Шеф-повар Александр Красовский 3 Санфиров Александр

Так герой Социалистического труда механизатор Игорь Васильевич Ильин из совхоза Толвуйский перевыполнил свои обязательства на сорок процентов. Члены его бригады не отстают от передовика и также перевыполняют принятые планы.

Не отстают от тружеников села и лесозаготовители. Они активно готовятся к зимнему сезону. В этом году Шуйско-Виданский леспромхоз впервые отказался от молевого сплава леса, что сразу сказалось на состоянии наших рек и озер.

Петрозаводский хлебокомбинат освоил выпуск новой продукции. В частности его рогалики не задерживаются на прилавках и мгновенно раскупаются.

Онежский тракторный завод в честь прошедшего в прошлом году 24 съезда Коммунистической партии Советского Союза выпустил двадцать тракторов сверх плана. Эти машины уже с нетерпением ожидают в районах республики и в других лесных регионах нашей необъятной Родины.

Интенсивно застраиваются новые микрорайоны столицы Карелии. Вчера строители сдали еще две пятиэтажки на Октябрьском проспекте. Сто двадцать семей рабочих, строителей, музыкантов, учителей получат в них благоустроенные квартиры.

Мирное строительство социализма в нашей стране не дает покоя Американской военщине. Американский империализм и агрессивный блок НАТО угрожают миру во всем мире. Однако коммунисты Вьетнама доказали преимущество социалистического строя и громят войска проамериканской клики Нгуен Ван Тху по всем фронтам.

Советские хоккеисты выиграли очередной матч в серии Канада-СССР со счетом 3–5.

В национальном финском театре открылся новый сезон, под руководством режиссера Тойво Хайме вновь поставлен спектакль «Куллерво». В спектакле активно поднимаются вопросы с социально-политическим подтекстом, очеловечиваются герои Калевалы, становятся ближе не только взыскательному зрителю, но и всему советскому народу.

– Неплохо, – одним словом прокомментировала мою работу Хельми Пятеляйнен. – Сейчас прослушаем еще раз уже в записи.

Она махнула рукой оператору, тот понятливо кивнул и снова включил магнитофон.

Голос, раздавшийся из динамика, показался отвратительным, и хотя я знал о таком эффекте, это оказалось для меня неприятным сюрпризом.

Пятеляйнен и Венто, наоборот, судя по их лицам, остались довольны услышанным.

– Александр Владимирович, пробу вы прошли успешно, – сказала женщина, – Но окончательного решения о приеме на работу я принять не могу. Для этого нужно решение руководства.

Пятеляйнен при этих словах глянула на потолок.

– Наверху, конечно, примут во внимание мое мнение, но решаться этот вопрос будет там. А сейчас пройдем в мой кабинет, напишете коротенько автобиографию и оставите мне ваши паспортные данные и координаты.

После того, как я написал свою автобиографию, уместившуюся на половинке тетрадного листа, и записал адрес и номер домашнего телефона, меня отпустили, сказав, что о решении руководства я буду извещен в ближайшее время.

Домой я шел в некотором раздрае. С одной стороны пробы я прошел, с другой стороны ничего еще не ясно, примут меня на работу, или нет. Так, что надо думать, о запасном варианте.

Кроме того, мне в конце сентября нужно будет лечь еще на одну операцию. Она, конечно, не будет такой сложной, как на носу, но повозиться со шрамом придется.

Как-то все неудачно складывается моя судьба в этой жизни. Не то, что в прошлой. Там все в руки почти само собой падало, оставалось только подбирать.

Визит в Дом Радио много времени не занял, так, что зашел я домой как раз к обеду.

После еды настроение несколько улучшилось, и я решил, наконец, избавится от наклейки на носу.

Ну что же, результат операции меня вполне удовлетворил, отек уже полностью исчез, гематомы рассосались, сохранялся лишь слегка желтоватый оттенок кожи, а послеоперационные швы были практически незаметны.

– Да, мужики, постарались, – решил я, разглядывая лицо в зеркале. – Теперь на меня можно уже смотреть без дрожи в коленках. А, когда шрам уберется, и вообще можно идти с девушками знакомится.

Хрен с ним, ничего не буду предпринимать, пока не узнаю, возьмут меня диктором, или нет. Хотя мутно все это. Так что сентябрь посвящу сбору грибов и ягод, надо хоть чем-то семье помочь, затем лягу на операцию, а уж после неё начну думать, чем заняться в новой жизни. Все равно догадаться, чего от меня требует неведомая сущность, не получается.

