Неизбежное зло Мукерджи Абир

Пять

Ночью я ворочался без сна, меня лихорадило.

В голове все плыло в мутном тумане. Глаза слезились, из носа текло, но хуже всего постоянная пульсация в висках, нескончаемая барабанная дробь боли.

Сторонний наблюдатель решил бы, что я слег с простудой, но посвященный сразу догадался бы, в чем дело. Это были первые симптомы опиумной абстиненции.

Следует уточнить: у меня нет зависимости, попросту говоря, я не опиумный наркоман. В самом этом слове слышно злобное осуждение, и я никогда не примерял его на себя. Я употребляю в сугубо медицинских целях.

Говорят, к опиуму, если соблюдать умеренность, трудно привыкнуть. Именно по этой причине я после войны остановил свой выбор на нем. И когда у меня впервые случилась ломка, я был потрясен. Справедливости ради, примерно за неделю симптомы утихли, голова прояснилась, и я смог вернуться к нормальной жизни. По этой причине, несмотря на неприятные последствия, я счел свое состояние управляемым.

Я лежал и заставлял себя сосредоточиться. Проигрывал мысленно убийство Адира. Разбирал на части, препарировал. Изучал. Мог ли я или должен был что-то сделать иначе? Я ворочался с боку на бок, но сон не приходил. Я встал, натянул рубашку и направился к выходу. В темноте гостиной сидел Несокрушим. Он наверняка тоже прокручивал в голове это убийство.

– Пойду прогуляюсь, – сказал я.

Он виновато посмотрел на меня, но промолчал. Не то чтобы он был не в курсе моей ситуации – надо быть совсем уж бестолковым полицейским, чтобы целый год прожить бок о бок с человеком и не понять, что его пристрастие к полуночным прогулкам объясняется вовсе не любовью к физическим упражнениям, – но мы никогда не говорили об этом.

Чайнатаун Калькутты назывался Тангра: крысиное гнездо грязных улочек и переулков к югу от Белого города. Трущобы убогих лачуг, бараков и ветхих мастерских, скрывающихся за высокими стенами и металлическими воротами, утыканными поверху острыми шипами. Днем здесь смотреть было не на что, еще один обшарпанный пригород, от прочих цветных районов отличающийся только тем, что большинство кучковавшихся здесь были китайцами. Зато по ночам Тангра преображалась: рой притонов, уличных забегаловок, игорных домов и опиумных курилен. Короче, здесь можно было найти все, что делает сносной жизнь в изнемогающем от жары, душном, грязном мегаполисе, населенном миллионами людей.

Я велел таксисту остановиться около заколоченного досками магазина, протянул ему несколько скомканных банкнот. Перепрыгнув открытую сточную канаву, зашагал по еле освещенному переулку, пустому, если не считать стайки бродячих собак и куч гнилья, вонявшего хуже, чем выгребная яма.

Впереди открылась дверь, пролив луч маслянисто-желтого света на заваленную мусором гулли[19]. В дверной проем вывалилась мужская фигура и побрела прочь, пошатываясь и не оглядываясь. Дверь захлопнулась, и переулок вновь погрузился в темноту. Я пошел дальше, к другой двери, что в сотне ярдов отсюда.

Постучал дважды, подождал. Приоткрылась щель, ровно настолько, чтобы на гостя можно было глянуть одним глазом.

– Что вам надо?

– Меня прислал Лао Инь.

– Вы кто?

– Друг.

– Подождите.

Дверь закрылась. Я ждал.

Я никогда не видел Лао Иня, но, как и большинство служащих Имперской полиции, слышал о нем. Ходили слухи, что он член Красной банды, шанхайской преступной организации, которая специализируется на торговле опиумом, проституции, азартных играх и вымогательстве. С таким послужным списком неудивительно, что он обладал и определенным политическим влиянием. В Калькутте Лао Инь управлял производственной частью опиумного бизнеса, и его имя открывало многие двери в Тангра, включая, как я надеялся, и эту. Минуту спустя меня впустили, провели по узкому коридору в небольшую комнату, освещенную керосиновыми лампами, где штукатурка хлопьями падала со стен прямо на грязные матрасы, брошенные на пол. Сладкий землистый запах опиума висел в спертом воздухе.

