Змеевы дочки Корсакова Татьяна

– Думаете, они еще в усадьбе? – спросил он шепотом.

– Не знаю. Но тот перезвон, что устроила девочка, разбудил бы и покойника, а Жильцов из своей норы так и не выбрался. – Голос Демьяна Петровича был мрачен и полон недобрых предчувствий.

Они сошли с парковой дорожки, ступили в ноздреватый, прихваченный ночным морозом снег, двинулись к едва заметному в темноте флигелю.

– Свет не горит, – сказал Алексей, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Сам вижу. – Демьян Петрович крепко сжимал ружье. – Не к добру.

Дверь флигеля оказалась открытой. Вот это точно было не к добру…

Демьян Петрович вошел внутрь первым, спрашивать, есть ли кто живой, не стал, в темноте нашарил выключатель, зажег свет. Библиотека занимала весь первый этаж флигеля, двери, ведущие в читальный и абонементный залы, оказались закрыты. Демьян Петрович молча указал на дубовую лестницу, Кешу Жильцова следовало искать именно там.

По лестнице они поднимались, стараясь особо не шуметь, но старые ступени все равно предательски скрипели. Оставалось надеяться, что убийцы во флигеле нет. Найти бы Кешу. Найти бы Кешу живым…

Почти все комнаты второго этажа были заперты на ключ, кроме одной, двери приоткрытой.

– Не суйся, – снова одними губами проговорил Демьян Петрович и первым переступил порог.

Через мгновение в комнате вспыхнул свет, освещая царящий в ней разгром. Здесь, как и в доме стариков, кто-то устроил обыск. Матрас был сброшен с кровати на пол. Тут же, на полу, валялась одежда Жильцова. Ящики письменного стола были выпотрошены, на бумагах и книгах растекались пролитые чернила. Сама чернильница закатилась в угол, оставив на полу грязные кляксы. Кеши Жильцова нигде не было видно. Наверное, это можно считать хорошим знаком. Все-таки чернильные лужи – это не лужи крови…

– Надо обыскать первый этаж. – Демьян Петрович достал из кармана связку ключей, добавил мрачно: – Заодно и в участок позвоним.

Вопреки ожиданиям, дверь читального зала оказалась не заперта. Она поддалась, стоило лишь Алексею коснуться дверной ручки. И тут же Демьян Петрович оттеснил его плечом, первым шагнул в гулкую, пахнущую пылью и книгами комнату. На сей раз выключатель искать пришлось долго. Все это время Алексей до боли в глазах всматривался в темноту, ладони, сжимающие приклад ружья, вспотели от напряжения. И когда наконец вспыхнул свет, он помимо воли вздохнул с облегчением.

В читальном зале тоже царил кавардак, книги, бережно хранимые Кешей Жильцовым, в беспорядке валялись между двумя рядами столов, поверх книг лежал сам библиотекарь…

Первое, что увидел Алексей, была кровь, словно красными чернилами заливающая страницу какого-то учебника. Сердце защемило от дурного предчувствия. Еще один…

Демьян Петрович шагнул к телу первым, проверил пульс, сказал громко и возбужденно:

– Жив! – Голос его эхом разнесся под высокими сводами читального зала, вывел Алексея из ступора. – Лешка, помоги-ка мне!

Кеша и в самом деле был жив. Его, как и стариков, пытали. В кровь разбитые губы опухли, правый глаз заплыл, а на лоб с кудрявой макушки стекала красная струйка. Демьян Петрович сунул руку Кеше под голову, ощупал рану.

– Кажись, череп не проломлен. Надо его к Палию в больничку, да быстрее. Где ж у них тут телефон? – Он встал на ноги, осмотрелся.

Телефон стоял на гранитной конторке, прямо перед носом у Демьяна Петровича.

– Алексей, звони в участок и Палию, пусть мчится в больницу, готовит там все необходимое. А мои пусть сюда едут, да побыстрее. Нет, погоди! Дай я сам, а ты пока за библиотекарем присмотри, чтобы он не того…

Кеша открыл глаза в тот самый момент, когда Алексей попробовал еще раз проверить его пульс, замычал что-то нечленораздельное, попытался забиться под стол. Взгляд у него был совершенно безумный, но лишь в первое мгновение, до тех пор, пока он не уставился на Алексея.

– Черкасов, ты? – Разбитые губы едва шевелились, а здоровый глаз смотрел со смесью страха и подозрения.

– Все в порядке, Кеша. Ты в безопасности!

Алексей помог Жильцову сесть. Тот застонал, схватился за разбитую голову.

– Видел, кто тебя? – спросил Демьян Петрович, набирая на телефонном диске номер милицейского участка. – Сколько их было?

– Нет. – Кеша мотнул головой и снова застонал, сказал виновато: – Простите, товарищ милиционер, ничего я толком не рассмотрел. На лицах у них было что-то такое… – Он замолчал, подбирая правильное слово. – Сначала я подумал, что это маски. Ну, знаете, как на новогоднем представлении. Маски из папье-маше. А потом понял, что это мешки, обыкновенные мешки с дырами для глаз.

– Сколько было нападавших? – Демьян Петрович смотрел на телефон, хмурился.

– Двое. Двоих я точно видел.

– Как выглядели, запомнил?

