Снафф Паланик Чак
— Не слушай его. Это наш режиссер. — Касси приподняла рукой грудь и сказала: — Иди сюда, иди к мамочке…
Свою левую грудь, ту, которая лучше. Точно такую же, как была у меня дома. В доме, в котором я жил, пока приемные родители не сменили замки.
Мистер Бакарди говорит в телефон:
— Двадцать баксов? За то, чтобы я только приехал и засунул в кого-то член ровно на тридцать секунд? — Он смотрит на Дэна Баньяна и говорит: — Ты, наверное, хотел сказать, пятьдесят баксов?
По-прежнему щурясь на мониторы, Дэн Баньян говорит:
— Королева порно и король телеэкранов сыграют свадьбу.
Он говорит:
— Мы могли бы устроить свое собственное реалити-шоу.
На экране, куда он смотрит, там даже нет Касси Райт. Там идет промежуточная заставка между двумя эпизодами. Экскаватор ссыпает комья земли в самосвал.
Там, на съемочной площадке, я шагнул вперед — лепестки роз прилипли к моим босым ногам — и встал на колени перед ее огромной, ослепительно-яркой кроватью.
Все, кто был в этой комнате, наблюдали за нами сквозь объективы кинокамер или по видеомониторам. Они слышали наш разговор через наушники.
Я встал на колени перед кроватью, и когда Касси Райт сунула мне в лицо свою грудь, я спросил, узнает ли она меня?
— Соси, — сказала она и потерлась соском о мои губы.
Я спросил, знает ли она, кто я? И Касси Райт улыбнулась:
— Ты, наверное, тот мальчик из супермаркета, который носит мои пакеты?
Моргая и щурясь на телеэкраны, Дэн Баньян говорит:
— Мы поженимся в Лас-Вегасе. Это будет самым громким событием десятилетия.
Мистер Бакарди кричит в телефон:
— Моим поклонницам не нужны новые лица! Им нужен я!
Я ее сын, сказал я Касси Райт. Тот самый ребенок, которого она отдала на усыновление.
— А я что говорил, — сказал парень, который держал стакан с соком.
Я пришел сюда сегодня, потому что она не отвечала на мои письма.
— Еще один… сколько можно… — пробормотал оператор. Его голос, идущий с той стороны камеры, был приглушен металлом и пластиком. Объектив камеры смотрел мне прямо в лицо. Он был так близко, что я видел свое отражение в изогнутом стекле.
Снято. Записано. Просмотрено. Навсегда.
Когда я открыл рот, чтобы заговорить, Касси сунула мне в рот свой сосок. Мне пришлось отвернуться, чтобы все-таки сказать:
— Нет.
Вкус соли у нее на коже, вкус слюны тех, кто был здесь до меня. Я сказал:
— Я пришел подарить тебе новую жизнь.
Девушка с секундомером взяла его в руку, большим пальцем нажала на кнопку, которая сверху, и сказала:
— Время пошло.
Ощущение — точно такое же, как от надувной куклы для секса, когда из нее вышел весь воздух. Плоская. Мятая. Я никогда не забуду, как моя приемная мать потрясала розовой сморщенной кожей перед носом у моего приемного отца, а потом они вместе пошли к преподобному Харнеру и все ему рассказали, потрясая все той же розовой оболочкой. Так они превратили мою любовь — мою сокровенную тайну — в то, что я больше всего ненавижу в жизни. Не крошечные шлюхи ручной работы, которым мой приемный отец посвящал свой досуг, не влагалища с вишней в ванильной глазури, которыми моя приемная мать забивала весь холодильник — нет, напоказ была выставлена моя тайна. Почему-то только моя.
То единственное, что дало мне возможность почувствовать себя особенным — теперь это стало моим стыдом.
Чтобы доказать, что я — это я, я показал Касси Райт золотое сердечко, которое мне дал Бранч Бакарди. Размотал цепочку, намотанную на запястье, открыл медальон и показал Касси Райт фотографию младенца внутри. Мою фотографию. Таблетку с цианистым калием я вытряхнул на ладонь и зажал в кулаке.