Пару матрасов занимали какие-то восточные люди. Они лежали на боку, один еще затягивался из опиумной трубки, другой уже явно отрубился.

Вошла старуха-китаянка. Судя по морщинам, я решил, что ей далеко за восемьдесят, но двигалась она шустро.

Она улыбнулась, указывая на пустой матрас.

– Ложиться, пожалуйста, – ласково сказала она. – Я принести афиим[20].

Я прилег, опустил голову на гладкую фарфоровую подушку и подождал, пока старуха вернется с подносом: трубка, лампа, сырой опиум и все, чтобы приготовить себе О.

Я попытался расслабиться, а она уселась на полу скрестив ноги и принялась за работу, согревая шарик опиума на трепещущем пламени свечи. Одно только появление О рядом со мной, кажется, облегчало симптомы. Старуха разминала и вытягивала вязкий комочек, я смотрел, почти загипнотизированный. Нагретый шарик размягчился, стал вязким, потом начал источать пары. Она уложила опиум в чашечку трубки и протянула мне. Я затянулся. Струйки О творили чудо, просачиваясь сначала в мои легкие, а потом, по капиллярам, прямо в кровь. Я услышал, как хрустнули кости старухи, когда она встала, затем звук шагов. Я затянулся еще раз, и еще, в носу зачесалось, и миллионы нервных окончаний в моем теле словно вспыхнули в унисон друг другу. Я закрыл глаза, и мир мало-помалу сжался до пространства внутри моей головы.

Шесть

Еще один бессмысленно удушливый день – облачно, но знойно. «Калькуттская погода», как говорят здесь. Близился сезон дождей, это ощущалось в воздухе, но в облаках еще случались просветы. Мы с Несокрушимом ехали на «волсли» по понтонному мосту через реку.

Наша цель, отель «Йес Плиз», притон без всяких звезд, располагался на мощеной улице, утратившей половину своих булыжников. Этот район в двух шагах от станции Ховрах пользовался популярностью у стесненных в средствах приезжих туземцев, которым нужно было ненадолго остановиться в городе. Улица состояла сплошь из ночлежек и сомнительных харчевен, и «Йес Плиз» на их фоне выглядел на голову роскошнее прочих заведений – у входа стоял какой-то куст в кадке, а над дверями висела вывеска, которую все еще можно было прочесть.

Припарковав «волсли» на улице, мы двинулись ко входу в отель. В воздухе омерзительно воняло аммиаком и экскрементами, что свидетельствовало о наличии кожевенной мастерской с наветренной стороны. На террасе дома напротив сидела куча китайцев, всецело поглощенных игрой в восточный вариант домино. Их присутствие подтвердило то, что уже учуяли мои ноздри. В Калькутте всегда так: где кожевенная мастерская, там и китайцы. У них негласная монополия на торговлю кожей, поскольку местные, по большей части индуисты, ни за что не стали бы забивать корову, да и их соседям, мусульманам, эта идея тоже не казалась привлекательной.

По доске, стратегически уложенной над сточной канавой, мы с Несокрушимом перебрались ко входу в отель, поднялись на несколько ступеней и оказались в полутемном вестибюле. В углу за стойкой с металлической решеткой сидела пышнотелая тетка средних лет. Тоненькая палочка в металлическом держателе, стоявшая рядом с ней, источала струйку благовония, которая тщетно сражалась со смрадом, проникавшим с улицы.

Она подняла глаза на нас – лунообразное лицо со слегка восточными чертами, как у многих бенгальцев. Темные глаза обведены сурьмой, посреди лба красная точка размером с полпенни.

– Миссис Миттер? – обратился я.

Лицо ее просветлело:

– Да. Вы получили мое сообщение?

– У вас есть сведения о местонахождении человека, которого мы разыскиваем?

