Путешествие за смертью. Книга 1. Mогильщик из Таллина Любенко Иван
Глава 1. Происшествие на Карловой улице
Суббота, 28 августа 1920 г.
Электрические часы на церкви Святого Карла в Таллине показывали без четверти три пополудни.
Господин в широкополой шляпе и тёмно-синем костюме с белой сорочкой и галстуком, завязанным виндзорским узлом, мирно сидел на скамейке под липой. Казалось, он настолько был поглощён чтением газет, что не замечал ни яркого солнца, слепившего торопливых извозчиков, ни щебетанья птиц в кронах деревьев, ни таксомоторов, деловито снующих мимо. В руках Ардашева был номер «Последних известий», издававшихся на русском языке, и «Биржевые новости», ещё пахнущие типографской краской.
Бывшая Ревельская губерния Российской империи, а теперь демократическая Эстонская республика, совсем недавно обрела независимость, и местные жители ещё не привыкли к новому названию столицы. Чаще всего город именовали Ревелем. Что касается улиц, то здесь дело обстояло гораздо проще: с 1882 года названия писались на трёх языках – немецком, эстонском и русском. И потому на любом из них прекрасно звучали: Брусничная, Вересковая и Клёновая.
Ещё в начале года эстонская армия под командованием полковника Йохана Лайдонера, – а проще говоря, Ивана Яковлевича Лайндонера, полковника русской императорской армии, возглавившего после Февральской революции Эстонскую дивизию – в союзе с Северо-Западной армией генерала Юденича, заручившись поддержкой британского флота, отразила попытки Советов захватить всю территорию Эстонии.
Большевикам не оставалось ничего другого, как пойти на заключение Тартуского (Юрьевского) мирного договора на крайне невыгодных для них условиях: Эстонии перешла часть территории с преимущественно русским населением; Р.С.Ф.С.Р. передавала прибалтийской республике пятнадцать миллионов рублей золотом и отказывалась от каких-либо имущественных претензий Российской Казны; Советская Россия безвозмездно уступала Эстонии всё движимое и недвижимое имущество, находящееся на её территории (порты, военные и гражданские суда, технику и т. д.). Россия давала «Эстонии «преимущественное право на лесную концессию, площадью в один миллион десятин в пределах Петроградской, Псковской, Тверской, Новгородской, Олонецкой, Вологодской и Архангельской губерний».
Несмотря на это, большевики сумели сгладить поражение, добившись не только установления двусторонних торговых отношений, но и режима наибольшего благоприятствования без каких-либо пошлин и транзитных налогов. Даже фрахтовые тарифы для Р.С.Ф.С.Р. теперь не могли быть выше тарифов за однородные товары местного назначения. Эстония предоставила Советской России места для погрузки и хранения товаров не только в Таллине, но и в других портах страны, причем сборы за них не могли «превышать сборов, взимаемых с собственных граждан в отношении транзитных товаров».
Статья, которую читал Ардашев, приводила перепечатанную из советских газет речь Ленина на IV конференции Губернских Чрезвычайных Комиссий, где красный вождь, захлёбываясь от радости, витийствовал с трибуны: «Капиталисты из всех сил мешали заключению мира Эстонии с нами. Мы их победили. Мы заключили мир с Эстонией, – первый мир, за которым последуют другие, открывая нам возможность товарообмена с Европой и Америкой».
Клим Пантелеевич прекрасно понимал, что для находящихся в международной изоляции большевиков Таллин стал чёрным ходом в цивилизованный мир, перевалочным контрабандным пунктом. Именно поэтому он здесь и оказался. Вернее, не только поэтому…
Две недели назад Ардашев получил шифровку от господина Тамма или агента Сильвера (капитана Волкова), имевшего в Ревеле фотоателье, и промышлявшего изготовлением фальшивых европейских паспортов, о том, что по рекомендации надёжного и проверенного человека к нему обратился некий господин, явно из России, и попросил достать шведский паспорт на вымышленное имя. Свои услуги фотограф оценил высоко, но стоимость гостя не смутила, и он оставил аванс в половину суммы. Следующую встречу господин Тамм назначил через две недели.
Посетитель ушёл, но агент, закрыв фотомастерскую, проследовал за ним. Всё стало ясно, когда визитёр скрылся за массивными дверьми «Петербургской гостиницы». Совсем недавно это здание было реквизировано эстонским правительством и сдано в аренду советскому представительству, которое пока ещё возглавлял старый большевик, друг Ленина Леонид Борисович Оржих.
Волков выяснил личность будущего владельца фальшивого паспорта. Им оказался Михаил Иосифович Минор – помощник Оржиха по коммерции. По данным другого весьма осведомлённого источника из той же «Петербургской гостиницы» Минор провернул в интересах Советской России два десятка весьма сомнительных торговых операций, присвоив, по самым скромным подсчётам, около двух миллионов шведских крон. Его шведским контрагентом был господин Крафт – известный в определённых кругах гешефтмахер и любовник свояченицы Минора. Узнав, что по решению коллегии Наркомата госконтроля Р.С.Ф.С.Р. в Ревель для ревизии коммерческих сделок Советского представительства прибудет Рабоче-Крестьянская Финансовая Инспекция, Минор начал искать возможность обзавестись шведским паспортом.
Получив эту информацию, глава российской заграничной резидентуры решил лично провести вербовку красного дипломата.
Ещё в марте не без помощи бывшего премьер-министра Чехословакии Карела Крамаржа Ардашев получил гражданство этой страны.
Детективное агентство «1777» теперь было переоформлено непосредственно на Клима Пантелеевича, чему его помощник Вацлав Войта был несказанно рад и тут же предложил «шефу» отметить сие «величайшее в истории частного сыска событие» в ресторане русской кухни «У Донату». Идею «босс» одобрил, но ресторан выбрали другой. У Вероники Альбертовны и Марии Калашниковой – супруги Ардашева и секретаря детективного агентства – ещё были свежи воспоминания о прошлогоднем происшествии в этом заведении, когда советский шпион прислал на день рождения Клима Пантелеевича подарок – снаряжённую и готовую к взрыву бомбу.[1]
Имея чехословацкий паспорт, Ардашеву не составляло никакого труда получить любую европейскую визу, в том числе и эстонскую.
Вербовка Минора прошла успешно.
Для советского чиновника, пришедшего за паспортом, и спокойно ожидавшего хозяина ателье, который отлучился за документом, появление Клима Пантелеевича стало неожиданностью. Толстый, лет пятидесяти, едва, уместившийся на стуле человек с круглым лицом, жиденькой бородкой и такими же редкими усами, испуганно забегал глазами и осведомился:
– Простите, а где господин Тамм?
– Он пошёл за вашим фальшивым паспортом, – небрежно бросил Ардашев и плюхнулся в кресло напротив.
– Пожалуй, я зайду в другой раз, – вставая, робко проронил визитёр.
– Сядьте! – велел Ардашев и опустил руку в карман пиджака.
– Простите, а почему вы мне приказываете? – покорно усаживаясь на стул, вопросил Минор. – Кто вы такой?
– Ваш друг. И хочу вам добра.
– Надо же! Я сразу так и понял. Как вас величать?
– Зовите Иваном Ивановичем.
– Ивановым?
– Угадали.
– Какое редкое сочетание имени, отчества и фамилии! Случаем, не из России? – уже окончательно овладев собой, сострил дипломат.
– Отрадно, что к вам вернулось чувство юмора. Значит, вы готовы меня выслушать.
– Что вам от меня надобно?
– Ничего особенного. У меня есть некоторые вопросы, а у вас – ответы. Мне нужно две-три встречи в месяц до тех пор, пока вы ещё работаете в советском представительстве. А как его покинете – мы навсегда расстанемся.
– А я если я не соглашусь?
– Уверен, что согласитесь. Вы умный человек и не захотите, чтобы вашему начальнику Георгию Александровичу Стародворскому – уполномоченному Наркомата внешней торговли в Эстонии – на стол легли подробные сведения о ваших мошеннических сделках с господином Крафтом, любовником вашей свояченицы. Надо отдать должное вашему проворству: вы умудрились не только перетянуть в Ревель почти всех родственников, но и дать им возможность кормиться от советского представительства в Эстонии. А впрочем, я могу и не сообщать о вас Стародворскому, а послать копии банковских счётов, открытых Крафтом на ваше имя в Стокгольме, напрямую товарищу Бейтнеру, занимающему должность начальника отдела местных заграничных агентур в Наркомвнешторге. Говорят, он бессребреник и садист. Сказывают, хвалится, что лично вывел в расход сто душ офицеров в восемнадцатом году. Думаете, он вас пожалеет? Ничуть. Он напишет рапорт, и Коллегия ВЧК заочно вынесет вам смертный приговор. Вас уже не спасёт ни шведский, ни американский, ни любой другой паспорт. Они даже искать вас не будут. Вы сами придёте на Лубянку и вернёте всё что украли у советской власти. А знаете почему? Потому что прежде они похитят вашу жену и дочь. Согласитесь, это словосочетание «украденное у советской власти», звучит смешно, ведь сама эта власть воровская и незаконная, занимающаяся убийствами и грабежами, которые теперь она называет «приведением смертных приговоров в исполнение» и «конфискацией имущества» социально чуждых элементов.
