Снафф Паланик Чак

15

Мистер 137

При первой возможности я потихонечку подхожу к девочке-ассистентке и интересуюсь, откуда она знает столько всего о вагинальной эмболии. Каждый год от этого умирает почти тысяча женщин? Их убивают морковки и электрические фонарики, из-за которых им в кровь попадает воздух? Это не самые общеизвестные факты. Не каждый способен вот так вот с ходу говорить на такие темы. Для того чтобы все это знать, надо специально изучить вопрос.

— Прошу прощения, — говорю, — я случайно подслушал ваш разговор.

Девочка-ассистентка размахивает шариковой ручкой, как дирижерской палочкой. Указывает на парней, которые пока еще здесь. На каждого поочередно. Ее губы беззвучно считают, вылепливают номера — 27… 28… 29… — она что-то пишет на листе у себя на планшете и говорит, не отрываясь от записей:

— За это мисс Райт мне и платит такие деньги.

Эта девочка, она не обычная ассистентка на съемках. Она личный секретарь Касси Райт, менеджер по информации, автор проекта и по совместительству девочка на побегушках — по ее собственным словам. Глядя на часы у себя на руке, она пишет какие-то цифры на верхнем листе, что-то похожее на уравнение. Пишет и говорит:

— Она попросила меня оценить риск. Я спрашиваю:

— Это правда? Правда, что у мисс Райт есть взрослый ребенок?

— Да, — говорит девочка-ассистентка, поднимает глаза и смотрит на меня. Плечи ее черной водолазки облеплены белыми хлопьями. Перхоть. Ее прямые черные волосы собраны в хвост. Аккуратно зачесаны назад, волосок к волоску. Посеченные кончики топорщатся и завиваются.

Я легонько киваю в сторону номера 72, спрашиваю:

— Это он?

Девочка смотрит. Моргает. Смотрит. Потом пожимает плечами и говорит:

— Ну, да. Внешне они похожи. Так что не исключено…

Еженедельно Касси Райт приходит чуть ли не по тысяче писем от разных молодых людей, и каждый уверен, что он и есть тот ребенок, которого она отдала на усыновление. Помимо прочего, в обязанности ассистентки — личного секретаря — входит просмотр почты. Она читает все письма, иногда — отвечает. И почти девяносто процентов всей корреспонденции — письма от этих предполагаемых самозваных сыновей.

Все они умоляют о встрече. О личной встрече буквально на час, чтобы каждый из этих парней смог рассказать ей, как сильно он ее любит. Как она всегда оставалась его настоящей мамой. Любовью, которую ничто не могло заменить.

— Но мисс Райт не дура, — говорит ассистентка.

Мисс Райт знает, что как только ты уделяешь какое-то особое внимание мужчине — любому мужчине, — как только становишься доступной и достижимой, он сразу наглеет и начинает считать, что ты ему что-то должна. Может быть, в самую первую встречу ее сын действительно будет ее любить. Но уже во вторую — попросит денег. А в третью — устроить его на работу, купить машину и опять же дать денег. В качестве компенсации. Он станет ее обвинять во всем, что он сделал не так в этой жизни. Станет ее осуждать и указывать на все ошибки, которые она совершила. И назовет ее шлюхой, если она не даст ему то, что он хочет.

— Нет, — говорит ассистентка, — мисс Райт знает, что речь идет не о любви…

Молодые люди, которые пишут — они просят о встрече. Через месяц они пишут снова. Сначала они умоляют, потом — требуют и угрожают. Уверяют, что хотят только узнать свою генетическую историю, вероятную предрасположенность к наследственным заболеваниям. Диабет. Болезнь Альцгеймера. Они пишут, что хотят только поблагодарить ее лично за то, что она позаботилась о них и дала им возможность для лучшей жизни. Хотят похвалиться своими достижениями, чтобы она убедилась, что поступила правильно.

— Мисс Райт никогда не отвечает на эти письма, — говорит ассистентка.

