Малой кровью Андронати Ирина
Дым все еще валил, но уже не столь яростно. Возможно, этим дымом ему подавали знаки? Маленький тощий негр с усами что-то бормотал, глаза дергались под веками. У джигита усы были черные, а у этого белые. Зато тот сам был белый, а этот черный. Вернее, темно-серо-зеленый. Что же с тобой сделали, парень?..
Бормотал он по-французски. Денис французский более или менее знал, но все же не настолько, чтобы понимать бешеное бредовое бормотание. Булькнув над его ухом фляжкой, Денис заставил парня замолчать, прислушаться и недоверчиво попросить воды.
Только медленно, сказал Денис по-французски. Тот закивал, заквакал, хотел прихватить фляжку руками — хренушки вам, руки прочно зафиксированы, хватит с меня внезапных нападений, — потом стал просто пить, пить и плакать.
Снаружи, похоже, была ночь. Видны были остатки огромного костра, угли, головешки. Денис отвязал парню — Шломо, Шломо Арейя (или как-то похоже), такой вот, на фиг, француз, — руки (кисти узкие, пальцы тонкие, такие можно только придумать, а не родиться с такими), и руки эти упали мертво и тупо, потому что Шломо умер. Он рассказывал Денису про себя, как он, забытый в Эфиопии сефард, бежал во Францию, записался там в Иностранный легион, из того легиона перебрался в этот (как — детали опущены), дезертировал из этого и забился в самую глухомань, не думал, что обнаружат, семью завел, детей уже восемь душ, но пришли ночью, старших двоих за жопу и его за жопу. И что-то такое сделали, что видел он все как из аквариума, где сидел сам, холодный и скользкий, пускал пузыри, пялился на рожи и ничего не понимал, то есть понимал, что происходит, и понимал, что происходит это с ним, но ничего не чувствовал, а почувствовал только сейчас. И его двоих сыновей убили сегодня ют здесь, у этой дыры, а он ничего не чувствовал, только знал, что в дыру нужно войти и поубивать там всех. И он вошел и чуть было не поубивал — ну, просто не справился. А потом аквариум исчез, и стало очень ясно и очень больно, здесь меня знают как Скорняка Мысу, найди мою жену и детей и расскажи, и передай, — но передавать было нечего, и Денис просто держал в руке холодеющую узкую руку, которая была, наверное, и сильной, и умелой.
Момент смерти он пропустил.
Денис завернул умершего в одеяло и сначала хотел поднять его на плечо, но побоялся потерять равновесие. Поэтому он волок его волоком — даже по лестницам. И положил не там, где лежал беглец в оранжевой робе и текла вода, а в «колонном зале» под какой-то отдушиной, куда втягивался дым. И только тогда он вспомнил про недопроковыренную решетку в полу.
Глава шестнадцатая
Чуть раньше: герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон.
Год 468-й династии Сайя, 13-й день лета
Первый полет был пробный: пилот поднял свою тарахтелку в воздух, описал три круга над полем и легко посадил рядом с полосатым чулком-флюгером. Потом, ворча моторами и подрагивая хвостом, аэроплан подкатился к группе штабных офицеров, стоящих на кромке поля.
Полковник не считал себя знатоком авиации, однако был уверен, что подобная схема летательных аппаратов на Земле не применялась — по крайней мере широко. Он не видел ничего похожего ни живьем, ни на картинках. Четыре узких крыла, смыкаясь концами, образовывали ромб, и в центре этого ромба располагался моторный блок: два двигателя и два толкающих пропеллера. Перед моторами висело то, что с большой натяжкой можно было бы назвать кабиной: открытые всем ветрам сиденья пилота и пассажира, одно рядом с другим; на месте пассажира «сидел» мешок с песком. Крестообразное оперение держалось на длинной тонкой хвостовой балке — наверное, выклеенной из фанеры трубе. Все это катилось сейчас по кочковатому полю на трех толстеньких колесах-дутиках…
Но если сама конструкция оставляла впечатление чего-то вполне оригинального, то движки при ближайшем рассмотрении оказались до боли знакомы. Когда-то давно, в прежней жизни, у Стриженова был снегоход «Буран», и вот там рычал-старался точно такой же двухцилиндровик.
— Отлично, — сказал полковник, делая шаг вперед. — Освобождайте мне место, время не ждет…
— Товарищ полковник! — испуганно возмутился Куренной, командир разведвзвода; предполагалось, что полетит он.
— Отставить, — сказал полковник тихо.
Настолько тихо, что все перестали дышать. Но он не стал больше ничего говорить, только кивнул на аэроплан, и тут же покрытый шрамами механик и толстый сержант-чех, прикомандированный к авиаотряду, бросились выполнять приказ.