– Вы беляк?
Ардашев пожал плечами и выговорил:
– Я патриот России. А большевики – ненавистники всего русского народа, вооружённые антироссийской теорией немца Маркса, который ещё в «Учредительном Манифесте Международного Товарищества Рабочих» сетовал на европейские державы, попустительствующие, так называемой экспансии России, набирающей силы после Крымской войны. Помните?
– Допустим.
– Не хочу утомлять вас расхожими фразами Маркса о «славянских варварах», «иге славян» и «зловещей фигуре России». Скажу одно: вы совершенно правильно делаете, что боритесь с большевизмом экономическим путём. Я вас понимаю. И, в свою очередь, если вы захотите, сделаю всё возможное, чтобы обезопасить вашу семью от мести чекистов в любой стране, куда бы вас не занесла судьба. Или, как я сказал в самом начале, оставлю вас в покое после нескольких наших встреч и не буду мешать вашему бегству из советского представительства. Но для этого, дорогой Михаил Иосифович, мне понадобится ваша помощь.
– Какая именно?
– Я уже упоминал. Это сущая мелочь, всего лишь ответы на вопросы.
– Надеюсь, мне не придётся ничего подписывать?
– Ни в коем случае. Обязательство о сотрудничестве и неразглашении подписывают при вербовке. А мы – друзья и верим друг другу на слово. Вы поможете мне, я – вам. Согласны?
– Хорошо. Спрашивайте.
– С какой целью Стародворский прибыл в Ревель?
– Трудно сказать, – замялся Минор, – но, сдаётся мне, что его прислал сам Ленин.
– Даже так? – удивлённо приподняв голову, спросил Ардашев.
– Он как-то обмолвился, что давно знаком с Елизаровым, мужем Марии Ильиничны, сестры Ленина.
– Газеты писали, что в прошлом году он скончался.
– Да, от сыпняка.
– Итак, вы не ответили на мой вопрос.
– Какой, простите?
– Для чего Стародворский сюда приехал?
– Да откуда мне знать! – возмущённо вскинул руки чиновник.
– А я думал, что вы действительно хотите остаться целым и невредимым, дорожите семьёй и своим будущим благосостоянием, – глядя в лицо собеседника, выговорил Клим Пантелеевич и поднялся. – Жаль, что я в вас ошибся. Желаю здравствовать. Правда, протяните день-два, не больше.
– Постойте, куда вы? – Минор поднял умоляющий взгляд. – Могу я рассчитывать на вашу дискретность?
– Безусловно.
– Всё дело в золоте.
– В каком золоте? Ведь Эстония по условиям мирного договора его уже получила, – с сомнением проговорил Ардашев и вновь опустился на стул.
– Речь идёт о другом золоте, – вытирая грязным платком мокрый от пота лоб, пояснил дипломат. – Стародворский должен не только контролировать, но и снабжать валютой всё наши заграничные организации.
– Какие именно? И кто их возглавляет?
– Это коммерческие фирмы, контролируемые Коминтерном. В Лондоне – Красин, в Берлине – Копп, в Копенгагене – Литвинов. Кроме того, хватает и тайных отделений Коминтерна.
– Кто перевозит деньги?
– Либо дипкурьеры в вализах, либо командируемые в зарубежные страны посланники. Свои чемоданы они возят по всей Европе. Например, сюда не раз приезжал Александр Бронштейн, брат Льва Троцкого. Коминтерн не может существовать без денег, он прожорлив! Троцкий и Ленин грезят мировой революцией. А для её свершения нужно выпускать коммунистические газеты в Европе и Северо-Американских Штатах, снабжать оружием и листовками профессиональных революционеров, и для этого необходимы огромные суммы. Валюта, доставшаяся по наследству от царского режима, почти закончилась.
– В каком номере «Петербургской гостиницы» остановился Стародворский?