– Ха[21], – кивнула она. – Он снимает у нас номер уже два или три дня. Приехал на Ратха-ятру, ну, он так сказал. Странно, да? Зачем ехать в Калькутту на Ратха-ятру, когда настоящий храм Божественного Джаганната находится в Пури?

– Вы уверены, что это он?

– Еще бы, – фыркнула она. – Хотя рисунок в газете никуда не годится. В следующий раз позовите Асита Халдара[22] или еще кого из учеников Тагора.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Сегодня утром. Когда он возвращался после завтрака. – Дама взмахнула газетой. – У меня газета была открыта как раз на странице с портретом, когда он проходил к себе в комнату.

– На сколько дней он тут остановился?

– Дайте глянуть. – Она нацепила очки, болтавшиеся на цепочке у нее на шее, раскрыла здоровенный гроссбух с обложкой «под мрамор», лежавший перед ней. – Сегодня должен съехать. Чек-аут в одиннадцать.

– Осталось меньше двух часов, – пробормотал Несокрушим.

– В каком он номере? – спросил я.

– Вы кое о чем забыли, инспектор-сахиб, да? – усмехнулась она. – В газете ясно сказано, что за любую информацию, ведущую к поимке преступника, полагается существенное вознаграждение.

– Но мы его пока не поймали, – возразил Несокрушим.

– Он наверху, – огрызнулась тетка. – А в газетах написано про информацию, ведущую к поимке, а не про поимку. Моя информация ведет к этому, нет?

Времени на препирания не было. Кроме того, я понимал, что это бесполезно. Ввязываться в спор с бенгальской женщиной – дело безнадежное.

– Хорошо. – Я вытащил бумажник, извлек десятирупиевую банкноту и сунул ее в щель между решеткой и стойкой. – Так в каком он номере?

Она посмотрела на банкноту так, будто я в нее высморкался.

– Это не похоже на «существенное», сахиб. Что, по-вашему, я могу сделать на десять рупий, купить себе на радостях коробочку ладу?[23]

– Ладно, – вздохнул я и добавил еще десятку. – Больше у меня нет.

– Жаль. С радостью рассказала бы вам все за шестьдесят.

Я обернулся к Несокрушиму:

– Открывайте кошелек, сержант.

– Но… есть, сэр. – И он со вздохом протянул еще две хрустящие двадцатки.

– Номер двадцать три, – улыбнулась миссис Миттер, смахивая банкноты в карман. – На втором этаже. Ключ нужен?

– Если не придется доплачивать, – пробурчал Несокрушим.

– Да, пожалуйста, – сказал я, и она протянула связку.

С ключами в руках я направился к лестнице, Несокрушим шел следом, на полшага сзади.

Мы осторожно прокрались по коридору второго этажа, скудно освещенному окном в дальнем конце. Номер 23 располагался примерно посередине. Я вытащил револьвер, Несокрушим, опустившись на колено, тихонько вставил ключ в замочную скважину. Едва он начал его поворачивать, прогремел выстрел. Пуля проделала дыру в двери всего в футе над головой сержанта. Он рухнул на пол, и ключи вместе с ним. Я отшатнулся, взвел револьвер и прицелился.

– Полиция! – проорал я. – Открывайте!

Один за другим грохнули два выстрела, продырявив дверь еще в двух местах и осыпав нас дождем щепок. Я нырнул в укрытие.

Из комнаты донесся скрежет отодвигаемой мебели, потом запах гари.

– Что он там делает? – удивился Несокрушим.

– Уничтожает улики либо пытается спалить к чертям все заведение. Ты знаешь, что делать, – рявкнул я и бросил ему свой револьвер.

Сержант кивнул, а я, выскочив из относительно безопасного угла за стеной, попробовал выбить дверь плечом, но только ушиб плечо. И тут же очередная пуля пробила дверь в нескольких дюймах от моей головы. Я скользнул обратно за стену и приготовился ко второй попытке.

– Постойте, сэр! – крикнул Несокрушим. – Дайте я еще раз попробую отпереть!