Поэтому, на следующий день, закинув на плечи шарабан и взяв комбайн для сбора брусники, я с утра отправился в лес. Тем более что огромного района новостроек на наших заветных угодьях пока еще не существовало.

Три дня прошло в тяжких трудах по сбору брусники. Первые два ведра я принес домой, как и корзину грибов. А остальную ягоду сдавал на приемном пункте. Народа там хватало. В основном в очереди стояли пенсионеры. Школьники были на занятиях, народ большей частью работал, да и бомжеватых личностей особо не появлялось, боялись, наверно, участкового, периодически вылавливающего в очереди тунеядцев и проводящим с ними воспитательные беседы. Меня он приметил в первый же день, но после моих пояснений оставил в покое, даже документов не спрашивал. Хотя, кто их в это время носил с собой? Да никто.

На четвертый день я пришел домой пораньше. Именно поэтому успел взять трубку телефона, до того, как замолчал звонок.

– Александр Владимирович, – прозвучал в трубке уже знакомый голос Хельми Пятиляйнен.

– Да, я слушаю.

– Хочу вам сообщить, что по вашей кандидатуре принято положительное решение. Так, что завтра с утра подходите со всеми документами. Пропуск на вас выписан и будет в проходной.

– Понятно, спасибо, обязательно приду, – Я автоматически отвечал собеседнице, размышляя, с чего бы вдруг меня решили принять на работу.

Ведь слова Хельми Пятеляйнен, сказанные ей после пробы, я принял за тактичный отказ, мол, извини, все решит вышестоящее начальство.

– Саша, кто это звонил? – спросила мама, зашедшая домой, когда я машинально положил трубку на телефон.

– Меня диктором на радио берут, – улыбнулся я. – Только, что будущая начальница звонила, просила завтра явиться с документами в отдел кадров.

– Господи! Только этого нам не хватало! – воскликнула маман. – Я так надеялась, что тебя не возьмут. Мне теперь на работе покоя не дадут, все начнут интересоваться, по какому блату я тебя туда устроила.

– Ну, что ты говоришь? Мам, разве у тебя в поликлинике одни финны да карелы работают? Их же по пальцам можно пересчитать.

– Сынок, можно подумать, на твоем радио, полный порядок, там такой же бардак, как и везде. Сегодня ты новости на финском будешь читать, а завтра кто-то заболеет, и будешь на русском языке все говорить.

Мне стало смешно.

– Да ты уже завтра первая расскажешь на работе, где твой сын будет работать, – подумал я, хотя вслух благоразумно этого не говорил.

– Пожалуй, в этом плане ты права, – уже вслух ответил я. – Наверняка придется и обычные новости сообщать, да мало ли, еще какие передачи появятся. Хорошо хоть с такой рожей меня не посадят читать новости на телевиденье в «Экране дня».

– Саша, перестань так о себе говорить, ты не прав. Володя Новожилов удачно тебя прооперировал, осталось только шрам убрать и будешь парень хоть куда.

Так, сейчас время половина шестого. Сейчас мы едем с тобой в универмаг «Карелия» покупать новый костюм, рубашки и галстуки. Диктор карельского радио должен быть прилично одет. А не, как гопник какой-то.

Вызывай такси, а то автобус четверку будем час дожидаться.

– Ох, ничего себе! Вот это маман разошлась! Когда такое случалось, чтобы она такси вызывала? Что-то даже не припомню, – думал я, набирая номер диспетчера.

Такси пришло через пятнадцать минут, а еще через десять мы уже заходили в универмаг.

С рубашками и галстуками проблем не было. А вот с костюмом так быстро не получилось. Во всем оказалась виновата моя нестандартная фигура. Слишком я был тощим для 185 сантиметрового роста.

Пришлось перемерить с десяток моделей, прежде чем удалось подобрать хоть что-то. Но маме костюм понравился.

– Саша, да ты посмотри, как он сидит. Тебя сейчас хоть на свадьбу отправляй. И материал отличный, ткань с лавсаном, ей износа век не будет.

Ты же любишь локтями по столу елозить, а такой тканью и нарукавники не нужны. На этикетку глянь, фабрика имени Володарского, там плохого не сошьют. И стоит всего шестьдесят два рубля. Так, что мы укладываемся в смету, в заначке хватит денег тебе еще на пальто и зимние ботинки.