Касси Райт улыбнулась, глядя на фотографию. Ее лицо сделалось старым — вокруг глаз и рта. Ее губы сжались в тонкую линию, кожа на щеках как будто провисла.
Она спросила:
— Ты где это взял? Я сказал: Ирвин дал.
И Касси Райт уточнила:
— Эрвин?
Я кивнул. Да. Она спросила:
— А больше он ничего не давал?
Я сжал кулак еще крепче и покачал головой. Нет. Я сказал: это я. Младенец на фотографии в медальоне. Я — ее сын.
И Касси Райт вновь улыбнулась.
— Ты только не слишком расстраивайся, малыш, — сказала она, — но мой ребенок, которого я отдала на усыновление, это был никакой не сын. — Она захлопнула золотое сердечко и отобрала у меня медальон вместе с цепочкой. Надела цепочку себе на шею. — Я всем говорила, что у меня мальчик. Но у меня была девочка, дочка…
Секундомер тихо щелкал, отсчитывая мои шестьдесят секунд.
Мое отражение в объективе камеры, оно было так близко, что я разглядел слезинку, скатившуюся у меня по щеке.
— А теперь… — Касси Райт откинула простыню, прикрывавшую ее до пояса, и сказала: — Будь хорошим, послушным мальчиком и уже начинай меня трахать.
Внизу, в подвале, Дэн Баньян говорит:
— А что ты сделал с таблеткой, которая с цианистым калием?
Я не знаю.
Я ее сунул себе в трусы. Которые лежали скомканные на полу. А потом так и оставил ее в трусах. Для сохранности.
Дэн Баньян морщится и говорит:
— И как теперь кто-то возьмет ее в рот, после того, как она побывала в твоих грязных трусах?
— Это цианистый калий! — кричит мистер Бакарди, прижимая телефон к груди. — Из-за капельки пота и смегмы он не станет более ядовитым!
Я трахал Касси Райт жестко и яростно. Ее колено упиралось ей прямо в лицо. А потом я услышал, как девочка с секундомером сказала:
— Все, время вышло.
Но я продолжал ее трахать, перевернув на бок. Я слышал, как Касси Райт проговорила:
— Этот мальчик сношается так, как будто хочет кому-то что-то доказать.
Я перевернул ее снова и поставил раком. Вцепился обеими руками в ее ягодицы с увядающей дряблой кожей. Я слышал, как Касси Райт крикнула:
— Уберите его с меня!
Кто-то схватил меня сзади. Чьи-то пальцы оторвали мои руки от бедер Касси. Меня оттаскивали от нее, а я по-прежнему двигал бедрами, никак не мог остановиться, а потом мой член все-таки выскользнул из Касси, и из него брызнула белая струя — прямо ей на ягодицы.
А на другом конце этого тела губы Касси Райт произнесли:
— Вы это сняли? И режиссер сказал:
— Это пойдет на трейлер. — Он отпил апельсиновый сок из стакана, который держал в руках, отпил через соломинку и сказал: — Ты полегче, малыш, а то мы тут утонем.
Касси Райт сказала:
— Вытрите меня кто-нибудь. — По-прежнему стоя на четвереньках, она обернулась ко мне и сказала: — Было приятно с тобой познакомиться, малыш. Продолжай покупать мои фильмы, ага?
Внизу, в подвале, чей-то голос произносит:
— Номер 600? — Молодой женский голос. Девушка с секундомером говорит: — Пожалуйста, пройдите на съемочную площадку.
А мистер Бакарди кричит в телефон:
— Ваше вшивое агентство, оно существует только благодаря мне!
Он идет к лестнице и кричит на ходу:
— Это не деньги, это неуважение!
Я говорю: подождите. Запускаю руку в трусы, шарю рукой между тугой эластичной тканью и липкой сморщенной кожей мошонки. Делаю шаг, второй, третий. Подхожу поближе к мистеру Бакарди, который стоит у подножия лестницы, обернувшись ко мне.