– Он поселился в «Золотом льве». Комната № 26. Там ему спокойнее. У него конфликт с Оржихом. К тому же Георгий Александрович прям, как Ильич, почти не пьёт и совсем не курит. Живёт бобылём. А Оржих, мало того, что хронический сифилитик, так ещё и попойки через день устраивает. Стародворский, как я понял, должен возглавить представительство в Эстонии вместо Оржиха. Осталось дождаться окончательного решения Совнаркома и Чичерина.
– Охрана у него есть?
– Нет. Латышские стрелки стерегут только «Петербургскую гостиницу».
– Золото, пароходы, железнодорожные составы из Ревеля в Россию… – вымолвил Ардашев и задумался.
– А здесь всё взаимосвязано. Вам, вероятно, известно, что правительства всех стран, до Америки включительно, наложили эмбарго на торговлю с Россией?
– Конечно.
– Мы ничего не можем продать и купить. Правда, с царских времён у нас остались золотые империалы. Но как выручить за них валюту, если русскому золоту объявлен бойкот? Выходов несколько. Можно обменивать валюту контрабандным путём, но тогда курс золотого империала будет очень низкий. Кстати, товарищ Оржих именно этим и занимается, не забывая и шкурный интерес. И поднимает сумасшедший куртаж! А ведь он, как и я, старый большевик. Мы вмести гнили в Туруханском крае…
Минор задумался на несколько секунд, очевидно, предавшись воспоминаниям, но вскоре продолжил:
– Немногим выгоднее задействовать банк и с его помощью при покупке товаров открывать аккредитив и уже потом расплачиваться за него золотом. Но и это ведёт к убытку, потому что банк своего не упустит. Лучше всего продавать золото на Стокгольмской бирже.
Ардашев вынул коробочку монпансье «Георг Ландрин» и предложил собеседнику.
– Благодарю. Но я не ем сладкого. Сахарная болезнь.
Клим Пантелеевич положил крохотную конфетку под язык и осведомился:
– Постойте, а как вы собираетесь выставлять империалы на Стокгольмской бирже, если продажи всего советского запрещены?
– Очень просто! Красин, Чичерин и Ленин придумали следующий ход: империалы придут в Ревель морем, как собственность иностранной компании. Документы фальшивые, потому что ни одна компания не имеет права заключать сделки с Советской Россией. Поэтому фиктивные документы готовятся ещё в Москве. И у этой липовой компании их покупает уже живая фирма, зарегистрированная на доверенных лиц Совнаркома в Стокгольме. После таможенной процедуры их перегрузят на шведский пароход.
– Эти совнаркомовские карманные фирмы в Стокгольме штампует Крафт?
– Да. Таким же путём в ближайшее время начнёт поступать и золотой конфискат.
– А это что такое?
– Мы изъяли во время обысков у зажиточной части населения и церкви большое количество золотых изделий. Их переплавили в слитки (или, как мы их называем, «свинки») и на каждый, как и положено, поставили клеймо ещё в России. Это десятки тонн. Теперь золото надо обратить в валюту, или, по крайней мере, закупить на него оружие, продовольствие и обмундирование. Используется та же схема, что и с империалами, но с небольшим дополнением: в Швеции, во избежание проблем, «свинки» вновь переплавляются, и на них уже ставится настоящее шведское клеймо. После этого они идут в свободное обращение, как шведские. Таким образом планируется переправить через Стокгольм пятьсот ящиков с золотом в Северо-Американские Соединённые Штаты не только для приобретения на вырученные деньги разных товаров, но и на подрывную работу в Америке, с целью совершения там социалистической революции.
– Смею предположить, что на одном из шведских пароходов вы и собираетесь покинуть Ревель вместе с семьёй, не так ли?
– Вы очень догадливы.
– Получается, что Стокгольм станет вторым после Ревеля перевалочным пунктом для выхода на мировой рынок и Америку.
– Совершенно верно, – кивнул Михаил Иосифович. – Они торопятся. Гражданская война ещё не закончилась, а мы зачем-то уже ввязались в войну с Польшей. Вчерашние поручики, возомнившие себя новыми наполеонами, командуют полками и дивизиями. Им хочется чинов, наград и славы. Всё это Троцкий не только обещает, но и щедро раздаёт. Между тем на фронте не хватает самого необходимого. Например, аппаратов Морзе. Недавно от военного ведомства поступил заказ на восемьсот штук. Я вёл переговоры с фирмой «Эриксон». Они вздули цену одного аппарата до баснословной цифры – девятьсот шестьдесят шведских крон на условиях франко-Ревель таможенный склад. И это без моего интереса. Подумать только! И какие негодяи: видя, что мы размышляем, они тут же предложили Морзе полякам. Узнав об этом, Троцкий пришёл в ярость и велел купить аппараты не торгуясь… Если бы вы знали, как мне всё надоело! – Минор встал и нервно заходил по комнате.
– Михаил Иосифович, а как давно вы разочаровались в большевизме?
– Трудно сказать. Этот процесс начался два года назад, когда разогнали Учредительное собрание. Признаюсь, частично я разделял политику социалистов-революционеров, хотя и состоял в умеренном крыле РСДРП, а уж как попал в «Петербургскую гостиницу» и увидел, какой тут в Ревеле творится вертеп! Последний год у меня складывается ощущение, что все только и занимаются пьянством, развратом и стяжательством. Будто боятся, что наша власть вот-вот рухнет.
– Понимаю, как вам тяжело.
Дипломат молча уставился в окно, а потом вдруг заговорил:
– Ох, если бы вы знали, что отправляют в Москву командированные сюда посланцы, и на что они тратят народные деньги! Думаете берут продукты для голодающих рабочих и крестьян? Нет! Целыми вагонами закупают деликатесы для членов семей Совнаркома: ананасы, сардины, фрукты в сахаре. Не забывают и о любовницах. Тащат им парфюмерию, бельё, маникюрные наборы, мануфактуру… И всё это называется «ответственным грузом». А тем временем, разутые, голодные, завшивевшие красноармейцы воюют в дырявых шинелях… Разве ради этого мы возводили баррикады на Пресне в девятьсот пятом году? Таких, разочаровавшихся в октябрьском перевороте, с каждым днём становится всё больше. Не сомневаюсь, рано или поздно чекисты нас, старых большевиков, поставят к стенке. Потому и бегу. А то что не с пустыми руками, так скажу честно: это совсем небольшая компенсация за мой юношеский идеализм, за веру в коммунистический интернационал, и годы, проведённые в царских тюрьмах и ссылках.
– Что ж, благодарю вас за откровенность. Рад, что между нами сложились доверительные отношения. Когда должен прийти первый золотой груз?
– В начале сентября. Точная дата неизвестна. Нас известят телеграммой.
– А как вы узнаете, когда выйдет шведский пароход?
– После получения известий из Москвы, я должен послать условную телеграмму в Стокгольм. И зафрахтованное судно сразу же покинет порт.
– В Стокгольме за это отвечает господин Крафт?
– Вы прямо ясновидящий, – обречённо вздохнул Минор.
– Нет, просто такая работа. Мне понадобится немного времени, чтобы всё обдумать. Я буду ждать вас послезавтра, двадцать восьмого, в субботу, в три часа пополудни, на второй скамейке под липой у собора Святого Карла.
– Простите, но я всё вам рассказал. Что ещё вы от меня хотите?
– Давайте не будем забегать вперёд. Послезавтра я всё объясню.
– А паспорт мне отдадут?
– Да. Не волнуйтесь, – Ардашев поднялся, – господин Тамм появится сразу после моего ухода. До встречи!
…И вот теперь, спустя два дня, Ардашев сидел на условленном месте и размышлял, какой псевдоним больше подойдёт новому агенту: Добряк, Мирный, Француз… А почему Француз? Наверное, из-за того, что чем-то смахивает на Наполеона.
Минор появился неожиданно. Он переходил дорогу неуклюже, точно откормленный гусак. Вдруг его лицо исказилось гримасой страха. Инстинктивно толстяк вытянул вперёд руки и закрыл глаза. Удар о капот автомобиля был глухой, точно с двухсаженной[2] высоты уронили мешок картошки, или на полном скаку рухнула, подкошенная пулей лошадь. Пешеход подлетел и распластался прямо на синем капоте таксомотора. Шофёр дал по тормозам. Человеческое тело скатилось на мостовую. «Ситроен» сдал назад, а потом переехал туловище несчастного колёсами. Нажав на акселератор, водитель понёсся вперёд и затем свернул на Висмарскую улицу.
Ардашев сложил газеты и, обходя газон, поспешил к дороге. Место происшествия уже окружили зеваки.
Протиснувшись с трудом через толпу, Клим Пантелеевич приблизился к трупу. Да, это был уже покойник, утонувший в луже крови. Тело опрокинулось навзничь. Кости черепа раскрошились и, пробив кожу, выглядывали наружу. Глаза от испуга остались удивлённо раскрытыми и устремленными в бесконечность, словно надеялись отыскать место для грешной души на небесах.
Глава 2. Инспектор Саар
При появлении полицейского и дворника толпа разбежалась. Остался Ардашев и весьма привлекательная брюнетка лет двадцати пяти, с глазами цвета спелой вишни и длинными ресницами. Стройная, среднего роста, она старалась не смотреть на покойника и вытирала слёзы белым, кружевным платочком, который достала из сумочки. Глядя на неё, Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что её он жалел больше, чем погибшего Минора. Наверное, потому, что, во-первых, подобные шедевры матушки природы встречаются чрезвычайно редко, а во-вторых, следует признать, что дамы такой неземной красоты обычно страдают от повышенного мужского внимания, и ловеласы всегда надеются отыскать в их душах какую-то порочную струну, сыграв на которой удастся добиться всего того, что рисует в своём воображении любой волокита. Словом, растлевай и властвуй. Безраздельно. От того их и жаль.
Дворник накрыл труп рогожей и, выслушав приказание протелефонировать в полицейское управление, поспешно удалился.
Полицейский, судя по званию, унтер-офицер, повернулся к свидетельнице и чём-то негромко поинтересовался:
– Простите, но я не знаю эстонского. Не могли бы вы обратиться ко мне на том языке, на котором вы, да и не только вы, а все окружающие, говорили всего три года назад? – уже почти успокоившись, с заметной иронией вымолвила дама.
– Вы видели, как произошла авария? – на чистом русском языке спросил он.
– Да. Этот несчастный очень торопился, обогнал меня, когда я шла по тротуару. А потом он стал переходить дорогу. Тут на него и налетел таксомотор. А мог бы и меня сбить. И здесь лежала бы я, то есть мой труп, – она опять всхлипнула.
– Это было такси?
– Естественно.
– Почему естественно?
– Потому что только таксисты в Ревеле носятся, как угорелые. И вообще, от машин один вред. Они не только засоряют воздух, но и убивают людей. Их надо запретить.
– Простите, вы номер мотора[3] не заметили?
– Да разве я должна всматриваться в их номера? – рассеяно вопросила свидетельница.
– Это был синий «Ситроен». Две последние цифры – 36, – изрек Ардашев.
– Вы тоже русский? – удивился страж порядка.
Клим Пантелеевич только собирался ответить, как из-за угла вылетел и резко остановился чёрный, уже изрядно потрёпанный «Форд».
Из машины вышли двое. Третий остался сидеть за рулём.
Первый, в котелке, шагал решительно, будто торопился кого-то арестовывать. Так ходят полицейские или судебные следователи. Это был невысокий, худой господин лет сорока пяти, с роскошными усами, в костюме, жилетке и в галстуке. За ним семенил толстяк с бритым лицом в костюме и таком же точно котелке. Носки его туфлей были давно не чищены. На лице неуклюжего торопыги читалась досада, понятная любому чиновнику, которому в субботу приходится задерживаться на службе.
Полицейский отдал честь и вытянулся в струнку.
Первый из подошедших похлопал его по плечу и спросил по-эстонски:
– Свидетели есть?
Тот указал кивком в сторону Ардашева и дамы.
– Эти двое. Русские.
– Разрешите отрекомендоваться – инспектор криминальной полиции Бруно Саар, – представился незнакомец на русском языке. – Позвольте ваши паспорта.
– Вот надо же, – недовольно поморщилась дама, выуживая из сумочки документ, – попала в переплёт.
– Госпожа Варнавская Анастасия Павловна, – прочитал инспектор и подняв глаза, облизал её липким, как патока, взглядом. – У вас временное пребывание? Вы беженка?
– Да, а что?
– Ничего, просто уточняю, занесённые в справку данные, относительно вашего нахождения на территории моей республики, – выговорил инспектор, сделав ударение на слове «моей».
И он тут же, закуривая сигарету, обратился к Ардашеву:
– Соблаговолите, сударь, предъявить ваши документы.
Клим Пантелеевич протянул чехословацкий паспорт.
– О! Не ожидал. Прямо из Праги пожаловали?
– Показать билет?
– Нет надобности.
Тем временем спутник инспектора, очевидно судебный медик, закончил осматривать тело и вынес заключение:
– Водитель сбил бедолагу на большой скорости и, очевидно, после того, как тело упало на землю, переехал голову и туловище. Об этом говорят внешние повреждения: многочисленные переломы черепа, рваные лоскутные раны головы, ушных раковин, выдавливание мозгового вещества через уши и нос… Повреждён и живот: видны надрывы поверхностных слоёв кожи. Я уверен, что и внутренние органы от сильного удара оторвались. Сердце и селезёнка уж точно. Думаю, при вскрытии это подтвердится. Только есть ли смысл его проводить?
– Думаю, нет. И так всё понятно, – ответил полицейский и принялся обыскивать труп.
Через минуту у него в руках оказался дипломатический паспорт покойного, мандат советского представительства и туго набитый купюрами бумажник.
– Дипломат, – озадачено протянул он, – вот только этого нам, дорогой Андрес, не хватало. Теперь точно вам придётся его вскрывать, а мне вызывать советское начальство.
– Ну что за неделя! То висельник в Фалле, то теперь вот русский пешеход-неудачник, – досадливо поморщился доктор.
– Домой мы сегодня вернёмся очень поздно, или рано. Скорее всего, под утро. – Инспектор повернулся к свидетелям. – Что ж, прошу в автомобиль.
Не обращая внимания на предложение, Клим Пантелеевич произнёс:
– Стоит заметить, господа, что на дороге полностью отсутствует след от торможения колёс. Это говорит о том, что наезд на этого пешехода не был случайным. Кроме того, замечу, что на сорочке покойного остался чёткий отпечаток рисунка протектора шин. Его следует аккуратно вырезать. Зная марку таксомотора, цвет, последние две цифры номера и рисунок протектора шин вы без труда отыщете этот автомобиль.
Господин Саар подозрительно сощурился и, сделав глубокую затяжку, спросил:
– Вы запомнили цвет, номер и марку?
– Не весь номер, – ответил за Ардашева полицейский, – только две последние цифры – 36, марка – «Ситроен».
– Не просто «Ситроен», это была модель «A» (10CV), – уточнил Клим Пантелеевич.
– Интересно, интересно, – пробубнил инспектор и велел: – Что ж, господа свидетели, я всё же прошу вас проехать с нами, чтобы оформить протоколы допросов.
– Пропал день, – вздохнула Варнавская.
– Ничего не поделаешь – убийство, – вымолвил Клим Пантелеевич и распахнул перед дамой дверь «Форда».
– Благодарю вас!
– Не стоит, – усаживаясь рядом, ответил Ардашев.
Инспектор затушил окурок носком туфли, приказал унтер-офицеру дожидаться санитарной кареты и вернулся к авто. Усевшись на переднее сиденье, он хлопнул дверью, и машина тронулась. Она понеслась с такой скоростью, что появись перед ней зазевавшийся пешеход, он определённо бы стал вторым трупом за день.
– Господин Ардашев, вы бывший полицейский? – осведомился сыщик.
– Напротив. Я бывший присяжный поверенный.
– Но раньше служили в полиции?
– Упаси Господь.
– А в Праге чем занимаетесь?
– Я частный детектив.
– В Чехословакию прибыли из России?
– Вы чертовски проницательны.
– А что вас привело в Прагу?
– Длинная история.
– Ничего, я не тороплюсь.
– Простите, сударь, у меня нет желания посвящать вас в перипетии своей судьбы.
– А зря. В противном случае, наша беседа пройдёт в присутствии офицера контрразведки.
– Не возражаю. Жаль будет только времени, потраченного впустую. Я собирался осмотреть достопримечательности Ревеля.
– Таллина! Попрошу правильно именовать столицу нашего государства, – встрял в разговор доктор.
– Как угодно. Я бы напомнил вам последние четыре строчки русского поэта Петра Вяземского. Думаю, в гимназии, вы, должно быть, если не выучили наизусть, то уж точно читали его «Ночь в Ревеле»:
- Ревель датский, Ревель шведский,
- Ревель русский! – Тот же ты!
- И Олай твой молодецкий
- Гордо смотрит с высоты.
– Был Ревель, стал Таллин, – пробубнил Саар.
– Пусть так. Только вот немецкие и шведские газеты с этим не церемонятся. У них Ревель остался Ревелем. И все делают вид, что этого не замечают. А впрочем, мне всё равно. Хотите, могу и Колыванью называть.
– Ни в коем случае, милостивый государь! – возмутился врач.
– Отчего же? Насколько я помню, именно так окрестил вашу теперешнюю столицу арабский географ Аль-Идриси в 1154 году. Под этим названием оно и перекочевало в древнерусские летописи.
– Это распространённое заблуждение. Имя Колыван принадлежало одному из героев эстонского эпоса, – не сдавался эскулап.
– Вполне возможно. Но это ни в коей мере не опровергает мою гипотезу, – невозмутимо заявил Клим Пантелеевич. – Однако, известно ли вам откуда взялось название Ревель? Его ведь не русские придумали.
– Ну-ну, поведайте нам, господин русский пражанин, – с заметным ехидством в голосе выговорил доктор.
– Всё дело в бухте. Она, как известно, около четырнадцати вёрст в длину и около восьми в ширину. Глубина от двенадцати до пятнадцати саженей. Дно глиняное и местами песчаное. Льда зимой почти не бывает, ветры проходят стороной. Наверное, и в самом деле, это место можно было бы наречь раем для мореплавателей, если бы не мели и рифы при заходе в бухту. Подозреваю, что датские корабли не раз на эти рифы налетали и оттого прозвали город «revеl», что означает «рифы».
– О! Вам известно то, о чём мы, уроженцы этого города, даже и не подозревали, – насмешливо скривил губы судебный врач.
– Господа, смею прервать ваш спор, – вмешался инспектор. – Мы уже приехали.
Полицейское управление располагалось по улице Глиняной, в доме номер шесть. Ещё несколько лет назад в этом здании служил полицмейстер Ревеля с помощником, приставы всех частей и сыскное отделение. Теперь всё обстояло иначе: Полевая полиция охраняла общественный порядок, Криминальная полиция занималась расследованием уголовно наказуемых преступлений, а Охранная полиция (Служба внутренней безопасности), находящаяся совсем в другом месте, боролась с государственными преступлениями, направленными на свержение существующего государственного порядка. Главное управление Охранной полиции имело одиннадцать уездных отделений в стране, но, несмотря на это, город кишел не только шпионами, но и контрабандистами. Казалось, в Таллинский порт – перевалочный пункт между Советской Россией и остальным миром – съехались авантюристы со всей Европы.
Ежедневно в гавань заходили вереницы пароходов. Железные монстры гудели, искали место у пристани и, бросив якорь, становились на разгрузку. Без устали работали высотные портовые краны, напоминающие собой пришельцев из «Войны миров» Герберта Уэллса.
На железнодорожном вокзале тоже царила суета. Товарные составы, наполнив чрева вагонов, подрагивая на стрелках, уносились в Нарву, Ямбург и Петроград.
Вечерами в ресторанах играли оркестры, и шумели кафешантаны с бегущими электрическими вывесками на фасадах. Часто в них, а не на бирже, заключались миллионные сделки, проигрывались в карты сумасшедшие суммы и в одночасье наживались умопомрачительные состояния. Экономическая жизнь Таллина – пусть не совсем законная, но всё же очень прибыльная – кипела, как адский котёл.
Несмотря на инфляцию, в казну текли налоги, уплачивались портовые сборы и таможенные пошлины. Республика обрела силу и, разбив большевиков, смогла отстоять свою независимость. Национальный патриотизм был на подъёме. Но стране нужна была передышка. Именно поэтому, после заключения Тартуского мирного договора власть не хотела обострять отношения с Кремлём и смотрела на действия агентов Москвы сквозь пальцы, правда, если они не угрожали интересам Эстонии.
Ардашев и Варнавская в сопровождении инспектора поднялись на второй этаж. В конце коридора со сводчатыми потолками стояли сбитые воедино стулья. Указав на них, полицейский скрылся за дверью. Было слышно, как он с кем-то разговаривал по телефону на русском языке. Минуты через три сыщик выскочил из кабинета и со словами «подождите меня здесь» понесся к выходу.
– Не стоит ждать ничего хорошего, – глядя в пол, грустно промолвила дама.
– Не расстраивайтесь, Анастасия Павловна. Допросят и отпустят.
– Надо же, вы запомнили, как меня зовут. Обычно с первого раза имя ранее незнакомого человека я забываю, если он мне не интересен.
– У меня это само собой получается. Отпечатывается в голове, как на «Ундервуде».
– А вы, Клим Пантелеевич, и в самом деле, частный сыщик?
– Да, – просто ответил Ардашев, словно не замечая, что новая знакомая сделала ему комплимент.
– Как Шерлок Холмс? – улыбнулась она.