Он перебросил мне револьвер, подхватил с пола ключи и подполз на животе к двери. Запах гари усиливался. Несокрушим приподнялся, вставил в скважину ключ, повернул его со щелчком и прижался к полу, но выстрела не последовало. Мы переглянулись. Я кивнул, сержант осторожно потянулся к дверной ручке, нажал. Я пинком распахнул дверь и тут же пригнулся. Чуть подавшись вперед, осмотрел комнату: кровать, стол, деревянный алмирах[24], горящее мусорное ведро. И никаких следов подозреваемого. В дальнем конце комнаты покачивались створки распахнутого французского окна. Я метнулся туда – как раз вовремя, чтобы заметить мужчину, стремительно убегающего по балкону, который тянулся вдоль всего здания.

– Погаси огонь! – крикнул я через плечо и бросился в погоню.

Подозреваемый добежал до конца балкона, рукояткой револьвера расколотил такое же французское окно и нырнул в другую комнату. Я опоздал и заметил лишь, как он скрылся в дальнем коридоре. Я пальнул вдогонку, больше от досады, чем в надежде попасть, и помчался следом – в коридор, потом по лестнице вылетел на крышу, отстав от беглеца всего на дюжину шагов.

Мужчина добежал до края, явно собираясь перепрыгнуть на другую крышу, но натолкнулся на трехфутовое заграждение из колючей проволоки, отделявшее гостиницу от соседнего здания.

Тупик.

Он обернулся, и я наконец рассмотрел его лицо. Это был человек, стрелявший в принца. Та же борода, те же безумные глаза, те же отметины на лбу.

– Брось оружие и подними руки! – крикнул я, целясь ему в грудь.

Взгляд мужчины метнулся влево, вправо в панических поисках выхода. Затем, не выпуская револьвер, он медленно поднял руки.

– Я сказал – брось оружие!

Он будто только сейчас заметил, что держит в руке.

Внезапно глянул на меня, улыбнулся, поднес револьвер к виску и выстрелил.

Рискованная затея. Покончить с собой, стреляя себе в голову, гораздо труднее, чем кажется. Череп очень крепок, иногда можно просто покалечиться, снеся себе половину черепной коробки, а мозгу хоть бы что. Но парню повезло. Он был мертв, еще не успев упасть наземь.

Я подошел, наклонился к нему, прижал пальцы к шее. Потом подобрал валявшийся рядом револьвер.

– Вы застрелили его? – выдохнул возникший за моей спиной Несокрушим.

– Он сам застрелился, – ответил я, выпрямляясь.

– Но почему?

– Полагаю, решил, что лучше умереть от пули в голову, чем в петле палача. Убийство королевской особы – очень серьезное обвинение…

– А нам что теперь остается?

– Не знаю, – медленно проговорил я, осматривая револьвер самоубийцы. Старинная вещица с барабаном всего на пять патронов и встроенным спусковым механизмом. – Нам нужно было допросить его. Увы, мы по-прежнему ничего не знаем о том, кто он и какие у него были мотивы. Будем надеяться, что обнаружим что-нибудь в его комнате. Тебе удалось потушить огонь?

– Да, сэр, – поморщился Несокрушим. – Но не уверен, что успел спасти хоть что-нибудь.

Здание вскоре заполонили одетые в форму сотрудники полиции Ховраха. Они накрыли тело убийцы и подготовили его к перевозке в морг медицинского колледжа, где он, вероятно, будет лежать рядом с телом человека, которого застрелил менее суток назад. Очередное доказательство того, что у вселенной есть таки чувство юмора.

Мы с Несокрушимом вернулись в номер убийцы, поискать, что могло бы пролить свет на его личность. Отпечатки пальцев позже будет снимать специальная группа, а мы вдвоем начали перебирать немногочисленные пожитки покойного. Комната была обставлена спартански, алмирах закрыт, кровать застелена. Если бы не обгоревшая бумага в мусорном ведре и дверь, напоминавшая теперь швейцарский сыр, вы с трудом догадались бы, что здесь вообще кто-то жил.