– Не запомнил. Обыкновенно как-то выглядели, я больше на мешки эти смотрел, чем на них самих, все никак в толк взять не мог, что происходит…

– Погоди-ка, – велел Демьян Петрович и заорал в трубку: – Семашко?! Семашко, ты спишь там, что ли? Газаева к телефону позови. Убийство у нас. В клубе. Да, в бывшей кутасовской усадьбе…

– Убийство? – Кеша бросил встревоженный взгляд на Алексея, спросил шепотом: – Они убили кого-то?

– Деда Василя с бабой Клавой. – Не было смысла скрывать правду, которую к утру узнает уже весь Чернокаменск.

– Как же это?.. – Придерживаясь за конторку, Кеша встал, покачнулся, но на ногах удержался. – За что?

– А тебя за что? Что они хотели? Что искали?

– Искали… – Кеша прикрыл здоровый глаз, коснулся пальцами разбитой губы. – Они спрашивали у меня, где тайник, говорили, что старуха спрятала бумаги в библиотеке. А я не понимал ровным счетом ничего. Я читал, понимаете? Перед сном читал, потому что мне не спалось. Я даже не услышал, как они вошли.

– Ты был наверху? – спросил закончивший телефонный разговор Демьян Петрович. – Когда эти, в мешках, явились.

– Да, у себя в комнате. Сидел за столом, читал. Они ворвались и почти сразу начали меня бить. Я и не понял ничего, не успел. А потом меня потащили вниз, сюда. – Жильцов обвел взглядом опрокинутые стеллажи и в беспорядке валяющиеся на полу книги. – Снова били, спрашивали про тайник. Я им показал. Только не тайник, а сейф в стене. Я его нашел, когда приступал к обязанностям библиотекаря. Делал опись в читальном зале и нашел.

– Что за сейф? – Демьян Петрович тоже оглядел читальный зал.

– Там, в стене. – Жильцов махнул рукой в сторону одного из простенков, в котором раньше стоял стеллаж. – Только ключей от него у меня все равно не было, а они не поверили.

– Снова били? – сочувственно спросил Алексей. Кешу ему было по-настоящему жалко. Неласково встретил Чернокаменск молодого библиотекаря – кулаками.

– Кажется. – Кеша почти равнодушно пожал плечами. – Я отключился, ничего больше не помню.

– Сейф вскрыт. – Демьян Петрович разглядывал нишу в стене. – Если в нем что-нибудь и было, нам уже не узнать.

– А что там могло быть? – спросил Алексей, заглядывая ему за плечо.

Сейф казался довольно большим, поместиться в него могло много чего, но воображение тут же нарисовало оставшийся после Кутасова клад. Кутасов, прежний хозяин чугунолитейного завода и половины Чернокаменска, говорят, был очень богат, а его зять Злотников и того богаче. Может, и остался после них в усадьбе какой-нибудь клад. Хотя сам Алексей начал бы поиски не с усадьбы, а с острова.

– А тот, кто это знал, уже ничего не расскажет.

– Думаете, их из-за этого и убили? А пытали, чтобы про сейф узнать? – Про клад Алексей тут же позабыл, стоило только подумать про мертвых стариков.

– Кого пытали?.. – Жильцов тоже подошел к открытому сейфу, провел пятерней по слипшимся от крови волосам.

– А тебе, парень, повезло. – Демьян Петрович посмотрел на него с жалостью, как на несмышленого ребенка. – Мы этих гадов спугнули, не довели они дело до конца.

– Они, наверное, бой часов услышали и испугались. – Алексей мысленно вернулся в часовую башню, к промозглому холоду и мокрым следам на полу.

– Каких часов? – Кеше было тяжело, разбитая голова соображала плохо, да и болела, наверное, сильно. Все-таки надо, чтобы доктор Палий его осмотрел. Там, небось, точно сотрясение мозга.

– Башенных. Кто-то завел часы. Они зазвонили, спугнули грабителей, – сказал Демьян Петрович задумчиво.

– Или это мы их спугнули. – Алексей посмотрел в чернильную темноту за окном. – А что, если они еще в усадьбе?

– Нет их в усадьбе. Забрали, что хотели, и ушли. Сейчас ищи-свищи! – Демьян Петрович досадливо покачал головой. – Как волки.

– Как волки, – эхом отозвался Кеша и так же, как до этого Алексей, посмотрел в окно. – Дед Василь… – он запнулся, а потом заговорил решительным голосом: – Дед Василь рассказывал, что видел волка в парке. Еще и меня предупредил, чтобы, как стемнеет, на улицу носа не казал. А тут, оказывается, других волков бояться нужно – о двух ногах…

Девчонка сидела, притулившись спиной к натопленному печному боку, ладошки зажала между коленками. Смотрела она прямо перед собой. Вот и хорошо, нечего ей на покойницу пялиться. Хотя, Кузьма понимал это ясно и отчетливо, хорошего в случившемся ничего не было. Ни для кого. Дед Василь с бабой Клавой убиты. С библиотекарем непонятно что приключилось, может так статься, что тоже убит. А девчонка в одночасье осталась и без какой-никакой родни, и без крыши над головой. Кому она теперь нужна? Ему, Кузьме, точно не нужна. У него и своих забот полон рот. А теперь, кажется, еще больше прибавится, потому как не к добру все это. Ох, не к добру! И непонятно, чего следует опасаться больше: ночных налетчиков или того, что случилось в часовой башне.

