Сердце ночи Корсакова Татьяна

Ворон вспорхнул с ветки, но далеко не улетел, кружился над их с Игнатом головами, громко каркал.

– Да чтоб тебя! – Степан запустил в него комом мокрой земли. Попасть не попал, но почувствовал мимолетное удовлетворение. – Я сказал, вон пошел!

Ворон коротко каркнул, взмыл высоко в небо и исчез. Вот и хорошо! Не любил Степан этих тварей. С детства не любил.

– Ты чего? – спросил Игнат, потягиваясь до хруста в хребте. – Хоть одна живая душа была рядом, а ты его шуганул.

– Не люблю, – сказал Степан мрачно и прикрыл глаза.

Вот только насладиться покоем не получилось. Захлопали над головой крылья, так близко, что аж ветерком лицо обдало.

Ворон вернулся и снова кружил над их головами. На сей раз молча кружил, а потом вдруг ринулся вниз. Степан подумал, что в атаку, даже отшатнулся. Он отшатнулся, а Игнат не успел. Или не захотел.

Именно Игнат поймал то, что выронил или специально бросил ворон. Поймал прямо в заскорузлую ладонь и очень долго ладонь не разжимал, смотрел удивленно на свой кулак.

А ворон продолжал кружиться и каркать.

– Что? – спросил Степан осипшим голосом, зачерпнул пригоршню болотной воды, плеснул себе за шиворот.

– Вот. – Игнат разжал пальцы. – Ты глянь-ка, Степа, это ж самородок?!.

В его голосе одновременно слышались и неверие, и радость.

Степан присмотрелся – точно самородок! И немалый! Они такой последний раз два года назад находили. И денег, за него вырученных, хватило на целый год беззаботной жизни. А сейчас что же получается? Сейчас золотишко им с неба свалилось?

– Это ты мне принес? – Игнат запрокинул голову к небу, помахал рукой ворону.

Тот каркнул, словно бы соглашаясь.

– А еще есть?

Вот ведь дурак! Разговаривает с птицей, как с разумным существом!

Ворон ничего не ответил, снова исчез, но почти тут же вернулся. В черном, страшном клюве его что-то поблескивало.

– Матерь Божья! – Игнат перекрестился. – Степа, ты смотри, еще золото! – И свободную руку вытянул ладонью вверх. – Ну, давай, птичка, давай золотишко!

Вот только не отдала птичка золотишко, отлетела на приличное расстояние, уселась на кочку, словно дожидаясь.

– Хочешь, чтобы мы за тобой пошли? – Игнату, видать, темечко-то напекло, раз такое удумал. А ворон неожиданно кивнул. Вот прямо по-человечьи кивнул. – Видал? – спросил Игнат шепотом и поднялся на ноги. – Ну, так мы пойдем! – сказал уже громко и решительно шагнул на соседнюю кочку.

Так они и шли: два безумца и одноглазая птица. Продвигались в самые болотные дебри, прямиком в трясину перли. Один раз Игнат даже провалился под воду, пришлось тащить. Пока Степан друга тащил, ворон сидел на деревце, ждал. Безумие, чистой воды безумие! Хотя нет тут чистой воды – одна лишь вонючая жижа кругом…

А ворон вдруг всполошился, забил крыльями, сунулся прямо к Игнату, тот едва успел поймать второй самородок. Но успел, поймал и сунул за пазуху.

– Чего кричишь? – спросил ласково. Степану даже показалось, что он сейчас ворона погладит.

Не погладил, хватило на это благоразумия. А ворон снова взмыл в небо, но далеко не улетел, закружился с громким карканьем над чем-то черным, едва различимым в поднимающемся над болотом мареве.

– Человек? – Игнат присмотрелся. – Степа, там человек, что ли?

Не человек, а головешка. Черная, корявая головешка. Может, молния ударила в дерево, и оно обуглилось. А может, просто сгнило от времени. Потому что человек так выглядеть не может.

Степан так и сказал, но Игнат его не услышал. Не боясь снова провалиться в трясину, он ринулся вперед, к головешке. Ну что тут сделаешь? Степан тоже ринулся, но не к головешке, а за другом, чтобы успеть прийти на помощь, ежели что.