Вот почему аудитория Касси Райт до сих пор непрестанно растет. Основной прирост составляют молодые люди от шестнадцати до двадцати пяти лет. Они покупают все фильмы с ее участием, покупают латекс ные копии ее груди и влагалища — но не для эротических целей. Они собирают ее надувные подобия и фирменное женское белье — в качестве неких священных реликвий. Сувениров своей настоящей мамы. Идеальной мамы, которой у них не было никогда. Франкенштейновские части тела и тотемные изображения матери, которую они будут искать до конца своих дней — которая будет хвалить их в достаточной мере, поддерживать в достаточной мере и любить, тоже в достаточной мере.

Ассистентка говорит:

— Мисс Райт знает, что даже если она найдет своего ребенка, то не сможет удовлетворить все его требования и потребности.

Она смотрит на мистера Тото, смотрит на надписи на его холщовой коже и спрашивает:

— А как вы познакомились с Селин Дион?

На экранах вверху крутят фрагменты из «Отдрочения по-итальянски», сюжетного порно про международную банду грабителей, специализирующихся на драгоценных камнях. Они, эти бандиты, замышляют украсть бриллианты на миллион долларов из музея в Риме. Пока сообщники заняты делом, Касси Райт отвлекает троих охранников — соблазняет их на групповуху, во все отверстия одновременно. Когда в музее включается сигнализация — мигают лампочки, ревут сирены, — Касси сжимает челюсти, напрягает мышцы тазового дна и превращается в живой капкан, который намертво держит охранников.

Ассистентка считает оставшихся в комнате мужчин, указывая на каждого ручкой, которую держит в руке.

— Собственно, поэтому мисс Райт и затеяла этот проект, — говорит она.

Комплекс вины.

Вина и расплата. Погашение долга.

И особенно, если после сегодняшних съемок она умрет. Касси Райт знает, что это будет последний подобного рода фильм. Такой фильм будет продаваться всегда. Даже если его запретят здесь, в стране, он будет продаваться через Интернет. Причем объем продаж будет таким, что единственный наследник мисс Райт станет очень богатым человеком. Ее единственный ребенок.

Ассистентка говорит:

— Не говоря уже о выплатах по страховке.

Она все узнала, собрала информацию в рамках осуществления данного проекта: страховые компании, заключающие договоры о страховании жизни, не считают смерть от травм после оргии в стиле гэнг-бэнг достаточным поводом для выплаты страховки. То есть так было раньше. Но теперь шесть крупнейших страховых компаний будут бороться за право произвести страховую выплату на общую сумму в десять миллионов долларов единственному наследнику Касси Эллен Райт, умершей от эмболии. Нет, мисс Райт не хотела встречаться со своим ребенком. Для нее эти взаимоотношения были так же важны, идеализированы и недостижимы, как и для ее ребенка. У нее были бы слишком завышенные ожидания: чтобы молодой человек был талантливым, умным и идеальным во всех отношениях — чтобы он стал компенсацией за все ошибки, которые она совершила в жизни. В своей несчастной, испорченной жизни, растраченной зря.

И, конечно, она бы хотела, чтобы ребенок любил ее сильно-сильно. Но она знает, что это никак невозможно.

Там, на другом конце комнаты, актер номер 72 прижимает к груди свои розы. Стоит, запрокинув голову, и не отрываясь глядит на экран, где Касси Райт прячет в своей бритой штучке бриллианты на общую сумму в несколько миллионов — старается засунуть поглубже.

— Да, — говорит ассистентка, — мисс Райт хотела оставить своему ребенку достаточно денег для безбедного существования, но при этом распорядилась, чтобы суд установил подлинного наследника на основе анализа ДНК…

Ассистентка подносит планшет к моему лицу, так чтобы он закрыл мне один глаз, и говорит:

— Этот глаз у вас видит? Я говорю, да.

Она передвигает планшет и закрывает мне другой глаз.

Спрашивает:

— А этот?

Я киваю, да. Видит. И тот, и другой. Оба видят.

— лорошо, — говорит ассистентка, первый признак передозировки виагрой — потеря зрения в одном глазу. Человек, ослепший наполовину, теряет глубинное зрение. Ассистентка смотрит по сторонам, на толпу мужиков, которые, запустиз руки в трусы, тягают свои причиндалы в состоянии полустояния. Смотрит и говорит:

— Может, поэтому большинство из вас и написали в анкете, что у них десять дюймов…

Я спрашиваю:

— А как же отец? Ему ничего не обломится по завещанию мисс Райт?

