него метра четыре, не больше… костыль в стене… спуститься, в кусты — и в лес. В конце концов, не защищать эту башню он сюда перся… да и вообще она никому на хрен не нужна.

Но в лесу у чапов будет преимущество. Многие из них — просто прирожденные охотники. Ты его не заметишь, пока не наступишь. А главное — днем в замок не пробиться. Все равно нужно где-то дождаться ночи. Дождаться, когда за тобой охотятся.

Да и снимут его легче легкого, пока он будет спускаться. Увидят и снимут.

Он стал прокручивать в уме варианты, стараясь быть умным и спокойным, и оказалось, что отход нереален, что заперт он тут прочно, и единственный способ сберечь целостность шкурки — это оборонять башню, как будто она — его маленький персональный Сталинград. Оборонять хотя бы до ночи, а вот уже ночью можно думать и о дороге домой…

Он зря подумал этими словами, потому что сразу сдавило горло.

Кливлендский лес. Большой Лос-Анджелес.

26. 07. 2015, 08 часов 15 минут

Их было действительно двое: всадник и лошадь. Дядька в зеленой униформе: рейнджер, лесник по-здешнему…

Юлька расслабилась — до дрожи.

Ну ты и дура, сказала она себе. Ясно же было, что копыта…

Она с огромным трудом дождалась, пока рейнджер проедет под ней и удалится на достаточное расстояние, — и уже не в силах терпеть помочилась на землю с большой высоты, присев на сук, придерживаясь одной рукой за домик. Потом залезла обратно, начала собираться — и замерла.

Снова напала сонливость… как будто вдохнула усыпляющего газа…

И одновременно мысль: а куда дальше? Что делать?

Оставаться здесь? Сколько? Час, два, три? До вечера? Предположим, до вечера… А потом?

Ведь были какие-то планы…

Но все смывалось подкатившим вдруг необоримым желанием уснуть.

И она уснула во внезапном холодном испуге — как будто провалилась под лед. На этот раз ей ничего не снилось.

Глава шестая

Почти месяц назад: Санкт-Петербург, Россия.

Начало июля

До сих пор все визиты к «дедушке» и «бабушке» проходили сугубо частным порядком. Когда Адама слишком долго носили где-то черти, Вита подхватывала ребенка, цепляла на него, кроме обычной одежки, молодежную шапочку-»мохнатку» (что-то вроде круглого патлатого парика с огромным козырьком) — и волокла к маме.

В кои-то веки у Лионеллы Максимовны появилось родное существо, которое можно кормить!

Кешка ел все: закуску, первое, второе, добавку, третье, десерт, добавку, фрукты, тортик и еще вон тот пирог с вишшшней. Пирог — это святое, хотя вишня, к неподдельному маминому огорчению, была, как правило, мороженая. Кеша лопал, а мама жалостливо любовалась вечно голодным ребенком и на все Виткины «он всегда так трескает, у него внутре конвертор, полчаса побегает и опять голодный», — снисходительно роняла: «Рассказывай, как же! С вашей невозможной безответственностью не то что ребенка — даже котенка нельзя заводить». И не ойкала при этом испуганно — как бы от бестактной оговорки, — потому что Кеша отчетливо различал себя и земных котят, от которых искренне балдел, как от живой заводной игрушки.

А еще мама страшно жалела, что Кеша попал к дочери уже сравнительно большим. Потому что, по ее словам, когда она, Витка, была совсем-совсем маленькой, беспомощной, все такое крохотное, чуть не полупрозрачное и целиком зависит только от мамы… Это, говорила Лионелла Максимовна с сияющими глазами, незабываемо!

Вита молча не соглашалась. Во-первых, соотнести возраст маленьких людей и эрхшшаа пока еще толком не удалось. А во-вторых, безотносительно научных выкладок, выращивать Кешу по сравнению с человеческим младенцем — одно удовольствие. Одно непрекращающееся удовольствие (от которого иногда смертельно хочется отдохнуть в таком месте, где самое болтливое существо в округе — это рыба).

Так вот возвращаемся к сугубой прозе жизни. Никаких пеленок, памперсов, грудного и искусственного вскармливания, а также отказов от оного. Никакого беспричинного, точнее, необъяснимого плача и болезней, до одури пугающих невразумительными симптомами. Кеша никогда не ушибался, не глотал вредных предметов, не грыз книжки, не выпадал из окон и даже не подозревал о существовании колясок, тем более переворачивающихся. Он никогда не лазил в розетки, не рисовал на стенах, не ломал сложно устроенные предметы… Правда, последние он разбирал. В том числе и очень сложные. Рекордом безусловно следует считать разборку пианино, причем ни Вита, ни ее мама так и не смогли понять двух необъяснимых вещей: каким образом Кеша надолго остался без присмотра и как, черт побери, он разобрал эту немецкую хреновину, что ни одна струна даже не пискнула!

Кстати, проверка показала, что все разобранные Кешей вещи можно собрать обратно, и они заработают. Правда, у него самого пока не получалось.

И еще: Кеша железно знал слово «нельзя».

В общем, чудо, а не ребенок. Метет все, как пылесос, и при этом ни грамма лишнего жира. Поддается разумным уговорам (мама долго не верила, но после многократных экспериментов убедилась). Не выканючивает игрушек. Не ноет.

Мечта!

Но многие почему-то активно сочувствовали…

Максим Леонидович настаивал на устройстве званого домашнего обеда — «в самом узком кругу!» — буквально только родственники, друзья и соседи. Вита к этой идее относилась скептически, но папе очень хотелось представить близким внезапно обретенного внука и, с некоторой опаской, зятя (до штампа в паспорте ни у Виты, ни у Адама руки все никак не доходили), поэтому Вита, с одной стороны, уступила, с другой — нажала, Адам что-то отменил, что-то сдвинул, они торжественно приехали в назначенный воскресный день, четверть часа чинно посидели за столом, а потом Адам с Кешей полезли на крышу, где академик недавно установил телескоп, а Вита спряталась от гостей в своеобразном «скворечнике» на балконе.

И ненароком подслушала примечательный разговор.

— Нет, ты только представь, ребенок — телепат! Ребенок — телепат! Это же ужас что такое!

— Да-да, и он абсолютно все понимает. Ты ему говоришь как положено, а он понимает как на самом деле. Кошмар!

— Как его вообще можно воспитывать? Вот как они ему будут объяснять, что курить нельзя?

— Да, а еще эти новые наркотики, которые вроде и наркотики, но намного опаснее для детей.

— И про секс! А что, если он возьмет и спросит, откуда появляются дети?

— Главное — ему всегда надо говорить только правду. Я этого вообще не понимаю! Как так можно? Это же искалечить ребенку психику навсегда!

— А как он потом будет жить в нормальном мире? Как он со сверстниками будет общаться? Не будут же они всю жизнь держать его в аквариуме?

— Ну, мы же с вами прекрасно знаем, бывает всякое…

Вита еще некоторое время терпеливо слушала искренние и сочувственные сетования на ужасную жизнь посреди голой правды. Не хотелось вылезать и ставить собеседниц — хороших, между прочим, женщин — в идиотское положение, поэтому она сосредоточилась и представила себе, как на балконе появляется Кеша, несколько раз прыгает с потолка на стенку, а потом вверх тормашками делает стойку на перилах. Послушный ребенок не заставил себя ждать. Женщины с воплями ужаса попытались стащить его вниз — проще поймать шмеля одним пальцем, — а потом побежали за помощью.

Вита выбралась из скворечника, и счастливый Кеша прыгнул ей на руки.

И вот тут они, естественно, навернулись. Когда прибежала толпа спасателей, они все еще лежали на полу и хохотали. И пока их поднимали, осматривали и ощупывали, а потом отряхивали и обтирали влажными полотенцами («Вита, доченька, ну когда же ты наконец повзрослеешь?!»), они продолжали хохотать. Так что на всякий случай их увели в дальнюю комнату — передохнуть перед намечающимся торжественным мероприятием, которым Максим Леонидович намеревался увенчать сегодняшний праздник.

Конечно же, это был секрет, и конечно же, все до единого о нем знали и под большим секретом рассказывали друг другу, шепотом и с оглядкой. Каким-то чудом тайну удалось сохранить от Кеши и Виты. Даже Адам оказался в курсе дела и не предупредил жену исключительно по рассеянности.

Итак, все, перешептываясь и тихонько хихикая, собрались в гостиной, разобрали бокалы с вином, рюмки с ликером, фужеры с коньяком. Лионелла Максимовна зажгла свечи и опустила шторы. Посреди комнаты поставили невысокий столик, накрытый тканью. Под тканью угадывался продолговатый предмет размером с большую длинную шкатулку. «Неужели папа таки научился показывать фокусы?» — мельком подумала Вита, приостановившись на пороге. Кеша, прекрасно знавший, кто нынче герой дня, проскакал мимо и замер в ожидании подарка.

Ткань с шелестом соскользнула. Кеша пискнул. Вита взялась за голову.

Максим Леонидович торжественно поднял это орехово-изящное темно-медовое создание, приложил к плечу, вскинул белую шпагу смычка — и в воздухе повис ровный, как луч света, вибрирующий звук.

— Мое! — завопил Кешка, разом утратив все воспоминания о приличиях.

— Конечно, твое, Кешенька, — радостно подтвердил академик, протягивая ему скрипку. — Пойдем, я тебе покажу, как на ней играть…

Гостей они с собой не взяли. Вита могла бы качнуть права и навязаться, но не стала. Она в раннем детстве тоже очень хотела учиться, промучилась четыре года в музыкальной школе и до сих пор твердо помнила гамму до мажор. Все . Старания Максима Леонидовича воспитать из Кеши интеллигентного человека ее нервировали. Кроме того, шевелились в душе нехорошие предчувствия: уж очень звучание скрипки — по воздействию на котенка — напоминало «Р-р-ренин» голос.

Издалека стали доноситься звуки. Поначалу все понимали, когда скрипку берет академик, а когда маленький эрхшшаа, но вскоре — и как-то очень уж вскоре — душераздирающий скрип прекратился, хотя исполнитель по-прежнему угадывался легко: ни в одной музыкальной школе не научили бы извлекать из струн такие звуки.

А потом все смолкло. Вита отправилась на разведку.

Дед и внук, до крайности смущенные, сидели на маленькой софе в кабинете академика, бок о бок, но не глядя друг на друга. Котенок потирал лапкой щеку.

На ковре, полуприкрытые распушенной прядью конского волоса, лежали останки скрипки. Две струны уцелели, но острые Кешкины когти почти перебили гриф и оставили глубокие борозды на корпусе.

— Она такая кр-р-расивая — и такая некрепкая! — несчастным голосом сообщил Кеша. — Совсем-совсем некрепкая. Даже хуже, чем те крррасивые барабаны…

Да уж. Красивые барабаны кончились непосредственно в магазине, и это больно стукнуло по семейному бюджету.

— Железную, — с трудом произнесла Вита. — Пап, ты слышишь? Железную, по спецзаказу. Кованую. У тебя есть знакомый кузнец?

— Железную… — отрешенно сказал Максим Леонидович, глядя перед собой. — Железо, железо… Медь… О!

Кливлендский лес, Большой Лос-Анджелес.

26, 07. 2015, позднее утро

И снова она проснулась от шума шагов внизу — проснулась как в обморок, как в тошноту, как в липкий холодный пот. Впрочем, почему как. Кроме обморока — все в наличии. А по тропинке мимо ее укрытия плелась парочка, явно подыскивающая, где бы нарушить пару-тройку законов штата, не одобряющего вольное поведение в общественных местах. Не дай бог, пристроятся где-то поблизости… Юлька подумала и решительно кашлянула. Парочка резко свернула в сторону и прибавила ходу.

А вообще-то — спасибо им большое. За то, что разбудили. Есть в этой сонности что-то ненормальное, тревожащее, подозрительное. По любому из ее планов она должна была находиться уже черт знает где. Она не вернулась домой (и, наверное, Варечка уже беспокоится и обзванивает немногочисленных знакомых), она зевнула экскурсионный школьный автобус (это был самый симпатичный ей замысел — умотать в соседний штат вместе с ознакомительной экскурсией старшеклассников, а там ненароком «позвонить домой» и отбыть по срочным делам), она не уехала в партнерский лагерь скаутов, где могла бы залечь на недельку…

Короче, чем перечислять, чего она не сделала, надо разбираться в ситуации и продумывать новый план.

Пункт первый: почему она так патологически спит.

Нет, сдвигаем. Пункт первый: висят у нее на хвосте или нет и если да, то кто?

Сдвигаем еще: почему они до сих пор не появились?

Уже теплее. Те двое, у прачечной, были если и не марцалами, то их гончими. Наверняка есть какие-то марцальские прилады, способные взять след лучше всякой собаки. Нужен для этого сам Ургон или нет? Ловят ее по моментальному — вернее сказать, ментальному — «снимку», который мог сваять у себя в мозгах этот гад, пытаясь разгадать, кто хотел его убить? Или они считали какие-то следы с места ее лежки, и Ургон тут совершенно ни при чем? А какие следы? Запах? Или скорее — уже теплей! — странная близость, сродство, как со своим «колокольчиком», который ты отличишь от десятков тысяч чужих. Но тогда… тогда из этого следует, что… что еще не все потеряно. По-настоящему «колокольчик» чувствуешь, когда он умирает. Значит, когда она, Юлька, умрет, они это почуют на любой дистанции. А на большой дистанции почуют ее волнение, испуг, злость.

Но она знает это — а значит, будет спокойна, как удав. И до тех пор, пока кто-то — неизвестный преследователь или совершенно конкретный марцал Ургон — не окажется в непосредственной близости от нее, Юльки, он ее не опознает. Не распознает в толпе.

Принимаем это за рабочую гипотезу.

Кстати, а если это будет не Юлька, а Рита Симонс? Она пока ни разу не подводила. Да и путешествовать по Америке ей сподручнее. А без путешествий нам не обойтись, никак не обойтись.

Крутим дальше.

Самое простое — проверить, ищет ли ее полиция. Тьфу, да что тут проверять — если она не вернется домой к завтрашнему утру или хотя бы не позвонит, ее будет искать не только полиция, но даже скауты, рейнджеры и пожарные, а также все Варечкины друзья и знакомые.

Уклонились.

Сонливость. Сон. Неуместный, дурацкий, попросту вредный. Откуда он? Это реакция, нервы — или действительно Ургонова работа? Марцалы всякое умеют, уж она-то знает!.. Будем исходить из второго.

Значит, спать нельзя, надо двигаться, постоянно и беспорядочно. Это еще не план, это только концепция. И в концепции возможны два варианта развития событий: или за ней действительно будет гнаться сам Ургон и тогда он должен догнать ее в таком месте, где она его убьет, — или Ургон продолжает здесь свое гнусное дело, а за ней будут гоняться его ищейки — по запаху, или вычислив ее личность, или даже с помощью полиции… Тогда она должна вернуться неожиданно для всех и убить его на том же самом месте. С первого удара.

…О господи, думала она, вытащив наконец мотороллер из орешника, где он за что-то основательно зацепился, выруливая на тропу и сворачивая направо, километра через три будет дорога, которая серпантином поднимается вверх, к шоссе, которое ведет к прибрежному 1-5… Что мне нужно было на прибрежном? Что-то было нужно. В том полусне-полубреду, который пришлось сдирать с себя, очнувшись, фигурировало шоссе 1-5.

Вспомню.

Главное — доехать.

Некоторое время назад

База «Пасадена» не имела ничего общего с одноименным пригородом Лос-Анджелеса — кроме названия. Она располагалась в пустыне километрах в ста от города, вокруг высохшего озера Эль Мираж. Юлька и не представляла себе, что пустыня может быть настолько красива…

Потом — как-то неожиданно — оказалось, что по закону ей положено ходить в школу, аттестата-то у нее нет! И что если она ходить не будет, то заплатит штраф, а потом сядет в тюрьму.

Это было первой каплей дегтя.

На базе школа была, но после первых же дней Юлька поняла, что здесь она может преподавать — причем даже не школьникам, а учителям. Ну, раз уж насилия не избежать…

Выкрутились: временно переселились к родителям Пола; те вообще-то поначалу впали в ужас от сыновьего легкомыслия и стремительности, но потом мгновенно переменились. У них полдома пустовало, комнаты стояли закрытые, так что приняли с распростертыми объятиями. И Юлька стала посещать очень продвинутую окружную школу. Иногда посещать.

Школа оказалась смешная, странная, немножко нелепая — но благодаря ей Юлька резко подтянула язык, кое-что уцепила из литературы и истории, а главное — познакомилась с обычаями страны; а в остальном это все-таки был восьмой и редко девятый класс Школы, которые она уже и так окончила с одними пятерками.

Три дня в неделю они с Сэром Мужем проводили на базе, а остальное время — как получалось. Они уже начали соображать, куда Юльке поступать после школы, как случились одновременно — в один день! — два события: Полу предложили командировку на Титан, а Юлька узнала, что беременна.

Это был вихрь эмоций! Бедняга Пол рвался пополам, и кто была бы Юлька, если бы не сказала ему: лети. Такое выпадает раз в жизни — быть в чем-то первым. Самым первым.

И он улетел, совершенно несчастный.

А она… В общем, она поняла, что ей надо себя как-то занять. А может, это поняла Варечка.

И Юлька, которая чувствовала себя превосходно, а по фигуре, естественно, еще ничего заметно не было, устроилась работать в летний школьный лагерь — кем-то вроде помощника старшего вожатого. На самом деле она просто рассказывала ребятишкам о Школе, о Питере, о службе, о « колокольчиках», о полетах учебных и боевых, о сгоревших пилотах…

Она даже смогла рассказать о Саньке — о его последнем полете и последнем бое. О Саньке, Павлике и Анжелке. Какие это были отличные ребята.

Но рассказала, конечно, не все. Так сказать, ничего личного.

И вообще — у них с Санькой была тайна настолько глубокая, что даже между собой они никогда ничего не обсуждали — так, качнуть головой, дернуть плечом, стукнуть локтем в бок, вот и все обсуждение. Тайну знал еще и третий человек — без третьего никак не получалось. Анжелка Делло. Летать для нее было так же естественно, как дышать, поэтому Санька, ее инструктор, рискнул предложить девчонке: сократим программу практических занятий? Было это в Юлькином присутствии. Анжелка согласилась: она жалела Юльку, из-за дурацкой болезни потерявшую космос. И несколько раз, пройдя медкомиссию, Анжелка оставалась на поле, а в спарке с инструктором вместо нее улетала Юлька.

Большего Санька сделать не мог — чинами не вышел. Но сделал главное: Юлька освоилась с управлением маленьким «Арамисом» достаточно, чтобы взлететь и сесть. И, разумеется, покрутить всяческие пируэты. И выпустить учебные торпеды — куда-то в сторону учебной цели. Правда, визибл она не надевала ни разу — Санька не разрешил.

В конце концов, она была на целый год старше его. То есть — уже, может быть, за чертой…