Они бежали, а ворон каркал все громче и громче, бил черными крыльями над головешкой, но сам на нее не садился. Очень скоро Степан понял, почему не садился, потому что и в самом деле не дерево и не головешка, а человек. Мертвяк, обгоревший. Вон видна кость, отвратительно белая на фоне черной плоти. И цепь вот видна, тоже черная, закопченная, но все еще крепкая. Это из-за цепи мертвяк до сих пор не просыпался в болото горелыми ошметками. Она крепкими кольцами обвивалась вокруг него и обуглившейся сосны. Вот так вот…

Степан закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Глаза закрыл, но продолжал слышать жадное жужжание мух, запах горелый чуял. Он считал себя человеком крепким и бывалым, а тут не выдержал. Едва успел отбежать в сторону до того, как сложился в три погибели. Не жрали они с Игнатом уже два дня, оттого и рвало его недолго, одной только желчью. Но полегчало. Нос заложило, и смрада горелой плоти он больше не чувствовал. Спасибо Боженьке!

– Кто ж его так? – Голос Игната доносился словно издалека.

Игнат не испугался, сунулся прямо к мертвяку. И Степану, который считал себя крепче и выносливее, сделалось стыдно. Что он, покойников никогда не видел?! Таких вот страшных не видел, но теперь уж что, выбора нет. Он тоже подошел, встал за Игнатовым плечом. Над головой снова каркнул ворон, и Степан испуганно вздрогнул. Еще этой твари не хватало…

– Его ж убили тут, Степа. – Игнат подошел вплотную, теперь его лицо и черная обгорелая маска были на одном уровне. – Заживо спалили, бедолагу. Ты слыхал когда-нибудь, чтобы с человеком поступали вот так?

Степан лишь молча мотнул головой. Снова захотелось закрыть глаза, но он заставил себя смотреть. И вот в тот самый момент, когда заставил, мертвяк захрипел, дернулся и открыл глаза. Изумрудная зелень на черном и кровавом, два самоцвета небывалой красоты…

Заорал и отпрянул в сторону Игнат, а Степан от страха потерял и дар речи, и способность двигаться. И лишь одноглазый ворон закаркал радостно и победно, словно приветствовал… Кого приветствовал? Вот этого ожившего мертвяка?..

А мертвяк продолжал хрипеть и слабо дергаться в своих железных путах. На людей он смотрел, не мигая. И взгляд его проникал прямо в самую душу, холодил не хуже болотной воды. Первым в себя пришел Игнат.

– Матерь Божья, – сказал шепотом, – так он еще живой!

И принялся разматывать цепь. Он разматывал, а оживший мертвяк все хрипел и дергался. Хотелось думать, что от нетерпения, но Степан знал, что от боли. Это ж какая боль должна быть, когда нет кожи?..

– Помоги! Придержи его, – крикнул Игнат, стараясь перекричать громкое карканье. – Придержи, я один не справлюсь.

Ох, как не хотелось! Как страшно и мерзко было прикасаться к черной плоти, но Степан никогда не был слабаком. Если человек еще живой – пусть даже уже не жилец! – ему все равно нужно помочь.

С цепью они возились долго, пока не поняли, что проще срубить наполовину сгоревшее дерево, чем сбить крепкий навесной замок. Степан рубил, Игнат держал шипящего мертвяка. Нет, не мертвяка – человека…

Они завалились на землю все разом: и дерево, и человек, и Игнат. Только Степан устоял на ногах. Устоял и первым бросился развязывать железные путы. Тянул за цепь и боялся, что неловким движением сдерет с костей остатки еще живой плоти, убьет несчастного теперь уже наверняка.

Но обошлось. Цепь с тихим звоном упала на землю. А дальше что? Что делать с этим?.. Назвать его человеком не поворачивался язык. Сидеть рядом и ждать, пока сам помрет? Потому как помочь ему они ничем не в силах. Если только свернуть шею, чтобы не мучился. Над мыслью этой Степан крепко задумался, будет ли это по-божески, избавить человека от адских мук таким вот способом? Заворчал, заклекотал ворон, встал между Степаном и мертвяком, словно почуял его дурные мысли. А может, и почуял, ведь видно же, что птица эта непростая…

– Что делать будем? – спросил Степан, опасливо косясь на ворона. – Как нам с ним, Игнат?