Несокрушим раскрыл алмирах. В углу валялся маленький шафранового цвета узелок, привязанный к длинной бамбуковой палке. Несокрушим перенес его на узкую кровать. Развязав узел, расправил ткань и разложил содержимое.

Пара белья, рубаха, немножко бетеля, маленький шарик чего-то похожего на сырой опиум и тоненький буклет, напечатанный на каком-то восточном языке. Парень явно предпочитал путешествовать налегке. Я бегло пролистал брошюру, прежде чем передать ее Несокрушиму.

– Что думаешь об этом?

Несокрушим очень внимательно изучал текст, а я воспользовался моментом и незаметно прикарманил опиум.

– Я, если честно, не специалист, – сказал он наконец, – но смахивает на санскрит. Может, это какой-то религиозный трактат.

– Неужели? – фыркнул я. – Ты же брамин. И не можешь прочесть?

– Я не очень хороший индуист, – парировал он. – Потому и пошел служить в полицию.

Я поднял обгоревшее ведро, водрузил его на стол. Одним пальцем пошевелил то, что прежде, вероятно, было стопкой бумажных листов. Сейчас осталась лишь кучка пепла.

– Что бы он ни жег, он сделал это тщательно, – размышлял я вслух. – И уничтожил практически все.

– Может, и не все… – возразил Несокрушим.

Встав на четвереньки, он забрался под стол. Вытащил что-то и положил передо мной. Обрывок бумаги, похоже на оторванный край газеты. Он мог валяться там давным-давно, а мог, что более вероятно, упасть на пол, когда убийца швырял улики в ведро. Я внимательно осмотрел находку. Сторона с напечатанным на ней восточным текстом измазана чем-то жирным. Шрифт не такой, как в брошюре, и хотя я не слишком силен в индийских языках, это был точно не бенгали – нет характерных острых углов и прямых линий. И не хинди. Знаки более округлые, с завитушками и загогулинами. Я перевернул листок: такие же странные символы, как будто надпись над картинкой. Трудно сказать определенно, это ведь только обрывок, оторванный уголок целого газетного листа. Однако среди непонятных значков чужого языка я нашел то, что сумел разобрать, – английские буквы «НГЕР 99К». Никакого смысла. Остальное было оборвано и, вероятно, поглощено пламенем.

– Может, с этим сумеете разобраться, достопочтенный? – передал я обрывок Несокрушиму.

Он покачал головой:

– Похоже на какой-то южноиндийский язык, сэр.

– А на обороте?

– Что-то напоминает. Но не могу вспомнить, что именно.

– Очень полезные сведения, сержант, – вздохнул я. – А что насчет жирного пятна?

Брови сосредоточенно нахмурились.

– Мазут?

– Понюхай.

Он поднес бумажку к носу.

– Какая-то смазка. Пахнет как та, которой мы смазываем револьверы. Оружие у вас, сэр?

Я протянул ему револьвер. Он открыл патронник, потянул носом, кивнул.

– Возможно, револьвер протирали этой бумагой.

– Не протирали, – возразил я. – Заворачивали.

– Что?

– Думаю, оружие было завернуто в газету, от которой оторван этот клочок.

– Зачем монаху заворачивать оружие в газету? – удивился Несокрушим. – Чтобы не запачкать одежду?

– Голова и тело этого парня были измазаны пеплом. Он не производил впечатление человека, помешанного на чистоте подштанников.

Но возражение Несокрушима было справедливо. Зачем заворачивать револьвер в газету? И почему убийца задержался в городе после выполнения своей миссии? Хорошие вопросы. И у меня нет на них ответа.

Из коридора донеслись стоны и завывания, а мгновением позже в дверях возникла облаченная в сари фигура миссис Миттер.

– Великий Рама! – возопила она. – Вы только посмотрите на этот ужас! Кто заплатит мне за ремонт?

– Вы же получили вознаграждение, – дерзнул намекнуть Несокрушим.

– Вы с ума сошли? Да тут ущерба больше чем на двести рупий. Гляньте на дверь… А мебель! И с чего это вы жгли костер в моем ведре?

– Это дело рук вашего постояльца, – сказал я.

– А где же он сам?

– Можно сказать, съехал пораньше.

– Кто-то должен заплатить за все это, – решительно заявила хозяйка, обводя рукой место побоища.

– Вот что я вам скажу, миссис Миттер, – примирительно проговорил я. – Давайте так: вы помогаете нам опознать этого человека, а я попробую устроить, чтобы ваши требования компенсации были удовлетворены.

– Вы хотите знать его имя?

– Для начала.

– Оно записано в книге регистраций. Он записался, когда заселялся. Сейчас принесу. – Еще раз напоследок окинув отчаянным взглядом комнату, она спустилась в лобби.

Я вышел на балкон, закурил. Внизу двое полицейских санитаров переносили в карету «скорой помощи» тело убийцы, накрытое белой простыней. Несокрушим встал рядом со мной.

– Я хочу, чтобы установили личность этого человека, – сказал я. – Имя, которое записано в книге регистраций, наверняка фальшивое. Но все же проверь.

– Есть, сэр.

– И отправь криминалистов в морг, снять его отпечатки.

Если верить Несокрушиму, именно в Калькутте родилась современная наука исследования отпечатков пальцев. Он утверждал, что совершили это открытие два бенгальца – один индуист, второй мусульманин. Разумеется, изобретенная ими система классификации носила имя их начальника Эдварда Генри. Босс сделал карьеру, получив рыцарский титул и место комиссара Скотланд-Ярда. А что стало с его подчиненными, мне было неизвестно.

Миссис Миттер вернулась с громадным тяжеленным гроссбухом. Нацепив очки, принялась листать страницы.

– Ха, еи-тхо[25], – вскинула она взгляд. – Вот. – И передала мне книгу, указывая пальцем нацарапанное чернилами имя. Бала Бхадра.

– Это бенгальское имя? – спросил я.

Она в ответ насмешливо фыркнула:

– А спросите у своего приятеля.

Я повернулся к Несокрушиму.

Он покачал головой.

– Балабхадра – брат Божественного Джаганната.

Семь

– То есть вы позволили ему застрелиться?

Час спустя мы вновь были в кабинете лорда Таггерта. И все усилия по выслеживанию убийцы нисколько не реабилитировали нас в глазах комиссара.

– Довольно трудно было остановить его, сэр, – ответил я, – учитывая, что у него в руках был заряженный револьвер.

На самом деле я был рад, что он выстрелил в себя, а не в меня.

– Вы уверены, что это тот самый человек, который убил наследного принца?

– Да, сэр. Его оружие проверяют сейчас. В течение двадцати четырех часов мы точно будем знать, из этого ли револьвера произведен роковой выстрел.

Комиссар помолчал, обдумывая мои слова.

– И нет никаких оснований предполагать более широкий политический контекст?

– Мы не имеем возможности узнать, было ли это нападение разгневанного фанатика-одиночки или начало чего-либо более серьезного, сэр.

Таггерт снял очки, устало потер переносицу.

– Есть идеи, джентльмены?

Я ждал этого вопроса, что никак не помогало найти ответ. Идеи у меня имелись, но не более чем предположения, допущения и смутные догадки – и ничего сколько-нибудь убедительного. В то время как лорд Таггерт желал слышать ответы, и моя работа состояла в том, чтобы их предоставить.

– У нас есть несколько предположений, сэр, но ничего конкретного.

– Ну рассказывайте.

– Во-первых, и на данной стадии расследования это самая вероятная версия, – убийца был религиозным фанатиком, имевшим зуб на наследного принца. Проблема в том, что мы не знаем причины преступления.

– А кто может знать, что в головах у религиозных фанатиков? – фыркнул Таггерт. – Потому их и называют фанатиками. Кроме того, сам факт, что он застрелился, отчасти предполагает, что у него точно не все были дома, Сэм.

Несокрушим деликатно кашлянул.