Я говорю: вот, возьмите. Убейте ее, эту суку. Убейте.
— Не надо ее убивать, — говорит Дэн Баньян. — Я собираюсь на ней жениться.
Мистер Бакарди захлопывает крышку на телефоне и говорит:
— Какие-то вшивые двадцать баксов…
Я говорю: все, как вы и планировали. Затрахать ее до смерти.
И роняю таблетку ему на ладонь.
27
Мистер 137
Знаете что? Я еще не женился на Касси Райт, но уже могу стать вдовцом. Я говорю этому мальчику, актеру под номером 72: я тебя очень прошу, пожалуйста. Скажи мне, что это была просто конфетка «М&М». Ну, то, что ты дал Бакарди.
— Цианистый калий, или цианид калия, — говорит девочка-ассистентка и наклоняется, чтобы поднять с пола бумажную салфетку. — В природе содержится в корнях маниоки, многолетнего вечнозеленого растения семейства молочайных, изначально произраставшего в Африке. Применяется в качестве красящего пигмента для изготовления краски «берлинская лазурь» интенсивного ярко-синего цвета. Отсюда название одного из оттенков синего — циановый…
Отсюда же, говорит ассистентка, происходит название «цианоз». Термин для описания синюшного оттенка слизистых и кожных покровов жертв отравления цианистым калием. Смерть наступает мгновенно, надежно и необратимо.
На телеэкранах, подвешенных под потолком по периметру комнаты — пустой гулкой комнаты, где не осталось уже никого, кроме нас троих, — пышногрудая Касси Райт играет строгую медсестру, благочестивую и деспотичную в своем накрахмаленном белом халате и практичных удобных туфлях, добродетельную медсестру, которая дарит свободу и радость пациентам мужской психиатрической клиники, отсасывая у всех и каждого. Классика порно. «Улетный отсос над гнездом кукушки».
Я говорю: обожаю этот фильм.
И актер номер 72 говорит:
— Вы о чем?
Он говорит, этот фильм — ну, тот, что мы смотрим, — он об отважной девчонке, которая мечтала стать подающей в мужской софтболыюй команде и добилась-таки своего, отсосав у всех членов команды.
Я щурюсь, приподнимаюсь на цыпочках, всматриваюсь в экран. Одной рукой я по-прежнему крепко держусь за край складного буфетного стола. Это мой якорь. Мой ориентир в темной комнате.
Актер номер 72 говорит:
— Этот фильм называется «„Несносные медведи“ кончают дружно».
Он говорит:
— Вы что, слепой?
Уже не важно, что сделает Бакарди, даст он Касси таблетку или не даст — это уже не имеет значения, говорит девочка-ассистентка, собирая бумажные стаканчики со стола. Она собирает стаканчики, набивает их смятыми салфетками. Она говорит, что скорее всего один покойник у нас уже есть. Ходячий труп. Который может в любую минугу упасть и уже не подняться. Когда цианид попадает в кровь, объясняет она, он соединяется с атомами железа, содержащегося в цитохромоксидазном комплексе митохондриальной ДНК мышечных клеток. Форма клетки меняется, ткани теряют способность усваивать кислород, переносимый кровью, и организм задыхается. Пораженные клетки, в первую очередь нервной системы и сердца, уже не могут производить энергию.
Я спрашиваю, как нам назвать наше с Касси реалити-шоу. Ну, когда мы с ней поженимся. Может, «Красавица и детективище»?
Девочка-ассистентка собирает пустые пакеты из-под чипсов, сминает их в шуршащие шарики, бросает в черный пакет для мусора. Она говорит:
— Большинство отравлений цианистым калием происходят трансдермально.
Она смотрит на номера 72 и говорит:
— Ты как себя чувствуешь?
Слабость? Потеря слуха? Онемение кистей? Повышенное потоотделение, головокружение, беспричинная тревожность?