Ассистентка качает головой:

— Родители мисс Райт от нее отказались. Уже давно. Нет, я имею в виду отца ее ребенка.

— Отец ребенка? — переспрашивает ассистентка. Она смотрит на меня, раскрыв рот, и качает головой. — Тот подлец и мудила, который вовлек ее в этот кошмарный бизнес? Напоил ее виски, подсыпал ей демерол, а потом включил камеры и отымел ее во все дыры во всех мыслимых позах?

Закатив глаза, ассистентка говорит:

— А потом, знаете, что он сделал? Послал анонимную копию этого первого фильма ее родителям.

И поэтому, когда она приехала к ним беременная, они ее вышвырнули из дома.

И для того чтобы выжить, ей пришлось вернуться к тому мудаку и снова сниматься в порно.

Ассистентка хрипло смеется. Она говорит:

— С какой такой радости ей оставлять ему деньги? Нет, говорю. Я имел в виду, кто отец?

Кто отец этого таинственного ребенка, которому предстоит сказочно разбогатеть?

— Кто этот мудак? — переспрашивает ассистентка. Я киваю.

И знаете что? Она поднимает руку и указывает кончиком ручки на другой конец комнаты — прямо на Бранча Бакарди.

16

Шейла

Валерия Мессалина, из рода потомков Цезаря Августа, родилась на двадцать лет позже Христа и росла при дворе императора Калигулы, который — исключительно ради шутки — выдал ее замуж за ее собственного троюродного брата Клавдия, слабоумного дурачка, старше ее ровно на тридцать лет. Мессалине, когда она выходила замуж, было восемнадцать. Ее жениху — сорок восемь. Три года спустя Калигулу убили, и Клавдия провозгласили императором.

Согласно историку Тациту, Мессалина, сделавшись императрицей, дала волю своим распутным инстинктам. Она трахалась с гладиаторами, танцорами, солдатами — а если кто-то из них не хотел заправлять Мессалине, их казнили за государственную измену. По приказу императрицы. Рабы и сенаторы, женатые и холостые — если Мессалина кого-то хотела, ему приходилось ее ублажать.

Вот так в мужиках и рождается страх перед возможной неудачей.

А чтобы перебить вкус от пылких красавчиков, Мессалина находила себе самого страшного урода во всей империи. И трахалась с ним в качестве сексуального деликатеса.

В то время самой известной римской проституткой была красотка по имени Сцилла, и Мессалина решила устроить с ней соревнование: кто из них обслужит за ночь больше мужчин. Тацит писал, что Сцилла остановилась после двадцать пятого партнера, а Мессалина продолжила дальше и победила с большим преимуществом.

Историк Ювенал писал, что ненасытная Мессалина тайком ходила в публичные дома и принимала клиентов под именем проститутки Лициски, красила царственные соски золотой пудрой и допускала любого желающего к аристократической вагине, откуда появился на свет ее сын Британик, предполагаемый будущий император. Мессалина трудилась, не зная устали — даже тогда, когда остальные блудницы прекращали работать и отправлялись спать.

В возрасте двадцати восьми лет Мессалина взяла в любовники Гая Силия, и они вместе замыслили убить ее мужа, чтобы Гай Силий стал императором. Однако Клавдий узнал о заговоре супруги и приказал казнить изменницу. Ей было предложено покончить самоубийством, но Мессалина отказалась — хотя мать умоляла ее об этом. «Твоя жизнь кончена. Все что осталось — сделать так, чтобы ее конец был достойным». Римские солдаты ворвались во дворец, нашли Мессалину в саду и убили на месте.

Все это я рассказала мисс Райт, когда мы сидели у меня дома, ели попкорн и смотрели по видео, как Анабель Чонг трахается со своим 251 спермобрандспойтом. Группами по пять человек. Десять минут на каждую группу. Рукодельники. Онанисты. Декорации: белые каннелированные колонны, журчащие фонтаны — историческая реконструкция соревнования Мессалины со Сциллой. Фальшивый мрамор и римские статуи. «Самый большой гэнг-бэнг в мире». Анабель Чонг, выпускница Университета Южной Калифорнии, занимавшаяся тендерными исследованиями — средний выпускной бал 3,7, — посвятила этот фильм Валерии Мессалине.