Те следы босых ног видели все, но вопросов, к счастью, задавать не стали. Другие на тот момент у них были вопросы, куда как важнее каких-то следов. А вот Кузьма крепко призадумался, и думы эти были невеселые. Получалось, что по доброй воле впутался он в очень нехорошее дело, приоткрыл ту дверцу, которой бы оставаться запертой до конца дней. Или это не он приоткрыл, а вот эта пигалица? С ее появлением в Чернокаменске все и началось.

Что там говорили про волков? Лютовали? Есть такое дело. Отчего ж им не лютовать, когда зима такая снежная и холодная, что и людям не всегда удавалось вдосталь наесться?! А в город когда волки в последний раз заходили? А на людей в открытую когда в последний раз нападали? Волки ведь звери неглупые, на рожон без лишней надобности не полезут, даже с большой голодухи. А тут не то что на рожон, тут пистолета не испугались. Словно поджидали. Словно встречать вышли… Кого встречать? Вот эту шмакодявку? А если и вышли, то кто их послал? Что послало?..

Заныла, засвербела старая рана на ноге. Словно бы только вчера на ней сомкнулись стальные зубья медвежьего капкана. Вот только не вчера, а давным-давно. День тот Кузьма запомнил на всю оставшуюся жизнь, как запомнил он и того, кому жизнью оказался обязан. Пришло, получается, время отдавать долги. Старика Кайсы уже сколько лет на свете нет, а долг перед ним у Кузьмы остался.

Или, может, черт с ним – с долгом?! Все, о чем договаривались, он сделал, девчонку из Ленинграда в Чернокаменск доставил в целости и сохранности, а то, что не ждет ее тут больше никто, так он ни при чем. Может, оно и к лучшему? Явись они в усадьбу хоть несколькими часами раньше, и лежала бы она сейчас рядом с бабой Клавой с перерезанной глоткой, а так ничего – напугана, но ведь жива!

Захотелось курить, так сильно, что аж во рту пересохло. Кузьма не стал выходить на улицу, закурил папиросу прямо в доме. Баба Клава, чай, не заругается. Он курил и помимо воли, по старой следопытской привычке рассматривал комнату, которая теперь стала местом преступления. На первый взгляд бабу Клаву не пытали. По крайней мере, пальцы ее были целы и сама она выглядела невредимой. Если не считать перерезанную глотку. Или разорванную?..

Посмотреть бы поближе, да вот только нет никакого желания вмешиваться во все это. Не его это дело. Теперь уже не его. Но девчонку порасспросить стоит, пока рядом только Глухомань.

– Кого ты видела в башне? – Не получалось у него ласково ни с бабами, ни уж тем более с детьми. А она ведь по сути еще совсем ребенок. Даром что семнадцать, на вид дитя дитем. И только во взгляде что-то этакое, что выдает породу, что крепче крови роднит ее с бабкой. Непростая девка, хоть и кажется замухрышкой. Не было в ее роду замухрышек. Других Кузьма может обманывать сколько угодно, но себя-то зачем обманывать? А правда такова, что ввязался он в опасное дело. Со всех сторон опасное. Куда ни кинь – всюду клин! И самое обидное, от себя не уйдешь. Теперь все это на его совести.

Справляться с совестью ему всегда помогала злость. Помогла и на сей раз.

– Кого видела, спрашиваю?! – рявкнул он так, что девчонка аж подпрыгнула от неожиданности.

– Никого, – сказала испуганно. – Я никого не видела, дядька Кузьма.

Придуривается? Или в самом деле не видела?

– А механизм зачем запустила?

– Какой механизм?..

– Часовой! Какой же еще?!

– Не запускала я никаких механизмов. – Сказала и головой замотала для пущей убедительности.

– Не запускала, говоришь? – Все-таки врет. Все врут, даже он, Кузьма. – А руки отчего в машинном масле?

Она посмотрела на свои ладони так, словно видела впервые в жизни, перевела на Кузьму недоуменный взгляд.

– Я не знаю, – сказала едва слышно. – Я не помню… Наверное, где-то выпачкалась…

Где-то выпачкалась. Да он бы и среди бела дня тот механизм не сумел запустить, а она раз-два и… выпачкалась. Врет. Точно врет. Непонятно только зачем.

Снаружи послышались шаги, и Кузьма привычным жестом сунул руку в карман шинели. Сидящий на лавке Глухомань жест его расценил верно, покрепче сжал кнут.

– Свои! – с порога сказал Демьян, и Кузьма разжал рукоять браунинга.

В комнату вошли трое: Демьян, Лешка и еще какой-то парень с разбитой мордой и окровавленной головой. Надо думать, этот третий и был здешним библиотекарем. Да, не повезло бедолаге. Или, наоборот, повезло, если жив остался?

– Дозвонился. Сейчас следственная бригада приедет, – сказал Демьян и с жалостью посмотрел на девчонку. Тоже, небось, понимает, что девка совсем сиротой осталась, что придется что-то решать, как-то пристраивать. Ну и пусть решает. Он, в отличие от Кузьмы, человек большой, при власти, при погонах.

– Здравствуйте, – поздоровался библиотекарь и перевел взгляд с девчонки на мертвую бабу Клаву. Ишь, побитый, а все равно вежливый, интеллигентный.

Никто ему не ответил. Глухомань не услышал, девчонка с безучастным видом разглядывала свои ладони, а Кузьма не посчитал нужным. Он думал о том, как на неделю, а то и другую уйдет с Глухоманью в лес. В лесу ему и дышится, и живется привольнее. Не то что в городе. Хватило с него городов, сыт по горло.