Игнат ответить не успел, потому что то черное, что бесформенной кучей головешек лежало у их ног, вдруг зашевелилось и поползло. Оно двигалось медленно, по-паучьи, цепляясь за кочки обгоревшими пальцами, противоестественно белыми зубами вгрызаясь в землю, оно ползло к воде, к открывшемуся вдруг болотному оконцу.

Степан хотел помешать, ухватить хоть за что-нибудь, не подпустить к воде, но Игнат крепко сжал его руку, сказал:

– Пусть. Так даже лучше.

Ничего хорошего в этом не было, но хоть не придется брать грех на душу. Степан отступил и так, со стороны, наблюдал, как сползает, медленно погружается в воду то, что когда-то было человеком. Трясина жадно чавкнула в последний раз и сомкнулась. Вот и все, отмучился, бедолага.

Они еще долго молча стояли у самой границы воды, всматривались в подернутые тиной глубины. Не хотелось ни разговаривать, ни даже думать о том, что случилось. Да и само случившееся уже начало казаться им страшным сном. Если бы не пожарище, если бы не одноглазый ворон, который и не думал улетать. Он молча сидел на земле между Степаном и Игнатом и так же пристально всматривался в воду, а потом с громким карканьем взмыл ввысь и исчез.

Только сейчас путники поняли, что простояли вот так у воды до самого вечера, что возвращаться в сумерках уже никак нельзя и придется ночевать на этом гиблом островке суши. Разжигать огонь там, где до этого было погребальное кострище, чувствовать удушающий запах горелой плоти. Как же они так?..

– Уйдем утром, – сказал Игнат и принялся собирать сушняк. – Сейчас уже опасно, а утром как-нибудь.

Костер они разложили в стороне, как можно дальше от пятачка выгоревшей земли, вскипятили воду, заварили кой-какие оставшиеся у Степана травы. Есть не хотелось, впервые за два дня им не хотелось есть, мутить начинало от одной только мысли о еде. И спать тоже не хотелось. Или просто было страшно? Ведь те люди, или нелюди, что сотворили такое, могли находиться где-то рядом. Могли вернуться, чтобы проверить, что сталось с их жертвой. Могли найти себе новые жертвы. Две новые жертвы…

Потому и не спали. Сидели, пялились в огонь, позорно вздрагивали от каждого шороха. Вздрагивать приходилось часто, потому что, в отличие от мертвяка, болото продолжало жить своей жизнью и не собиралось засыпать. Ближе к полуночи они уже свыклись с этими тревожными звуками, даже начали их различать. Протянуть бы до утра, а там уж как-нибудь…

Наверное, Степан все-таки задремал, потому что от громкого всплеска испуганно дернулся, вскочил на ноги, еще до конца не соображая, что происходит. Рядом вскочил Игнат, всмотрелся в темноту. Плеск повторился. Словно бы крупная рыба билась в сетях. Да вот только откуда в гнилом болоте рыба? Степан потянулся за ружьем. Игнат выдернул из костра головешку, взмахнул ею, разгоняя тьму.

Плеск…

Вздох…

И тихие шлепающие звуки… Словно бы босиком да по грязи…

Волосы на загривке встали дыбом, зубы засвербели все разом, а ладони взмокли.

Степан прицелился в оживающую, обрастающую плотью темноту. Кто-то выбирался из болота на сушу. Кто-то достаточно большой, чтобы издавать вот такие звуки. А им некуда бежать, потому что кругом ночь и топь, потому что они сами загнали себя в ловушку.

– Это он, – послышался рядом голос Игната. – Мертвяк…

И Степан поверил. Потому что никто живой не смог бы сначала уйти в болото, а потом вернуться. Вот так вернуться…

Белые кости с ошметками не то плоти, не то болотной грязи. Руки – сучья, ноги – коряги, голова – черная головешка с пиявками вместо волос. Хорошо, что Степан третьи сутки ничего не жрал…

Неуверенный шаг в их сторону. Один, потом другой. Если сделает еще хоть один, если только попробует, Степан выстрелит. Хотя все его охотничьи инстинкты кричат, что ждать нельзя, стрелять нужно прямо сейчас, пока еще есть возможность.