Те девятьсот человек, совершившие массовое самоубийство в Джонстауне в 1978 году, они отравились именно цианидом. Цианидом травили узников нацистских концлагерей. Гитлер и его жена, Ева Браун, приняли цианистый калий. В 1950-х годах, во время холодной войны, американским шпионам выдавали особые очки в толстой тяжелой оправе. Если шпиона ловили, он должен был быстро разгрызть пластмассовую дужку очков, куда предварительно запаяли капсулу со смертельной долей цианида. Именно эти очки в роговой оправе, инструмент самоубийства, говорит девочка-ассистентка, стали потом частью имиджа Бадди Холли и Элвиса Костелло. Все эти юные битники, носившие на носу смерть.
Когда она произносит «Джонстаун», мы с этим молоденьким актером, номером 72, одновременно бросаем взгляд на большую чашу для пунша, наполовину пустую. В розовом лимонаде плавают окурки и апельсиновые корки.
Так вот, говорю, насчет нашего с Касси реалити-шоу. Может, назвать его «ССС — совершенно секретное совокупление»? Или все-таки для телевидения это не очень пристойно?
Актер номер 72 говорит:
— А что значит транс…
— Трансдермально, — подсказывает девочка-ассистентка. — Это значит «сквозь кожу».
Смахивая со стола крошки, ассистентка рассказывает о том, что большинство отравлений цианистым калием происходит при проникновении яда сквозь кожу.
Обращаясь к молоденькому актеру, она говорит:
— Понюхай ладонь.
Малыш подносит ладонь к носу и делает глубокий вдох.
— Нет, — говорит девочка-ассистентка, — ты понюхай ту руку, в которой держал таблетку. Чем-нибудь пахнет?
Мальчик нюхает другую руку, потом нюхает еще раз и говорит:
— Миндалем?
Запах горького миндаля — это цианистый калий вступил в реакцию с влагой у него на коже, в результате чего получился цианистый водород. Яд уже проникает в его кровеносную систему.
— Пойду вымою руки, — говорит номер 72.
Ассистентка качает головой и говорит, что таблетка соприкасалась не только с ладонью. Есть и другие места у него на теле — мокрые от пота участки, где находятся поры и нервные окончания.
Насчет нашего совместного реалити-шоу с моей будущей, может быть, уже мертвой женой… Я говорю: а если назвать его «Миссис Сексапильность и мистер Плоскостоп»?
Актер номер 72 смотрит на девочку-ассистентку, а потом опускает голову, прижав подбородок к груди, и смотрит на свою промежность.
Он говорит:
— Нет, нет, нет.
Ассистентка берет сразу несколько бумажных салфеток и вытирает стол, залитый лимонадом.
Собирает невскрытые презервативы — красные, розовые, голубые — и ссыпает их в пустой пакет из-под попкорна.
Актер номер 72 снова нюхает свою ладонь. Потом наклоняется, оттягивает резинку трусов. Он сгибается в три погибели, так что на спине выступают шишечки позвонков, и шумно втягивает носом воздух. Нюхает свою промежность. Выпрямляется и тут же сгибается снова. Нюхает еще раз. Выпрямляется и говорит:
— Нет, не могу. Далеко. Он оборачивается ко мне:
— Сделайте мне одолжение. Он говорит:
— Вы не можете понюхать мою мошонку? Девочка-ассистентка сметает с буфетных столов сладкий мусор: открытые леденцы и ириски, разноцветные шарики жвачки.
— Я вас очень прошу, — говорит мне актер номер 72. — Это вопрос жизни и смерти.
И знаете что? Это все хорошо. Но я только что понял, что я гетеросексуал.
Если он ел конфеты, говорит девочка-ассистентка, обращаясь к молоденькому актеру, может, поэтому он еще жив. Глюкоза — природное противоядие при отравлении цианистым калием. Она соединяется с цианидом и снижает его токсичность.
Актер номер 72 бросается к столу, лихорадочно сгребает остатки конфет — «Lemonheads» и «Skittles», миниатюрные «Butterfingers» и «Неrshеу Kisses» — и горстями запихивает их в рот. Пережевывая лакричные палочки и мармеладные фигурки, хлюпая сахаром и слюной, он говорит мне:
— Пожалуйста.
Сквозь комья мятных ирисок и кашу из шоколадных черепашек он говорит мне:
— Просто понюхайте и скажите, чем пахнет.
Девочка-ассистентка рассказывает о том, как Григорий Распутин, сумасшедший монах из России, принятый при царском дворе и соблазнявший придворных дам своим совершенно мифическим членом восемнадцать дюймов длиной, пережил несколько покушений на его жизнь. Этого монаха-развратника несколько раз пытались отравить цианистым калием, и каждый раз яд подсыпали в какое-нибудь сладкое кушанье или питье: в подслащенное вино, например, или в пирожные. Иными словами, незадачливые убийцы всякий раз смешивали отраву с наиболее эффективным противоядием.
Сейчас, говорит девочка-ассистентка, Бранчу Бакарди будет достаточно просто засунуть таблетку в любое отверстие на теле Касси Райт. Уже не важно, как именно яд попадет в организм — через рот или как-то иначе, — все равно у Касси начнется головокружение, спутанность сознания, сильная головная боль. Кожа Касси слегка посинеет, а сердце забьется в бешеном ритме, пытаясь насытить клетки кислородом, который они не способны усвоить. Касси впадет в кому, у нее остановится сердце, и смерть наступит буквально за считанные секунды.
— Даже если вы понюхаете его яйца и ничего не почувствуете, — говорит мне ассистентка, — это еще ничего не значит. Не каждый способен почувствовать запах цианистого водорода.
Где-то снаружи отчаянно воют сирены. Они приближаются, становятся громче.
Девочка-ассистентка тянется через стол, собирает недоеденные кексы. Корки от пиццы. Размокшие пирожные, с которых слизали всю сладкую глазурь из кленового сиропа.
Сирены уже совсем близко. Воют прямо над нами, за бетонной стеной.
— Если вы собираетесь подкатиться к мисс Райт, — говорит мне ассистентка, — лучше заранее настройтесь на то, что у вас ничего не получится.
Она наклоняется, чтобы поднять что-то с пола. Держит эту штуковину двумя пальцами, хмурится и говорит:
— Какой-то придурок жевал гондоны?..
Я пожимаю плечами и говорю: кому — что.
Носком туфли она пытается соскоблить с пола выплюнутую кем-то жвачку и рассказывает о том, как она несколько месяцев добивалась встречи с Касси. Как Касси рассказывала о ребенке, которого отдала на усыновление, и говорила, что это было самой большой ошибкой в ее жизни — ошибкой, которую она не сумела исправить. Не сумела избавиться от чувства вины, которое, собственно, и заставило ее сняться в этом фильме, чтобы сделать его богатым, своего потерянного ребенка. Чтобы жизнь Касси Райт — жизнь, растраченная впустую, — все-таки была прожита не зря.
Сирены уже совсем близко. Они воют так громко, что ассистентке приходится кричать.
Продолжая смахивать со стола крошки и отдирать прилипшие конфеты, девочка-ассистентка кричит:
— Такое терпение бывает только от ненависти. Она кричит, что только целая жизнь — жизнь как сплошной гнойный абсцесс ненависти и злости, — придает человеку решимости часами ждать, стоя где-нибудь за углом, под дождем и палящим солнцем, и изо дня в день околачиваться на автобусных остановках — на случай, если Касси Райт вдруг пройдет мимо. Ждать столько лет, чтобы наконец отомстить.
Сирены смолкают, становится тихо. Мы стоим и смотрим друг на друга: я, ассистентка и мальчик под номером 72. Мы втроем, в пустой комнате.
И актер номер 72 говорит чуть ли не шепотом, но в тишине, воцарившейся после того, как умолкли сирены, все равно получается громко. Он говорит:
— Это ты.
Он проглатывает комок сахара и слюны и говорит:
— Ты — тот самый ребенок, дочь Касси Райт. А Касси даже не знает.
Сминая в кулаке пустую банку из-под лимонада, девочка-ассистентка говорит:
— Небольшая поправка… Она улыбается и говорит:
— С этой минуты я — тот самый очень богатый ребенок.
Эта девочка-ассистентка… у нее нос Бранча Бакарди. Прямой и длинный. Ее черные волосы — это волосы Бранча Бакарди. Ее губы — это его губы.
Я интересуюсь, откуда она столько знает о цианиде.
И знаете что? Этот мальчик, молоденький актер, номер 72, он бежит в туалет отмывать свои яйца.
28
Шейла
Буквально за пару минут — за одну быстро выкуренную сигарету — до того, как я привожу Бранча Бакарди, нашего «гвоздя» программы, мисс Райт показывает пальцем на свой стакан с апельсиновым соком. Сгибает палец, просит меня поднести ей стакан. Машет рукой, мол, быстрее.
Беру стакан, подношу ей. Сгибаю соломинку до уровня ее губ.
Мисс Райт манит меня пальцем, чтобы я наклонилась поближе. Достаточно близко, чтобы почувствовать запах ее пота. Разглядеть седые корни ее светлых волос. Один вдох — запах засохшей спермы. Следующий вдох — пыльный запах латексных презервативов. Яркий солнечный запах апельсинового сока. Даже не прикасаясь к соломинке в стакане, ее губы произносят:
— Я знаю.
Они шепчут:
— Я поняла это сразу. Еще в нашу первую встречу в кафе.
Тихо и нежно, как будто поет колыбельную песню, мисс. Райт говорит:
— Я едва не расплакалась, ты так на меня похожа… Подлинный факт.
Повернув голову в сторону, отворачиваясь от соломинки в стакане с соком, мисс Райт улыбается мне своей яркой блестящей помадой, улыбается и говорит:
— Цитируя этого последнего юношу… Я хотела подарить тебе новую жизнь.
Она начинает рассказывать о том, как Ричард Бертон едва не погиб на съемках «Ночи игуаны» в Мексике. Там есть эпизод, в котором Бертон перерезает веревку ловушки, куда попалась живая игуана, и освобожденное животное убегает в джунгли. Но случилась накладка. Бертон, конечно же, перерезал веревку, а вот игуана, проведшая несколько долгих недель в компании крепко пьющих Авы Гарднер, Джона Хьюстона и того же Бертона, видимо, не захотела бросать дружный споенный коллектив. Она никуда не побежала. Для того чтобы все-таки снять эпизод, к ящерице подвели электрический провод, и когда Бертон перерезал веревку, игуану шибанули разрядом в 110 вольт.
Беда в том, что Ричард Бертон не успел убрать руки от игуаны и получил те же самые 110 вольт — через ящерицу. Его едва не убило током. Знаменитого киноактера с мировым именем и чешуйчатую холоднокровную рептилию едва не поджарило заживо одним и тем же разрядом.
Подлинный факт.
Тут мисс Райт улыбается и говорит:
— Живи в свое удовольствие на все те деньги, что тебе выплатят по страховке…
И прежде чем она успела сказать еще слово, я запихала ей в рот соломинку для питья. Глубоко-глубоко, чуть ли не в горло. Чтобы только она замолчала.
29
Мистер 72
Девушка с секундомером спускается вниз по лестнице, зажимая руками рот. Крепко-крепко, как будто пытается удержать что-то во рту. Ее глаза — совершенно круглые. Они не моргают, настолько сухие, что уже не блестят. Разве что самую малость — как могло бы блестеть стекло. Стекло на ее секундомере, который болтается на шее. Она зажимает руками рот с такой силой, что пальцы становятся белыми, и лицо тоже становится белым, как будто вся кровь была выжата из кожи. Она идет вниз по ступенькам, медленно переставляя ноги. Левая, правая. Левая, правая. Каждый шаг — на ступеньку вниз.
Я не знаю.
Если вам вдруг захочется живо представить, как человек умирает, умирает по-настоящему, просто включите любой порнофильм и понаблюдайте за тем, как оргазмируют актеры. Они задыхаются, ловят ртом воздух, чтобы сделать хотя бы еще один вдох. Вены на шее набухают и выпирают, мышцы напрягаются, словно сведенные судорогой, кожа натягивается. Рот открывается, подбородок дрожит. Зубы как будто вгрызаются в воздух. Губы растянуты, глаза крепко зажмурены. Зубы отчаянно пытаются откусить еще один кусок жизни — такой, чтобы побольше.
Посмотрите «Третью мировую шлюху» и вы поймете, почему в определенных кругах смерть иногда называют последним оргазмом или просто еще одной сценой с выбросом спермы.
Девушка с секундомером встает у подножия лестницы. Снимает с обеих рук верхний слой розовой кожи, потом еще один слой — голубой. Тонкие резиновые перчатки, вывернутые наизнанку. Она бросает их на пол. Они лежат — мертвые, плоские, как приспособления для суррогатного секса. Девушка швыряет перчатки на пол и закрывает лицо руками. Кожа у нее на руках — сморщенная и распаренная после стольких часов медленной варки в собственном соку внутри этих самых перчаток. Девушка расправляет поникшие плечи, распрямляет согнутую спину и делает долгий, глубокий вдох. Вдыхает запах мочи, детского масла и пота. Потом задерживает дыхание, плотно прижав локти друг к другу, пытается выдохнуть, но захлебывается судорожными рыданиями, сотрясающими все ее тело.
Я смотрю на нее. Мои яйца растерты до красноты. Трусы промокли насквозь. Я — бездомный. Я — сирота. Без денег и без работы.
Дэн Баньян смотрит на девушку. То есть не то чтобы смотрит прямо на нее, но стоит, повернув ухо в ту сторону, откуда доносится ее плач. Потому что теперь она плачет, плачет по-настоящему. Закрывая лицо руками.
Номер 137 говорит:
— Касси что, умерла?
Сирота без гроша в кармане, бездомный, лишенный всего, я иду к ней, к этой девушке. Иду, отрывая босые ноги от липкого пола. Левую, правую. Левую, правую. Подхожу, встаю рядом. На мне — только мокрые трусы. Я подхожу к девушке, обнимаю ее за плечи. Петельки и узелки у нее на свитере дрожат под моей рукой. Другой рукой я прижимаю ее к себе и держу, пока она не прекращает дрожать. Наклонив голову, упираясь подбородком в ее плечо, я смотрю на черные цифры у себя на руке.
Гладя девушку по волосам, я говорю ей:
— Вообще-то у меня есть имя. Меня зовут не «номер 72»…
Не знаю…
Белые хлопья мертвой кожи у нее на голове — они липнут к моей руке, осыпаются на пол. Девушка с секундомером разваливается на части прямо у меня в руках. Я нюхаю свои пальцы и говорю, что мне нравится запах ее шампуня. Я говорю, что она хотя бы знает, кто ее настоящая мама. Ее секундомер вжимается мне в пупок, холодит кожу. Я прижимаю к себе эту девушку, пока у нее не выравнивается дыхание, и спрашиваю, как ее зовут.
Она слегка отстраняется. Серебряный крестик у меня на шее, он прилип к ее мокрой щеке, вдавленный в кожу. Девушка отстраняется, и цепочка натягивается между нами, соединяя ее и меня. Еще один выдох и вдох, и крестик срывается, падает мне на грудь. На щеке девушки остается красная вмятина в форме креста.
У меня на животе вокруг пупка краснеет круглый отпечаток секундомера.
Все еще у меня в объятиях, все еще у меня в руках, девушка говорит:
— Она так меня ненавидела, моя мать… Она говорит:
— Я всем говорю, что меня зовут Шейла, потому что моя настоящая мать назвала меня самым уродским именем, которое только можно придумать.
Имя, которое Касси Райт записала в свидетельстве о рождении.
Перед тем как отдать свою дочку на усыновление чужим людям.
Указательным пальцем девушка быстро смахивает слезинки с обеих щек. Ее движение напоминает движение «дворников» на ветровом стекле.