Демьяновы ребята появились через четверть часа. С их прибытием все закрутилось в сосредоточенно-деловитой круговерти, считай, стало на свои места. Их всех, даже девчонку, допросили, составили протоколы. Все чин по чину, по правилам. Осмотр прилежащей территории оставили до утра. Благо утро это было не за горами, в волнениях и хлопотах ночь незаметно подошла к концу. Оставленная в покое, разомлевшая от тепла, девчонка прикорнула на лавке. Кто-то сердобольный прикрыл ее сверху тулупом по самую черную маковку. А волосы-то у ней другие, не такие, как у бабки, без серебра. Оно, может, и хорошо, что без серебра. Историю ту многие уже позабыли, но вдруг да и остались те, кто все еще помнит? Начнут вопросы задавать, а вопросы ни ему, ни девчонке сейчас ни к чему.

Демьян стоял на крыльце, курил папиросу, пряча ее от ветра в широком кулаке.

– Плохо дело, дядька Кузьма, – сказал, не оборачиваясь. – Пять лет в Чернокаменске такого не было.

– Было. – Кузьма тоже закурил. – Ерошка Сидоров отца по пьяной лавочке топором зарубил.

– То по пьяной лавочке, а здесь другое. Здесь разбой со всеми вытекающими. Искали эти ироды что-то в доме.

– Нашли?

– Надо думать, что нашли. Оттого, видно, и пытали стариков, чтобы узнать про сейф и про то, что в нем было спрятано.

Спрашивать о том, что спрятано, Кузьма не стал, понимал, что Демьян, даже если бы и знал, языком болтать не стал бы…

– Библиотекаря я в больницу к Палию отправил. Пусть осмотрит его, чтобы уж наверняка. – Все-таки Демьян обернулся, в упор посмотрел на Кузьму, спросил уже другим, не официальным тоном: – Девочка теперь, получается, совсем одна осталась?

– Получается, что так. – Кузьма пожал плечами.

– Со всех сторон сирота. А документы ее у тебя?

– У меня. – Из внутреннего кармана он достал девчонкины документы. Справные документы, ничем от настоящих неотличимые. Об этом позаботились еще там, в Ленинграде, продумали все: от новых документов до легенды. Не подумали они лишь об одном – о том, что в Чернокаменске их любимую девочку больше никто не ждет.

Демьян документы изучал очень внимательно, словно бы что-то такое подозревал, Кузьме их не вернул, забрал себе.

– Что будешь делать, Демьян Петрович? – Это был правильный вопрос. Этот вопрос сразу расставлял все точки над «i», давал понять, что ответственность за девчонку с себя Кузьма снимает. Да не просто снимает, а перекладывает на Демьяновы широкие плечи. Вот пусть он теперь и крутится.

– Не знаю. Помочь нужно сироте. Пока в больницу ее отвезу к Палию, пусть пару дней там поживет, а потом решим. Может, и сладится что-нибудь. В райком схожу, лично за нее попрошу, чтобы пристроили.

– Куда пристроили? – Не надо было спрашивать, коль уж переложил ответственность, но все равно спросил.

– На Стражевой Камень. Давненько тебя в городе не было, не знаешь, небось, что на острове решено открыть детский дом. – Для воспитанницы она уже слишком взрослая, сам должен понимать. А нянечкой там или рабочей…

Снова засвербела, задергалась старая рана.

– Места другого найти не могли? – только и сумел спросить. – Там же разруха на острове. Сколько лет дом пустовал? Да сгнило, наверное, все внутри.

Допустим, пустым дом на острове не стоял никогда. Уж больно лакомым он был куском. Да только советской власти кусок этот до недавнего времени оказывался не по зубам. А сейчас, значит, детский дом…

– Все лучшее детям. Да, Демьян Петрович?

– А ты не ерничай, дядька Кузьма, не ерничай! Это не я придумал, это приказ сверху. Беспризорников знаешь, сколько у нас до сих пор? Не знаешь? То-то и оно! А есть еще дети этих… – Он не договорил, глубоко затянулся папиросой.

Да Кузьма и сам понял, о каких детях речь. Что там сказал товарищ Сталин? Сын за отца не отвечает? Ну, это с какой стороны посмотреть…

– Под детский дом подыскивают подходящее помещение в городе. – Демьян закашлялся сипло и надсадно, швырнул в снег недокуренную папиросу. – Но туго с этим делом. И старое отремонтировать, и новое построить – на все нужно время. Понимаешь?

– Понимаю.

– Значит, должен понимать, что остров – это временная мера. Как только утрясется все, детский дом в город переведут.

– Там кровью каждый камень залит. – Кузьма говорил тихо, словно сам с собой разговаривал. А, впрочем, так оно и есть. Сам с собой разговаривал, сам себя убеждал, что все они поступают правильно. Все лучшее детям…

– Да что ты душу мне рвешь! – вскинулся Демьян. – Можно подумать, от меня что-то зависит. Директива сверху. Все! Амба! А ты, если такой добрый, так оставь сиротку себе. Хочешь, я поспособствую?

– Не надо способствовать. – Боль в ноге прошла, зато заныло сердце. – Делай как должно, Демьян Петрович.

– Вот то-то и оно. Каждый из нас делает, что должен. – Демьян зло сплюнул себе под ноги. – Ладно, пойду будить девочку, отвезу ее в больницу к Палию.