Мне, после всех примерок было безразлично, на какой фабрике и из чего шили этот костюм, хотелось только одного, скорее выбраться из магазина и уехать домой.

Зато маман, просто светилась от счастья. Не так часто в жизни она ходила за такими покупками.

Такси мы брать не стали. Как добропорядочные граждане дождались автобуса и на нём добрались до дома.

Там, мама еще раз потребовала примерить все покупки и только после этого мы уселись ужинать.

Когда я утром зашел в кабинет Хельми Пятеляйнен, та уставилась на меня, как будто увидела в первый раз.

– Хельми Эйнаровна, доброе утро, – улыбнулся я. – Как поживаете?

– Добрый день, Александр, – отмерла та, – Ты уже побывал в отделе кадров?

– Да, конечно, принес трудовую книжку, еще раз автобиографию написал, заявление о приеме на работу.

Хорошо, – задумчиво протянула женщина. – Знаешь, в первый момент, когда ты зашел, я тебя не узнала. Без пластыря на носу и в костюме ты выглядишь намного лучше.

Обрадовавшись нужному направлению мыслей начальницы, я сразу взял быка за рога.

– Хельми Эйнаровна, думаю, что вы будете не против, если я стану выглядеть еще лучше. Дело в том, что на 27 сентября у меня назначена операция по иссечению шрама на лице. Надеюсь, что на больничном листе я пробуду не больше недели, если все пойдет, как надо.

– Я вообще-то не сомневалась, что ты озаботишься состоянием своего лица, но не думала, что это случится так сразу, – недовольным тоном сказала та. – Но думаю, что мы сможет это пережить. Справлялись ведь как-то до тебя.

Ну, ладно, у нас еще будет время все обговорить, а сейчас идем в монтажную комнату, займемся записью вечерних новостей.

Весь диалог у нас естественно проходил на финском языке.

Мы прошли в студию, где я уже побывал три дня назад. Усевшись за стол, я надел наушники и по команде оператора начал читать подготовленный текст.

Когда завершил чтение, Пятеляйнен сказала:

– Не буду ничего объяснять, сначала послушаем запись, а потом разберем типичные ошибки новичка.

И мы разобрали их один раз, потом второй, и только на третий раз мое прочтение удовлетворило редактора. Мне, кстати, и в третий раз не понравилось то, что я лепетал.

– Неужели, эту жуть, выдадут в эфир, – ужасался я.

К этому времени я изрядно вспотел. В монтажной было душно, а тут еще и волнение. Поэтому в перерыве я сразу вышел на улицу.

Вместе со мной вышел и звукооператор – монтажер. Солидный мужик лет сорока с бородой под Хэменгуэя вытащил из кармана пачку Родопи и предложил мне закурить.

Когда я вежливо отказался, он прикурил сигарету, подмигнул мне и сказал.

– Не переживай, что Хельми так строжит. У тебя с первого раза нормально получилось. Это, чтобы ты не расслаблялся. Все равно в ближайший месяц два в прямой эфир тебя никто не выпустит. Ну, может, два месяца я и загнул, но месяц точно только в записи твои новости пойдут. Сейчас не те времена, чтобы неопытных дикторов сразу в эфир выпускать.

Мало ли заикаться вдруг станешь, или отсебятину начнешь нести всякое бывает. Сам понимаешь, тебе просто повезло, что язык хорошо знаешь. Тут до тебя уже десяток студенток побывал. Такое ощущение, что в университете они женихов себе ищут, а не учатся.

Мы поболтали еще несколько минут и пошли делать очередную запись.

Вечером, когда по карельскому радио должны были начинаться новости на финском языке, мама уже сидела у радиоприемника.

Слушала она внимательно, хотя не понимала ни слова. За время жизни с отцом она выучила только несколько ругательств на финском языке, дальше её интересы не заходили. А бабушка Ирья и на русском-то с ней разговаривала немного, у них все годы был вооруженный нейтралитет.

Я у приемника не сидел, но тоже прислушивался к звукам, доносящимся из него. Мой голос уже не казался таким ужасным. После прослушивания десятка записей я начал к нему привыкать.

Когда новости подошли к концу, мама смахнула слезинку с глаз и крепко обняла меня.

– Саша, ты молодец, никогда не думала, что твое детское увлечение, поможет найти работу.

После этих слов она отпустила мое тощее тело и, глядя в глаза, сказала:

– Надеюсь, ты понимаешь, что читать новости это не занятие на всю жизнь. В следующем году ты должен поступить в университет, чтобы получить высшее образование.

– Мама, а зачем терять целый год? – улыбнулся я. – Можно ведь и заочно учиться, или на вечернем факультете.

– Саша, ну, что ты несешь? На медицинском факультете давно нет вечернего отделения, тем более, заочного!

– Зато есть историко-филологический факультет с угро-финским отделением. И поступить туда можно без проблем. Мы сегодня это уже обсуждали с Хельми Эйнаровной.

– Ох, Сашка! И почему с тобой столько проблем. Четыре года, как ты школу окончил, и в университете успел семестр учиться, на заводе работать, и армию отслужить. На Пашку посмотришь, вроде бы такой шебутной мальчишка рос, так ведь поступил после школы в университет и учится спокойно, а с тобой одни хлопоты. После твоего факультета одна дорога в учителя. Разве ты хочешь учителем быть?

– Да я вроде бы с сегодняшнего дня диктором принят на работу, разве ты не знаешь? Вот пока диктором и намереваюсь работать. А чтобы меня не выгнали, придется, пойти учится. Представляешь, кроме очередного отпуска, мне еще должны будут два отпуска для сдачи сессий предоставлять.

Зарплата, правда, сто десять рублей всего, но со временем будут надбавки, возможно премии.

Услышав размер зарплаты, мама открыла рот от возмущения.

– Это что же творится, у меня молодые врачи столько получают, так они шесть лет учились, экзамены сдавали, людей лечат! А тут мальчишка с десятью классами образования такие же деньги будет получать. Эх, нет в жизни справедливости.

Её взволнованную речь я перебил, сказав:

– Так в чем проблемы? Пусть начинают учить финский язык, если хорошо выучат, вполне возможно их тоже пригласят на радио, или телевиденье.

На мои слова она не нашла, что ответить, поэтому, воспользовавшись паузой, я зарубил дискуссию на корню, позвав маму отведать судака по-польски с гарниром из артишоков. Ну, не из артишоков, конечно, из обычных кабачков. А на десерт у меня был приготовлен мусс из брусники и морошки сделанный на манной крупе.

– Сынок, так дальше жить нельзя, – с надрывом в голосе заявила мама после ужина. – Я сегодня взвесилась на работе и с ужасом обнаружила, что поправилась на полтора килограмма. Это просто кошмар.

– Мама, а что ты так переживаешь, ради чего тебе блюсти фигуру? Ты случайно не помнишь, кто на днях заявил, что будет вести жизнь монашки и посвятит её своим детям. Так вот, официально заявляю, думаю, и Пашка ко мне присоединится – мы в таких жертвах не нуждаемся. Если же ты пересмотришь свою позицию, тогда можно будет подумать и о диете и о фигуре.

На удивление, мама спокойно отнеслась к моему заявлению и даже слегка порозовела.

– Ого! – мысленно воскликнул я. – Это что-то новенькое. В прошлых жизнях у маман после развода с отцом мужчина так и не появился.

К моменту, когда надо было ложиться в больницу на повторную операцию, у меня появилась напарница по работе, симпатичная миниатюрная блондинка Эльвира Нокелайнен. Окончив наш университет в прошлом году, она пыталась устроиться переводчиком в «Интурист», но так, как особо выдающихся знакомств у её семьи не имелось, то пролетела с этой профессией, как фанера над Парижем. После этого она устроилась на работу преподавателем английского языка в школу. Но, насколько я понял, её тонкая душевная организация не выдержала столкновения с грубой школьной прозой. Поэтому в семье подняли все знакомства и все-таки смогли устроить девушку диктором на радио.

Зато теперь для Хельми Пятеляйнен наступили золотые деньки. Ей уже не надо было, бросив все дела, самой сидеть у микрофона. Поэтому она не особо огорчилась, когда я сообщил, что завтра у меня госпитализация.

А вот Энсио Венто, присутствующий при этом разговоре, многозначительно кашлянул, привлекая внимание, и затем выразил надежду, что после операции мой внешний вид позволит не только работать на радио, но и на телевиденье.

В приемном покое онкодиспансера, как специально, дежурила Светка Алешина, вернее, теперь уже Хворостова. На этот раз она меня особо не доставала, только сообщила, что Люда вышла замуж за водителя скорой, с которым вместе работала. И хотя прошло много лет, я сразу вспомнил мелкого парня, желавшего выяснить со мной отношения прямо у больницы в Вытегре.

На операцию меня взяли в этот же день.

– А чего ждать? – спросил Новожилов, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Под местной анестезией иссечем рубцовую ткань, наложим швы и все дела. Дня три побудешь у нас, а затем, если все нормально, на выписку.

Так, собственно все и произошло. Через три дня вернулся домой и еще несколько дней сидел дома. Первым делом мама отодрала наклейку со шва и удостоверилась в качестве выполненной работы. И только затем стала звонить и благодарить своего коллегу.

Швы она сняла сама, мне даже не пришлось для этого идти в поликлинику.

Я тоже остался доволен своим новым лицом. И еще раз похвалил себя, что не стал устраивать скандал в госпитале. Еще неизвестно, как бы тамошние хирурги провели такую операцию.

Как по заказу в этот день вернулся Пашка из совхоза. За месяц он ухитрился не написать ни одного письма, или позвонить. Не зная точного адреса, мы тоже ничего ему не писали. Поэтому он был ошарашен новостями.

– Сашка, слушай, тебе лицо классное сделали. Ты сейчас лучше выглядишь, чем до армии! – воскликнул он, когда я открыл ему дверь.

Он, продолжил обсуждать эту тему, когда мама, как бы между делом сообщила:

– Паша, пока ты был в совхозе, Саша устроился на работу.

– Отлично! – воскликнул брат. – И кем он теперь работает?

– Диктором на радио, – гордо заявила мама.

Братец потерял дар речи.

– И не только, – донес я добивающий удар. – Мы с тобой теперь оба студенты нашего университета.

– Обалдеть! – прошептал Пашка, садясь на тумбочку, на которой мы обычно чистили обувь.

Мама, естественно, не могла пройти мимо такого неблаговидного поступка.

– Паша, встань немедленно, ты же запачкаешь брюки, – трагическим голосом произнесла она.

На что оба её сына ответили ржанием молодых жеребцов.

– Мама, да ты полюбуйся на это село! – сквозь смех воскликнул я.

– Нашу тумбочку теперь придется отмывать, после того, как он на ней посидел.

Действительно, вид у Павла был не ахти. Куртка уделана в какой-то глине, брюки заляпаны непонятными пятнами, и к тому же порваны. И дымом от него несло, как от копченой курицы.

– Чего от тебя дымом так прет? – спросил я.

– Вчера для отвальной барана на вертеле жарил, – гордо заявил брат.

Нашу беседу прервала мама.

– Паша, всю верхнюю одежду снимай в прихожей и кидай на пол. А лучше раздевайся совсем и марш в ванну. Саша неси наматрасник, сейчас одежду и белье сложим в него и на всякий случай опрыскаем дихлофосом.

Пашка, успевший раздеться до трусов, обиженно возопил:

– Мам, ты чего! У нас такой дубак был в доме, там бы ни одна вошь не выжила.

– Ах, у вас еще и печки не было, – ужаснулась маман. – Как же вы там жили?

Но Пашка уже прошел в ванную и уже оттуда, скрывшись за дверью, точно метнул трусы в горку белья.

– Баскетболист, блин, – прокомментировал я бросок и отправился за наматрасником и дихлофосом.

Мы уже поужинали, но на Пашкино счастье в одной кастрюле еще оставался чуток азу по-татарски, а в другой картофель, вареный в мундире, который я хотел завтра пустить на котлеты.

Увы, Пашка съел все азу, и всю картошку, и по его виду было понятно, что он еще не наелся.

– Ты, как с голодного острова приехал, – сказала задумчиво мама, сидевшая напротив и наблюдавшая за оголодавшим сыном.

– Вроде бы у вас отвальная вчера была, сам же сказал, барана жарили, – ехидно вступил я в разговор. – Что тебе мяса не досталось?

Паша в ответ промямлил что-то невразумительное и заткнулся.

Когда же вечером остались вдвоем в комнате, он более подробно рассказал о вчерашнем веселье.

– В общем Сашкец, мы закончили выделенные поля на три дня раньше срока. И по этому поводу решили устроить отвальную. Купили здоровенного барана у одной бабки, водяры бутылок двадцать, картошки наварили, глаза бы мои её больше не видели!