Подлинный факт.

Наиболее раскупаемый фильм за всю историю видеопорно: исторический урок феминизма, смысл которого не уяснил ни один дрочила.

Глядя на экран, я спросила: И чем, по сути, оно отличается от Олимпийский игр?

Я спросила: Почему женщина не может пользоваться своим телом, как хочет?

Я спросила: Почему мы по-прежнему боремся за то, за что боролись две тысячи лет назад?

Мы сидели и ели попкорн. Без масла. Без соли. Пили диетическую газировку. Наше объявление о кинопробах уже разместили в нескольких газетах. И на нескольких сайтах в Интернете. Любители побаловать пыптик, эти растратчики семенного фонда — они уже начали звонить и записываться.

Мы сидим с масками из авокадо на лицах. Это специальные маски, обогащенные коллагеном. Для сужения пор. Волосы смазаны вазелином и завернуты в полотенца. Миска с попкорном стоит между нами, прямо на диване. Мы сидим в махровых халатах. Мисс Райт говорит:

— Такая женщина, как Мессалина… она не должна была допустить, чтобы ее убили.

А буквально через несколько лет после того, как Клавдий отдал приказ казнить Мессалину, с ним самим приключилась фатальная неприятность. Он засунул птичье перо себе в горло. В 54 году от Рождества Христова он обожрался на пиру и хотел вызвать у себя рвоту, чтобы освободить, место в желудке и снова предаться чревоугодию, но подавился пером и задохнулся.

Слушая мой рассказ, глядя на Анабель Чонг на экране, мисс Райт в первый раз заговорила о страховании жизни. Она сама подняла этот вопрос и заставила меня дать ей слово, что я все узнаю и оформлю ей полис. Она заставила меня поклясться, что если с ней что-то случится, я разыщу ее пропавшего ребенка и передам ему деньги, выплаченные по страховке. Плюс все авторские отчисления с продаж видео.

Она продолжала говорить о том, как ей хочется сделать своего ребенка богатым, а я запустила руку в пространство между диванными подушками. Там, среди «старых дев» — нераскрывшихся зерен попкорна — и россыпи мелких монеток я нащупала плотный глянцевый конверт.

И прямо там, не сходя с дивана, вручила мисс Райт бланки шести страховых полисов. Уже заполненных. Ей осталось лишь их подписать. Потенциальная страховая выплата — на общую сумму десять миллионов долларов.

Мисс Райт без очков. Она щурится, смотрит на полисы. Держит их на расстоянии вытянутой руки. Ее маска из авокадо трескается, шелушится и осыпается зелеными крошками. Мисс Райт говорит:

— Всегда на шаг впереди, да?

Я говорю, что за это она мне и платит такие деньги. Я шарю рукой за диванной подушкой, достаю ручку. И мисс Райт говорит:

— Эта императрица…

Подписывает все шесть полисов. Кивает на телевизор и говорит:

— Эта Мессалина… ей надо было просто покончить с собой…

17

Мистер 600

Какой-то чувак — кажется, биржевик — треплется по мобильному телефону, а потом вдруг взрывается и психует. Чувак с черными прилизанными волосами, зачесанными назад и намазанными гелем, чтобы скрыть залысину на макушке. Он кричит в трубку что-то о биржевых опционах, льготных ценах на акции и прибылях от реализации, и тут Шейла поднимает глаза от своего планшета.

Шейла кричит:

— Джентльмены. Она кричит:

— Прошу минуту внимания. Мне нужны номера… Все замирают, все слушают. Чуваки прекращают жевать чипсы со вкусом тако. Чуваки выходят из туалета, по-прежнему сжимая в руках свои члены. Все ждут, что сейчас скажет Шейла. Делают круглые глаза, шикают друг на друга, машут руками на тех, кто еще не замолчал.

Каждое слово Шейлы бьет в толпу, как струя спермы на съемках — прямо в глаз партнерши. Она говорит:

— …номер 247… номер 354… и номер 72.