Галкина жизнь снова изменилась. В последний ли раз? Люди, к которым вез ее дядька Кузьма, жестоко убиты, а это значит, что теперь она официально сирота. От нее отказались все: и родные, и чужие. Выживать теперь придется самой. Если получится. Она ведь понятия не имеет, как вообще нужно выживать. Не учили ее этому ни бабушка, ни дед. А чему учили, то теперь, наверное, никогда не пригодится.

Галке бы испугаться этих страшных мыслей еще больше, а она совершенно неожиданно для себя уснула, как в яму провалилась в глубокий, наполненный тенями и шорохами сон. Во сне этом кто-то положил тяжелую ладонь ей на плечо, сказал сиплым голосом:

– Просыпайся, девочка. Нам пора.

Галка проснулась в ту же секунду, открыла глаза, словно бы и не спала вовсе, посмотрела на стоящего напротив милиционера.

– Куда? – только и спросила.

– Пока в больницу.

– Я здорова.

Она была голодна, но точно не больна.

– Вот и хорошо, что здорова. – В глаза ей Демьян Петрович старался не смотреть. Галке это показалось дурным знаком. А еще дурным знаком было то, что дядька Кузьма куда-то исчез. Бросил ее одну? Получалось, что бросил.

Снаружи уже рассветало. Ночную мглу разбавлял сизый рассветный туман, превращающий окружающий мир во что-то мрачно-сказочное. На подъездной дорожке рядом с крыльцом стояли сани, запряженные уже знакомым Галке жеребчиком. В санях лежали два тела, прикрытые дерюгой. Галка застыла, как вкопанная. Не хотела она туда, к мертвым старикам.

– Не бойся, – сказал Демьяна Петрович. – Не надо их бояться.

Она не боялась, она просто… не могла себя заставить.

– Эй, птичка-невеличка, давай сюда! – Алексей больше не красовался на своей вороной лошадке. Выглядел он мрачнее и взрослее, чем казался минувшей ночью. – Ну, решай, в санях или со мной?

– С тобой, – сказала Галка и уцепилась за протянутую руку.

Он оторвал ее от земли легко, словно бы она ничего не весила, усадил перед собой, велел держаться крепче и пришпорил лошадь. Лошадь тронулась с места мелкой рысью, чувствовалось, что ей не терпится сорваться в галоп, но она приучена слушаться хозяина. Ехали молча. Алексей ничего не говорил, ни о чем не расспрашивал, и Галка была ему за это благодарна. Не выдержала бы она расспросов, еще, чего доброго, расплакалась бы. А слезы – это последнее дело, слезами горю не поможешь. В том, что происходящее вокруг горе и есть, Галка не сомневалась ни на секунду, хотя раньше никогда с ним не сталкивалась. Когда погибли родители, она была еще слишком маленькой, чтобы горевать по-настоящему. А когда бабушка спешно собирала ее в дорогу, погоревать не успела. Слишком быстро все случилось, слишком неожиданно. Она все понимала, или хотела думать, что понимает, но в глубине души надеялась, что происходящее – это понарошку, надо еще чуть-чуть потерпеть, и все изменится.

Изменилось. Вот только не в лучшую сторону. Стало хуже, стало страшнее…

Город встретил их собачьим лаем и горьким печным дымом. После Ленинграда он показался Галке маленьким, почти игрушечным. И люди, в нем живущие, тоже виделись ей ненастоящими. Настоящим в этом неправильном мире был только Алексей, да и то лишь потому, что сквозь тонкую ткань пальто Галка чувствовала исходящее от него тепло. Тепло это не давало ей замерзнуть окончательно, не позволяло заледеневшей статуей свалиться под копыта лошадке.

Они остановились перед одноэтажным кирпичным зданием, во дворе которого на ветру, точно старые паруса, реяли застиранные, явно казенные простыни. Алексей спрыгнул на землю первым, помог спуститься Галке. Он так же, как и Демьян Петрович, старался не смотреть ей в глаза. Галка закусила губу, отвернулась. Скрипнула входная дверь, и с клубами пара на улицу вышел невысокий мужчина в очках и бородке, в накинутом на плечи медицинском халате. В отличие от простыней, халат этот оказался кипенно-белым, куда белее лежащего во дворе снега. Галка была почти уверена, что он еще и накрахмален до звонкого хруста. Когда-то, в прошлой жизни, она мечтала поступить в медицинский. И если бы мечте ее суждено было сбыться, в будущем она сама носила бы вот такой белоснежный крахмальный халат. Она помогала бы людям. Всем, без исключения. Потому что врач на то и дает клятву Гиппократа, чтобы спасать всех подряд, не делая различий.

– Илья Лаврентьевич, доброе утро! – Алексей приветственно взмахнул рукой.

– Было бы оно добрым, молодой человек, мы бы с вами сейчас пили чай на кухне, а не стояли здесь, дожидаясь, когда привезут покойников. – Доктор сдернул с носа очки, протер их краем халата, посмотрел на Галку, а потом добавил: – А вы, надо думать, та самая милая барышня, за которую хлопотал Демьян Петрович?

Галка ничего не ответила, как-то сразу поняла, что вопрос риторический, что доктор и так про нее уже все знает.

– Как там Иннокентий? – спросил Алексей и легонько подтолкнул Галку в спину, навстречу доктору.

– Жить будет, если вы об этом. Ушиб мягких тканей головы, ссадины и гематомы, легкое сотрясение и нешуточное душевное потрясение. Не каждый день, знаете ли, приходится сталкиваться с разбойниками. Кстати, что это мы с вами стоим на морозе? Барышня вон посинела вся от холода. Заходите внутрь, товарищи!