Аэроплан немедленно дозаправили — из ведра со стремянки, — полковника пристегнули к креслу, он проверил, удобно ли надеваются защитные очки, правильно ли висит на груди бинокль и не попадали под привязной ремень кобура с потертым «стечкиным». Две запасные обоймы он сунул в нагрудный карман. На какой-то ну уж самый невероятный случай.
Поскольку до парашютов у здешних умельцев руки еще недошли…
— Мое имя Туварх, — сказал пилот по-русски. — Я наездник для герцог Каумбари. Меня предали вам для.
— Очень приятно, — кивнул полковник. — Полетели?
— Легкий путь, — улыбнулся «наездник».
Двигатели заработали громче, аэроплан тронулся и весело поскакал к проселочной дороге, свернул на нее, заревел громко и ровно, понесся вперед, подпрыгнул сильно и вдруг повис, чуть накренясь, и поляна стала удаляться, это было точь-в-точь как в детстве подниматься на колесе обозрения, разве что еще и бодрящий ветер в лицо.
Потом поляна накренилась, стала медленно поворачиваться, и полковник увидел группу маленьких человечков, стоящих, запрокинув головы и заслоняясь от солнца фуражками.
Совсем неподалеку синели дымки полевых кухонь, а за ними уже начались рыжие линии окопов — три, четыре, пять линий одна за другой, пулеметные гнезда, и сверху отлично видимые полосы «малозаметных препятствий».
Предполье, которое снизу выглядело очень даже внушительным, оказалось совсем узкой полосой между передней линией окопов и опушкой леса. Лес не был таким сплошным, как его представляли карты, а состоял из островков, больших, маленьких и совсем крошечных, разделенных серо-желтыми прогалинами. Деревья в здешних лесах имели широкие плоские кроны, и под этими кронами можно было спрятать миллион солдат. Или три миллиона.
Возможно, там никакого врага еще не было. Но ведь разведчики куда-то пропали — именно в этом лесу, под этими широкими кронами…
Только через полчаса полета он сумел заметить внизу что-то подозрительное.
Когда-то здесь протекала река — видно было петлистое пересохшее русло, речную долину, подмытые склоны холмов. Долина выделялась цветом, трава в ней не пересохла — и вот в этой траве остались семь широких протоптанных троп; похоже, что здесь прошли пехотные или конные колонны…
…мчится конная колонна бить Емельку Пугача…
Полковник похлопал пилота по колену и показал: поворачивай вон туда. Пилот посмотрел, кивнул и положил машину в пологий вираж.
Еще через двадцать минут полета широким зигзагом они нашли противника…
Вряд ли пехота опасалась нападения с воздуха, до такого здесь еще не дошло. Скорее люди укрывались под кронами от палящего солнца. Но иногда колоннам приходилось пересекать открытые пространства — вот как раз на них и выскочил аэроплан, идущий низко, чуть ли не над самыми верхушками деревьев. Сколько их здесь, попытался прикинуть полковник, километр в длину, по восемь в шеренге, идут тремя колоннами — и вон там, подальше, еще одна или две… и обозы. Пытаясь ни о чем не думать, он считал фуры. Ага, и еще пушки… и еще пушки! Да сколько же вас… Он видел, как командиры отдают команды, дублируя голос взмахами флажков. Сейчас ударят залпом, и все, подумал он очень спокойно и потянулся к рычагу сброса «бомб». На изготовление «бомб» у ребят было только два часа, поэтому получилось то, что получилось: небольшие гробики из тонких досок, картонных перегородок и брезента, которые через четыре секунды после сброса раскрывались (срабатывал гранатный взрыватель) и вываливали из себя по полсотни ручных осколочных гранат с вынутыми чеками; предохранительные скобы удерживались просто за счет плотной упаковки гранат по ячейкам…
Дальше все происходило как-то очень просто и обыденно: негромко ахнули за спиной взрыватели контейнеров, и запрыгали внизу дымки выстрелов — пули прошивали аэроплан с аккуратным чпокающим звуком, как будто гвоздиком кто-то протыкал барабан. Наконец рассыпался сзади и внизу плотный треск множества разрывов, но оглянуться и посмотреть, что там происходит, было невозможно, не пускали привязные ремни. Аэроплан страшно бросало вверх и вниз, как будто он не летел, а несся по колдобинам. Пилот был до синевы бледен, а потом полковник увидел, что из-под руки его тянется черно-красная струйка, дробится потоком воздуха — и исчезает.
Людское море внизу казалось бесконечным, а полет — страшно медленным… Наконец начался лес.
…Когда аппарат, подпрыгнув и напоследок закрутившись, все-таки остановился, наступила потрясающая тишина, нарушаемая только потрескиванием остывающих моторов. Потом в тишину эту впилились крики подбегающих, и полковник, чтобы успокоить их, помахал рукой. Он уже пытался отстегнуться, но одной рукой не получалось.
— Сначала его, — сказал он Куренному, кивнув на летчика.
— А вы-то целы, товарищ полковник? — на всякий случай уточнил Куренной, хотя уже взялся за ремни Туварха.
— Цел я, Сережа, цел…
Цел он был, цел, все посланные в него пули прошли впритирочку, а вот в пилота одна попала, и как они дотянули… это чудо. При касании земли Туварх сказал что-то неразборчиво и потерял сознание. И сейчас, глядя, как его вынули из продырявленного сиденьица и сколько крови осталось на прутьях, полковник еще раз подумал: чудо. И — какой молодец парень.
Потом помогли и ему выпутаться из ремней, спуститься на землю. Подошел чапский майор из главного штаба. Он был на позавчерашнем совещании, знакомился, но Стриженов вдруг забыл, как его зовут.
— Приветствую… — начал чап — и вдруг осекся, уставившись на культю Стриженова. — Э-э…
— Еще вчера были обе, — сказал полковник. — Давайте к делу. Передовые их части в трех милях от нашей линии, вот здесь… — Он зацарапал ногтями по планшету, пытаясь его открыть, майор услужливо подсунул свой. — Благодарю… Вот здесь, от кромки болот и на север. Примерно, как мне кажется, три тысячи штыков. А вот к этому участку, по прикидкам, подходят сейчас не меньше двадцати пяти тысяч…
— В чем состоят прикидки?
— Я подсчитал обозные фуры.
— Тогда пехоты может оказаться и больше — насколько я знаю, эти мерзавцы любят путешествовать налегке…
— И плюс около сотни пушек, — сказал полковник.
Калифорния. 29. 07. 2015, ближе к вечеру
Она еще никогда не просыпалась в винограднике. Здесь так умопомрачительно пахло… именно умопомрачительно, потому что она ощущала себя совершенно счастливой — вопреки гнусной реальности.
Юлька поплотнее завернулась в индейское одеяло, под которым спала, потому что ветерок, тянущий от гребня, был свеж. Над гребнем висели огромные белые пальмовые листья высоких-высоких облаков. Она расслабилась чуть-чуть, чтобы продлить минуты пробуждения — и заодно вспомнить сон. Кажется, ей приснилось что-то важное.
Назад-назад-назад… вниз-вниз-вниз-вниз…
Опрокидывающе-темно…
…ей показалось, что прошла вечность.
Ее зажали со всех сторон, а сверху стригли атмосферники — то ли два, то ли даже три, она так и не поняла. И не было возможности выскользнуть, врагов оказалось больше, и они, сволочи, диктовали ход событий. Она была против. Но нужно было поймать момент, поймать момент…
Юлька не могла уйти на высоту и по прямой — атмосферники были быстрее. И не могла ускользнуть в какую-нибудь щель — не видно было тут никаких щелей, а если какая и мерещилась, то тут же рядом оказывались глайдеры, очень быстрые и верткие. Она могла перескочить через них — и перескакивала, но ее тут же прижимали к земле, и все начиналось снова.
Пока они были неподалеку от шоссе, загонщики давили ее корпусами. Но когда ушли от шоссе в сторону, она услышала треск автоматных очередей. Наверное, они пока еще не старались в нее попасть — свиста пуль она не слышала. Били на психику…
Она не хотела, не собиралась сдаваться, но в какой-то момент просто пришло отчаяние.
Это было как год назад, в блиндаже на базе Пулково. Ее связали тогда и забили рот кляпом. Она все понимала: что вот-вот произойдет катастрофа, в которой погибнет и она сама, и все вокруг, и Питер с окрестностями… и надо было что-то делать, но она была связана по рукам и ногам, а рот забит кляпом. Вот тогда подступило отчаяние… но пришел Санька и спас ее. И, наверное, всех остальных…
А сейчас ее зажимали со всех сторон, чтобы убить или захватить, но никому не грозят никакие катастрофы — а значит скорее всего никто не придет и не спасет, Пол так далеко, на другом конце Солнечной системы… и зачем, зачем?..
Страх и отчаяние. Отчаяние и страх. Она металась из стороны в сторону, как лиса, травимая собаками.
Сворой…
Сколько же их?!.