Степан бы и выстрелил, если бы не Игнат. Игнат вцепился в ствол, зашептал:

– Погоди, Степа…

А беда пришла, откуда не ждали, налетела сверху невидимой птичьей стаей, всколыхнула застоявшийся болотный воздух, обдала их с Игнатом сладким кровавым духом.

Птицы, большие и маленькие, болотные и лесные, ринулись к той твари, что выползла на берег, облепили черной копошащейся мантией. И над всей этой вакханалией главенствовал их старый знакомец – одноглазый ворон. Запах крови становился все сильнее, все невыносимее, словно они оказались не посреди болота, а на скотобойне. Откуда запах? Что несут в кровавых клювах все эти птицы?

Степан не видел что, но все равно знал. Плоть, крошечные кусочки человеческой плоти. Откуда-то убыло, где-то прибыло…

Стало вдруг удивительно тихо. Так тихо, что от тишины этой заболела голова. Еще бы ослепнуть, не видеть того, что предстало их глазам.

Уже не мертвяк, но еще и не человек. Вместо болотной тины на костях кровавые куски плоти. Приживают, прирастают, сочатся кровью по швам, поливают черным болотную землю. И глаза, единственное, что осталось от того, прежнего, то вспыхивают зеленым болотным огнем, то наливаются чернотой, такой кромешной, что хочется криком кричать. Или бежать… Или стрелять…

– Не нужно… – Голос зазвучал прямо у Степана в голове. Сиплый, похожий на свист ветра голос. – Вам не нужно меня бояться.

Врет… Ох, врет… Как же не бояться того, кто сначала помер, а потом ожил вот таким… чудищем?

– Все заживет, – свистел ветер в голове. – Пару дней, и буду новее нового. А вам спасибо. Спасли.

А хорошо ли, что спасли? Нужно ли было такого спасать?

Подумал, и тут же испугался, что этот, который уже не мертвяк, но и не человек, услышит мысли.

– Я вас не трону. – Кажись, не услышал. – Не трону и за помощь отблагодарю.

Сказал и шагнул в очерченный светом костра пятачок. Высокий, окровавленный, словно заново народившийся, но все равно безмерно старый. Шагнул, а одноглазый ворон тут же уселся ему на плечо, впился когтями в еще не зажившую плоть, заклекотал приветственно.

– Ты кто? – А Игнат оказался смелее. Или любопытнее? Игнат всегда рвался к новому и неведомому. То золотишко искал, то клады, то вот… нечисть.

– Зовите меня Враном. – Нечисть, которая все больше и больше становилась похожа на человека, протянула окровавленную ладонь, и Игнат ее почти без заминки пожал. Игнат пожал, а вот Степан так и не решился.

На его нерешительность тот, кто назвал себя Враном, коротко усмехнулся.

– Не хочешь? – насмешливо просвистел в голове голос. – Понимаю. Но я тебя все равно одарю. Не привык я оставаться в долгу у людей.

Сказал и руку протянул. Отшатнуться Степан не успел, острые не то ногти, не то когти впились в макушку, кажется, череп пробили насквозь. Сделалось сначала невыносимо больно, а потом невыносимо ярко. Степан заметался, закричал, от яркости попытался отгородиться ладонями, не пустить ее с головы вслед за голосом. Да, наверное, ничего не вышло, разве ж от такого подарка откажешься? Умрешь скорее, чем откажешься… Или не умрешь, а станешь вот таким, как этот… не человек.

Сначала ушла боль, потом свет, а когда Степан открыл глаза, мир вокруг изменился. Его пронизывали невидимые доселе нити и тропы, он подсвечивался зеленым болотным светом и являл Степану все следы, что оставили на этой земле живые существа. Хоть вчера оставили, хоть сто лет назад. Теперь он совершенно четко видел и болотные ловушки, и спрятанную под водой, давным-давно проложенную кем-то гать. Теперь он не понимал, как можно было заблудиться, когда кругом столько следов, столько знаков.

– Нравится подарок? – Голос-ветер насмехался у него в голове, а Вран улыбался порванным, еще не до конца сросшимся ртом.

А ведь нравится! Самое ужасное, что очень нравится! И если бы подарок попытались отнять, Степан бы в него зубами вцепился, потому что жить дальше без этих знаний, без этого волчьего какого-то зрения он бы уже не сумел. Это все одно, что слепым жить.

– Вижу, что нравится. – Из уголка рта по подбородку скатилась черная капля, но упасть на землю не успела, Вран слизнул ее длинным, совсем не человечьим языком. – Дарю на века! Захочешь, будет дар, не захочешь – проклятье. Тебе решать.

Он обернулся к Игнату, протянул руку, коснулся острым когтем, разрывая на груди рубаху. Игнат даже не дернулся, словно дите малое, ждал своего подарка.

Вот только Степан не слышал теперь голоса. Понимал, что они разговаривают, понимал, что о чем-то важном, но не различал ни слова. Кажется, он даже ослеп на мгновение, потому что, когда снова обрел способность видеть, Игнат уже что-то прятал в карман и благодарил Врана с такой неистовостью, что сделалось одновременно неловко и страшно. А еще любопытно, что ж там за подарок такой? Если хоть вполовину такой же хороший, как у самого Степана, то радость товарища понятна.

А еще можно уходить. Не дожидаться рассвета, а идти прямо сейчас. Степан видел дорогу, чуял ее своей новой звериной чуйкой. Но Игнат уходить не спешил. И Вран тоже. Вот этот пусть бы шел. За подарок низкий поклон, но оставаться рядом с этим не то человеком, не то мертвяком было еще боязнее, чем раньше. Поэтому Степан отошел сам, подкинул в костерок валежника, уставился в огонь.

– Он с нами пойдет. – Рядом уселся Игнат. – Сейчас сил наберется, а на рассвете двинемся в путь.

Сил наберется? Спрашивать, откуда те силы, Степан не стал, лишь молча пожал плечами. А Игнат все не унимался:

– Подфартило нам, Степа! Ох как подфартило! – Он мечтательно улыбался, а рука его то и дело ощупывала карман. Боялся дружок закадычный подарок потерять? – Ты понимаешь, какая силища у него? Ты понимаешь, что это за человек?

– Человек? – все-таки не выдержал, глянул на Игната искоса. – Точно человек?

Они ж не дураки, они ж понимают, что за подарочки получили. От кого получили…

– А мне все едино! – Игнат небрежно пожал плечами. – Ты его слышал? Мы его от верной смерти спасли. Нам от него никакого вреда не будет. Он помочь обещал, научить кой-чему, чтобы фарт тепереча был навсегда, чтобы мы с тобой, Степа, ни горя, ни бедности не знали до конца наших дней.

– А взамен что? – Степан подбросил в костер ветку. Обернуться бы, посмотреть, где тот, кто так много обещает. Вдруг ушел, если к огню не подходит. Да страшно, вот по-настоящему страшно. – Что взамен попросил, Игнат?

– Взамен? – Друг глянул удивленно. – А считай, ничего и не попросил. Так, сущий пустячок. Чтобы вывели мы его из болота да защищали от лихих людей.

– От тех, что его спалили? – Во рту отчетливо почувствовался запах гари. А еще, кажется, крови.

– От лихих людей, – сказал Игнат, как припечатал. – И мы ему поможем, Степа. Сначала мы ему, потом он нам. Или тебе не понравился его подарок? – дожидаться ответа он не стал, сам же и ответил: – Вижу, что понравился. Вот и мне мой тоже… И платить я готов, ежели потребуется. Да он и не требует ничего особенного, только помощи. А разве ж помочь человеку – это грех? – спросил и в глаза заглянул.

– Человеку помочь – не грех. – Хотелось добавить, что вот только не человек Вран вовсе, но Степан язык прикусил, помнил про подарок…

Ужинали при свечах за широким, сколоченным из струганных досок столом. Марфа свое дело знала, все принесенное Архипом и припасенное Михалычем приготовила так, что пальчики оближешь. Отвык Никита от такой простой, но здоровой еды. На работе перебивался все больше фастфудом, дома если и отваживался на готовку, то исключительно из полуфабрикатов. А теперь вот наслаждался. Казалось бы, какое уж тут удовольствие, когда впереди сплошная неизвестность, а поди ж ты!

Кстати, о неизвестности. Сегодня им точно ничего не светит, потому что за стенами избушки творится что-то невероятное. Дождь сплошной стеной. Ветер такой, что кажется, вот-вот сорвет крышу. Тьма. И иррациональное, но совершенно отчетливое ощущение, что они не одни, что там, снаружи, притаилось и ждет своего часа зло. Но Архип спокоен, в окошко, как остальные, с тревогой не поглядывает, ест с явным удовольствием. И от добавки не отказался, даже, кажется, улыбнулся Марфе благодарно.

Что связывает этих двоих? И когда вообще связало? У каждого из их маленького отряда свои тайны, свои интересы. Кое-что они благодаря изысканиям Лешего выяснили, но еще очень многое остается неизвестным.

Вот, к примеру, Эльза. Кто же знал, что ее отец не просто погиб на охоте? Кто ж знал, что его зверски убили? Вот этот похожий на медведя мужик и убил… Убил, отсидел, замолил грехи, а теперь что? Зачем согласился сопровождать их в этой экспедиции? Какой для него лично во всем этом интерес? Ведь очевидно же, что не финансовый. Плевать Архипу на деньги. А на что не плевать? На Марфу? Из-за нее согласился? Чтобы быть поблизости? Чтобы защищать? А про Эльзу знал, когда соглашался? Понимал, с кем придется встретиться?

Никита украдкой бросил взгляд на Эльзу. Ела она мало, но, слава богу, ела. Кошка Зена дремала у нее на коленях. Наверное, это тоже был хороший знак, потому что на все дурное, на все паранормальное звери реагировали первыми.

Со зверями, кстати, интересная история. Ладно, кошка, но крыса и летучая мышь… Разве ж можно считать их домашними питомцами? А девчонки, похоже, считают. Как обозвал их Леший? Фамильяры? Ведьмины звери?

Чушь собачья! Если допустить существование фамильяров, тогда придется поверить в то, что Эльза, Анжелика и Марфа – ведьмы. Смириться с таким Никите пока не позволяло здравомыслие, но непрошеные сомнения нет-нет да и лезли в голову. А еще страх. Ведьмы они там или самые обычные девчонки, но в игру их втянули опасную. И простреленный бок микроавтобуса – наилучшее тому доказательство. Вот именно доказательство, а не догадки и домыслы! Демьян и его отморозки, в отличие от Врана, существуют на самом деле. Мало того, они по-настоящему опасны. И Архип опасность эту осознает. Иначе не стал бы заморачиваться с поиском оружия. Да и Михалыч явно встревожен. Может, не все рассказал им из того, что узнал от Федора? Решил не пугать еще сильнее? Или рассказал, но не им, а Архипу. Так сказать, тет-а-тет?

– А она далеко? – Никитины размышления оборвал Леший, который снова взялся за камеру и теперь лез с ней к мрачному, но невозмутимому Архипу.

– Кто? – спросил Архип, отодвигая от себя пустую тарелку.

– Граница, про которую баба Маланья говорила, далеко?

– Как когда. – Архип пожал плечами.

– Что значит, как когда? – не отставал Леший. – Я тебе конкретный вопрос задал, сколько нам еще пилить до этой границы?

– А я тебе конкретно ответил. – Архип одарил его мрачным взглядом. – Не знаю я, как далеко граница.

– Почему? – Теперь уже и Никите стало интересно, как такое может быть. – Ты разве там не бывал?

– Отчего же не бывал? Бывал. Вот только искать границу на одном и том же месте бессмысленно. Бывает, пару шагов от охотничьего домика сделаешь – и вот она. А бывает, что двое суток по тайге бродишь, пока на границу наткнешься.

– И с чем связаны ее перемещения? – деловитым тоном поинтересовался Михалыч.

– Не знаю. – Архип казался озадаченным. – Раньше ее проще было найти, до того как… – Он бросил быстрый взгляд на Эльзу и замолчал.

– До того как ты убил моего папу, – сказала она бесцветным голосом, а латунный подсвечник с наполовину оплывшей свечой вдруг вздрогнул и заскользил по столу к Архипу. Сначала подсвечник, а следом и охотничий нож… И поделать с этим ничего было нельзя, потому что никто из присутствующих не знал, как управляться с таким. Никита точно не знал, но рывком встал, готовясь перехватить нож. Если получится.

У него бы не получилось. Зачем же себя обманывать? Но получилось у кое-кого другого.

– Нет, – сказала Марфа одновременно испуганно и решительно и так же решительно выбросила вперед руку с раскрытой навстречу ножу ладонью.