Она машет рукой в сторону лестницы и говорит:

— Пожалуйста, идите за мной… Номер 72, вероятный сын Касси.

И вот тут биржевик, тот чувак с телефоном, натурально звереет. Резко захлопывает телефон, ударив им по груди. Его грудь выбрита по-модельному, даже не выбрита, а обработана машинкой для стрижки волос, когда выставляешь первый предохранительный режим и подравниваешь все волосы на груди под одну длину в четверть дюйма. В точности, как у тех чуваков из каталога «International Male», только без рельефных накачанных мышц. Чувак говорит своему телефону:

— Секундочку подожди, — и кричит, запрокинув голову: — Барышня, это уже ни в какие ворота не лезет! — Он кричит, повернувшись к Шейле: — Вы что думаете, мы должны целый день ждать своей очереди, чтобы кинуть палку какой-то старой кошелке?!

Шейла замирает на середине лестницы. Оборачивается и смотрит, приставив ладонь козырьком ко лбу. Смотрит поверх волосатого моря голов.

На телеэкранах под потолком начальник федеральной полиции или, может быть, Интерпола вылизывает Касси Райт на заднем сиденье патрульной машины. Его язык натыкается на бриллиант. Он вынимает из Касси бриллиантовое ожерелье.

Малыш с белыми розами, номер 72, подлетает ко мне и шепчет:

— Что мне делать?

Трахнуть ее, говорю.

Он говорит:

— Нет.

Он говорит, качая головой:

— Она моя мама. Я не могу.

Чувак с телефоном, биржевик, щеголяет загаром из Сан-Диего. У него на руках и ногах — не насыщенный карамельный Мазатланский загар и не ровный коричневый загар из Вегаса. У него на лице и на шее — не гладкий блестящий бронзер и не темный маслянистый загар, как у тех чуваков, кто проводит свой отпуск в Канкуне или на Гавайях. Нет, это дешевый «поджаренный» загар Сан-Диего. И у этого парня хватает нахальства орать во весь голос:

— У меня номер 14, и я не могу торчать тут целый день! У меня есть дела! Я должен был освободиться еще три-четыре часа назад!

На его светло-коричневой руке, подрумяненной солнцем на пляже Сан-Диего, стоит номер «14». Биржевик говорит:

— Что за хрень?! Даже в Автотранспортном управлении столько не маринуют…

Все остальные стоят, затаив дыхание. Изображают каменных истуканов. Ждут, чем все закончится. Теперь, когда этот чувак психанул и высказал вслух то, что было у всех на уме, у нас назревает революция. Бунт в тюрьме. Чуваки вполне готовы к тому, чтобы взять эту лестницу штурмом. Шейла стоит на ступеньках и смотрит вниз, на пока неподвижную толпу, которая может в любую секунду превратиться в табун взбешенных стояков.

В табун, который рванется, сметая все на своем пути, либо наверх, к Касси Райт — либо к выходу. Этот малыш, номер 72, говорит:

— Я скажу ей, как сильно ее люблю…

Ага, давай, говорю. Вперед. Испорти ей все, своей маме, которую ты так сильно любишь. Будь хорошим сыночком и разрушь все ее планы. Вся упорная работа, которую проделала его мама, готовясь к этому мировому рекорду — пусть все накроется тем самым местом. Я говорю малышу:

— Вперед.

А он говорит:

— Вы считаете, я должен ее трахнуть? Я говорю, что решать только ему. Малыш говорит:

— Я не могу ее трахнуть. Он говорит:

— У меня не стоит.

Стоя на середине лестницы, вместе с номером 247 и номером 354, которые полируют свои стручки — наяривают, запустив руки в трусы, — стоя на лестнице, Шейла говорит:

— Джентльмены, пожалуйста, имейте терпение. Она говорит:

— Из уважения к мисс Райт, мы должны решить этот вопрос цивилизованно и спокойно.

Биржевик орет:

— Да пошли вы все в жопу, — и, топая ногами с невзрачным загаром, направляется к той стене, возле которой стоят бумажные пакеты с одеждой. Загорелыми в Сан-Диего руками он хватает пакет с номером «14». Вынимает рубашку, брюки, носки. Ботинки, которые вроде бы смотрятся, как «от Армани», только это дешевая подделка. Его собственная кожа — и то смотрится лучше по качеству, чем материал, из которого пошиты его ботинки.

На телеэкранах, подвешенных под потолком, страшный, как черт, полицейский-латинос долбится в задницу Касси, словно взбесившийся отбойный молоток. С такой скоростью, что бриллианты, рубины и изумруды сыплются из ее щелки, словно выигрышные фишки — из щели игрового автомата.

Малыш, номер 72, пододвигается ближе и шепчет мне на ухо, едва не касаясь подбородком моего плеча:

— Дайте мне таблетку, и я это сделаю.

Что ты сделаешь? — уточняю. Трахнешь ее? Или взлетишь вверх по лестнице с криками: «Я люблю тебя, мамочка, я люблю тебя, я люблю тебя, мамочка, я люблю тебя…»?

Биржевик встряхивает рубашку, расправляет складочки-морщинки. Это не настоящая «Brooks Brothers». Даже не «Nordstrom». Он надевает рубашку, начинает застегивать пуговицы. Бережно оправляет манжеты, как будто это настоящий натуральный шелк. Или даже стопроцентный хлопок. Биржевик расправляет воротничок и повязывает галстук неизвестного бренда и происхождения.

Он говорит:

— Так что пиздец твоему мировому рекорду, леди. Он говорит:

— Я ухожу.

На телеэкранах под потолком, страшный, как черт, латинос, кстати, я готов спорить на что угодно, что загар у него под бронзером как минимум двухлетней давности: неделя в Мазатлане, причем последние два дня было облачно, потом, спустя пару месяцев, выходные в Скотсдейле, потом — солярий для поддержания цвета, неделя интенсивной «зажарки» в Палм-Спрингз, потом — достаточно долгий период выцветания, и наконец — неделя в Палм-Десерте, как завершающий штрих. Для достижения ровного глянцевого загара. Не атласно-матового, как на Ибице. И без медного оттенка, как у гомиков на Миконосе. У этого урода-латкноса на экране — лоснящийся, сальный загар, как будто он весь натерся растительным маслом. Загар, сексапильный, как корка грязи.

Малыш, номер 72, шипит мне в ухо:

— Дайте мне таблетку. Шейла стоит, ждет.

И чуваки тоже ждут.

Кто-то подходит ко мне с другой стороны и говорит:

— Так что, мистер Бакарди, у вас там демерол? В медальоне?

Это тот самый чувак, ну, который с тряпичным зверем. Номер 137. Он говорит:

— Собираетесь выступить на бис вместе с мисс Райт? Малыш, номер 72, говорит:

— Что он имеет в виду? Номер 127 говорит:

— А чего бы и не накормить наркотой своего сыночка? Его мать вы уже накормили…

Психованный биржевик надевает на руку имитацию «Ролекса». Достает из бумажного пакета убогую подделку под ремень «Хьюго Босс». У меня есть точно такой же, но настоящий. Висит дома в шкафу. Шейла смотрит в нашу сторону и говорит:

— Номер 72, вы идете? Малыш шепчет мне на ухо:

— Что мне делать? Трахнуть ее, говорю.

А этот, который с тряпичным зверем, говорит:

— Слушайся папу. Малыш, номер 72, говорит:

— Что он имеет в виду? Я пожимаю плечами.

Биржевик возится с запонками. Старается, чтобы получилось как можно дольше. Запонки — каратов на девять, не больше. Даже при таком тусклом освещении.

Малыш, номер 72, оборачивается к чуваку с тряпичным зверем. Лицо парнишки блестит от пота. Глаза распахнуты во всю ширь, так что белки видны сверху и снизу.

Он говорит:

— Дайте мне таблетку.

Чувак, номер 137, смотрит на мальчика. Смотрит долго.

Потом улыбается и говорит:

— А как ты расплатишься? И малыш говорит:

— У меня только пятнадцать баксов. Все, что есть в кошельке.

Наблюдая за Шейлой, которая по-прежнему наблюдает за биржевиком в их практически патовой ситуации, я говорю, что чуваку с тряпичным зверем нужны не деньги. Во всяком случае, уж никак не пятнадцать баксов.