Не меньше двадцати. И, наверное, становится больше. Потому что кольцо сжимается. Ощутимо сжимается.
В одном из прыжков она заметила вдали что-то вроде заводика: остекленный куб, несколько белых кубиков поменьше — и два больших ангара. Скорее всего он был заброшен, как и все вокруг, — но каким-то чудом мог и работать. Тогда там есть люди, охрана, телефон, чтобы вызвать полицию…
Ей повезло: попался овражек, не так чтобы большой, но глайдеру не перепрыгнуть, а ей-то все равно, овраг там или не овраг! Вот когда наконец сработало преимущество «супербайка»!
Она понеслась к заводскому корпусу, шаря взглядом по сторонам. Но не заметила ничего живого или движущегося, кроме по-цирковому раскрашенного грузовичка, который как раз в этот момент в раскрытых воротах корпуса скрылся.
Юлька приземлилась на крыше корпуса. Ей казалось, что здание резиновое, надувное и крыша гуляет под ногами.
В центре крыши стояла совершенно неуместная здесь садовая беседка, зелененькая, местами облупленная, а в полу ее, в квадратном люке, начиналась лестница вниз.
Оттуда поднимался тяжелый запах — сладкий и сукровичный одновременно.
Что там такое варят? — с содроганием подумала Юлька.
Она перехватила винтовку поудобнее, приоткрыла затвор — патронное донце тускло блеснуло, — закрыла, щелкнула предохранителем. Стала спускаться.
С крыши при взгляде вниз казалось, что там темно, оказалось — нет. Рассеянный мягкий приятный свет…
Лестница выводила на широкую галерею, огибающую огромное помещение по периметру. Внизу четырьмя квадратами, разделенные широким крестообразным проходом, стояли голые манекены, два квадрата черных и два — белых.
И — ни одной живой души…
А потом стало неуловимо темнее. Будто на солнце набежало тоненькое облачко…
Юлька посмотрела вверх. На самом верху лестницы кто-то стоял. Она видела снизу тяжелые светло-серые ботинки и обтянутые узкими белыми джинсами ноги. Очень тяжелые ботинки и очень крепкие ноги.
Надо было сразу выстрелить, но Юлька попятилась, надеясь спрятаться. Вон какие-то двери, лестница вниз…
Под ноги ей подвернулась металлическая мисочка — наверное, кошачья, — и страшно загремела по металлическому же сетчатому настилу. Она каталась кругами, переворачивалась — и гремела, гремела, гремела…
Юлька не заметила, как очутилась вытянутой в струнку за какой-то колонной. Шаги свинцово бухали по галерее, шел не один человек, а трое по крайней мере. И внизу слышалась такая же грубая неторопливая дробь многих шагов. Звук отлетал от потолка и стен, прыгал, почти не гас.
Потом с тихим жужжанием из гладкой, без малейшей царапины, стенки колонны выдвинулись стержни, образуя подобие лестницы. И Юлька, закинув винтовку за спину, полезла куда-то вверх, вверх — ничего другого ей попросту не оставалось.
Там был туннель — наверное, для вентиляции. По нему отчетливо тянуло холодом. Юлька торопилась ползти, стараясь не загреметь снова. Из-за поворота навстречу ей вышел огромный енот. Преданно посмотрел в глаза, повернулся и молча пошел, поглядывая через плечо. Наверное, звал за собой.
Юлька приняла приглашение.
Ползти было неудобно, отовсюду торчали какие-то куски проволоки, цепляющие за одежду. Туннель поворачивал вправо и влево, пересекал другие такие же туннели, в конце концов Юлька поняла, что это очень плотный лабиринт, из которого не выбраться без провожатого. Енот уходил вперед, возвращался, смотрел недовольно, но не издавал ни звука.
Потом в потолке обнаружился люк. Енот встал на задние лапы, вытянулся, коротенькими передними за что-то зацепился, повис, смешно раскачивая толстой попой и длинным полосатым хвостом, а потом все-таки вскарабкался наверх и исчез. Юлька подползла, перевернулась на спину. Длинная-длинная вертикальная шахта со скобами, торчащими из стен. Полосатый хвост болтался, как длинный вымпел на свежем неровном ветру.
Она лезла, лезла вверх, лезла, уже ничего не видя, кроме этого вымпела, а вскоре перестала видеть и его…
Когда Юлька выбралась наружу, там была ночь. Штук десять — хотелось сказать: «человек десять» — енотов сидели в кружок вокруг костра. Над костром висел закопченный чайничек…
Она стряхнула с себя остатки сна и села. И как прикажете эти сны толковать? По Мерлину, по Фрейду или по девице Ленорман?..
И что же ей показалось таким важным в этом сне?
Она еще раз, теперь уже сидя, закрыла глаза и сосредоточилась. И тут же поняла: все это время, пока крутились какие-то события, она опять ощущала себя этаким «колокольчиком», объектом чужого пристального внимания. А сейчас…
Нет.
Или она просто не может сосредоточиться?
Проклятие… ни в чем нельзя быть уверенной…
Юлька встала на ноги, чувствуя, что внутри все еще крутится вхолостую моторчик, уносивший ее от погони. Умылась холодной водой из бутылки, но от этого стало зябко и нервно. Следовало бы перекусить, вчера она в придорожном китайском кафе поела и еще купила с собой контейнер какой-то вкусной еды…
Вспомнила. Еноты сидели в кружок вокруг костра, а вокруг них поднимались горы рисовых зерен — тех самых, на которых выцарапано все, что когда-либо было написано на бумаге, все знания человечества. И эти рисовые зерна еноты держали в горсточках и грызли по одному…
Досада от исчезновения вековой мудрости — и выкручивающее желудок чувство абсолютного голода. Юлька потянулась к рюкзаку…
Рюкзака не было!
На миг Юлька как будто исчезла, а потом из ничего возникла вновь, здесь же, но уже совсем другая. Вся покрытая холодным потом, однако с винтовкой в руках. На полусогнутых, готовая или прыгнуть, или упасть.
Да нет же. Что ты. Вот он, рюкзак.
Юлька без сил села на одеяло, положив на колени винтовку. Она не знала, как долго сидела так.
Потом обнаружила, что контейнер с едой пуст. Автоматика сработала. Значит, можно двигаться дальше…
А «супербайк» не завелся.
То есть все включалось, но через две-три секунды проходила спонтанно команда отбоя, гравитаторы останавливались, а потом отключался и конвертор. После нескольких попыток запустить его Юлька полезла в энергоблок — и обнаружила, что кончилось железо! Черт… Такие маленькие конверторы использовали не стержни, как обычно, а миллиметровую проволоку, смотанную бухтой. Килограммовой бухточки хватало месяца на три непрерывной работы. И вот надо же — сейчас из топливоприемника торчал крошечный, в сантиметр, хвостик…
Железо должно быть чистое, специальное, этакое мягкое и серебристое. Сталь не подойдет, низкосортное ржавеющее железо — тоже не подойдет. Проклятие, где же взять?..
Глава семнадцатая
Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон.
Год 468-й династии Сайя, 14-й день лета
Первые выстрелы сражения раздались на правом фланге, на стыке позиций легионеров и герцогских гвардейцев. Стрельба опять застала Стриженова за едой, это уже начинало раздражать…
— Я схожу посмотрю, — опередив его, вскочил майор Ибрагимов, начальник штаба и оперативного отдела в одном лице.
Сейчас, при численности отряда меньше стрелкового батальона и наличии только строевых офицеров, не было возможности (да и не имело смысла) создавать полноценный штаб. С теми ограниченными задачами, которые стояли перед отрядом, вполне справлялись сам полковник, Ибрагимов и трое порученцев; еще десять бойцов осуществляли связь — телефонную, семафорную и пешую. Ибрагимов был умница и штабист, как говорится, от бога — то есть и талантливый администратор, и тактик, и немного шаман.
Ибрагимов выскочил из блиндажа, полковник же упрямо дохлебал луойю — что-то вроде супа-гуляша: густое, сытное и ароматное варево из молодой козлятины, лука, стручков сладкого перца и квари, местной разновидности тыквы, которая на Тироне занимала в рационе примерно тоже место, что картошка в Европе. Еда успокаивает… а он знал, что в последние годы его вспыльчивость иногда одерживает верх над благоразумием.
Луойю мы запьем рюмкой водки…
Вернулся Ибрагимов.
— Кажется, началось, — сказал он. — Атакуют соседей справа. Думаю, это разведка боем.
Словно ожидавшая этих слов стрельба полыхнула удесятеренно. Ударил пулемет, к нему добавились еще два. Били не просто длинными — сплошными очередями. Потом все покрыл грохот тяжелых пушек.
— Зря это они… — сказал полковник и встал; тело было чугунным, негибким. — Ну, пойдем наверх.
Наблюдательный пункт был оборудован в неплохом месте: на ребре довольно высокого холма. Превосходный обзор — больше двухсот десяти градусов, — линия обороны просматривается на три с лишним километра влево и на пять-шесть вправо; дальше справа шло пятнистое серо-желто-зеленое месиво непроходимых соленых болот, а слева линия обороны загибалась назад, этакое плечо натянутого лука… Судя по оперативной карте, левый фланг был попроще для обороны: из-за нескольких овражков наступающие не могли сопровождать пехоту артиллерией.
По всему выходило, что именно здесь, на участке ответственности легионеров, и будет самое горячее место. Здесь — и, может быть, ближе к соленым болотам…
Недостаток у наблюдательного пункта был только один, но существенный: слабое блиндирование. То есть от настильного огня защита была превосходная, непробиваемые брустверы из дикого камня, стальная заслонка на фронтальной амбразуре, — зато от навесного прикрывал только небольшой железобетонный козырек. Чапам просто никогда еще раньше не приходила в голову мысль, что надо прикрываться и от тех снарядов, которые падают сверху.
Ладно, это не самое страшное…
Перед позициями отряда было пусто. Справа все застилал желтоватый дым, видны были выходящие из леса густые цепи, и между ними часто-часто взлетали фонтаны огня. Батареи за спиной солидно стучали очередями, пока еще четко, не в разнобой.
Цепи шли.
Вступили все пулеметы гвардейцев, а потом затрещали дружные залпы. Гвардейцы — в отличие от чапов, предпочитавших М-1 по каким-то своим повстанческим причинам (экономия патронов?), — вооружены были бельгийскими «ФН-ФАЛ», имеющими и режим стрельбы очередями. Но пока что били залпами.
Так… Дружно поменяли магазины…
Множество несильных взрывов где-то по линии окопов. Неужели гранаты?
Кончились залпы… зачастили. Беспорядочная стрельба. Чаще и чаще в общий фон вплетаются короткие очереди. Все, дикая неуправляемая пальба…
И в этот момент напротив фронта легионеров из-за рощиц, почти сливающихся зрительно в сплошную завесу, тут и там стали появляться и разворачиваться веером орудийные упряжки. Пушки быстро снимали с передков…
Десять…
Двадцать…
Около сорока орудий.
Не дожидаясь, когда начнет противник, и не дожидаясь команды, ударили мортиры Легиона — шесть выстрелов один за другим. Полковник видел, как в небе протянулись дымные трассы. Они как будто зависли высоко, под скомканными ветром облаками, а потом ринулись вниз. Взрыватели настроены были на самое легкое касание, и мощные бомбы взрывались, не вздымая тонн земли, а расстилая ударные волны и осколки по поверхности. Смело канониров, опрокинуло одно или два орудия…
Потом остальные открыли беспорядочный торопливый огонь.
Били шрапнелью. Снаряды рвались над головами, засыпая окопы раскаленной чугунной фасолью.
Еще раз ударили за спиной мортиры. На этот раз по земле докатилась дрожь мощной отдачи — наверное, полковник слишком ждал второго залпа. Бомбы улетели и разорвались в дыму, и урон, нанесенный ими, ясен не был…
Вскоре вражеские артиллеристы перешли на стрельбу гранатами. Разрывов получалось как-то совсем мало, и полковник догадался, что только несколько пушек бьют по его окопам, а остальные — далеко за спину пехоты, по позициям тяжелой артиллерии. И точно: тут же позвонили из штаба, крича, что с этой швалью нужно покончить немедля, иначе…
— Куренной, — позвал полковник, и разведчик тут же оказался перед ним, как Сивка-Бурка. — Пройдись глазом или ножками, если надо, — где может сидеть их корректировщик?
— Есть! — козырнул Куренной и исчез.
Загудел полевой телефон. Лейтенант Марейе сообщал, что его соседи, гвардейцы, вроде бы отбили атаку. Стрельба там утихает…
— Отлично, — сказал полковник. — Рифат, позвони в штаб, попроси огонь тяжелых на эти батареи, раз уж они их так достают…
Ибрагимов позвонил. Ему сказали, чтобы не лез с советами.
Тем не менее к разрывам мортирных бомб скоро добавились высокие эффектные фонтаны земли. Одну тяжелую батарею все-таки развернули в нужную сторону.
— Жлобье, — сказал Ибрагимов.
Тут же рвануло воздух и тупо ударило в заднюю стену наблюдательного пункта. Полковник подумал, что это осколок, но оказалось — крупнокалиберная пуля, уже на излете. Она застряла в щели между здоровенными булыжниками.
— Шальная… — Ибрагимов неуверенно поковырял ее пальцем.
Полковник подошел к левой боковой амбразуре. Посмотрел на сияющее донышко пули, прикинул взглядом примерную траекторию. Вон те заросли где-то в километре отсюда…
Еще одна пуля взметнула на склоне щебень, не долетев до амбразуры.
Тяжелые крупнокалиберные винтовки делали здесь вручную, с тщательностью едва ли не ювелирной. То же и с патронами. И в общем-то получалось неплохо, даже слишком неплохо…
— Игорь Николаич, отойди. — Ибрагимов потянул его за рукав.
Полковник сел на табурет, махнул телефонисту:
— Костя, дай мне первую роту… «Куница», я «Сухой». Перед тобой роща Малая, а перед ней заросли кустарника. Видишь их? Прочеши кусты пулеметами, там засели снайперы. Подави к чертовой матери… Костя, передай по остальным ротам приказ: из всех видов оружия огонь в сторону противника.
Он подошел к фронтальной амбразуре, нажатием рычага откинул бронезаслонку. Ни черта не было видно там, «в стороне противника»… дым, сплошной дым.
Снова позвонил Марейе. Вновь усилился натиск на гвардейцев, и он просил разрешения открыть фланкирующий огонь для помощи соседям.
— Разрешаю. В дальнейшем действуйте по вашему усмотрению, лейтенант, — сказал полковник. — Вам там виднее. Обо всех изменениях обстановки докладывайте немедленно.
Вернулся Куренной.
— Готовы, — сказал он. — На деревьях сидели…
Полковник кивнул и вернулся к амбразуре. Бинокль был бессилен. Как бы хоть что-нибудь разглядеть…
И тут одна из бомб попала там, в дыму, во что-то горючее. Очень горючее.
Огненный шар вымахнул вверх метров, наверное, на сто. Пламя даже в самый пик накала было красноватым, и уже через несколько секунд шар померк, огонь превратился в облако — красно-бурое, накаленное, просвечивающее изнутри. Оно медленно поплыло вверх, волоча за собой шлейф дымов — и сине-белого порохового, и серо-желтого от сгоревшего пикринита, начинки бомб, и черного в оранжево-багровых прожилках, — как будто там горел расплавленный асфальт или склад автопокрышек…
— Ну ни хрена себе… — сказал Ибрагимов.
— Мягко говоря, — согласился полковник. — Как думаешь, Рифат, что у них там было?
Языки огня меж тем стремительно вырастали, стремясь дотянуться до шляпки гриба, тяжело зависшей, переставшей подниматься.
— Не знаю, — подумав, сказал Ибрагимов. — Не нефть — видел я, как нефть горит…
— Сланцевое масло, товарищ полковник, — сказал из-за плеча телефонист. — Для паровозных топок они его используют…
— А что, похоже, — согласился Ибрагимов. — Но зачем оно им тут?
Облако медленно расплывалось в громадную бесформенную кляксу…
— Не знаю зачем, — сказал полковник, — но мне это чертовски не нравится.
В окопах кричали «Ура!».
Как бы в ответ на этот крик из дыма показались сотни бегущих фигурок. Они перебегали, ложились, ползли, вскакивали, стреляли. Многие за собой волокли что-то тяжелое.
Марейе сообщил, что бой идет в траншеях гвардейцев.
Легионеры, обрадовавшись появлению видимого противника, взвинтили темп стрельбы, и вражеская артиллерия тут же перенесла огонь на их позиции. Гранаты рвались в основном перед окопами, вряд ли причиняя реальный урон, но мешая стрелкам видеть цели.
Снаряды проходили, наверное, над самыми головами наступающей пехоты, а та и не думала залегать. Их становилось все больше и больше.
Из дыма выходила саранча…
Санкт-Петербург, Россия. 29. 07. 2015, поздний вечер
— Мог бы и сам почаще заходить, герой Отечества, — ворчала бабка Калерия, при этом стремительно производя несколько действий одновременно: заваривая в краснофарфоровом чайничке ароматный чай, расставляя на столе печенье, варенье, мед и тарталетки с кремом, свеженькие, законченные за три минуты до прихода гостей. — Понимаю, бабка старая, из ума выживает, неинтересно с нею…
— Бабу-уль!.. — виновато жал плечами Санька Смолянин, с трудом забираясь в свой любимый уголок между столом и подоконником; уголок сделался ему тесен, да и вообще вся бабкина квартира… она стала не то чтобы тесной, какая уж тут может быть теснота, в родовой адмиральской хате, а — ограниченной, предсказуемой, что ли… Когда-то почти космическое ее пространство схлопнулось коробочкой, осталось только жилье. — Ты не представляешь себе, сколько у меня сейчас работы…
Он не кривил душой, работы действительно было невпроворот, он частенько и ночевать оставался в конторе, но при этом вполне отдавал себе отчет, что тратит на работу так много времени только потому, что не умеет ее делать. Не умеет руководить, не умеет организовывать. Хорошо умеет только создавать трудности — себе и другим… Он уже забрасывал осторожно удочки: а не возьмут ли его в пилоты этих новых кораблей, которые могут пилотировать, ничего не опасаясь, вполне себе взрослые люди? Сказали: конкурс сто человек на место. Для Саньки со всеми его бонусами, орденами и преференциями — ну, пятнадцать…
И даже это реально не светило ему, потому что эрхшшаа не желали видеть на Санькином посту никого кроме. Хотя, наверное, сам пост уже вряд ли имело смысл сохранять: опыт не просто общения, а ведения совместных проектов землянами, марцалами и эрхшшаа накопился вполне достаточный…
Кроме того, он с полной дури взвалил на себя еще и планету Мизель. Конечно, теперь Мизелью занимается целый комитет при ООН, но сказать, что от этого стало легче… Санька бы не сказал. Наоборот, стало гораздо труднее. Там, на Мизели, все решалось очень быстро и просто… там был обком земной колонии, аборигенские судьи, пан Ярек, который все про все знал и к которому многие прислушивались…
И еще там была Лизка. При Лизке было как-то неловко давать слабину.
— Работу всю не переделаешь, а я вот возьму да и помру, — резонно заметила бабка. — Чай сам себе наливай, у меня рука не поднимется тебе такой лить, какой ты пьешь… Привык там в своей тюрьме-то, разбаловался.
— Ага… — Санька взял чайник. — Только не в тюрьме, а на гауптвахте… Что стряслось, бабуль?
— На вот, почитай. — И бабка протянула ему вскрытый конверт. — Там по-английски, Стефа перевела…
Санька не дрогнул ни единой жилкой, но внутри загудело. Стефа, Стефания Ричардовна, или Рышардовна, — это Юлькина мать. С ней Юлька почему-то все время, сколько Санька помнил, ссорилась, конфликтовала, качала права…
Он прочитал письмо, ничего не понял, начал сначала. И испугался.
Санька не то чтобы примирился с потерей Юльки. Просто много всего случилось за это время… просто ослабла боль. Вот и все. Он уже начал привыкать к мысли, что с этим покончено, что ничего не поделать и надо куда-то выруливать самому. В конце концов, когда человеку недавно стукнуло семнадцать, оказывается, что жизнь не только кончилась, но и началась — хотя совсем другая. Одна кончилась, другая началась, а ты все болтаешься где-то между ними…
Он прочитал письмо еще раз.
— Ну, давай сюда, — сказала бабка, забирая бумажку. — Наизусть можно и не учить… Что делать-то будем, внучек?
— Сейчас, бабуль… — Санька потер виски. — Сейчас…
Виски шершавые — надо бы побрить голову. Изредка он делал это сам, но обычно забегал в парикмахерскую рядом с конторой. Там к нему привыкли.
— Командировку я себе выправлю, — сказал он, — хоть завтра. У нас будет утро, у них еще ночь только начнется. Два часа перелет… и кого взять? Рра-Рашта, само собой, старик обидится, если не позову… Машу бы взять, но Маша далеко…
Маша далеко и Барс далеко, все еще торчат на планете Мизель, налаживают там нормальную жизнь. И потом: тащить Барса на выручку Юльке — нет, это перебор… этакий дурно понятый Достоевский.
Что же она сбрендила-то там, в своей Калифорнии? Кто-то из ребят недавно оттуда, говорил: жара чудовищная… Головку напекло?..
Он злился и знал, что это хорошо. Злость его всегда спасала.
Рра-Рашт и Шарра, дочка его, со своим парнем по имени Рафашш. Троих котов хватит. Хороший телепат-поисковик нужен, вот что, без него там делать просто нечего, и желательно кто-нибудь из натуральных американцев — чтобы лучше ориентироваться на местности.
Санька медленно погрозил кому-то пальцем: не отвлекай! — и сказал:
— Во! Есть.
— Что? — тревожно спросила Калерия.
— Есть человечек, который нам поможет. Крепко поможет.
Где-то в Калифорнии. 29. 07. 2015, почти ночь
Через три часа ходьбы Юлька вышла к шоссе. Постаралась вспомнить, в какую сторону ближайший сколько-нибудь крупный городок. Кажется, налево…
В ту сторону, откуда она прилетела вчера.
Если посмотреть сверху и прочертить ее путь, подумала она, будет какой-то дикий зигзаг, прыжки сумасшедшего зайца. Это хорошо, это правильно.
Читать бесплатно другие книги:
