Дорога на Тмутаракань Аксеничев Олег

Кириллу говорили, что Господь в неведомых простым христианам целях даровал некоторым из язычников способность провидеть будущее, хотя не всегда точно и правильно. Отчего бы Миронегу не быть одним из таких, избранных Им?

Еще одна жертва, обнаженная старуха с кожей, такой дряблой, как штормовое море, была убита, отброшена от алтаря и вытащена прочь служителями, когда размеренное действо было нарушено волнением, распространившимся от дверей к алтарю, как круги по воде.

Высокий худой араб в пропыленном халате шел по проходу из расступившихся людей к окровавленному алтарю. Стража у дверей буквально окаменела, застыв в попытке остановить бесцеремонного пришельца. Миронег взглянул наверх, увидел, как замерли у края крыши лучники в ромейских – точно, теперь не спутать! – доспехах.

Но Миронег чувствовал, что выплеск колдовской энергии исходил не от араба. За алтарем, скрытый дымом от ароматических курений и полумраком, стоял изуродованный веками идол. И хранильнику казалось, что камень смотрит прямо на него, как живой.

Араб прошел рядом с Кириллом, и священник почувствовал, как сильно пахнет от того дымом костра и еще чем-то сладковатым.

Этот запах почувствовал и Миронег, невольно придержав дыхание. Хранильнику приходилось вдыхать его, и каждый раз с невольной брезгливостью, постыдной, но почти неминуемой для лекаря.

Запах тления. Сладкий запах смерти.

Араб дошел до алтаря. На залитую кровью поверхность он положил свернутый в трубку листок, хранимый раньше на груди под халатом. Жрецы и служители расступились, словно ждали чего-то подобного.

Прождав мгновение, араб приподнял запятнанный с одной стороны кровью листок, с наслаждением втянул носом терпкий запах, идущий от пергамена, повернулся к замершей толпе тмутараканцев.

– Вы – стадо, – сказал араб на русском. – Вы – корм для моего господина. Сейчас мой господин насытился, и ему не нужна новая пища. Ступайте по домам, он вас позовет, когда на то будет его воля.

И человеческое стадо отшатнулось прочь от алтаря, потекло обратно через горло внутренних ворот к темному порталу, мимо оскверненных христианских фресок, мимо оттаявших стражников, видимо не заметивших своего временного окаменения.

Пропали и жрецы с прислужниками, смешавшись с тьмой святилища.

Но араб не остался наедине со своим господином. Миронег и Кирилл так и не сдвинулись с места, позволив паломникам обойти себя.

– Мы знакомы, – араб не спрашивал, уточнял.

Миронег кивнул.

– Но мы не видели друг друга. И мы служим разным богам, – уверенно сказал араб.

И снова Миронег кивнул.

Араб расхохотался.

– Так еще интереснее! – вскричал он. – Чтобы ты увидел своими глазами, насколько могущественнее мой господин, и принял его сторону, став, как и я, его рабом… или трупом!

Свидетелем этого разговора – когда один говорит, а другой кивает, это тоже разговор, так скажет любой, кто женат, – был мужчина, стоявший на коленях неподалеку от алтаря. На пол его бросил взгляд старшего жреца, искавшего очередную жертву среди пришедших к идолу. Ужас остановил мужчину, когда тмутараканцы бежали прочь из святилища, а темная одежда скрыла его от взглядов других.

– Здесь, – араб взмахнул окровавленным листком, – вся сила мира! Мой господин, впитав магию слов, снова обретет свое могущество, разрушив нынешнее несовершенство. А вы – сдохнете…

Араб хихикнул, подошел ближе к закрепленному на стене факелу и начал читать, прищурив глаза:

– Айи фтагн, уррш них’хатог…

– Не старайся, – заговорил Миронег. – Твой господин никогда не станет живым.

– Отчего же?

Араб прекратил читать.

– В древние времена твоему господину было предсказано, что его не убьет ни живой, ни мертвый, не так ли?.. Взгляни, смуглокожий, что это?

– Череп, – сказал араб. – Только маленький какой-то…

– Череп – он мертвый, не так ли?

– Мертвый.

– Прохладная ночь, вы не находите? – спросил череп, улыбаясь в обе челюсти.

Миронег, державший череп в ладони, замахнулся и бросил его точно в голову древнего идола. Лопнула старая истончившаяся кость, и острые желтые обломки усыпали свернувшуюся на алтаре кровь.

Миронег должен был почувствовать, как иссякает колдовская сила, идущая от идола, но произошло иное. В голове хранильника вспыхнула боль, настолько жестокая, что Миронег невольно опустился на колени перед алтарем, сжав голову руками.

– Предсказание не сбылось! – торжествующе закричал араб. – Мой господин будет править всей Землей!

Но крик, исторгнутый пересохшей глоткой араба, в следующее мгновение стал не победным кличем, но воплем ужаса.

Один из костяных обломков словно ожил, распространяя вокруг себя туманное фиолетовое свечение. Распрямились призрачные крылья, и взору изумленного Миронега предстал покрытый блестящей, словно стальной чешуей дракон. Таких он видел только на фарфоровых чашах из Срединной Империи, так любимых ханом Кончаком.

Дракон рос и темнел, все больше обретая телесность. Раскрылась громадная пасть, усаженная клыками, и с узкого змеиного языка сорвался в направлении идола поток огня.

Но пламя было бессильно против камня. Идол на мгновение побагровел, словно впитывая жар, и остался таким же – неумолимо оживающим.

Дракон как-то по-человечески обиженно вздохнул и пропал.

– Мой господин будет править всей Землей! – повторил Аль-Хазред.

В стране вечного лета, где на возвышенности растет огромный ясень, а на нем висит обезображенный бог, предпочитавший, чтобы его называли Мучеником, наступило время перемен.

Бог с рыжей копной волос и огромным молотом в веснушчатой лапище примеривался к цепям, сковывавшим ноги и тело Мученика. Несколько сильных ударов, и Мученик кулем упал на окровавленную траву, распугав кормившихся на ней многочисленных насекомых.

Мученик открыл единственный глаз, оглядел сгрудившихся вокруг богов и сказал ясным голосом, словно не было вечности страданий:

– Мне открылась вся мудрость, и я стал совершенен! И открою вам частицу познанного, ибо сейчас это важно. Боги ошибаются, иначе мир станет скучен!

– Значит, – спросила побледневшая богиня Фрейя, та самая, которую Миронег называл Хозяйкой, – человек в том далеком южном городе не сможет победить народившееся зло?

– Боги не могут предсказывать, – ухмыльнулся Мученик, – но могут надеяться… и помогать своим любимцам!

Миронег понял, что проиграл, но сдаться не захотел.

Не смог.

Последние годы он только и делал, что боролся за независимость, не желая подчиняться ни князю, ни богу. Оттого ушел от Игоря Святославича, оттого не задержался у куманов Кончака, оттого посмел дразнить Хозяйку.

И склониться перед тварью, у которой не было ни имени, ни тела, Миронег просто не мог.

Хранильник взялся за рукоять меча, хорошо понимая, что так не победить. Странно, но умирать он собирался как воин, хотя и говорил все время, причем вполне искренне, что он не создан для битвы.

Хотел умереть как мужчина.

Гордо.

Меч легко вышел из ножен, рукоять легла в руку, как невеста в объятия жениха.

– Нет! – вскинулся араб с безумными глазами. – Нет!

– Почему? – осведомился Миронег.

Затем с его губ сорвалось несколько слов, причудливых, как время или любовь.

Любовь убивает, так говорил недавно Миронег священнику Кириллу. И слово тоже обладает силой смерти.

Возможно, против оживающего зла знания хранильника слабы, но Абдул Аль-Хазред был только рабом Неведомого бога. Он не успел даже броситься на возникшего из ниоткуда врага, слово остановило его, как каменная стена, и иссушило, как летнее солнце пруд. Араб захрипел, вздрогнул и рассыпался мириадами песчинок, став тем, кем он должен был быть уже несколько лет, – грязным облаком песка и пепла.

– Прах есть и в прах возвращаешься, – проговорил Кирилл.

– Не все так просто, – заметил Миронег и шагнул к идолу, занеся меч над головой.

И окаменел.

Паломник, стоявший на коленях у стены святилища, увидел, как Миронег взмахнул мечом.

Но он направлял удар не на каменного идола.

На его месте, огромный и величественный, возвышался Тот, кого не принято называть по имени. Темный, широкоплечий, с яркими светящимися зелеными глазами, зрачки которых, по образу змеиных – символично! – были не кругами, но щелями.

Лезвие меча было короче когтя на самом маленьком пальце на лапе чудовища. И хранильник, такой мудрый и уверенный в себе, стал вдруг жалким и смешным, как впавший в истерику самоубийца.

И паломник уверовал.

Он, приехавший в Тмутаракань за платом Богородицы, посвятивший жизнь служению Господу, с момента взросления искал силу, к которой не страшно было прикоснуться, получить защиту. Кто мог быть сильнее Господа? Паломник не мог ответить на этот вопрос и стал христианином. Его соотечественники говорили иначе, утверждая, что есть иная сила, не слабее божественной. Но если так, отчего же тогда лукавому не строили храмов?

Теперь он знал ответ на этот вопрос. Где мастер, способный воздвигнуть здание такому величию? Где умелец, осмелившийся бездушный камень превратить в статую, хоть как-то отражающую реальное могущество и власть?

Даже здесь, в убогом святилище, лишенном потолка, где покровом было только ночное низкое небо, затянутое облаками, противник Господа подавлял. Как назвать его? Левиафан, чудовище из бездны? Люцифер, звездой промелькнувший по утреннему небу? Или просто – Зверь, чье число сочтено, но не познано, ибо ум человеческий не может понять абстракцию, оттого среди математиков столько безумцев…

Сила и власть Господа и его противника равны, но Бог ушел из этого мира, оставив его на милость врага своего. При равной силе Люцифер был ближе, а значит, сильнее – ему и служить, ему и поклоняться!

Служить, следовательно, и помогать.

Оглянись Миронег, он бы узнал паломника. Им был тот самый болгарин Богумил, спасенный хранильником несколько ночей назад от объятий чересчур назойливой служанки-суккуба. Но Миронег не оглядывался; опасность была перед лицом, зачем смотреть в другую сторону?

Не смотрел назад и священник Кирилл. Он не понимал, отчего перестал двигаться Миронег. Испугался? Полно, способен ли языческий служитель на человеческие чувства? Околдован? Он, наделенный такой страшной колдовской силой, что от единого его слова люди рассыпаются в прах?

Так Кирилл и думал, когда сильный удар по затылку лишил его чувств.

Миронег оказался перед невидимым, но прочным препятствием, не пропускавшим к постаменту, где высился окровавленный идол. Более того, незримая стена не пускала и обратно, не позволяя шевельнуть ни рукой, ни ногой.

В движении же была жизнь. Миронег не чувствовал, но понимал, что неведомая тварь, пробивавшаяся сквозь камень идола на свободу, способна убить его прямо так, на расстоянии. И уже начала это делать.

– Тяжко? – услышал он спокойный голос сзади себя.

И тотчас он почувствовал, как крепкие ладони осторожно, но сильно отрывают его от невидимой ловушки, едва не ставшей его могилой.

Миронег обернулся и увидел пронзительные глаза и едкую усмешку под густой черной бородой своего старого знакомого.

– Князь Черный?

– Я же говорил – не ходи в Тмутаракань, – огорченно сказал давно умерший основатель Чернигова. – Говорил, но ты не послушал…

– Я сам себе господин!

– Хорошо ли это? И удобно ли?

Князь Черный покачал головой.

– Нет покоя даже после смерти, – пожаловался он. – Все то же – бои, кровь и гибель…

Князь помолчал, оглядываясь. Миронег, невольно проследовав за ним взглядом, удивился про себя, не заметив нигде священника Кирилла.

Святилище было пусто. Миронег, Черный да мерзкий истукан – вот и все насельники презренного места жертвоприношений.

– И его-то боятся наши боги?

Князь Черный не скрывал своего недоумения. Истертый камень не вызывал страха, скорее брезгливость, жалость. С такими чувствами смотрят зеленые юнцы на глубоких старцев.

– Не его. Того, кто внутри него.

– Так камушек-то с секретом, – протянул князь. – Ничего, расковыряем. А ну, молодцы!..

Из ничего у алтаря материализовались слуги, ушедшие со своим князем в курганную тьму. Несколько дружинников в устаревших, странных для взгляда Миронега доспехах окружили своего господина, как, видимо, было и в боях, когда все они были живы.

– Расковыряем? – повторил князь, оглядев воинов.

– Вестимо.

Один из дружинников, взвесив в ладони рукоять боевого топора, пошел к идолу, словно и не было для него непреодолимого для Миронега препятствия.

– Что остановит мертвого? – спросил князь Черный, отвечая на незаданный хранильником вопрос.

И они увидели что.

Чем ближе подходил воин к каменному богу, тем тяжелее шел. Видно было, как подгибаются ноги под тяжестью закованного в доспехи тела, как опускается рука с занесенным вверх боевым топором.

Кожа дружинника покрывалась старческими морщинами, желтела, трескалась. Миронег почувствовал, как остро запахло мертвечиной, даже через миазмы разлагающейся жертвенной крови.

Дружинник смог дойти. Больше того, он нашел в себе силы, чтобы вновь поднять топор и ударить по тмутараканскому идолу. И упал зловонным скелетом у подножия невозмутимо возвышавшейся статуи, раскроив в последнем падении кости грудной клетки о собственный топор.

– Так, значит? – посерел лицом князь Черный. – Вот что нам уготовано?! Ну уж нет, не склонюсь!

Он бросился вперед, его дружинники, не помедлив ни на миг, охватили кольцом князя, готовые защитить его от любой опасности.

Миронег, зачарованный общим подъемом, рванулся за ними.

И – получилось!

То ли колдовская защита была снята идолом за ненадобностью, то ли мертвецы проделали в ней прореху, достаточную, чтобы проскочил человек… Главное – получилось!

Те несколько шагов, что отделяли его от идола, Миронег прошел, как ему показалось, в один прыжок. Позади остался князь и его соратники, так и не победившие неведомого врага, но и посмертное существование завершившие как мужчины – с гордо поднятой головой. Хранильник даже ударил мечом по камню истукана, затупив сталь о многовековые щербины.

И был отброшен к алтарю, назад, словно получив удар наотмашь по лицу.

Он упал навзничь, но сохранил сознание, ударившись затылком обо что-то мягкое и живое.

– Ох, – простонал кто-то под ним.

Это был священник Кирилл.

– Сомлел? – спросил Миронег, вскакивая на ноги и оглядываясь в поисках выроненного меча.

– Ударили…

– Кто?

– Я!

Из темноты на Миронега бросилась черная тень. Она схватила хранильника за горло и принялась душить, окатывая одновременно смрадом изо рта и многодневным запахом пота.

Ударом ноги Миронег отбросил неведомого врага, отскочил в сторону, успев перед этим для верности еще раз его ударить.

– Богумил?!

Удивление Миронега было непритворным. Он и не рассчитывал увидеть больше назойливого паломника, и вот – на тебе…

– Я нашел господина, и не тебе, нечестивцу, поднимать на него руку.

Болгарин говорил это спокойно, будто и не хотел только что убить собеседника. Лицо Богумила, покрытое грязью и кровью от ударов, светилось счастьем. Миронег видел таких – и несколько лет назад, на Севере, в сохранившихся там языческих храмах, и здесь, в Тмутаракани, часом ранее. Счастливых оттого, что видели смерть и избегли ее, счастливых потому, что знали, как могуч тот, кому они служат и поклоняются.

– А что же твой Иисус и его мать?

– Они тоже велики, но – далеко! А господин должен быть рядом…

– Это рассуждения пса или раба.

– А разве мы иные?

– Нет «мы», есть множество «я», и все – особенные.

– А, пустое! Разве время умничать?

С этими словами болгарин попытался еще раз броситься на Миронега, но напоролся на острие засапожного ножа. Хранильник повернул его немного в ране, затем рывком высвободил нож из тела, уже расстающегося с жизнью.

– Ужасно, – выговорил Кирилл, держась руками за продолжавшую болеть после удара голову.

– Пустое, – невольно повторил Миронег, не отрывая взгляд от идола. Ему показалось, нет, он точно увидел это боковым зрением, как статуя мигнула.

– Вы так и не смогли до него дойти? – спросил священник.

– Но разве вы не видели…

Миронег осекся, вспомнив, что Кирилл был оглушен предательским ударом Богумила и никак не мог видеть явления князя Черного и его дружинников. Да оно и к лучшему, быть может, зачем подвергать священника новым испытаниям?

Вера Богумила в конце концов рухнула под давлением новых обстоятельств.

Если это, конечно, была вера, а не наведенный морок. Мы любим морочить и друг друга, и сами себя, говорим, что верим, лишь бы найти покровителя, говорим, что любим, боясь одиночества или в поисках тепла, говорим, говорим, говорим…

Прочно лишь то чувство, которое неизменно. Но есть ли такое чувство?

Как я завидую тем, кто ответит на это – да…

– Что я не видел?

– Пустое, – во второй раз сказал Миронег.

– Аль-Хазред!

Пустота звала пустоту.

Безумный араб не мог слышать, его уши рассыпались, как и все тело. Но он тем не менее слышал знакомый голос.

Голос Хозяина.

– Слушаю и повинуюсь, господин!

Аль-Хазред не мог говорить, но сказал это.

– Взгляни на меня и выслушай, что должен сделать.

Абдул Аль-Хазред взглянул вперед, но увидел только облако темного тумана, из которого и шел голос.

УВИДЕЛ?

Опустив глаза вниз, араб разглядел свои ноги в пыльных сапогах. Выше, под обтрепанными полами старого халата, проглядывали костлявые коленки, обтянутые дешевыми штанами. Дрожащие ладони с обломанными грязными ногтями. Поднять руки… И тронуть редкую бородку, дернуть волосок, вскрикнуть от боли.

Воскрешен! Снова воскрешен!

– Ты должен, – приказал туман, – вернуться в святилище и дочитать то, что не успел.

– Но… у меня нет больше листка!

– Он все еще там, у алтаря.

– Рядом с вами?

– Рядом с камнем.

Туман окутал араба. Было ли движение? Наверно, Аль-Хазред не понимал, где он был, как окажется снова в Тмутаракани.

Но, раз так сказал Хозяин, так тому и быть, Хозяин не обманул еще ни разу.

Но, как пришлось убедиться безумному арабу, все когда-то начинается в первый раз.

Туман рассеялся, но вокруг Аль-Хазреда не было ничего, напоминающего мрачные стены святилища, забрызганные жертвенной кровью. Был зеленый луг. Трава, такая свежая, будто лето только началось, а не клонилось к закату, потемневший от времени и непогоды дом с низкой покосившейся дверью, огромный ясень вдалеке, на холме.

И были люди, мужчины и женщины, в причудливых старинных одеяниях, пристально смотревшие на араба. Странные мужчины и женщины, в них заключалось явно что-то… нечеловеческое.

Если бы Абдул Аль-Хазред мог сойти с ума, то сделал бы это. На его счастье, это случилось на много веков раньше, в Магрибе, в пещере колдуна, одетого во все черное. Когда из старой позеленевшей медной лампы выбрался омерзительный джинн и улыбнулся во все свои шестьдесят зубов.

– Не ходи в Тмутаракань, не надо, – сказал один из мужчин, одноглазый, в драной, заляпанной кровавыми пятнами рубахе.

И Аль-Хазред в бессильной ярости завыл на солнце.

Глаза священника Кирилла остекленели, мысль ушла из них.

– Снова колдовство! – взревел Миронег, теряя свое хваленое самообладание.

– Догадайся – кто?

Миронег оглянулся.

– Хозяйка!

– И не только! Склонись перед шествием богов в мир человеческий, строптивец!

– Не склонюсь. И именно потому, что строптивец!

Идущий впереди богов Мученик громогласно и с удовольствием расхохотался.

– Фрейя, не будь он человеком, точно отдал бы тебя замуж за него! Только такой с тобой и справится! Хочешь, дам ему бессмертие?

– А меня уже не спрашивают? – поинтересовался Миронег.

– Спрашивают, – сказал еще один из богов, невысокий, с бегающими глазами на подвижном безбородом лице. – Где та тварь, которая грозит всем нам?

– Локи бесцеремонен, – вышла вперед Хозяйка-Фрейя. – Но мы действительно хотим это знать.

Миронег указал ладонью на идола:

– Этот?

Голос Локи был само разочарование.

– Он уже убил князя Черного и его воинов.

– Откуда ты узнал это, Мученик? Ах да, ты же всеведущ!

– Смешно, правда?

Мученик расхохотался.

И, не прекращая смеяться, добавил:

– Он и нас должен убить!

– Ты уже ошибался, Мученик! – воскликнула Фрейя.

– Да, – ответил тот, неожиданно став серьезным. – Только на это и надежда…

– Как бы то ни было, – заорал огромный детина с поржавевшим молотом, по стати соответствовавшим хозяину, – хоть повеселимся напоследок! Что может быть лучше доброй драки! Только твоя задница, Фрейя!

Раздался звонкий шлепок, вскрик Фрейи. И грохот. По утоптанному полу святилища покатились и молот, и его хозяин.

Снова загрохотал хохот, и первым начал смеяться сам молотобоец.

– Тор, дружище, ты снова недооценил нашу сестренку, – криво ухмыльнулся Локи. – Надеюсь, следующую схватку ты не проиграешь так скоро.

– Ставлю бурдюк пива против плевка тролля! – кивнул Тор и, подобрав молот, шагнул к идолу.

– Битва богов, – Локи продолжал ухмыляться, – была предсказана, вот она и началась. Хотя не так, как было предсказано… Забавно.

Фрейя подошла вплотную к Миронегу, провела ладонью по его бороде:

– Ты совсем не смотришь на меня.

– Видишь ли, богиня…

– Вижу. Что любишь, вижу!

И, взмахнув ресницами, пошла за богами – на битву.

Ведь что толкает на битву, как не любовь? К славе, деньгам, иному… И какова цена за время битвы? Часто – смерть. Любовь и смерть для Миронега носили одно имя, которое он не решался произносить даже про себя, – Фрейя.

Назвать имя бога, что мертвеца, – накличешь! Миронег не хотел умирать. Хотел ли он любви?

Не спросить ли об этом самого Миронега?