– Спасибо, но я домой. – Алексей теперь уже настойчивее подтолкнул Галку вперед. – Мне сегодня в ночь, хочется хоть немного поспать.

– Оно и понятно! – Доктор закивал. – Крепкий сон – это то, что нужно для здоровья растущего организма.

– Уже вырос, Илья Лаврентьевич! – усмехнулся Алексей и сказал уже тише, обращаясь только к Галке: – Ну, держись тут, птичка-невеличка.

– Почему птичка? – спросила она и помимо воли коснулась шеи, на которой когда-то висел медальон в виде ласточки.

– Потому что галка. – И он этаким небрежным жестом поправил Галкин пуховый платок. Словно она была маленькой девочкой, которая нуждалась в такой глупой заботе. Прощаться с ним она не стала, сунула руки в карманы пальто и направилась навстречу своей судьбе. Так уж вышло, что сейчас судьба выглядела, как провинциальный доктор. Тогда Галка еще не знала, что дни, проведенные в больнице, станут едва ли не единственными спокойными днями в ее новой жизни…

Над чаном с кипящим постельным бельем поднимался густой пар. Из-за пара этого на стеклах больничной столовой оседали капли, стекали на растрескавшийся подоконник тонкими струйками.

– Галка, открой-ка фортку! – велела баба Рая, работающая при больнице санитаркой. – Дышать нечем!

Рама разбухла и не поддавалась, пришлось толкать изо всей силы. Наконец в комнату ворвался свежий, морозный воздух.

– А сама от окошка отойди. Еще заболеешь, не дай бог!

Ей бы и в самом деле заболеть, хоть как-то отсрочить неизбежное. А неизбежное с каждым днем становилось все ближе и ближе. Детский дом. Не самое плохое решение, как сказал доктор Палий. Вот только при этом он так же, как Демьян Петрович, старался не смотреть ей в глаза.

В помощь бабе Рае Галка напросилась сама. Чтобы не сидеть в четырех стенах, не пялиться на мир в узкое, заиндевевшее окошко. Работа была незамысловатая, но грязная. Прибраться в палатах, перемыть посуду или вот, как сейчас, прокипятить и развесить белье. Галка бралась за все, что помогало ей забыться, отвлечься от нелегких мыслей.

В больнице ее никто не навещал: ни дядька Кузьма, ни Демьян Петрович, ни Алексей. И в какой-то момент Галка начала надеяться, что про нее просто забудут, оставят все как есть, что не будет никакого детского дома ни на каком острове.

Не забыли. Из распахнутой двери потянуло сквозняком, и в комнату, на ходу сдергивая с головы шапку-ушанку, шагнул Демьян Петрович.

– Доброго всем утречка! – поздоровался так, словно расстались они с Галкой только вчера.

– Доброго, если не шутите, товарищ милиционер. – Баба Рая глянула на него из-под низко надвинутого на лоб платка, велела: – Двери только прикройте, не выстуживайте.

Он послушно закрыл дверь, зачем-то ударил об колено свою шапку, а потом сказал:

– Вижу, помощница у тебя появилась, баба Рая. Хорошая хоть помощница? – На Галку он так и не посмотрел.

– Обыкновенная. – Баба Рая вытерла красные, в цыпках, руки о передник. – Старательная. А чего вы спрашиваете, товарищ милиционер? Может, хотите ее при больнице оставить? Так я вам вот что скажу, мне помощь не помешает. Работы тут всем хватит. Илья Лаврентьевич – доктор, конечно, хороший, да только в хозяйственных вопросах – сущее дите. Вот у нас давеча уголь закончился. А я ему еще две недели назад говорила, что надо выписать. Он в ответ только покивал, а что у него там в голове, одному богу ведомо. Пришлось самой…

Баба Рая ворчала, а Галка не смела вдохнуть полной грудью. Вдруг да и получится уговорить Демьяна Петровича.

– Про трудности твои, баба Рая, я все понимаю. – Он слушал очень внимательно, а потом разрушил все Галкины надежды: – Но помочь ничем не могу. Нашли мы ей местечко. И довольствие будет, и крыша над головой. Все честь по чести.

– Это где же честь по чести? – Баба Рая уперла кулаки в тощие бока, вид у нее сделался воинственный. – На острове? Так не мне тебе рассказывать, какое это гиблое место. Там и взрослый-то не всякий приживется, а то дите неразумное.

Галка дитем себя не считала, тем более неразумным, но предпочла промолчать, не вмешиваться, прислушиваться к тому, о чем говорит баба Рая. О том, что детский дом расположен на острове посреди озера, она уже знала, не знала она о том, что место это отчего-то считается гиблым. Отчего же?

– Хватит! – неожиданно повысил голос Демьян Петрович. – Довольно с меня это дремучести и суеверий! И девочку нечего пугать. Обыкновенное это место. Обыкновенное! – Последнее слово он произнес раздельно, по слогам, вдохнул, выдохнул, а потом велел: – Галка, иди собирай вещи. Я тебе отведу.

Она растерялась, застыла точно вкопанная. Наверное, успела убедить себя в том, что этот день не наступит никогда, а он взял и наступил.

– Иди, кому говорю! – Демьян Петрович сердился, но Галка была почти уверена, что сердится он не на нее.

Сборы не заняли много времени. Вещей у нее было мало, всего один небольшой чемодан, который тут же забрал Демьян Петрович.

– Здесь недалеко, – сказал он мрачно и пристроил на голове шапку. – Прогуляемся пешком.

Погода для прогулки выдалась подходящей, в меру морозной, в меру солнечной, без пронизывающего ветра. Демьян Петрович шел широким шагом, и Галке приходилось почти бежать, чтобы за ним поспевать. Городские улицы закончились через пятнадцать минут, вместе с ними исчезла и хорошая дорога. Шагать теперь приходилось по разбитой колесами грунтовке. Позади осталась водонапорная башня, сложенная из красного кирпича, а чугунолитейный завод, о котором говорил Алексей, Галке удалось увидеть лишь издали. Даже не сам завод, а черные трубы с рвущимися из них столбами сизого дыма. Замерзшее поле путники пересекли быстро, вступили под сень старого соснового леса.

Оказавшись на лесной дороге, больше похожей на широкую тропу, Демьян Петрович ускорил шаг, правую руку положил поверх кобуры с пистолетом. Галке подумалось, что, наверное, это из-за волков. Сейчас, конечно, белый день, но кто же знает, где может рыскать волчья стая?

А потом она увидела озеро и думать забыла про волков. Озеро оказалось покрыто ледяной броней, которая на солнце отсвечивала серебром. Снега поверх льда не было. Наверное, его сдувал ветер, который по мере их приближения к озеру делался все сильнее, все злее. А из самого центра гигантской серебряной чаши серой громадой выступал остров. Он щетинился черными валунами, тянулся к небу высокими, косматыми соснами, но не валуны и не сосны привлекали внимание. Остров, и без того необычный, казался почти сказочным из-за возвышающегося над ним средневекового замка и башни маяка, стены которой, казалось, покрывала черная чешуя. Эту башню строил Галкин прадед. С этим островом было связано прошлое ее рода. Жаль только, что о прошлом она знала слишком мало, а то, что знала, казалось еще более сказочным, чем замок…

Галка застыла на берегу, не в силах ступить на сияющий, удивительно прозрачный лед.

– Не бойся. – Демьян Петрович по-своему понял ее заминку. – Лед на озере толстый, не провалимся. Он будет лежать почти до конца апреля, а потом растает за одну ночь. Вот такая аномалия. – На лед он ступил первым, протянул Галке загрубевшую, красную от холода ладонь. – Идем, тут недолго осталось. И не слушай всякие россказни, – добавил зачем-то.

Девушке хотелось спросить, куда девался дядька Кузьма или хотя бы Глухомань, но не стала, потому что понимала: теперь каждый сам по себе. Она сама по себе.

Идти по озеру оказалось неожиданно легко, словно по торной, сделанной из хрусталя дороге. Ноги на льду не скользили, а смотреть на распускающиеся в ледяной толще диковинные узоры было даже интересно. На мгновение, всего на долю секунды, Галке показалось, в темных глубинах озера вспыхнули и погасли два желтых огня, будто бы гигантское реликтовое существо открыло, а потом снова закрыло глаза. Конечно, показалось! Потому что ничего подобного случиться никак не могло. Это все суеверия. Суеверия и расшатанные нервы. Оказывается, у нее могут расшататься нервы, как у кисейной барышни.

А хрустальное озеро уже выплеснулось на припорошенную снегом сушу, но до изножья башни так и не добралось. Галка запрокинула голову, взгляд заскользил по чешуйчатому каменному боку, застыл на вершине, над которой гордо реял красный флаг.

– Это парни из волошинской бригады, – не без гордости в голосе сказал Демьян Петрович. – Лешку помнишь? Вот он, шельмец, забрался на самый верх и установил флаг.

Галка представила, какой силы ветер там, на самом верху, и поежилась.

– Замерзла? – спросил Демьян Петрович с запоздалым участием. – Прости, не подумал, что пальтишко у тебя такое хлипкое. Ну ничего, мы уже, считай, пришли.

Идти пришлось еще минут десять. И чем ближе они подходили к черной громаде замка, тем сильнее и быстрее билось Галкино сердце. Было ли это от нетерпения или от дурного предчувствия, она не знала, просто чувствовала, как лезут из темных глубин ее души те страхи, от которых она так старательно и так безуспешно пряталась.

Так же, как в старой усадьбе, Демьян Петрович направился не к парадному входу, а к черному. Для этого им пришлось обойти дом по периметру и выйти к очищенной от снега, хорошо сохранившейся каменной дорожке, которая одним своим концом упиралась в полуразрушенный деревянный пирс, а вторым в закрытую дверь. Дверь Демьян Петрович толкнул, не особо церемонясь, но она оказалась заперта. Пришлось долго и изо всех сил стучать кулаком в почерневшие от времени, но все еще крепкие дубовые доски.

– Кого еще нелегкая принесла?! – Голос, который раздался с той стороны двери, был скрипучий, не понять, мужской или женский.

– Открывайте! Начальник чернокаменской милиции Сметников! – во все горло заорал Демьян Петрович.

Дверь открылась, но не до конца. В образовавшейся щели появилось узкое длинноносое лицо с редкой бородкой и редкими же усиками. Черные, словно бусины, глаза ощупали их с головы до ног, а потом все тот же скрипучий голос сказал:

– Погодите, я доложу хозяйке.

Дверь бы непременно захлопнулась прямо перед их носами, если бы Демьян Петрович с неожиданным проворством не просунул в щель ногу и не потянул ручку на себя.

– А что годить? – спросил он мрачно и шагнул вперед, заставляя пятиться невероятно худого, сутулого человека. – И что это еще за барство такое?! Хозяйке он доложит! Прошло, мил человек, время хозяев, наступило время товарищей!

Он говорил и продолжал теснить человечка в глубь просторного холла. Густой бас милиционера разносился по затаившемуся дому, заставлял вибрировать застоявшийся, пахнущий сыростью и плесенью воздух.

– Мефодий, что ты тут устроил?! – Этот голос, одновременно звонкий и вкрадчивый, доносился откуда-то сверху. – Товарищ милиционер, прошу простить моего помощника. Мефодий излишне бдительный и не в меру подозрительный. – Женщина, невысокая, пышнотелая, со стянутыми в строгий пучок волосами и милыми ямочками на щеках, стояла на верхней ступеньке лестницы и смотрела на них сверху вниз. – Но бдительность его вполне объяснима. – Придерживаясь рукой за перила, она принялась спускаться по лестнице, и пышная грудь ее, затянутая в строгий серый жакет, колыхалась в такт шагам. – Место здесь уединенное. Остров практически необитаемый. Говорят, в городе свирепствуют волки, а у нас ведь тут дети, и мы с Мефодием за них в ответе.

Продолжая говорить и улыбаться, она сошла с лестницы и остановилась напротив Демьяна Петровича, сказала, теперь уже глядя на него снизу вверх:

– Простите, я не представилась. Аделаида Вольфовна Бурская, директор детского дома. – Она кокетливым жестом протянула пухлую руку, которую Демьян Петрович осторожно пожал. – Мы тут с Мефодием совсем недавно, две недели как. Обустраиваемся, как умеем.

– Сметников Демьян Петрович, участковый инспектор милиции. – Демьян Петрович запоздало и как-то суетливо сдернул с головы припорошенную снегом ушанку. – Пришел вот проверить… – Он замялся, бросил быстрый взгляд на Галку, – помощницу вам привел.

Из кармана шинели он извлек какие-то бумаги, протянул директрисе.

– Вот ее документы. Звать Галиной. Будет вам тут помогать.

– Помощница, говорите, товарищ милиционер? – Директриса окинула Галку внимательным взглядом, благосклонно кивнула. – Сотрудники нам нужны. Сами понимаете, детский дом новый, только сформированный. Воспитанников у нас на сегодняшний день немного, только двенадцать человек. Но это не надолго. – Она улыбнулась, и на щеках ее снова появились ямочки. – Перспективы для дальнейшего развития и расширения у нас очень большие, а вот свободных рук остро не хватает. Нас пока трое: я и за директора, и за воспитателя, и за учителя, кухарка Матрена Косолапова да Мефодий, который по хозяйственной части. А теперь, значит, еще и нянечка появилась. Замечательно! Очень хорошо!

Восторг директрисы казался Галке каким-то неискренним, наигранным, а царящая в доме тишина была странной. Двенадцать детей – и такая подозрительная тишина.

– Что-то тихо у вас тут. – Демьян Петрович словно прочел Галкины мысли.

– Это потому, что у нас режим. – Директриса кокетливым жестом поправила безупречную прическу. – Воспитанники спят. Поэтому, вы уж простите, на экскурсию не приглашаю. Чтобы не тревожить.

– Конечно-конечно! – Демьян Петрович понимающе закивал, а Галке вдруг показалось, что ему и самому не очень хочется на экскурсию по этому мрачному и тихому дому. – Ну так вот, оставляю на ваше попечение Галину. Надеюсь, вы с ней сработаетесь. Девочка тоже сирота, – добавил он зачем-то.

– Сирота? – Что-то такое мелькнуло во взгляде Аделаиды Вольфовны, что-то хищное и жадное, заставившее Галку невольно поежиться. Жест этот не остался незамеченным. – Замерзла, детка? Признаться, холод – это одна из наших насущных проблем. Дом слишком большой, отопить его целиком не представляется возможности. Спасаемся, как умеем.

Как конкретно в замке спасаются от холода, уточнять она не стала, а Галка не спросила. Сама скоро все узнает.

– С дровами мы вам поможем, – пообещал Демьян Петрович. – Вы напишите заявку. Лучше сразу на имя директора чугунолитейного завода. – Он посмотрел на Галку, вздохнул, а потом добавил: – Ну, Галина, вверяю тебя в заботливые руки Аделаиды…

– …Вольфовны, – заполнила возникшую неловкую паузу директриса. – Не беспокойтесь, товарищ милиционер, под моим крылом с Галиной все будет хорошо. Правда, детка? – И снова во взгляде ее промелькнуло что-то темное, словно тень от воронова крыла.

Галка молча кивнула. А Демьян Петрович уже прощался и пятился к двери, на Галку он снова старался не смотреть, словно даже такая малость была ему в тягость. Да и сам Чернокаменск, насколько она успела заметить, производил тягостное впечатление. Не дышалось в нем полной грудью, не хотелось жить. Или это оттого, что Галка враз осталась совсем одна, в окружении чужих людей?

Хлопнула входная дверь, словно отсекая путь к отступлению. Как дверца в мышеловке… И в эту же самую минуту лицо директрисы изменилось: исчезла улыбка и милые ямочки, взгляд сделался колючим, испытывающим.

– Ну что же, – сказала она вкрадчиво, – если будешь вести себя правильно, мы с тобой сработаемся. Уяснила?