Скандал на Белгрейв-сквер Перри Энн

— Эта свинья Осмар может сколько угодно все отрицать, утверждая, что невиновен и что у него безупречная репутация. — Урбан сунул руку в карман. — То, что он нарушитель, сейчас уже не главное. Теперь для всех он старый осел, вздумавший предаваться блуду у всех на виду на скамье в общественном парке. — Лицо Урбана потемнело от гнева, и гнев его был вполне справедлив. — Но кроме этого, для нас он человек, пускающий в ход личные связи и использующий привилегии своего прежнего положения в кабинете, чтобы уйти от ответственности за действия, за которые должен отвечать каждый гражданин. Он использует связи, чтобы попирать закон, когда ему этого захочется, а это уже самое серьезное преступление против общества, какое только можно себе представить. В каком-то отношении это похуже убийства.

Произнеся это гневное обвинение, Урбан повернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Драммонд был настолько потрясен, что долго еще стоял, не двигаясь, в залитом солнцем кабинете, чувствуя неприятный холодок внутри. В голове в бешеном беге одна мысль сменяла другую.

В пять вечера он уже знал, что ему делать, а в половине десятого кэб вез его в Белгравию, где он вышел на Белгрейв-сквер у дома номер 21. Лакей беспрекословно впустил его в дом, лишь предупредив, что лорд Байэм отсутствует, но скоро будет.

— Я подожду, — не задумываясь, ответил Драммонд.

— Мне известить леди Байэм о вашем приходе, сэр? — осведомился лакей, проводя его не в гостиную, а прямо в библиотеку.

— Благодарю вас, но у меня дело к лорду Байэму, — подчеркнул Драммонд, входя в освещенную предзакатным солнцем комнату.

— Слушаюсь, сэр, — с невозмутимым видом ответил лакей. — Вам что-нибудь подать? Виски, коньяк, содовую, сэр?

— Нет, благодарю, — быстро отказался Драммонд, почувствовав неловкость. Не может же он злоупотреблять гостеприимством человека, у которого собирался получить дальнейшие показания о постигшей его неприятности, сопряженной с неизбежными волнениями и страхами.

— Хорошо, сэр. — Лакей удалился.

Драммонд был слишком взволнован, чтобы сидеть. Снова и снова он повторял в уме то, что намеревался сказать Байэму, и всякий раз чувствовал: все это не то, что нужно. То ему казалось, что он собирается быть слишком почтительным, а значит, не откровенным, то вдруг пугался, что его слова будут слишком резки, будто он сам чего-то боится и не уверен в себе.

Драммонд все еще ничего не решил, и сомнения продолжали одолевать его, когда минут через пять открылась дверь и почти бесшумно вошла Элинор. На ней было платье мягких серо-голубых тонов, очень идущих к ее глазам, с глубоким вырезом, драпированным кружевом более светлого тона; на шее была длинная двойная нить жемчуга. Первое, что подумал Драммонд, было: как она красива! Элинор остановилась в дверях, лицо ее чуть порозовело, рука продолжала лежать на дверной ручке. В этот миг она показалась Драммонду необычайно женственной и элегантной. Ему казалось, что он чувствует исходившее от нее живое тепло. В ней было все, что так привлекает мужчин, — нежность и сила и вместе с тем беззащитность и слабость.

Потом только Драммонд понял, что Элинор одета официально, словно собралась на званый обед или же ждет гостей. А это означало, что, когда придет Байэм, их разговор будет кратким и Драммонд не сможет обстоятельно поговорить, каким бы важным и неотложным этот разговор ни был. Видимо, Элинор и вышла к нему, чтобы предупредить его об этом и попросить отложить разговор до следующего раза.

— Мистер Драммонд, — торопливо произнесла она, наконец закрыв дверь. — Шолто приедет не ранее чем через полчаса, могу я пока поговорить с вами?

Она нервничала и была явно чем-то обеспокоена. Щеки ее залила краска волнения, она смело смотрела ему в глаза, что несколько встревожило Драммонда.

— Конечно, леди Байэм.

Элинор приблизилась к нему, и теперь они оба стояли друг против друга в центре комнаты, ибо женщина тоже не собиралась садиться.

— Что-то случилось?.. — промолвила она и испуганно умолкла, не отводя взгляда. — Что-то изменилось в деле? Вы поэтому пришли?

На какое-то мгновение Драммонд испугался, что она сейчас спросит, не пришел ли он, чтобы арестовать ее мужа. Неужели она тоже думает, что Байэм виновен? Или это страх, недоверие к правосудию?

— Нет, у меня нет ничего нового, — вынужден был успокоить ее Драммонд. — И нет никаких улик против лорда Байэма.

— Мистер Драммонд… — Ей трудно было дышать от волнения. Он видел, как играют блики света на жемчужном ожерелье при каждом ее глубоком вдохе. — Мистер Драммонд, вы говорите мне правду или пытаетесь щадить меня и скрываете то, что мне потом все равно придется узнать?

— Я говорю вам правду, — твердо сказал он. — Я пришел потому, что мне нужно узнать больше того, что я уже знаю, а не потому, что хочу что-то сообщить вам.

— В таком случае вы пришли вовремя, — сказала она тихо, наконец отведя глаза. Теперь ее взор остановился на бронзовых каминных щипцах очень красивой работы. — Это я должна вам… кое-что сообщить.

Драммонд ждал. Ему так хотелось помочь ей, но это было невозможно, даже если бы он осмелился нарушить официальность визита.

Элинор словно замерла, все еще глядя на каминные щипцы.

— Мне удалось узнать причину ссоры, которую я слышала, — сказала Элинор. Лицо ее было печально, она выглядела испуганной. — Я узнала об этом случайно, на одном обеде, от молодого человека по имени Валериус. В Казначействе Шолто занимается распределением ссуд для некоторых стран империи. От него зависит выдача разрешений на ссуды. Он всегда был внимателен к запросам стран, нуждающихся в помощи. Но внезапно и необъяснимо он вдруг погубил итоги всей многолетней политики… — Она замолчала и наконец подняла на Драммонда глаза, полные тревоги.

Бессильный гнев душил полицейского, ибо он сознавал, что ничем не может помочь Элинор. Помимо того, что у него в принципе не было такой возможности, он был словно связан по рукам условностями, собственной застенчивостью и неуверенностью. Драммонд любил Элинор, в этом он должен был себе признаться — было бы трусостью назвать это чувство иным словом. Но он не имел права позволить ей знать об этом, такой шаг был бы непростительным. Она была беззащитной, над ее мужем нависла смертельная угроза, и Элинор обратилась к единственному человеку, который мог ей помочь. Она верила в него. Обмануть ее веру из-за собственной страсти было бы подлым предательством. Лицо Драммонда горело от стыда при одной только мысли об этом.

Он был полон негодования против Байэма — не только за тот страх, который постоянно была вынуждена испытывать Элинор, опасаясь за него, за нежелание объяснить ей все, но и за то, что Байэм вовлек его в решение этой проблемы, а также во все неясности и тревоги, с которыми это решение было сопряжено.

Пуще всего Драммонда тяготило чувство вины: член братства попросил о помощи, оказавшись в отчаянном положении, но он не смог ему помочь, а вместо этого по уши влюбился в его жену.

Помимо всего, Драммонда тоже неотступно преследовало чувство страха. Что, если Байэм виновен? Что, если он через «Узкий круг» привлек его для того, чтобы он, Драммонд, скрыл его вину? Если братство так беспощадно в своих требованиях, как утверждает Питт, тогда такой приказ не исключен. Как он посмотрит тогда в глаза Элинор? Он не может и не намерен выполнять этот приказ. Как он объяснит это леди Байэм? Он покажется ей напыщенным, эгоистичным, трусливым демагогом. Она будет презирать его, и он этого не вынесет. Где выход? Скрыть убийство, позволить невиновному принять кару за то, что он не совершал, подвести кого-то под виселицу или, в случае удачи, закрыть дело за недоказуемостью улик и оставить навек пятно на чьей-то репутации, погубить чью-то карьеру?

Питт не простит ему этого. Он будет знать правду, он всегда узнаёт ее в конце концов. Драммонду будет тяжело потерять его доверие, столь же тяжело, как потерять Элинор. Она будет ненавидеть его, но, во всяком случае, поймет, что, сделав это, он руководствовался высокими понятиями чести. Питт же не простит ему, если Драммонд изменит самому себе.

А какое наказание вынесет ему «Узкий круг»? Они сделают это незамедлительно, в этом Драммонд не сомневался.

Как он мог быть таким доверчивым, наивным, таким слепым и глупым? Потому что был польщен честью состоять в обществе, мало задумываясь над тем, что делал, видя лишь то, что хотел видеть, не вдумываясь в суть, ограничиваясь поверхностным знакомством… К гневу на себя прибавилось презрение.

Он должен сосредоточиться и все обдумать.

Элинор смотрела на него своими ясными серыми глазами и ждала от него разумного и полезного совета. Что он сможет сказать ей? Он должен забыть о личных чувствах; говорить должны не они, а его разум.

— Вы уверены, что перемена в решениях вашего мужа не была продиктована важной политической причиной? — спросил Драммонд, пытаясь выиграть время для того, чтобы окончательно привести в порядок сумятицу мыслей в голове и отделить эмоции от трезвого разума.

— Уверена, — ответила Элинор с горечью. — Именно из-за этого произошла ссора между мужем и сэром Джоном; если бы такая политическая причина существовала, он не преминул бы сказать об этом сэру Джону; тот был бы огорчен, но понял бы его. Не случилось бы ссоры, и они не расстались бы врагами. Ведь они так долго были друзьями и политическими союзниками.

Драммонд попробовал проверить еще одну, пугающую его, возможную причину, вопросы по которой тоже следовало снять.

— Как вы считаете, у него не было личных мотивов — например, финансовых интересов, — чтобы принять такое неожиданное решение? — Он вдруг испугался, что Элинор решит, будто он подозревает Байэма в нечестности, и поэтому поспешил объяснить: — Я задаю этот вопрос для того, чтобы исключить и такие мотивы. Сэр Джон не мог заподозрить его в этом?

— Нет. — Элинор нахмурилась. — Я не верю, что Шолто мог пойти на такое. — Но в ее голосе Драммонд уловил нотки надежды. Каким бы позором ни было подобное предположение, она предпочла бы его тому страшному подозрению, которое тяжким камнем лежало на ее душе. Мгновенное облегчение исчезло. — Нет, у Шолто никогда не было личных интересов, которые угрожали бы его политической независимости. Только абсолютная честность при наилучших и наихудших обстоятельствах. Все остальное неприемлемо для него. — Она посмотрела в окно на ветви деревьев. — Его личное состояние досталось ему по наследству — поместья в Хантингдоншире, крупные вложения в Уэльсе и Ирландии. Он никогда не занимался банковскими делами или коммерцией и, разумеется, импортом или экспортом.

— Понимаю.

Элинор опустила глаза, лицо ее неожиданно застыло, словно она ждала удара — возможно, от самой себя, если судьба не опередит ее.

— Нет, мистер Драммонд, у меня нет простого убедительного ответа, сколько бы я ни ломала голову. И, кроме того, самое ужасное в том, что Шолто стал другим, он неузнаваем. — Она подняла голову и встретилась с ним взглядом, в котором было столько эмоций, что Драммонду показалось, будто он испытал почти физический удар. — Он напуган, напуган почти так же сильно, как я. Разница лишь в том, что он знает, чего боится, а я вся во власти страшных догадок.

Теперь не было смысла прятаться за остатки искренности — главным для него была честность во всем, что касалось Элинор.

— Каких догадок? — Эти слова дались ему с трудом.

— Кто-то завладел письмом и записями Уимса о платежах Шолто и теперь шантажирует его, как это делал сам Уимс. Это, должно быть, убийца, как вы думаете?

Драммонд не стал отрицать.

— Кроме него, некому.

Элинор снова отвернулась.

— Но почему Шолто ничего мне не говорит? Этого я никак не могу понять. Мне все известно о Лоре Энстис, ему нечего скрывать. Это было ошибкой молодости, но почему он не сказал, что его шантажируют сейчас, ведь нам теперь нечего терять? Я никогда не винила его за то, что было. — Она провела мыском туфли по краю каминной решетки, будто хотела расслабиться. — Я часто думаю: неужели он все еще каким-то образом оберегает чувства Фредерика Энстиса? Дружба сильно привязывает людей друг к другу, делает их необычайно близкими, а Шолто все еще мучает чувство вины… — Она смотрела на Драммонда, нахмурив брови. — Но я не понимаю, как все это помогает Энстису. А вы? Если Шолто расскажет вам, что появился новый шантажист, это, очевидно, должно помочь вашему расследованию, не так ли? Это хотя бы что-то даст, но как они могут повредить Фредерику? Он знает о смерти Лоры больше, чем мы с вами, и знает, что она была одержима чувством к Шолто — что-то вроде временного помешательства, называйте это как хотите.

— Не знаю, — признался Драммонд. — И не понимаю. Бывает, что старая вина, какой бы незначительной она ни была, заставляет нас защищать пострадавшего… — Голос его оборвался. Слова здесь были бесполезны. Он не мог развеять ее страхи и скорбное недоумение. — Как вы думаете, он знает, кто убийца? — задал Драммонд вопрос, которого оба боялись.

Элинор вздрогнула, но не отвела глаз.

— Я думаю, что это возможно. Есть лишь одна причина, почему он не скажет вам, кто убийца. — Голос ее упал почти до шепота. — Он хочет сам встретиться с ним. Мистер Драммонд, я так боюсь, что он сделает это! И тогда кто-то из них двоих умрет.

Полицейский непроизвольно взял ее руки в свои, забыв обо всем, кроме ее тревоги.

— Дорогая, вы не должны об этом думать. Это нелепость. Если лорд Байэм знает, кто убийца, он скажет мне об этом. Мы арестуем его без всякого шума, и никто об этом даже не узнает, а у убийцы не будет возможности говорить с кем-либо до суда. К этому времени мы уже соберем о нем столько сведений, что в его же интересах будет молчать.

— Вы сможете это сделать? — робко спросила она.

— Конечно. — Драммонд продолжал держать ее руки в своих. — Вот почему лорд Байэм сразу же обратился ко мне, — уверенно продолжал он. — Шолто не настолько истеричен или невыдержан, чтобы прибегать к насилию. Он не тронул Уимса и продолжал платить этому негодяю. Теперь, когда нам известна причина смерти леди Энстис, а дело об убийстве Уимса расследуется, у лорда Байэма нет причин искать личной встречи с убийцей. Если бы он был настроен на насилие, то давно его осуществил бы.

В ответ в глазах Элинор Драммонд не увидел на-дежды. Более того, она казалась еще более подавленной и испуганной.

— Элинор! — Он не заметил, как назвал ее по имени. — Элинор… — Драммонд хотел спросить, что же так терзает ее, но вдруг ответ стал ему ясен, беспощадный и пугающий. Элинор не исключает такую возможность, что Байэм мог убить Уимса, а шантажируют его отнюдь не по такому относительно невинному и преданному забвению поводу, как смерть Лоры Энстис и его косвенная роль в этой трагедии. Истинную причину шантажа Байэм не может раскрыть Драммонду и не может просить его о помощи. Кто-то видел его, кто-то что-то знает. Или же Уимс принял особые меры предосторожности и теперь его покровитель мстит за него?

— Это возможно? Вы так считаете? — прошептала Элинор. Лицо ее побледнело. Она опустила глаза, осторожно высвободила ладони из его рук и судорожно сжала их на коленях. — Прости меня, Господи, что допускаю такие мысли.

Драммонд отчаянно старался побороть в себе чувства и дать волю разуму, чему-то, на что можно опереться. Он с трудом сдержался, чтобы не заключить Элинор в объятия, не прижать ее к себе, злоупотребив ее доверием и ее отчаянием. Он прогнал эти мысли и даже отошел от Элинор на шаг — и увидел печаль в ее глазах.

— Вы считаете, что я предаю его? — как-то убито произнесла она. — Я не могу винить вас за это.

— Нет, моя дорогая… Я… — Драммонд запнулся, не зная, что сказать, как объяснить свой порыв, не выдав правды, бывшей чем-то невозможным для них. Он лишь растерянно смотрел на нее.

Элинор не отвела взгляда, но ее глаза, став огромными, были полны удивления.

Драммонд, отчаянно покраснев, понял, что с головой выдал себя. Что он мог сказать, как извиниться перед ней? Сможет ли она теперь доверять ему, сохранить хоть каплю уважения?..

Так он стоял, беспомощно глядя на нее. Лицо его пылало.

Элинор улыбнулась, взяла его за руку, легонько пожала и тут же отпустила.

Драммонд был так близко от нее, что ему показалось, будто Элинор поцеловала его. Нет, ощущение было еще сильнее, еще приятней, чем вспышка чувства, не столь мимолетное, а как бы затянувшееся, без поспешности. Он заглянул в ее глаза и не увидел в них страха, а скорее сожаление и никакого упрека. Не-ужели это возможно? Он не смеет даже думать об этом. Он должен немедленно выбросить все это из головы.

— Есть… есть и другие причины, — начал Драммонд неуверенно. — Есть вещи, над которыми надо поду-мать… — Он искал хоть какую-то разумную мысль, чтобы ухватиться и продолжить прерванный разговор. — Если он убил Уимса, почему не забрал у него письмо… и все бумаги? Если Шолто не нашел их, он не сказал бы нам об этом, а просто решил бы, что мы их тоже не найдем. Во всяком случае, он знал, что они есть, и попробовал найти их, а мы даже не подозревали об их существовании.

— А что, если он их нашел? — Элинор предпочитала рассчитывать на худшее. — Но не знал, что существует еще кто-то — если это действительно так, — кому Уимс отдал их копию.

— Не вижу смысла, здесь что-то не вяжется, — заметил Драммонд уже увереннее. — Если Байэм считал, что все документы — это улики против него, он не послал бы за мной. Мы никогда бы не связали его имя с Уимсом, с какой стати нам это делать? С другой стороны, зачем таинственному сообщнику Уимса, если он существует, эти документы, если о них никто не знает? Уимс не кажется мне человеком, который желал бы, чтобы кто-то мстил за его смерть, но вот для того, чтобы гарантировать собственную безопас-ность, пока он жив, он бы сделал многое. И эта система безопасности действовала бы и имела смысл до тех пор, пока те, кто мог ему угрожать, знали, что она немедленно будет пущена в ход, как только жизни Уимса будет грозить опасность.

— Возможно, он не считал, что Байэм представляет для него угрозу?

— Зачем тогда отдавать копию документов таинственному «другу»? Для чего один экземпляр держать у себя — а Уимс, если верить словам Байэма, именно так и поступил?

— Если вы не найдете их, где же они могут быть? — спросила Элинор.

Драммонд не нашел что ответить.

— Не знаю. Могу только предположить, что их взял убийца. Но почему он не взял и второй список, это выше моего понимания.

— Какой второй? — вскинула брови Элинор.

Драммонд проговорился, отступать было некуда, да он едва ли хотел этого. Ему давно уже было неприятно, что он многое утаивает от Элинор.

— О да, конечно, вы не могли об этом знать. Существует еще один список людей, вполне обеспеченных, за которыми числятся солидные суммы долгов, хотя все они решительно это отрицают.

Глаза Элинор округлились от удивления.

— Их тоже шантажировали?

— Кажется, да.

— И… шантажируют до сих пор? — Теперь Элинор не на шутку испугалась, ее выдавал голос. Драммонд это понял, но не знал, что ответить. — Нет… — скорее выдохнула, чем произнесла она. — Ничего не говорите, мне достаточно видеть ваше лицо: Шолто единственный, кого шантажируют.

Наступило тягостное молчание. Ни он, ни она не хотели говорить. В их головах глухими ударами звучали слова ответа: Байэм убил Уимса. Его кто-то видел и теперь шантажирует, но не из-за истории с Лорой Энстис, а из-за убийства Уимса. И если Байэм знает, кто его видел, он легко может убить и его. Почему бы нет? Терять ему нечего, а обрести он может главное — свободу. Это все объясняет. Иного объяснения нет.

Драммонд и Элинор все еще молча стояли, глядя друг на друга, когда в холле послышался звук отворяемой входной двери и голос слуги, приветствующего приход хозяина.

Элинор на мгновение закрыла глаза, словно от удара, и, отступив от Драммонда, направилась к двери. Глаза их встретились, но вот она уже повернула ручку и вышла, оставив дверь открытой. Драммонд отчетливо слышал, как она сказала:

— Добрый вечер, Шолто.

— Добрый вечер, дорогая.

Чистый тембр голоса, быстрота и энергичность ответа сделали для Драммонда присутствие Байэма большей реальностью, чем его зримый облик. Только что они с Элинор говорили о нем, о его уме, образованности, силе воли — и тогда он казался безликой проблемой. Но звук его голоса, подобно ушату ледяной воды, вернул полицейского к действительности.

— Тебя ждет в библиотеке мистер Драммонд, — быстро сказала Элинор. Слова как слова, каждая жена сказала бы их мужу в подобной ситуации, но в этих было своего рода предупреждение на тот случай, если Байэм захотел бы сказать жене что-то о работе, о том, как прошел день и что его тревожит.

— Мика Драммонд? — удивился Байэм. — Он не сказал зачем?

— Нет…

— В твоем голосе нет уверенности.

— Разве? Просто боюсь, что ничего хорошего он нам не принес. Если бы он кого-либо арестовал, то обязательно сообщил бы мне об этом.

— В таком случае мне лучше повидаться с ним. — Был ли его голос резок и язвителен или это только показалось Драммонду? Что это, страх или раздражение на то, что человек, которого он едва знает, наносит ему визит в самое неподходящее время? — Где он, ты сказала?

— В библиотеке.

Ответил ли что-нибудь Шолто или нет, Драммонд уже не расслышал. Но вскоре прозвучали четкие шаги по мощеному полу вестибюля, быстро распахнулась дверь, и вошел Байэм.

— Как я понимаю, вы ждете меня, — промолвил он, закрывая за собой дверь, не предложив Драммонду что-либо выпить и даже не обменявшись принятыми приветствиями. Видимо, он решил, что эту часть ритуала уже выполнила Элинор, или вообще счел все это лишним.

Драммонд обратил внимание, как бледен лорд Байэм, а под глазами у него темные круги от бессонницы. Как и всегда, он был безукоризненно одет, но в его чертах сквозили рассеянность и напряженность, которые так пугали Элинор. Каждое его движение выглядело скованным, неловким, будто мускулы его окаменели. Он посмотрел на гостя с настороженным вниманием.

— Да, — ответил Драммонд, и гнев на Байэма исчез, сменившись чем-то похожим на сострадание. На какое-то мгновение то обстоятельство, что это был муж Элинор, человек, стоящий между ним и любимой женщиной, внезапно забылось, перестало иметь значение, исчезло из его мыслей.

— Ваш визит должен означать, что у вас есть новости, какие-то новые находки? — Байэм пересек комнату и остановился у камина, где несколько минут назад стояла Элинор.

— Всего лишь появились новые вопросы, — уклончиво ответил Драммонд. Байэм ни в коем случае не должен догадаться, что Элинор доверилась ему. Он воспринял бы это как своего рода предательство жены, даже если бы понял, что это случилось из-за тревоги за мужа и уверенности, что она может помочь ему.

— Интересно, — темные брови Байэма удивленно поползли вверх. — В таком случае задавайте ваши вопросы, раз вы за этим пришли. Хотя я, кажется, все уже вам сказал из того, что знал.

Драммонд начал с того, что собирался сообщить Элинор, но тогда она первой начала разговор.

— Это касается «Круга», членами которого мы с вами являемся.

Лицо Байэма застыло.

— Неподходящее время и место обсуждать дела «Круга»…

— Вы позвали меня сюда, в ваш дом, от имени «Круга», — перебил его полицейский. — Поэтому он отныне имеет отношение ко всему, что мы делаем.

Байэм поморщился, словно счел все сказанное Драммондом невежливым намеком.

— Я пришел к вам как брат по ячейке, в которой мы оба состоим, чтобы вы помогли мне разобраться в некоторых вопросах. — Голос Драммонда стал резче; полицейский заметил удивленный взгляд Байэма; затем лицо последнего с облегчением разгладилось, но ненадолго. Как только Драммонд продолжил, Байэм снова насторожился. — Например, дело Горацио Осмара.

— Горацио Осмар? Я его не знаю, он не из моей ячейки.

— Тем не менее вам известно, что он член братства «Узкий круг», — настаивал Драммонд.

— Да, знаю. Неужели вам что-то от него нужно? Этот человек опозорен. Не для разглашения, но нам всем известно, что он вел себя как болван и был задержан полицией.

— А затем обратился в братство и просил помочь ему выбраться из этой передряги, заодно пытаясь опровергнуть заявления полиции как клеветнические.

— Вот этого ему делать не следовало. Он был отпущен без предъявления обвинения, и этого было вполне достаточно. Обвинение полицейских в лжесвидетельстве необоснованно. Этот человек не принадлежит к нашему окружению.

— Еще бы, — охотно согласился Драммонд. — И тем не менее братство помогло ему выдвинуть обвинения против полиции. Последовал запрос Палаты общин, и министр внутренних дел все же заставил кое-какие колесики вертеться.

— Я осведомлен об этом. Был в парламенте в тот день. Решил, что он просто балда, но сделать ничего не мог.

— Разумеется, не могли. — Драммонд не сводил пристального взгляда с Байэма. Он понял, как мало задевает его этот разговор, ибо в нем где-то глубоко гнездится страх и он очевиден. Драммонду стало больно за него. Он видел, как издерган Байэм, как устал от бессонных ночей. А их было немало.

— Итак, — раздраженно обратился к Драммонду лорд. — Что еще вам нужно от меня? Дело Осмара меня не касается.

— Если братство так живо откликается на банальный случай с Осмаром и даже поднимает этот вопрос в парламенте, ставя под сомнение честность полиции, как далеко оно может зайти при защите личной чести и порядочности своего члена в более серьезном случае?

— Я вас не понимаю. — Голос Байэма стал резким. — Ради всего святого, Драммонд, объясняйтесь яснее!

Тот, сделав глубокий вдох, прямо посмотрел во ввалившиеся глаза Байэма.

— Если я найду изобличающие вас улики, будет ли братство защищать вас от полиции и потребует ли оно от меня того же?

Лицо Байэма стало белым как полотно. Он посмотрел на Драммонда так, будто не верил, что тот мог сказать такое.

Полицейский ждал ответа.

Байэму было трудно подбирать слова, в горле пересохло.

— Я… я никогда не думал об этом. Такого не может быть… Возможно, что-то, говорящее не в мою пользу, но не изобличающие улики. Я не убивал Уимса. — Казалось, он хотел еще что-то сказать, но передумал и молча стоял перед Драммондом.

— В таком случае почему вы изменили свое решение относительно финансирования стран Африки? — спросил Драммонд.

Байэм был настолько потрясен, что побледнел еще сильнее, и Драммонд не на шутку испугался, что с ним случится обморок. Спускались сумерки, последние отблески солнца на потолке погасли, исчезла золотая закатная дымка в воздухе, в ветвях за окном подала голос первая вечерняя пташка.

— Откуда это вам известно? — наконец пришел в себя Байэм.

— От молодого человека по фамилии Валериус. — По сути, Драммонд не солгал, а Байэм, слишком потрясенный, не потребовал подробных объяснений.

— Питер Валериус? Следовательно, он пришел к вам и сообщил это? Почему, черт возьми? Это вас совсем не касается.

— Я узнал не от него лично, а от того, кому он это рассказал.

— И кто же это?

— Я не вправе вам сказать.

Байэм устало отвернулся, пряча от Драммонда свое лицо, и стал смотреть в угол на книжные полки.

— Впрочем, не имеет значения. Речь идет о торговых соглашениях, деньгах, а в этих вопросах вы мало разбираетесь…

— Это шантаж?

Байэм застыл. Слова Драммонда стали для него ударом.

— Это правда? — спросил полицейский очень тихо, почти по-дружески. — Кто-то завладел записями Уимса и теперь шантажирует вас? Байэм, вы знаете, кто убил Уимса?

— Нет, нет, нет! — Это был крик боли и отчаяния. — Господи, я не знаю… Я не имею даже представления, кто мог это сделать!

— Кто бы он ни был, у него находятся записи Уимса и он продолжает шантажировать вас, не так ли?

Застывшие плечи Байэма несколько обмякли, и он повернулся к Драммонду. Глаза его при свете уходящего дня казались черными, на губах появилось подобие улыбки, скорее горькой и насмешливой, будто он знал о себе нечто злое и обидное.

— Нет, нет. Записи Уимса исчезли, растаяли в воздухе. Я склонен думать, что он не вел их, а сказал о них, чтобы как-то гарантировать безопасность своей жизни, хотя ему незачем было этого делать. Я никогда бы не применил к нему насилия и вообще каких-либо мер принуждения. Самое большее, что я сделал бы, это послал бы его ко всем чертям. Уимса убил кто-то другой, а кто, мне даже в голову не приходит.

— Как объяснить внезапное изменение вашего решения о финансовой помощи странам Африки?

— Это было сделано во имя интересов братства, — еле шевеля онемевшими губами, промолвил Байэм. — По их просьбе. Причину я вам объяснить не могу. Здесь действует множество различных факторов — международные финансы, степень риска, политическая ситуация… Я не вправе это обсуждать. — Он сказал последние слова в пику Драммонду, произнесшему такую же фразу чуть раньше, но в словах Байэма не было ни иронии, ни торжества.

— Итак, вас попросили сделать это, зная, что вы при этом испытываете, помня о вашей профессиональной репутации и порядочности! — Драммонд уже не сдерживал себя и более ничему не удивлялся. — Это чудовищно! Что будет с вами, если вы ослушаетесь?

На лице Байэма застыло отчаяние.

— Не знаю, и я не в том положении, чтобы рисковать и подвергать себя испытанию.

— А ваша честь? — не выдержал Драммонд. — А муки совести? Неужели они считают, что купили вашу душу какой-то идиотской клятвой? Господи, да пошлите вы их всех к чертям! Путь для них совсем недалекий, судя по их бесовской сути, если они посмеют давить на вас и заставлять идти против собственной совести.

Байэм отвернулся.

— Я не могу, — сказал он ровным безжизненным голосом. — Вы многого не понимаете. Мне назвали совсем иные причины, и они не противоречат моим убеждениям — просто не совсем совпадают с теми, что были у меня прежде, и с тем, что от меня тогда ждали. Появились новые факторы, то, о чем я раньше не знал…

Драммонд не верил ему. Его мучила жалость, а с нею пришло и отвращение, и темный страх перед организацией, в которую он вступил так слепо и необдуманно много лет назад. Питт считал ее опасной, но эта оценка касалась лишь верхушки айсберга. Почему сын скромного егеря, инспектор Томас Питт, оказался проницательнее своего начальника и смог разглядеть зло за многообещающими улыбками?

Драммонда прошиб холодный пот.

— Мне очень жаль, — сказал он зачем-то, сам не зная, какой смысл вкладывает в эти слова. Очевидно, тяжесть на душе и недоброе предчувствие неизбежной трагедии обострили в нем чувство собственной вины.

Подойдя к двери в холл, он открыл ее.

— Спасибо, что были откровенны.

Байэм поднял на него глаза, полные печали. Он напомнил Драммонду загнанного оленя.

В холле слуга, подав ему накидку, шляпу и трость, предупредительно открыл дверь. Погруженный в себя Драммонд не заметил, как свеж и ароматен вечерний воздух.

Глава 10

На этот раз прием гостей был устроен в саду среди лужаек, клумб и ярких парусиновых навесов. Горничные и лакеи разносили охлажденное шампанское, женщины прятались под зонтами от жары и лучей солнца. Таким представилось Шарлотте еще одно событие в рамках предвыборной кампании Джека. Она пришла на него, надеясь побольше узнать о лорде Байэме, но, как выяснилось, ни его, ни леди Байэм на приеме не было, несмотря на то что их ждали. День был великолепный, хотя и немного жаркий, и все оживленно обсуждали ожидаемые крикетные матчи между Итоном и Хэрроу. Они проходили ежегодно между учениками двух самых дорогих частных школ для отпрысков знатных фамилий.

Второй темой не менее оживленных бесед была предстоящая регата в Хенли. Строились догадки, высказывались предположения, кто победит в крикетной баталии. Поскольку спорящие в большинстве своем были выпускниками одной из этих школ, страсти так и кипели.

— Мой дорогой друг, — жеманно говорил своему собеседнику элегантно одетый мужчина, опираясь на трость и несколько сдвинув на затылок цилиндр. — Тот факт, что Итон победил в прошлом году, еще ни о чем не говорит. Хэкфилд был лучшим игроком с битой, какие были когда-либо в этой команде, но он ушел; теперь он в Кембридже. Это развалит весь левый фланг команды, вы не считаете?

Оба беседующих стояли возле цветочной клумбы.

— Ерунда, — улыбнулся его приятель и, отступив в сторону, дал пройти даме в огромной шляпе, поля которой задели плечо мужчины, но дама и бровью не повела, ибо ее внимание была поглощено кем-то, кого она узнала в толпе и кто спешил в другую от нее сторону. — Абсолютная ерунда, — продолжал оппонент. — Хэкфилд был всего лишь эффектен, а все держалось на Ниммонсе.

— Ниммонс? — Мужчина в цилиндре снисходительно удивился. — Насколько я помню, он сделал всего двадцать пробежек.

— Ваши воспоминания окрашены предвзятостью, вы выдаете желаемое за действительное. В вас просто говорит лояльность своей школе. — Собеседник был очень доволен тем, как отбрил джентльмена в цилиндре. — Пробежать двадцать раз, подать мяч пять раз на вашу сторону — и вот вам тридцать три очка. Он все еще играет в этом сезоне. Не собирается уходить до девяносто второго года.

— Потому что дурак. — Лицо мужчины в цилиндре стало мечтательным от воспоминаний, он машинально поставил пустой бокал на поднос проходившего мимо лакея и взял новый.

— Но только не тогда, когда у него мяч в руке, старина; с мячом он отнюдь не дурак, — резко осадил его поклонник Ниммонса.

Шарлотта представила себе солнечный день, зрителей на трибунах или прогуливающихся по краю поля, игроков в белых костюмах, звук удара биты по мячу, восторженные крики, солнце слепит глаза, день тянется долго и лениво, оживленные голоса мальчишек, окликающих друг друга, сэндвичи со свежими огурцами к чаю. Приятно было вспомнить, но ни малейшего желания опять побывать на матче. Мысли Шарлотты были заняты более насущными и менее радостными делами. К тому же это был мир, к которому она по-настоящему никогда не принадлежала, а Питт — тем более. Вдруг в голову ей пришла мысль — играл ли Томас в крикет, когда был мальчишкой? Шарлотта попыталась представить себе, как это было, но, конечно, не в школе, основанной несколько столетий назад и освященной аристократическими традициями, а на деревенском лугу по соседству с прудом для уток и поблизости от таверны, у которой сидит старик, а у его ног греется на солнце пара собак.

Шарлотта заметила Регину Карсуэлл и двух ее дочерей. Третья, которую Шарлотта видела на музыкальном вечере беседующей с молодым человеком, опять была с ним. На этот раз они прогуливались рядом и о чем-то увлеченно переговаривались, обмениваясь улыбками и нежными взглядами. Подобная ситуация в обществе считается признаком намерений. Теперь должно случиться нечто невероятное, чтобы изменить неизбежный ход событий.

Шарлотта улыбнулась и порадовалась за девушку.

Эмили, стоявшая рядом, тоже наблюдала за молодой парой. В совсем недавнем прошлом она познала одиночество и поэтому не могла не симпатизировать чужому счастью.

— Джек собирается вступить в это секретное общество? — внезапно спросила Шарлотта.

— Господи, почему вид мисс Карсуэлл заставляет тебя задавать мне этот вопрос? — удивилась Эмили.

— Потому что я вижу: она так же счастлива, как и ты. — Шарлотта не собиралась отступать. — Больше всего на свете мне хочется, чтобы ничто не нарушило твоего счастья.

Эмили улыбнулась.

— Как я люблю тебя за это! Но если ты думаешь, что мое счастье зависит от того, удастся Джеку попасть в парламент или нет, ты глубоко заблуждаешься. — Легкая тень огорчения пробежала по лицу Эмили. — Я думала, ты знаешь меня лучше. Сознаюсь, я была тщеславной, мне нравилось бывать в свете, это развлекало меня, я получала от этого удовольствие и до сих пор получаю, но не более того, уверяю тебя. Не в этом мое счастье. — Она подобрала подол юбки, чтобы на него не наступил явно близорукий джентльмен с тростью. — Я желаю успеха Джеку, это бесспорно. Я люблю его, а он не может быть счастлив, не имея цели и дела, которое любил бы. Он не может праздно проводить свое время. Если ему не повезет и он не пройдет в парламент, у него будут другие возможности.

— Отлично, — с чувством произнесла Шарлотта. — Потому что я очень не хочу, чтобы он входил в любое тайное общество, требующее от своих членов клятв верности, которые отнимают у них свободу и честь. Томасу кое-что известно, по крайней мере об одном из них, в Лондоне; оно очень опасное и очень могущественное. — Шарлотта стала еще серьезней, чтобы произвести большее впечатление на сестру. — Эмили, сделай все, что только можешь, чтобы отговорить Джека, даже если это заставит вас крупно поссориться. Не такая уж дорогая цена за то, чтобы уберечь Джека от этих людей.

Эмили стояла, глядя на сестру.

— Тебе известно что-то очень важное, но ты от меня скрываешь… Я догадываюсь, что это связано с убийством ростовщика. Лучше расскажи мне все.

Шарлотта встретила спокойный твердый взгляд голубых глаз Эмили. Если она хочет убедить сестру, то должна рассказать ей всю правду.

— Эта информация не из первых рук, — начала она, подождав, пока лакей с подносом не пройдет мимо. Еще больше понизив голос, продолжила: — Расследуя это дело, Томас обнаружил, что шантажу подвергаются еще некоторые лица или, во всяком случае, намечены как будущие его жертвы. Оказывается, они все являются членами одного из тайных обществ, которое требует от своих членов полнейшего подчинения, независимо от того, страдает ли от этого их честь и совесть, и даже когда это грозит нарушением законов.

— Как это может быть? Что ты хочешь сказать? — Эмили была встревожена, но пока еще ничего не понимала.

— Например, полиция, — шепотом сообщила ей на ухо Шарлотта. — Кое-кто из членов этого общества — люди, служащие в полиции. Это означает коррупцию, сокрытие некоторых преступлений…

— Но это дело выбора каждого, — возразила Эмили и невольно приложила руку к пояснице. — Что может сделать это общество, если они откажутся ему подчиняться? Будет их шантажировать? В такой ситуации каждый из них будет только рад, если его выгонят. Ведь они рискуют быть привлеченными к суду, если речь идет о коррупции.

— Эмили, ты слишком долго находилась на ногах, — озабоченно сказала Шарлотта, заметив жест сестры и поняв, что это значит. Эти боли в пояснице во время беременности были ей хорошо знакомы. — Пойдем, тебе надо сесть. Я вижу скамейку. — И, не давая Эмили времени на раздумья, она, взяв ее за руку, повела к садовой скамье.

— Не думаю, что все так просто обходится в подобных случаях, — продолжала Шарлотта, механически улыбаясь какой-то толстой даме, чье имя ей следовало бы запомнить. — Они не прощают предательства, а именно так расценивается любой отказ. — Сестры сели, аккуратно расправив юбки. — Ты, кажется, забыла, что это тайное общество, — продолжала Шарлотта. — Поэтому ты можешь не знать, что твой начальник тоже член этой тайной организации. Или же твой банкир, врач, адвокат, любой полицейский офицер, с которым ты знакомишься. Некоторым членам организации — Томас не знает, кому именно, — поручалось наказывать провинившихся, а наказания были крайне неприятными. Изобличающие улики могут быть специально оставлены там, где они легко попадут в руки полиции, а потом — скандал и расследование.

Лицо Эмили потемнело.

— Ты уверена в этом?

— Да. Томас очень расстроен.

— Но это может быть совсем другая организация, — резонно заметила Эмили. — Есть же настоящие благотворительные организации, а из того, что рассказывал Джек, эта, как я понимаю, полностью занята добрыми делами. Они засекретили себя, чтобы не хвалиться тем, что делают, и еще потому, что правосудие иногда вершится втайне, чтобы его враги не могли этому помешать. Лорд Энстис — член этого общества, это он предложил Джеку присоединиться.

— Твое общество, возможно, не то, с которым сейчас имеет дело Томас, — согласилась Шарлотта. — Но разве слова «возможно, не то» могут себя успокоить?

— Нет…

Прежде чем Эмили успела еще что-то сказать, дама в шляпе, украшенной магнолиями, громогласно помешала им, приветствуя Эмили так шумно и многословно, будто они были давнишними подругами. С ослепительной улыбкой она познакомилась и с Шарлоттой и тут же завладела разговором, вспоминая обо всех своих встречах с Эмили на светских раутах.

Шарлотта, извинившись, обменялась взглядом с сестрой и, вежливо кивнув даме, поспешила покинуть их. Минуя роскошные клумбы азалий и бельведер, она примкнула к остальным гостям.

Вторая встреча была полной неожиданностью. Увидев вдали тетушку Веспасию и предвкушая радость общения с ней, Шарлотта направилась к ней прямо через лужайку, подобрав повыше юбки, чтобы не испачкать их о траву. В двух шагах от Веспасии она вдруг увидела, что, кажется, может помешать важной встрече. Леди Камминг-Гульд, как всегда, держалась очень прямо, как-то по-особенному распрямив свои хрупкие плечи под нежно-розовым шелком и кружевами. На ней были ее знаменитые жемчуга в три нити до пояса, огромная, как колесо телеги, шляпа, которую она дерзко сдвинула набок, и светящиеся теплым светом крупные жемчужины в ушах. Высоко вскинутый подбородок тетушки свидетельствовал о боевой готовности.

Та, что приближалась к ней, была столь же высокого роста, с роскошной фигурой, белоснежной кожей и золотисто-каштановыми волосами. Она была действительно хороша собой, с классическими чертами лица, и ее роскошное платье подчеркивало все достоинства фигуры, которыми, не скупясь, наградила ее мать-природа. Судя по лицу дамы, она прекрасно понимала, сколько шума наделало ее появление. В ней была уверенность, но никакого высокомерия, и она явно наслаждалась тем впечатлением, которое неизменно производила.

Немолодой джентльмен, стоявший рядом с Веспасией, с чисто выбритым румяным лицом и высоким лбом, взял на себя честь познакомить двух дам. Шарлотта была уже совсем близко и все слышала.

— Леди Камминг-Гульд, разрешите представить вам миссис Лилли Лангтри…

Глаза Веспасии расширились, серебряные брови высоко поднялись, и ноздри тонкого с горбинкой носа почти незаметно дрогнули.

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»