Бремя стагнатора Чекмаев Сергей

Главный распорядитель посыльной службы хорошо знал, что в Солмараване этот код давно известен – имперские дешифровщики даром хлеб не ели. Вот пусть и поработают. А в голенище сапога курьера вшили тончайший лист просовой бумаги с настоящим приказом. Написанный многоуровневой вязью, такой, что не всякий образованный аристократ разберется в значениях древних пиктограмм, он предписывал послу начать переговоры о равноценном обмене.

Курьера действительно обыскали, изъяли первое послание и заперли на пограничном посту. Он просидел в маленькой, похожей на гроб, клетушке почти полдня без пищи и воды. В голове уже вовсю шумело от недостатка чистого воздуха, когда дверь одиночки неожиданно распахнулась. Однолучевой командир поста с извинениями вернул курьеру бумаги:

– Прошу простить, благородный гость! К сожалению, мои люди не сразу разобрались, кто вы такой. Старший смены посчитал вас посыльным контрабандистов. Потому и приказал вас обыскать. Приношу свои самые искренние извинения. Поверьте, виновные будут наказаны.

Курьера накормили, заменили скакуна и даже предложили выделить эскорт, от чего он благоразумно отказался. Когда породистого зверя седлали, гость из Чжандоу приметил опытным взглядом пустующее стойло. Солома на полу, казалось, еще хранила тепло, а у перегородки денника пбрила свежая куча навоза. Похоже, кто-то отправился в путешествие совсем недавно.

Отъехав от поста на значительное расстояние, курьер достал из сумки письмо и внимательно осмотрел его. Судя по едва заметным косым штришкам и вдавленным линиям, послание копировали. И теперь быстроногий скакун несет спешного гонца в Солмараван.

«Что ж, – курьер усмехнулся. – Нам по дороге. Только моего зверя накормили до отвала, и потому он то и дело артачится, отказываясь идти рысью».

К вечеру упитанного скакуна удалось обменять на постоялом дворе, но пограничник к тому времени, скорее всего, уже перемахнул за перевал. В столицу он прибудет еще до рассвета.

Чжаньский курьер спешился на посольском дворе хорошо за полдень. Новый скакун тоже оказался не из лучших – в полусотне перестрелов от перевала он неожиданно захромал на правую заднюю ногу. Пришлось перейти на шаг.

А копия первого приказа давным-давно попала в руки имперских спецов. Не исключено, что Гравандер уже прочитал расшифровку. За обедом.

Зверовед посольства осмотрел ноги скакуна и указал курьеру на небольшой шрамик у основания копыта:

– Тонким клинком прокололи. Умельцы! Рана проявляется только после долгой нагрузки. А так – ни-ни. Не заметишь, сколько бы не искал.

Посол сам распорол сапог гонца, достал настоящее послание и долго корпел над ним со зрительным стеклом в руках. Курьер давно спал, отдыхая после двухдневного пути, когда дипломат наконец разогнулся, удовлетворенно вздохнул, повел руками, разминая затекшие мышцы.

Узнав о нападении солмаонского десанта на порт, посол со дня на день ожидал, что ему придется передавать или принимать самострельный болт с опаленным наконечником – официальное объявление войны. Второе лучше, потому что тогда у него сохранялся шанс вернуться в Соцветие живым. Когда прибыл курьер, посол уже мысленно простился с семьей, решив: вот оно! Война!

Но, как оказалось, Совет решил по-другому.

Немедленно в императорскую резиденцию отправился нарочный с просьбой об аудиенции. Конечно, в ней отказали: Гравандер не баловал вниманием иностранных послов. Особенно – Чжандоу, врага на все времена. Опытного дипломата ответ не обескуражил. Он не был новичком в дворцовых интригах и прекрасно знал все ходы и выходы, как знал и то, с кем нужно договариваться.

В итоге аудиенция все-таки состоялась. Правда, вместо императора посол попал на прием к старшему дворцовому распорядителю. После памятного скандала с любвеобильным Кайнолем кин Ахнамара в иерархии помощников императора произошли некоторые изменения. Теперь все распорядители подчинялись главному советнику Рестарку кин Варрену, одному из секретарей Гравандера II. И его же свободному брату, кстати. На трон он претендовать не мог, потому что не принадлежал к Семье, да и вообще был полукровкой-скамирром. Но пост свой он занимал вполне заслуженно, хотя и понимал, что исполняет лишь представительские функции.

Земляне в своих донесениях называли Рестарка министром иностранных дел Солмаона. Зачем только он был нужен там, где все единолично решает сам император? Только ради таких вот случаев, как с чжаньским послом, когда нужно просто кого-то выслушать, не отвлекая венценосного Гравандера от важных дел, вроде послеобеденного сна или вечерней прогулки.

Дипломат долго рассыпался в протокольных фразах, возносил здравицы императору, ссылался на давнюю дружбу Соцветия и Земли Тысячи Побед. Рестарк с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться. Потом, когда вступление закончилось, и советник отослал писцов и секретарей, посол разом позабыл цветистые обороты и перешел к делу.

Они торговались, как менялы на базаре – разве что не было неизбежных криков и ругани.

Но в конце концов договорились.

Вечером Рестарк с поклоном вошел в спальню Гравандера. Монарх любил, чтобы ему читали перед сном, а лучше сводного брата этого никто делать не умел.

Взяв со стола распечатанный свиток старой хроники, повествующей о деяниях знаменитого Меткандра Неукротимого, распорядитель как бы между делом сказал:

– Чжаньцы предлагают обмен. Географа на кузнеца.

Император вяло отмахнулся, словно от назойливой мухи. Рестарк понял, что хотел сказать брат: вот и хорошо, воевать мы сейчас не готовы, потому лучше согласиться. А раз они сами предлагают, значит, можно поторговаться. Позиция Сол­маона более выигрышная.

– Они потребовали вернуть котел.

– О! – Гравандер оживился. – И что ты им ответил?

– Что флот, возвращаясь домой после вылазки, попал в полосу шторма. Ветер, высокое волнение… Один из канониров, как раз тот, на котором и находилась модель котла, перевернулся. – Рестарк ухмыльнулся. – В общем, их чудо-игрушка сгинула в море. Нам-очень-жаль-что-так-полу­чилось.

– И что они? Протестовали?

– Даже не удивились. По-моему, они были готовы к чему-то такому. Они может и желтокожие, но ум у них пока еще не высох.

– А этот… кузнец, когда вернется домой, не проболтается? Он же видел котел целым и невредимым.

– Пусть болтает. Соцветие пришлет официальный протест, мы заявим, что Косталан видел модель, созданную по его чертежам. Пусть докажут обратное. Да и вообще, они будут слишком заняты, чтобы заниматься проверками. Ведь им придется все строить заново.

– Да, но у желтокожих уже есть опыт. Уверен, они построят машину быстрее, чем мы разберемся с этой. А географа они уже наверняка выпотрошили. Как бы Соцветие не успело раньше нас.

– Посмотрим. Раньше мы их всегда опережали. Если бы не их дикая плодовитость…

– Хорошо, – император зевнул, недвусмысленно намекая: ох, устал я от этой политики, – пусть шлют переговорщика поименитей. Не с послом же мне общаться. А сейчас почитай мне, брат.

– Ли, у нас есть информация, что Соцветие предлагает урегулировать вопрос миром. Обменять Иррабана на Косталана с его машиной, плюс компенсацию за разгром в порту. Ты что-нибудь знаешь об этом?

– Да, командир. Но… это лишь слухи, не более. Чего только не болтают.

После штурма города и трагической гибели Свена Чжао Ли как будто проснулся. Раньше он воспринимал игру ТС с местными разведками, как некую отвлеченную этическую головоломку. «Вот это можно делать, это – нельзя, хотя… послушаем, что скажет командир». Китаец всегда старался прояснить все до конца, разложить по полочкам, не уставая повторять древний постулат, что самое правильное решение – самое доброе. Но при всем этом Ли относился к миру Надежды, как к некоей социологической вводной. Они со Свеном составляли прекрасную пару спор­щиков, но если Хеглунд болезненно воспринимал каждую несправедливость, каждую смерть, если он сомневался, предлагая порой парадоксальные решения, то Ли смотрел на все отстранено, как мирмеколог на террариум с муравьями. Даже кузнецы, сгинувшие в застенках Всевидящего Ока или погибшие при испытаниях котла, остались в его памяти лишь жертвами не до конца продуманных решений. И только, когда последствия работы ТС коснулись его друзей, он впервые вышел из себя. Нелепая смерть Иламы словно открыла ему глаза. А самоубийство Свена – вспороло душу, словно консервным ножом. Чжао Ли неожиданно понял, что любая его фраза или решение может повлечь за собой не одну страшную трагедию.

Теперь он все больше отмалчивался на контрольных сеансах связи, стараясь не давать информацию, если она не проверена самым тщательным образом.

– К сожалению, это уже больше чем слухи. Наш друг Бондиер – глава углежогов, помнишь? – проговорился. Ляпнул вскользь, потом долго юлил, а в конце вообще заявил: мол, вы-то наверняка знаете, что замышляет ваш император. Так что идея прокручивается на самом высоком уровне.

– И хорошо. Пусть поиграют в дипломатию.

– Ты что, не понял?! Этого нельзя допустить ни в коем случае!

– Почему? Пока они договариваются о сроках, пока обсуждают, что да как, да еще разговор о компенсации, небось, на месяцы затянется. А когда обмен произойдет и тем, и другим придется все начинать сначала…

– Уверяю тебя, Ли, договорятся они очень быстро, глазом моргнуть не успеешь.

– Что? Глазом?

– А-а, не бери в голову. Моментально, в общем. И вот тогда-то самый аврал и начнется.

– Какой аврал? С чего бы?

– Подумай сам. В Чжандоу наверняка уже плотно побеседовали с Иррабаном и знают его теорию и доказательства назубок. Карту течений, я думаю, он им тоже нарисовал. Во всех, самых мельчайших подробностях. Как ты понимаешь, у них нашлись средства его уговорить.

Чжао Ли поежился.

– Не сомневаюсь. Слуги Всевидящего Ока очень настойчивы.

– Но и Солмараван, я уверен, в долгу не остался. Почти готовый котел Косталана они вывезли, чертежи тоже, если чего и не поняли, мастер им все на пальцах разъяснил. Чтобы их случайно не отрезали…

– Бррр! Что за цинизм, командир!

– Это не цинизм. Просто хочу дать тебе понять, что наши друзья по обе стороны границы в средствах не стесняются. А то ты, по-моему, никак не можешь понять, в какой опасной ситуации мы оказались. После обмена у каждой из сторон – и в Чжандоу, и в Солмаоне – окажутся оба козыря. Теория Иррабана, его наработки по течениям, астрономические наблюдения и, – Квашнин сделал небольшую паузу, – прообраз паровой машины. Как ты думаешь, что произойдет потом?

– Проклятье! – Ли хлопнул себя по лбу. – Соревнование!

– Вот именно. Они погонят, как бешеные, форсируя испытание машины и строительство флота, стараясь перегнать противника, не дать ему первому приплыть на Запад. Боюсь, что в таком случае к началу лета, когда утихнут весенние шторма, мы вполне можем ждать гостей. И саботажем здесь уже не поможешь. Строительную площадку будут охранять круче, чем наши колоны – свои кресла.

– Что же делать, командир?

– Вариантов не так много. Самый простой и действенный – сорвать переговоры.

– Но как?

– Подтолкнуть одну из сторон к дипломатической ошибке, сыграть на националистических настроениях… – перечислял Игорь, – не знаю, что еще можно придумать. Посоветуюсь с аналитиками, а ты пока узнай, кто поедет в Солмараван договариваться. Хорошо?

– Командир, – сказал Ли самым обычным тоном, но Квашнин немедленно почуял в его голосе напряжение. В последнее время он стал необычайно чуток на подобные вещи. – Но срыв переговоров чреват войной!

– Войной – вряд ли. Так, небольшим приграничным конфликтом, после которого начнется перманентная гонка вооружений, что нам весьма на руку. Или у тебя есть другие предложения?

Ли молчал.

– Нет? Тогда прежде, чем ты опять впадешь в рефлексию, скажи, как называют Солмаон. Я тебе совсем недавно напоминал.

– Земля Тысячи Побед.

– А побед без войн…

– Не бывает.

– Вот-вот. Повторили пройденное, идем дальше. Ответь, пожалуйста, ты никогда не пытался перевести Чжандоу с китайского?

– Конечно пытался.

– И что получилось?

– Ну… там много вариантов. «Камфорный ковшик», «палка и лоток», есть такие из плетёных циновок, в них переносят сыпучие грузы. «Чжан» – фамилия, так что можно сказать – «ковшик Чжана». Еще «Чжань» – стоять, станция и так далее.

– И все?

– Близко по произношению «чжаньдоу» – «битва, сражение»…

Ли внезапно замолчал, трансивер затих, будто из него вытащили зарядку.

– То-то, – прокомментировал Игорь воцарившуюся тишину. – А ведь как все было. Кто-то из первых исследователей, по-моему, еще с «Надежды», усмотрел в Соцветии определенные параллели с китайской культурой. В общем, не без оснований, честно скажу. В языке, традициях и так далее он был не силен, просто ляпнул из головы первое попавшее сочетание звуков, показавшееся ему похожим на китайские названия. Вот и получилась «Чжандоу». Автор ничего умного сказать не хотел, а получилось очень к месту, ты не находишь?

Поздним вечером Ли сам вышел на связь с центром. Трансивер запищал в тот момент, когда Квашнин уже собирался ложиться.

– Командир! Мы тут выяснили кое-что…

– Прекрасно. Слушаю тебя.

– В общем, как в детской игре: я знаю, что ты знаешь, что я знаю… Обе стороны понимают, что еще одна война сейчас никому не нужна, знают и то, что противники это понимают. Поэтому им легко удалось найти общий язык. Из Солмаравана пришло принципиальное согласие на переговоры…

– Это мы уже знаем.

– Теперь они здесь думают, кого бы послать. Чтобы с одной стороны, человек был опытный и уважаемый, а с другой – не в слишком высоком чине. Нечего, мол, показывать бледнозадым, насколько важны для нас эти переговоры.

– Фу, Ли! Что за жаргон? По-твоему выходит, я тоже бледнозадый? – Квашнин шутливо погрозил пальцем изображению социолога на трансивере. – Может, ты теперь расист?

Китаец смутился.

– Извини, командир, вырвалось. Нахватаешься тут у местных.

– Шучу. Рассказывай дальше.

– Глупца какого-нибудь или служаку тоже не пошлют – завалит все дело.

– Есть кандидатуры?

– Да, есть. О нем только и говорят. Завтра на Совете его должны утвердить.

– И кто же этот замечательный политический деятель?

– Пенсионер.

– Кто?!

– Отставной советник Канзимо. Человек уважаемый, и по заслугам, и по возрасту. Чернь его любит – он когда-то с налогами простому народу сильно помог. Так и зовут – Заботник. И в Солмараване его знают.

– А Совет утвердит, как ты думаешь?

– Конечно! У них нет другого кандидата.

Игорь покачал головой.

– Да, это не самый приятный момент. Любимый в народе старый политик, отец нации, так сказать. Тяжело будет работать. Таким обычно верят истового, до самого конца.

– Любовь толпы непостоянна.

– Ты прав, – согласился Квашнин. – Ну что ж, ты знаешь, что делать. Приступай. А мы со своей стороны тебе подсобим. Главное, чтобы все случилось одновременно – и в Солмаоне, и в Соцветии. Тогда срыв переговоров неизбежен.

Чжао Ли отключился. Игорь отложил трансивер, сел на кровать, положил руки на колени так, чтобы кисти свисали. Попытался расслабиться. Вздохнул и тихо пробормотал:

– Не кажи «гоп»…

К вечеру в трактире с гордым названием «Добрая встреча» собрались завсегдатаи, несколько путников, погонщики караванов и гуртовщики. Оживленный тракт поставлял торговых гостей и путешественников, как хороший сутенер портовых девок. Лавки не пустовали, и хозяин мог облегченно вздохнуть – похоже, что и сегодня он поторгует с прибылью.

Люди за столами взволнованно переговаривались, негромко – вполголоса, настороженно поглядывая по сторонам в поисках доносчика.

Было от чего переживать. Слухи бродили по столице уже полдюжины дней. На торгу, в ремесленных рядах, в домах и трактирах из уст в уста передавалось одно и то же слово. Война! Бледнозадые проявили свою подлую сущность, так не пора ли отомстить? Сколько можно терпеть их лживые мирные заверения, за которыми нет ничего, кроме желания стереть Соцветие с лица земли!

Что решил совет?

Почему медлит армия?

Никто ничего не знал толком, но иные, ссылаясь на «проверенного друга, что врать не будет» поговаривали, что советники якобы сложили уже красные палочки у подножия трона. Кавалерийские крылья стоят в полной боевой готовности, и стоит только прозвучать приказу, как…

Война!

Опять. Дюжины лет не прошло, как закончилась предыдущая, и вот снова. Принесет ли она удачу и победу или, как не раз бывало в прошлом, – только новые смерти и неисчислимые беды?

– Опять будут несколько оборотов топтаться у границы, а кончится – ничем, помяни мое слово! – ворчал старый погонщик.

– Правильно, – поддакнул горшечник. – А кому отдуваться? Опять нам! Сначала введут военный налог на содержание армии, потом плату за проезд через каждый мост, еще какие-нибудь подати. Так всегда бывает, сколько я себя помню. И отец мой то же самое рассказывал. И дед.

Еще один погонщик – молодой и щуплый паренек – тихо пробормотал:

– Наверняка еще и дополнительный набор в армию объявят. По три человека с каждой деревни. А у нас и так мужчин почти не осталось, все на государственной службе. Меня загребут, а я только невесту подыскал…

Собеседники усмехнулись, посочувствовали парню, выпили за грядущее семейное счастье.

– И скакунов в армию реквизируют! – хлопнул ладонью по столу хромой гуртовщик. – Для кавалерии или для обозов. Скажут, что до конца войны, но разве ж вернут потом! Приедет чиновник-«мелкая сошка», посетует, что мои скакуны пали от плохой кормежки или погибли под обстрелом. Вручит полчига за каждого, держите, мол, государственную выплату. Да кто ж такие цены видел – полчига! Даже в самый ленивый базарный день моим красавцам цена раза в три повыше! Хозяин-то с меня полную цену возьмет!

– Ну и не отдавал бы, – заметил горшечник. – Сошлись на то, что скакуны у тебя больные. Или еще что.

Гуртовщик затравлено огляделся:

– Тихо ты! Вдруг доносчик услышит! Оба пропадем с твоими советами! Знаешь, что будет, если я своих скакунов спрячу? Соседи донесут! Позавидуют: как же так – они все отдали, а я при полном стойле?!

Лишь один посетитель – угрюмый, молчаливый, с тяжелым взглядом исподлобья – не принимал участия в общей беседе. Он сидел в углу, за самым дальним столиком и медленно потягивал свою порцию. Деньги у него явно не водилось – с тех пор, как вошел под своды трактира, он заказал лишь вторую кружку. Хозяин подумал, что перед ним разорившийся бродячий мастер из тех, что берутся за любую работу. Понял, что от гостя особой прибыли ждать не приходится, и махнул на него рукой: не гнать же теперь.

Завсегдатаи вообще не обращали на молчуна никакого внимания, да он и сам не вмешивался в разговоры, хотя рядом с ним, за тем же столиком, оживленно спорили, жестикулируя и размахивая пустыми кружками.

Крепкий настой распалил людей, и они начали забывать об осторожности. А не мешало бы: тема щекотливая и опасная. Если бы среди посетителей оказался государственный доносчик, он с радостью вслушивался бы в разговоры, отмечая про себя имена тех, кто высказывается не слишком верноподданно. Кстати, на трезвую голову в соглядатаи обязательно записали бы странного гостя, да еще, не приведи Небесный Диск, порядком намяли бы бока. Но он как будто не интересовался ничем происходящим вокруг – тупо пялился в свою кружку, изредка делал глоток-другой.

Конечно, соседи не знали, что угрюмому гостю совсем не обязательно запоминать их слова. За него это делала техника. Направленный микрофон, вшитый в подкладку потертой накидки, исправно передавал все окружающие шумы на ретранслятор. Компьютер срезал ненужное, и очищенная запись уходила на трансивер Чжао Ли.

На Земле Ю Фату не приходилось иметь дело с подслушивающей аппаратурой, но в ТС его научили обращаться и не с такими высокотехнологичными штучками. Спецы Службы на всякий случай искусно закамуфлировали микрофон – образец земной технологии, – придав ему вид дешевого медальона от голода и разорения, что тысячами таскает чжаньская беднота. Можно спорить, под плащем любого из посетителей трактира легко найдется не один такой же.

Веселье закончилось далеко заполночь – последние гуляки, шатаясь и поддерживая упившихся собутыльников, разбрелись по домам. Хозяин не успел заметить, когда пропал молчаливый угрюмец: углядев, что его место пустует, трактирщик разразился проклятиями – негодяй ушел, не заплатив! Проклиная все в Поддисковом мире, особенно людскую жадность, он неспешно собирал со стола посуду.

Под перевернутой кружкой странного гостя обнаружилась горсть мелких медяков.

Хозяин почесал в затылке, вздохнул и недоуменно спросил сам себя: «Не перевелись еще, выходит, честные люди? Может, тот невеселый парень потому и ушел, что деньги закончились? Ну и сказал бы. Небось, не обеднел трактир-то, если бы я угостил парня кружечкой за счет заведения».

Но Ю Фат покинул свой столик по другой причине – он получил сигнал от Ли. Короткий, всего в несколько слов: «Рано. Не тот настрой. Уходи».

Молчаливый посетитель пришел снова незадолго до заката. Хозяин кивнул ему, как знакомому и даже предложил лучший столик, чего никогда раньше не делал для безденежных клиентов. Но угрюмец лишь покачал головой: спасибо, мол, и сел на вчерашнее место – в дальний угол. Трактирщик пожал плечами – похоже, гость заливает просовым настоем какое-то горе. Потому, наверное, и не напрашивается в компанию, чтоб избежать пьяного сочувствия собутыльников.

«Народ-то у нас, конечно, добрый и отзывчивый: прознают, что за беда, обязательно проставят кружку-другую. Только потом душу вынут расспросами».

Постепенно трактир наполнялся людьми. За столик к молчаливому гостю подсели вчерашние знакомцы – погонщики и горшечник. Чуть позже пришел и хромой гуртовщик. Крикнул:

– Эй, трактирщик! По кружке всем! – И в ответ на благодарные взгляды, пояснил: – Сегодня продал своих скакунов. Всех разом. Хозяин будет доволен. – Он сел за стол, наклонился к собеседникам и тихо сказал: – Знаете, кто купил все мое стадо? Армия! Заплатили, конечно, не ахти, но все же лучше, чем ничего. А такое могло случиться, если бы я еще на два-три дня остался в столице. Дождался бы, что скакунов и в самом деле реквизировали бы.

– Война все-таки будет? – бледнея, спросил старый погонщик. – Нас сегодня тоже у ворот задержали. Хозяин каравана купил медь для посуды, а теперь оказалось, что ее запрещено вывозить. Нужна для отливки пушек, вот так-то.

Трактирщик принес настой, расставил перед гостями. Полная кружка досталась и молчаливому угрюмцу. Он благодарно кивнул, но не сказал ни слова.

– Ну, – гуртовщик поднял кружку, – выпьем, чтобы войны все-таки не было!

– Правильно!

– Чтобы там бледнозадые не учинили, это нас не касается.

– Нет! – прозвучал вдруг незнакомый голос. – Касается!

Странный гость обвел всех взглядом. Людей за столом поразили его глаза – неподвижные и безжизненные, как оазис в пустыне после долгой засухи.

Гуртовщик хотел было возмутиться: нечего, мол, обрывать хороший тост, но остановившийся взгляд недавнего молчуна заставил его прикусить язык.

– Меня зовут Кодинаро. Я жил в том городе, на который напали бледнозадые. Еще два дня назад я… – он поперхнулся, мотнул головой и замолчал. Приложился к кружке, судорожно глотнул несколько раз.

Пока он пил, собеседники молчали. Никто из них не знал, что говорить.

– Еще два дня назад, – хрипло повторил Кодинаро, – у меня было все: дом, семья, друзья. Теперь кузни, где я работал, лежат в развалинах, дом сгорел, а друзья погибли…

Он снова замолчал.

– А семья? – не выдержал молодой погонщик. – Что случилось с ними?

– Их больше нет… никого нет.

Постепенно им удалось его разговорить. После нескольких кружек и десятка неуклюжих, но все-таки сказанных от чистого сердца сочувственных слов Кодинаро немного пришел в себя. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, он рассказал, что произошло в городе. От его слов холодело внутри, немели пальцы, а в груди загоралась чистая, ничем не замутненная ненависть.

– …у меня были соседи – мой друг Нивазуми, его жена и двое ребятишек, старшая дочь и мальчик, совсем кроха. Нивазуми служил в артиллерии и погиб в первые же мгновения атаки на метательной площадке. Там полегли все до единого… – Он стиснул кружку с такой силой, что, казалось, ручка вот-вот треснет. – Сломив нашу оборону, корабли бледнозадых стали бить по городу. Окрестные дома уже горели, когда на улице появился десантный отряд. Жена друга не знала, что с ним, и ждала до самого конца, надеясь, что муж вернется и тогда можно будет спастись всем вместе. Когда у дома занялась крыша, она подхватила на руки девочку и выскочила на улицу. Там ее и встретили. Пиками.

Молодой погонщик сглотнул.

– Солмаонцы убили ее прямо на пороге дома. Девочка сумела вырваться и побежала прочь, но недалеко: ее достали из самострелов. А младенец еще долго кричал внутри, пока не рухнула прогоревшая крыша.

Люди выскакивали из пылающих домов, ослепшие от боли и дыма. Их рубили палашами. Всех без разбору. Мальчишку, подносчика из кузней, зачем-то протащили через весь город и только потом прирезали – наверное, глумились над его страхом.

Сначала Кодинаро рассказывал с трудом. Он спотыкался на каждой фразе, вздрагивал, с силой втягивал в себя воздух. Но потом словно сжал себя в кулак. Отключил все эмоции и заговорил ровно и спокойно, как Беспристрастный Свидетель. И это оказалось для слушателей намного страшнее. Они бы поняли, если бы рассказчик, в конце концов, завыл, обхватив голову руками, или разрыдался, не в силах терпеть в себе боль пережитого. Но чтобы так…

Когда о невероятных, немыслимых вещах говорят размеренным голосом, они доходят до самого сердца. Панцирь, которым человек окружает свой разум, стараясь защититься от жуткой и жестокой правды, трещит по всем швам.

Да, те, кто видел такое, сходят с ума. Некоторым удается сохранить рассудок, но внутри они выжжены, как огарок свечи, как сгоревшее до углей полено.

Кодинаро внешне выглядел вполне нормальным.

Только ни о чем другом, кроме мести он не мог и думать. К концу разговора ему удалось заразить своим настроением всех остальных.

– Вчера вы говорили о налогах и податях, – глухо промолвил он напоследок. – Так вот, слушайте, что я скажу. Я бы отдал последний медяк, лишь бы проучить этих бледнозадых. Но… у меня не осталось ничего, кроме вот этой накидки и моего скакуна.

– Значит, тебе нечем заплатить подати, и потому – все равно, а нам есть чем, – резонно заметил горшечник.

– У меня есть еще кое-что. Если императору понадобятся добровольцы – я пойду воевать.

– Так ты приехал, чтоб записаться в армию?

Кодинаро кивнул:

– Вчера подал прошение. Мне сказали ждать два дня. Завтра должен быть ответ.

С этими словами он кивнул собеседникам, поднялся и вышел, оставив на столе горсть истертых монет.

А следующей ночью трактир шумел, как никогда. Сегодня, в день празднования Памяти Четырнадцати Героев, лавки прямо-таки трещали под весом сотен посетителей, а столы – ломились от сбродившего просового настоя. Вкусом он, конечно, не ахти, зато дешев и в голову ударяет почти сразу. А что еще нужно рабочей бедноте с окраин и погонщикам торговых караванов?

– Эй, трактирщик! Еще по кружке на всех! – кричали со всех сторон. Подавальщицы сбились с ног, разнося подносы с настоем. А хозяин уже с трудом удерживал в памяти, сколько кружек выпили за каждым столом.

Громкие, веселые голоса одну за другой провозглашали здравицы. Сначала, как водится, в честь императора:

– Да продлится вечно его правление!

Потом за Героев, тех, что много лет назад грудью встретили нашествие самого Меткандра Проклинаемого. Гарнизон пограничного поста – четырнадцать бойцов – с рассвета до заката отражал все атаки отборных головорезов безжалостного завоевателя. Герои полегли все до единого, но задержали-таки продвижение врага почти на сутки. Пока солмаонцы ломали стойкость защитников границы, доблестная чжаньская кавалерия окружила вторгшиеся полки и после долгой сечи заставила их отступить.

Официальная легенда, правда, умалчивала, что на самом деле Меткандр неожиданными марш-бросками прорвал блокаду, изрядно потрепав окружившие его войска, и вышел из смертельной ловушки победителем. Да и вообще та война оказалась в целом неудачной для Соцветия – грозный солмаонский император захватил плодородное устье Хиарамы. Вернуть его удалось только семьдесят лет спустя.

Но… кому нужна правда, если она горька? В проигранной войне нашелся один доблестный эпизод, который и стал праздником Памяти Четырнадцати Героев. Имена их давно забылись, но торжества в их честь расцвечивают дома и улицы Чжандоу красными и белыми лентами – цвета крови и незапятнанной чести.

Трактир тоже постарался не отстать. Его главным достоинством, конечно, оставалось дешевое пойло, но хозяин еще утром распорядился натянуть цветастые полотнища на закопченные балки под потолком. К концу дня белая ткань, и так не слишком чистая, запачкалась окончательно и превратилась в серую. Впрочем, и красная выглядела не лучше.

Но посетители почти не смотрели наверх. Здравицы не прекращались и кружки опрокидывались одна за одной. Просовый настой делал свое дело – глаза у людей разгорались, разговоры звучали все громче, кое-где уже цепляли друг друга за грудки.

Разговоры за столами тоже велись не чета вчерашним. Праздничный подъем разбудил патриотические чувства, а здоровый прагматизм, что совсем недавно владел умами посетителей, куда-то испарился.

– Да много ты понимаешь в военном деле! Наша кавалерия раздавит этих бледнозадых собак, как тараканов! Сколько раз уж так бывало! Все закончится в считанные дни!

– Неужели? Почему ж тогда северяне смогли сжечь город и уйти безнаказанно?

– Потому что нарушили договор о мире, вот почему. В городе почти не было войск, никто не ожидал нападения!

– Ничего! Недолго им радоваться! Вот увидите!

Вероломная подлость солмаонского десанта будоражила столицу уже не первый день. Сегодня люди вспоминали об этом особенно часто: мол, были бы живы те пограничники – накостыляли бы бледнозадым! Вышвырнули бы взашей со священной земли Соцветия!

Гуртовщик уже уехал, но оба погонщика и горшечник снова оказались под крышей одного трактира. Выпив в честь праздника, они разговорились уже как давние знакомцы, снова и снова вспоминая Кодинаро. Посетители за соседними столами прислушивались к ним, подсаживались ближе:

– О чем вы тут толкуете?

Старый погонщик как мог пересказал историю кузнеца, потерявшего свой дом и близких, завсегдатаи передавали ее новым посетителям. Прошло совсем немного времени, и о разоренном городе гудел уже весь трактир. Страшные подробности распалили людей:

– Давить этих бледнозадых! Резать!

– Войну Солмаону!

Когда Кодинаро появился в дверях, к нему повернулись почти все.

И замолчали. Гул голосов стих, словно по волшебству сказочного лучика.

Бывшего кузнеца такой прием не удивил. Он спокойно шагнул вперед и начал протискиваться по рядам к своему столику.

В наступившей тишине, казалось, можно было услышать стук собственного сердца.

Первым не выдержал горшечник. Он поднялся навстречу Кодинаро и спросил:

– Тебя приняли?

Бывший кузнец остановился. Посмотрел по сторонам и сказал громко, во весь голос, так, чтобы слышали все:

– Нет! Совет решил не начинать войну! Бледнозадые предложили откупные! Всего лишь серебро за мою семью, моих друзей! Мой город!

Зал взревел. В общем гаме ничего нельзя было разобрать, пока трактирщик не гаркнул:

– Тихо!! – И спросил у Кодинаро: – Ты уверен?

– Да. Совет переломил красные палочки. В Солмаон едет новый посол, договариваться о мире.

– Посол? Кто же?

Кузнец мрачно покачал головой:

– Не думаю, что тебе очень понравится ответ.

Сразу несколько человек выкрикнули:

– Скажи!

– Скажи, кузнец!

– Да, – поддержал гостей трактирщик. – Поведай, кто готов променять жизни поданных императора на сол­маонское серебро?

– Канзимо.

Трактир удивленно загудел.

– Канзимо Заботник? Не может быть!