Короче, так получилось, что пришлось самому барана резать и жарить, остальные парни, интеллигенты сраные, ни хрена не умеют, могут только водку жрать. Ну, пока жарил, тоже принял на грудь несколько стопок на голодный желудок.

Ну, и под конец жарки вырубился на хрен. А когда проснулся, у нас уже танцы в полном разгаре, а барана сожрали. Танька Матросова мне оставила кусочек на кухне, так и его кто-то спи…л.

– Вот, что бывает, когда слишком много выпьешь. – назидательно сообщил я.

– Это точно, – подтвердил брат и захрапел, как только положил голову на подушку.

После приезда брата наша жизнь вошла, как говорится в накатанную колею. Мама руководила своей поликлиникой. Паша ходил на занятия, сам стирал и крахмалил свои халаты, и три раза в неделю сторожил детский сад. Ну, как сторожил. Спал он там с десяти часов вечера до шести утра. Он спал бы и дольше, но к шести на работу приходили повара.

А я, как и родственники ходил на работу, вечерами спешил в университет на занятия. Ну и конечно, по выходным дням кормил все семейство блюдами народов мира.

Как-то в прошлых жизнях я не был знаком с жизнью студента – вечерника.

Поэтому, для начала удивился той легкости, с которой сдал вступительные экзамены, которые для вечерников шли месяцем позже, чем для студентов дневного отделения. По-моему преподаватели были не на шутку удивлены моим знанием финского и английского языков. О знании шведского языка я даже не заикался. Темы для сочинений тоже не удивили, у меня в кармане на всякий случай лежали несколько фотокопий. Подошли сразу две. Я выбрал сочинение по роману Горького «Мать», как самое короткое. Получил четверку, но для поступления мне хватило. Уже после зачисления я пристал к Хельми с вопросом, не звонила ли она в деканат, чтобы я сдал экзамены без огрехов, но она бурно отреагировала, сказав, что даже и не думала этого делать.

На первую лекцию шел с небольшим волнением, было интересно, с кем придется учиться долгих пять лет.

Группа вечерников оказалась небольшой. Всего восемнадцать человек. К удивлению кроме меня в группе имелось только два парня, уже отслуживших в армии. Почти все девчонки окончили в этом году школу и, не пройдя по конкурсу на дневное отделение, срочно перевелись на вечернее. Их сверстникам по понятным причинам делать это было бессмысленно. Самое смешное, только три, или четыре человека при перекличке отозвались на русскую фамилию. Остальные фамилии были финские, или карельские.

В принципе, это было легко понять. Кто еще пойдет учить финский язык, только тот, кто говорит на нем с детства. Но мы изучали еще английский язык, и я не сомневался, что большинство из нас трудовую деятельность начнут учителями английского языка. А надежды стать переводчиками и работать в Интуристе сбудутся у единиц. Хотя в Советском Союзе было всего два учебных заведения, где можно было изучать финский язык, у нас и в Эстонии, но видимо для потребностей страны хватало небольшого количества специалистов.

Когда начались практические занятия и семинары, я понял, почему именно меня взяли работать диктором. Мои однокурсники разговаривали по-фински примерно так же, как я это делал в первой жизни, а именно хреново. Тем более у северных карел имелся специфический акцент, из-за которого не сразу понимаешь, что они хотят сказать. Однако был один предмет, в котором я плавал, как и все остальные самоучки – это финская грамматика. И хотя она была на порядок легче, чем грамматика русского языка, все равно давалась тяжеловато.

Несмотря на то, что курс для вечерников был несколько сокращен, от истории КПСС нас никто не освобождал. Придется учить и её, грустно думал я, покупая в книжном магазине тонкие брошюрки статей Ленина.

Дня через два мы уже выяснили, кто есть кто. Девушки в большинстве своем не работали, сидели на шее у родителей. Три девицы работали помощниками воспитателей в детском саду. Одна художником оформителем. Парни, ухмыляясь, заявили, что работают в лесном филиале Академии наук.

Мне же скрывать было нечего, поэтому я признался, что работаю диктором на радио. Тем более что в ближайшие дни ребята это выяснили бы и сами. Так, как со второй половины октября я должен был начать работать диктором и на телевиденье. Хорошо, что от одного здания до другого было метров пятьдесят.

Завела об этом разговор сама Хельми Пятеляйнен.

– Алекс, – обратилась она ко мне после того, как я явился на работу уже полностью зажившими швами. – Мы тут в руководстве посовещались и пришли к выводу, что тебе можно доверить и читать новости на телевиденье. Сегодня проведем пробу, но наш режиссер не сомневается, что ты вполне фотогеничен.

Для меня новостью эти слова не стали, Энсио Венто об этом не раз говорил.

Но мне очень не понравилась реакция Эльвиры Нокелайнен, присутствующей при разговоре. Та после озвучивания такого решения стала смотреть на меня, как на врага народа. В принципе она начала работать на радио всего на две недели позже меня и, наверно, рассчитывала попасть и на телевиденье. В конце концов, работа диктором на радио и телевиденье – две большие разницы.

Зато Венто был в восторге. Обычно немногословный и угрюмый, сейчас расплылся в улыбке и сразу сообщил, что в декабре сможет спокойно ехать на гастроли со своим ансамблем «Манок» в Москву, ведь без его баса, ансамбль, не ансамбль. А когда вернется, то обязательно сводит меня в финский драматический театр на уроки сценического мастерства, которые мне обязательно пригодятся.

Настоящая слава ко мне пришла в конце октября, когда после нескольких проб я начал вести новости по телевизору. И сразу жизнь заиграла новыми красками. Еще повезло, что на улице уже царила поздняя осень, и приходилось одеваться практически по-зимнему. Поэтому на улице и в транспорте в надвинутой почти на нос зимней шапке меня никто не узнавал. Так, что по улице можно было передвигаться свободно. Ну, разве что иногда меня пристально разглядывали в автобусе, пытаясь понять, я это, или не я. Зато в университете настал трындец.

Куда бы я не шел; на семинар, на лекцию, или просто в туалет, обязательно находилась очередная девица, пытавшаяся познакомиться. Хорошо хоть, что таких непосредственных девушек было немного. Все же основная часть студентов и преподавателей старались разглядывать меня незаметно.

В нашей группе по поводу меня тоже шли споры. Моя подноготная уже была изучена, и девушки недоумевали, каким образом я мог выучить финский язык, когда на нем разговаривала только бабушка – ингерманландка. В конце концов, консилиум пришел к выводу, раз Красовский в обычной, неспециализированной школе смог изучить на высоком уровне еще и английский язык, значит, ему просто легко даются языки и в этом все дело.

Интересно, что они скажут, если узнают, что их однокашник еще говорит на шведском языке, притом гораздо лучше, чем на финском и английском.

Все же понемногу ажиотаж стих, по вечерам в университетских коридорах толклись одни и те же студенты и мало помалу девушки от меня отстали, сообразив, что знакомится я не жажду.

Тем не менее, нашлись в известности и свои плюсы. К примеру, в библиотеке, когда я туда приходил, всегда находилась нужная книга, или статья, охотно доставленная улыбающейся библиотекаршей. В первой жизни подобного профита у меня не имелось. Как правило, чем-то недовольные библиотекари заявляли, что книга на руках, или надо подождать и так далее.

В конце ноября Энсио Венто уехал на гастроли. Игорь Сенцов ведущий вечерней программы «Экран дня», как назло подхватил ОРЗ. Так, что мне пришлось отдуваться сразу за двух товарищей.

Пятеляйнен могла бы облегчить мне работу, отдав утренние новости Эльвире Нокелайнен. Но, похоже, между дамами пробежала черная кошка.

Что уж у них произошло, я не знаю, но похоже, Эльвира долго у нас не проработает. Как шепнул мне звукооператор Игорь Маньшев, у Хельми Эйнаровны характер тяжелый, нордический.

Неделю я работал в авральном режиме, пришлось даже пропускать лекции в университете. Затем поправился Игорь, после чего работы значительно уменьшилось. К концу первой декады декабря с гастролей вернулся Венто, и когда он приступил к работе, мне показалось, что я вообще ничего не делаю.

Как-то мы столкнулись с ним в коридоре и он, глядя на меня сверху вниз, сказал:

– Алекс, в эту субботу пойдешь вместе со мной на репетицию.

От неожиданности я растерялся.

– Энсио, какая репетиция, ты о чем? У меня даже слуха нет. Я не собираюсь петь в вашем ансамбле.

Пожилой финн улыбнулся.

– Репетировать буду я, а тебя познакомлю с главным режиссером Паули Ринне. У нас не так много финно-язычной молодежи в городе, и в театр они идти не спешат. Посмотрим, вдруг из тебя получится артист, к тому же если будешь заниматься в труппе театра, появятся перспективы не только читать новости, но и вести другие передачи на финском языке.

Когда мы зашли в театральный зал, сцена была пуста. На передних рядах сидели несколько мужчин и что-то оживленно обсуждали.

Когда мы подошли, их взгляды устремились на меня.

– Энсио, ты кого к нам привел, не сына случайно? – шутливо спросил один из них.

Все дружно засмеялись, так как все прекрасно знали о семейном положении друг друга.

– А так это твой молодой коллега, – кто-то из присутствующих, наконец, узнал меня.

– Послушай, Александр, – обратился ко мне все тот же мужчина. – Признаться, мои друзья заинтригованы твоим появлением на телевиденье. Всем было интересно узнать, откуда у нас появился такой самородок. Нашего Энсио спрашивать бесполезно. Сам знаешь, из него лишнего слова не выдавишь.

Давай знакомиться, меня зовут Виллиам Халл, я некоторым образом поучаствовал заочно в твоей судьбе, визировав твое заявление на работу.

Тут я вспомнил, что Виллиам Халл сейчас работает заместителем министра культуры Карелии и, естественно, прием на работу новых дикторов мимо него не проходит.

Пока мы знакомились, появился еще один персонаж, это был руководитель ансамбля Андро Лехмус.

Он тоже уделил мне минуту времени и даже поинтересовался, не желаю ли я принять участие в распевке.

Узнав, что мне наступил на ухо медведь, сочувственно глянул на меня и поспешил на сцену, где уже стояли все участники ансамбля.

Репетиция шла довольно долго и часто прерывалась руководителем, разбирающим ошибки исполнителей.

Все это время я сидел в зале, думая за каким чертом меня сюда занесло. Понемногу рядом со мной появлялись люди, видимо артисты, тоже пришедшие на репетицию.

В скором времени из зала стали слышны реплики, что некоторым товарищам пора и честь знать, и освободить место театральному коллективу.

Реплики были довольно безобидными, что объяснялось простым обстоятельством. В составе репетирующего ансамбля на сцене стоял главный режиссер театра и заместитель министра культуры. С ними особо не поспоришь.

Но видимо даже такие ремарки сделали свое дело, допев очередную песню, Манок в полном составе покинул сцену и исчез в неизвестном направлении. Только главный режиссер Паули Ринне, проводив друзей печальным взглядом, остался на месте.

– Понятно, – сообразил я. – Мужики сейчас причастятся по чуть-чуть, поговорят за жизнь и по домам.

Пока артисты, оживленно перебирались на сцену, режиссер подошел ко мне и, улыбнувшись, спросил:

– Молодой человек, ваш коллега по работе Энсио Венто настоятельно рекомендовал глянуть вас на сцене. Полагаю, раз вы пришли и даже терпеливо дождались окончания репетиции, против такой пробы вы ничего не имеете?

– Раз уж я здесь, стыдно было бы отказываться от такой возможности. Давайте попробуем.

– Отлично, – заметно обрадовался Ринне, – проходите на сцену.

Когда я вышел на освещенную сцену, на меня с любопытством уставились глаза артистов.

– Александр, – Ринне вновь обратился ко мне. – Энсио рассказывал, что вы неплохо знаете эпос Калевала. У нас сегодня вечером идет спектакль «Куллерво», вы сможете вспомнить подходящий стих из эпоса. Если да, то просим.

– Хорошо, – неожиданно осипшим голосом сказал я и откашлялся. – Я прочитаю то место, где Куллерво, узнав о смерти матери, находится в большой печали.

Еще раз откашлялся и негромко начал говорить, стараясь интонациями передать переживания юноши, потерявшего мать.

Мои слова отдавались эхом в пустом зале. Доброжелательная улыбка исчезла с губ Ринне. Он напряженно всматривался в меня. А когда я замолк, наступила полная тишина. Артисты переглядывались между собой, а на глазах у одной девушки появились слезы.

– Кгхм, – пришел к жизни режиссер, – Мда, это было что-то. Молодой человек, вы раньше не занимались в театральной студии, или кружке?

– Нет, не было такого, – смутился я. Надо сказать меня удивила реакция окружающих на прочитанный отрывок. Наверно, я так плохо его прочитал, что профессионалам даже лень смеяться.