Малыш говорит:

— А тогда что? Он говорит:

— Быстрее.

Я спрашиваю у малыша, знаком ли он с термином «подъемник». Вот того он и хочет, чувак номер 137.

И чувак улыбается, прижимая к груди своего зверя, и говорит:

— Вот того я и хочу.

На экранах вверху — крупный план сцены с проникновением. Вся мошонка того латиноса испещрена мелкими шрамами от неумелой электроэпиляции. Кратеры на лунной поверхности. Здесь около дюжины телеэкранов, и на всех — эти кошмарные, изрытые шрамами яйца под катастрофически сморщенной красной дыркой в трясущейся заднице.

Биржевик завязывает шнурки.

Шейла кричит с середины лестницы:

— Пожалуйста, джентльмены. Я прошу тишины. Мне надо подумать…

Она смотрит на лист у себя на планшете. Смотрит на малыша, номера 72. Смотрит на биржевика, который уже оделся и готов уйти.

Она говорит:

— Ну, хорошо. В порядке исключения… — Тычет пальцем в биржевика и говорит: — Номер 14, идите за мной. — Потом указывает на парнишку и говорит: — Номер 72, вы пока подождите.

Чуваки возвращаются к своим прерванным делам: разговаривают, жуют чипсы, ссут в туалете и не спускают за собой воду. Скрещенные пальцы расплетаются. На телеэкранах вверху страшный, как черт, латинос так обильно потеет, что бронзер течет у него по щекам, оставляя коричневые полоски. Кожа под бронзером — сухая, шелушащаяся, обгоревшая. Я указываю на экран и говорю, обращаясь не к кому-то конкретно, а просто так говорю, в пространство:

— Ребята, сделайте мне одолжение. Я говорю:

— Пристрелите меня, если когда-нибудь я буду выглядеть так же кошмарно.

Чувак номер 137, который стоит у меня за спиной, говорит:

— Уф, пронесло… Малыш, номер 72, говорит:

— А что такое «подъемник»? А Корд Куэрво говорит:

— Что ты сказал? — Он по-дружески тычет мне кулаком в плечо. Его бронзер слипается с моим бронзером, так что ему приходится отдирать пальцы от моего плеча.

Корд говорит:

— Там, в телеящике? Так это же ты, дружище. Типа лет пять назад.

18

Мистер 72

Мистер Бакарди смотрит на телеэкраны, подвешенные к потолку, на экраны, где крутят порно, и настойчиво повторяет:

— Нет, бля… не может такого быть…

Мистер Бакарди стоит, смотрит на телеэкраны. Сжимает двумя пальцами складку кожи, провисающей под подбородком, натягивает ее и отпускает. Он смотрит на телеэкран и гладит пальцами свои щеки, растягивает кожу, сдвигает ее к ушам, и морщинки вокруг его губ исчезают. Он говорит:

— Кретин-оператор, вообще не умеет снимать. Из-за него я там выгляжу по-уродски.

В некоторых местах его кожа — такая же сморщенная, как оболочка моего розового латексного секс-суррогата.

Мистер Бакарди настойчиво повторяет:

— В жизни я не такой. Осветители — идиоты, убить их мало…

Номер 137, бывший Дэн Баньян, держит своего пса для автографов на вытянутых руках, смотрит в его глаза-пуговки и говорит:

— Кто-то пошел в отказ…

Заголовки в газетах — это чистая правда. Слухи о том, почему сериал Дэна Баньяна сняли с эфира. Это не слухи. Так все и было на самом деле.

— Я был нищим актером, у меня не всегда были деньги на то, чтобы поесть, — говорит номер 137. Он стоит, запрокинув голову, но не смотрит на телеэкраны. Он улыбается в потолок. Смеется в пустоту. Он говорит: — Если подбирать сравнения, то я был живым воплощением того, что сейчас чувствует Касси Райт…

На экранах под потолком моя мама играет в «Отдрочении по-итальянски», играет таинственную авантюристку, международную преступницу, замыслившую украсть драгоценную диадему.

Мистер Бакарди втягивает живот и расправляет плечи.

Он говорит: