Просто люби жизнь Кинселла Софи

О, точно. В его словах есть смысл.

– Мой вопрос вот в чем. Только что в воде я почувствовала, что мы, возможно, движемся в определенном… направлении. – Я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза. – И меня интересует… в каком?

В его темных глазах появляется ответный блеск, и у меня сводит живот. Это его ответ. Вот он. Это выражение. И медленно расползающаяся по лицу улыбка.

– Пожалуй, я не знаю, как ответить, – после паузы говорит Голландец. – У меня нет таких слов, как у вас, писателей.

Он делает шаг мне навстречу и откровенно пробегает взглядом по купальнику. (Ладно, не только по купальнику.) Я тоже делаю к нему шаг, так что мы оказываемся всего в нескольких дюймах друг от друга, и запрокидываю лицо.

– Ты же знаешь, как нас учат, – тихо говорю я. – Покажи, а не расскажи.

Я не знаю, чего я жду. Может быть, целомудренного, романтичного поцелуя. Как у Честера и Клары перед тем, как он сел в фургон с сеном. Но как только губы Голландца встречаются с моими, все мысли о целомудрии улетучиваются. Я не хочу быть целомудренной, я хочу его. Эти губы. Это ощущение слегка шершавой щетины на моей коже. Всего его. Прямо сейчас.

Он умело и сосредоточенно углубляет поцелуй, его руки ложатся на бретельки моего купальника, как будто он собирается их сдернуть. На вкус он соленый и очень мужественный. Как-то так вышло, что наши тела соприкоснулись, влажная кожа прижалась к влажной коже, а солнце поливает лучами головы и спины. Он уже твердеет, я уже таю… Если бы мы не были на публике…

Я слышу, как кто-то смеется поблизости – над нами? Но я слишком потерялась в ощущениях, чтобы пошевелить головой. Всё в порядке. Нам можно целоваться на публике. Это Италия, родина страсти. Они изобрели секс. И я не могу остановиться. Моя жажда безгранична.

– Ciao, bella![22] – Пронзительный свист заставляет меня подпрыгнуть, и я оглядываюсь. Это подростки примерно в пяти футах от нас собрались и таращатся. Черт. Они смеются над нами. И теперь они улюлюкают. Нужно остановиться. Возможно, мы на самом деле нарушаем закон или что-то в этом роде.

Неимоверным усилием я отрываюсь от Голландца и, тяжело дыша, смотрю на него. Я не уверена, что могу говорить, да и он тоже кажется потрясенным.

Подростки продолжают вопить, и я стараюсь не обращать на них внимания. Вероятно, нам не следовало проводить первое сексуальное свидание в общественном месте с насмешливой аудиторией. Но все мы крепки задним умом.

– Итак, – наконец выдавливаю я.

– Угу. – Голландец снова улыбается.

Я знаю, что у меня должны найтись слова, но сейчас я даже не в состоянии построить предложение. Я все еще слишком потрясена.

– Мне тоже разрешен личный вопрос. – Низкий голос мужчины застает меня врасплох. – Верно?

Его рука блуждает по шву моего купальника, в то время как другая рука ласкает ухо. Его прикосновения одновременно нежные и решительные. Он знает, что делает, приходит мне в голову, и мгновение я упиваюсь этой восхитительной мыслью. Затем я понимаю, что он ждет ответа.

– Э-э-э, да, – я прихожу в себя. – Думаю, да.

О чем он хочет спросить?

Я жду, когда Голландец заговорит, но он все молчит, и его глаза блестят, словно он захвачен какими-то тайными мыслями.

– Хорошо, – говорит он и нежно касается моего носа. – Пожалуй, я приберегу его на потом.

В тот день я чувствую себя так, словно выпустила на волю джинна бесстрашия. Мы прыгаем снова и снова, кричим и машем друг другу в воздухе. Мы плещемся, плаваем и целуемся на солнце, наши губы соленые от морской воды. Затем, устав, уходим с пляжа в тень ближайшей оливы и расстилаем на земле полотенца. Солнце танцует в ветвях, и я закрываю глаза, наслаждаясь ощущением лучей на лице.

– Я думаю, итальянское солнце другое, – говорю я мечательно. – В Англии нас обманывают. Хранят хорошее солнце в шкафу, потому что думают, что мы испортимся, если будем получать его слишком много. Иногда они выпускают его, но только на денек. И всегда в тот день, когда мы этого ожидаем.

Голландец смеется.

– Неудивительно, что британцы одержимы погодой.

Пока мы разговариваем, он лениво строит башню из разбросанной вокруг крупной гладкой гальки. Я наблюдаю за тем, как он кладет сверху большой, довольно внушительный камень, и все сооружение рушится. Он смеется и начинает сначала. Когда он делает паузу, я добавляю в стопку собственный камешек, и он с усмешкой смотрит на меня.

– Как считаешь, сколько мы сможем собрать? Я думаю, восемь.

– Я думаю, десять, – тут же возражаю я, потянувшись за другим камешком.

Некоторое время мы молчим, сосредоточившись на задаче. И вот, наконец, у нас есть шатающаяся груда из десяти камней. Голландец протягивает руку, чтобы дать мне пять, но я импульсивно качаю головой.

– Еще один! Давай сделаем одиннадцать.

– Одиннадцать! – Голландец насмешливо вскидывает брови. – Мне нравится твой настрой. Продолжай.

Потянувшись за следующим камешком, я вдруг чувствую, что начинаю нелепо нервничать. Я знаю, что это всего лишь игра, но мы вместе сложили эту кучу камней, и я действительно не хочу разрушать ее. Могла бы на десяти и остановиться. На самом деле я даже не знаю, зачем мне вообще понадобилось добавлять еще один камешек. Наверное, это тот самый голос внутри меня, который постоянно спрашивает: «Что еще можно сделать?»

Я осторожно кладу сверху новый камешек, убираю руку – и он остается на месте!

– Получилось! – Мужчина снова поднимает руку, на этот раз я принимаю его «пять» и чувствую абсурдный восторг от нашего совместного достижения. – Это возвращает меня в детство, – лениво говорит Голландец, снова укладываясь на полотенце. – Люблю архитектуру и дизайн. Думаю, все началось со строительства песчаных замков на пляже.

– Мне нравилось строить песчаные замки на пляже! – нетерпеливо говорю я. – И я тоже люблю дизайн. Я коллекционирую интересную мебель. Это, типа, мое хобби.

– Мебель? – Голландец с интересом поднимает голову. – Какую? Потому что я…

– Подожди! – Я прерываю его внезапным испуганным вздохом. – Прости! Я не должна была этого говорить. Мы не должны раскрывать свои увлечения.

– Слишком поздно, – хихикает он.

Я также понимаю, что только что намекнула, что живу в Англии. Честно говоря, я в этом полный профан.

– Кстати, я не обязательно из Англии, – быстро говорю я. – Я могла и блефовать. Может быть, у меня даже нет постоянного места жительства.

– Ария. – Голландец недоверчиво качает головой. – Нам так нужно придерживаться правил?

– Да! Давай хотя бы попытаемся. Только по одному личному вопросу. А ты свой так и не задал. У меня идея, – добавляю я в порыве внезапного вдохновения. – Давай поговорим о будущем. Когда тебе будет девяносто, что ты будешь делать? Расскажи.

– Хорошо, – кивает Голландец и на мгновение задумывается. – Я буду вспоминать прожитую жизнь. Надеюсь, я буду доволен. Буду сидеть где-нибудь на солнышке. На хорошем солнышке, – с быстрой усмешкой уточняет он. – И рядом будут друзья, старые и новые.

Он говорит так искренне, что я чувствую, как у меня сжимается сердце. Он мог бы так много сказать. Например: «Я буду на своей яхте со своей пятой женой». Так сказал бы Рассел. На самом деле, теперь я припоминаю, именно так Рассел и сказал.

– Звучит идеально, – искренне говорю я. – И… то же самое. Доброе солнышко, друзья. Плюс я буду есть мороженое.

– О, я тоже буду мороженое, – тут же подхватывает Голландец. – Конечно. Единственная причина, по которой я поехал в отпуск в Италию, – это мороженое.

– С каким вкусом? – требовательно спрашиваю я.

– Это завтрашний личный вопрос? – возражает Голландец, и я смеюсь.

– Нет! Я не собираюсь тратить на это личный вопрос. Забудь. Не хочу знать.

– Позор, – он щурится, глядя на меня. – Ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю ноччолу[23].

– Позор, – киваю я. – И ты никогда не узнаешь, как сильно я люблю страччателлу[24].

Я тоже ложусь на полотенце, и рука мужчины лениво тянется к моей. Наши пальцы переплетаются, я чувствую, как он большим пальцем обводит мою ладонь, а затем тянет меня к своему полотенцу и находит губами мои губы.

– Ты вкуснее ноччолы, – шепчет он мне на ухо.

– На самом деле ты так не думаешь, – бормочу я в ответ, и Голландец, кажется, задумывается.

– Ладно, мой косяк, – соглашается он. – Ты – как мороженое «ноччола». И лучше фруктового мороженого из манго.

– Я победила манговое мороженое? – Я распахиваю глаза в притворном изумлении. – Ух ты. Даже не знаю, что сказать. Никогда не забуду этот комплимент.

Конечно, я шучу… Но в то же время я говорю правду. Никогда не забуду этот очаровательный, пьянящий, залитый солнцем день.

Когда день переходит в ранний вечер, мы наконец начинаем шевелиться. Целый день мы лежали, целовались, дремали и лениво болтали. Когда я встаю, то понимаю, что мои конечности затекли, а на ногах остались отпечатки веток, но не могу удержаться от мечтательной улыбки.

Мы собираем вещи и направляемся обратно к машине, по дороге проходим мимо подростков, играющих в футбол на участке поросшей кустарником земли. Мяч внезапно летит в нашу сторону, задевая мужчину по голове. Он с улыбкой ловит его и возвращает в игру.

– Синьор! – Один из подростков зовет его присоединиться. Голландец на миг замирает, а затем говорит мне: «Две минуты».

Присоединившись к игре, он мгновенно полностью погружается в нее, и я наблюдаю, очарованная тем, что вижу его в другой обстановке.

Кажется, он понимает, что кричат подростки, хотя они говорят по-итальянски. (Наверное, все они общаются на международном «футбольном» языке.) Когда один из игроков жестко врезается в него, Голландец отмахивается от извинений легким кивком. Я замечаю, что у него есть природный авторитет. Дети подчиняются ему, даже когда бросают вызов. Это – еще один ключик к разгадке того, каков он. Еще одно озарение.

В этот момент Голландец смотрит на меня и говорит: «Мне пора, ребята, спасибо за игру».

Подростки начинают уговаривать его остаться (даже я могу это перевести), но мужчина вскидывает руку, улыбается на прощание и присоединяется ко мне.

– Хорошая игра! – говорю я, и он смеется, берет меня за руку, и мы направляемся к машине.

Мы отъезжаем, вечернее солнце светит в ветровое стекло, и я оглядываюсь назад, стремясь запечатлеть это драгоценное место в памяти, пока мы не сворачиваем и не выезжаем на главную дорогу.

– Жаль, что мы не захватили с собой башню из гальки, – с тоской говорю я, и Голландец снова смеется.

– Я серьезно! – говорю я. – Это было бы потрясающим завершением праздника.

– Ты бы тащила эти одиннадцать тяжелых камней в машину?

– Да.

– И всю дорогу домой на самолете?

– Конечно!

– И как бы ты запомнила, в каком порядке они были сложены?

Я запинаюсь, потому что не совсем продумала этот момент.

– У меня была бы система, – наконец с достоинством говорю я. – И потом, каждый раз, когда я смотрела бы дома на эти камешки, я бы вспоминала…

Я резко замолкаю, потому что, если я не буду осторожна, я могу сказать слишком много. Открою сердце слишком широко и спугну его.

Я бы вспоминала самого удивительного мужчину, которого когда-либо встречала.

Я бы вспоминала самый прекрасный день в своей жизни.

Я бы вспоминала рай.

– Это было бы здорово, – говорю я наконец более беззаботным тоном. – Вот и всё.

Когда мы возвращаемся в город, у меня еще кружится голова, как будто во сне. Сон с голубым небом, похожий на фильм, пронизанный адреналином, желанием и солнечным светом. Я развалилась на горячем пластиковом сиденье машины, потягивая ледяную оранжину[25], которую мы купили по дороге. Волосы растрепались, кожа соленая, и я до сих пор чувствую на своих губах губы Голландца.

Я знаю, что в монастыре нас ждет вкусный бесплатный ужин, но когда мужчина предлагает: «Может, возьмем пиццу?» – я киваю. Не хочу ни с кем его делить. Не хочу ничего объяснять или вести светскую беседу. Фарида права, это отвлекает от главного события, которым сейчас является Голландец.

Он паркует машину в пустынном квартале города с тенистыми площадями и полупустыми улицами, на которые выходят деревянные двери.

– Вчера нашел продавца пиццы, – объясняет он, ведя меня за собой. – Это не ресторан, это просто парень в палатке… Ничего?

– Отлично. Идеально! – Я сжимаю его руку, и мы сворачиваем в переулок поуже, еще менее освещенный.

Мы делаем несколько шагов по переулку. Может быть, десять. А потом, в одно мгновение, все меняется. Из ниоткуда на нашем пути появляются два подростка. Худые и загорелые, как парни, с которыми Голландец играл в футбол, но совсем не похожие на них. Эти – злобные, они наседают на Голландца и агрессивно говорят что-то по-итальянски. Они что, пьяны? Под кайфом? Что им нужно?

Я пытаюсь осознать то, что вижу, и моему мозгу требуется вечность, чтобы понять истину: это проблема. Реальная проблема. За три секунды мое сердце из спокойного становится перепуганным. Голландец пытается провести меня мимо парней, он пытается быть дружелюбным, но они не хотят… Они злятся… Почему? Я даже не могу… Что…

И вдруг – нет, нет, пожалуйста, Боже, нет – один из них полез в карман куртки, и я с замиранием сердца замечаю металлический блеск ножа.

Время остановилось. Нож. Нож. Нас зарежут, прямо здесь, прямо сейчас, в этом глухом переулке, а я даже пошевелиться не могу. Не могу издать ни единого звука. Застыла в полнейшем ужасе, как мумифицированное, окаменевшее существо из ледникового периода…

Подождите, что это? Что это такое? Что происходит?

На моих глазах Голландец выворачивает руку парню с ножом, выкручивает ее каким-то эффективным отработанным приемом и каким-то образом отбирает у него нож. Как он это сделал? Как?

Все время он кричит: «Беги, беги!» – и я вдруг понимаю, что он обращается ко мне. Он хочет, чтобы я убежала.

Но прежде чем я успеваю убежать, это делают подростки. Они убегают прочь, вверх по переулку, и сворачивают за угол.

Потрясенная, я прижимаюсь к Голландцу. Прошло всего около тридцати секунд с тех пор, как мы завернули за угол, но я чувствую себя так, будто мир остановился, а теперь снова сдвинулся с места.

Голландец очень тяжело дышит, но просто спрашивает:

– Ты в порядке? – А затем добавляет: – Надо вернуться к машине. У них могут появиться какие-нибудь глупые идеи насчет возвращения.

– Как… как ты это сделал? – лепечу я, когда мы идем по улице, и Голландец бросает на меня удивленный взгляд.

– Что?

– Забрал у них нож!

– Я этому учился, – говорит Голландец, пожимая плечами. – Каждый должен учиться. И тебе стоит научиться. Это элементарная безопасность. Я живу в большом городе… – Он замолкает. – Верно. Извини. Никаких личных данных.

– Не думаю, что сейчас это так важно, – говорю я со смехом, который опасно близок к рыданию.

– Ария! – Голландец выглядит потрясенным и останавливается, чтобы прижать меня к себе. – Все в порядке, – тихо произносит он. – Все кончено.

– Я знаю, – говорю я, прижимаясь к твердой груди. – Прости. Я в порядке. Слишком остро реагирую.

– Неправда, – твердо говорит Голландец. – Любой был бы потрясен. Но я думаю, нам надо идти, – добавляет он, крепче сжимая мою руку, и мы идем дальше. – Успокойся. Я здесь, я с тобой.

Его голос успокаивает мои расшатанные нервы и укрепляет дрожащие ноги. Мы идем, и по дороге он начинает зачитывать все дорожные знаки, специально коверкая слова, заставляя меня смеяться. Потом мы садимся в машину, едем обратно по прибрежной дороге, жуем пиццу, купленную у другого продавца, и мне уже кажется, что всего этого никогда и не было. За исключением того, что каждый раз, когда я смотрю на него, мое сердце все больше тает.

Он спас мне жизнь. Он темпераментный и любит собак, и мы вместе прыгали со скалы, и он спас мне жизнь.

Мы оставляем машину в арендованном гараже, затем проходим около ста футов до монастыря и входим внутрь через массивную деревянную дверь. Внутренний дворик у входа пуст, и я останавливаюсь, оглядывая спокойный, освещенный свечами монастырь. Это как другой мир по сравнению с тем, в котором мы были. Ласточки кружат на фоне синего неба, и я чувствую запах вербены в воздухе.

– Отличный денек, – с кривой усмешкой говорит Голландец. – Ты приехала сюда для мирного писательского уединения, а вместо этого получила адреналиновые американские горки. Сердце еще колотится?

– Ага, – с улыбкой киваю я.

Мое сердце бешено колотится. Но уже не по этой причине. Этим вечером оно грохочет из-за нас.

Весь день я предвкушала: сегодня вечером… сегодня вечером… может быть, сегодня вечером… И вот мы здесь. Вдвоем. В безграничной итальянской ночи.

Когда я снова встречаюсь с ним взглядом, моя грудь сжимается от желания. Это вожделение почти болезненно. Потому что мы еще не закончили. Мы еще так много не закончили. Я до сих пор чувствую его губы, его руки, его волосы, вплетенные в мои пальцы. Моя кожа жаждет его. Все мое естество жаждет его.

– Нет смысла присоединяться к остальным, – говорит Голландец, как будто читая мои мысли, и его пальцы касаются моих.

– Нет.

– Моя комната в конце коридора, – добавляет он. – Вроде как уединение.

– Звучит здорово, – говорю я, пытаясь сдержать в голосе дрожь. – Могу я… взглянуть на нее?

– Конечно. Почему бы и нет?

Без лишних слов мы поворачиваемся и идем по коридору, наши шаги синхронны, кончики пальцев соприкасаются. У меня сбивается дыхание. Я почти умираю от желания. Но каким-то образом мне удается переставлять ноги как нормальному человеку.

Мы подходим к деревянной, обитой гвоздями двери, и Голландец достает железный ключ. Бросает на меня долгий взгляд, от которого у меня сводит живот, затем тянется отпереть дверь.

– Твой личный вопрос, – внезапно вспоминаю я. – Ты так его и не задал.

На лице мужчины появляется тень веселья. Мгновение он изучает меня, затем наклоняется для поцелуя, долгого и крепкого. Его руки сжимают мои бедра. Он наклоняется еще ниже, нежно кусает меня за шею и шепчет:

– Успеется.