Долгий путь домой Пенни Луиза
– Мы разошлись около года назад. Я его не видела и не слышала с прошлого лета. Это было что-то вроде пробного развода. Питер обещал вернуться через год.
Мирна пристально взглянула на подругу. И не обнаружила ни намека на то, как тяжело дались Кларе эти слова. Как трудно было ей подбирать их весь день. И всю ночь.
– Но он не вернулся. – Марианна все еще пыталась изображать озабоченность, но ее удовлетворение было слишком очевидным.
Мирна не понимала, с чего это Клару понесло.
– Только, пожалуйста, никому ни слова.
– Разумеется, – ответила Марианна. – Я знаю, что он заезжал в колледж искусств. Сам рассказал нам, когда приходил на обед.
– Он там учился, – напомнила Клара Мирне.
– Кажется, он еще заходил в какие-то галереи.
Марианна Морроу внезапно стала разговорчивой, и Мирна поняла, почему Клара открылась ей. Она подкармливала Марианну, набивала ей рот. А Марианна все съедала – чревоугодник на банкете дурных новостей. Объевшись, она становилась сонной, теряла осторожность. Выбалтывала информацию.
– У меня предложение. Приходите сегодня ко мне на обед.
Мирна увидела, как на губах Клары мелькнула улыбка, и прониклась еще большим уважением к подруге.
– Нашла что-нибудь? – поинтересовался Арман, оторвавшись от книги по Шотландии.
Рейн-Мари отрицательно покачала головой и отложила распечатки. Они обменялись материалами, надеясь, что другой взглянет на них свежим глазом.
– А ты? – спросила она.
Он снял очки и протер глаза:
– Ничего. Но кое-что еще в перемещениях Питера вызывает у меня вопросы. – Гамаш придвинулся к столику. – Отсюда он почти сразу же улетел в Париж.
– Oui, – кивнула Рейн-Мари.
– И нашел себе жилье в пятнадцатом округе.
Теперь Рейн-Мари поняла, чем озадачен Арман:
– Не самое подходящее место для художника.
– Нам нужна подробная карта Парижа, – сказал он, вставая. – У нас дома она есть, но у Мирны тоже наверняка найдется.
Он вернулся через несколько минут со старой картой, старым путеводителем и старой поэтессой.
Рут уселась на стул Гамаша, ухватила его стакан с имбирным пивом одной рукой и остатки орешков – другой.
– В последний раз Питера видели в Квебек-Сити, – проворчала она. – И что же ищет Клузо?[34] Карту Парижа. Господи Исусе. Сколько народу тебе пришлось отравить, чтобы пробиться в старшие инспекторы?
– Столько, что еще одного можно и не учитывать, – ответил он, и Рут фыркнула.
Поморщившись, она отодвинула стакан Гамаша и поманила к себе Оливье.
– Лекарство, – заказала она. – Алкогольное.
Рейн-Мари сообщила ей о том, какой округ в Париже выбрал Питер, на что Рут покачала головой:
– Он чокнулся. Да и кто бы не чокнулся, прожив столько лет с Кларой? Только не говорите ей.
Они втроем склонились над картой и путеводителем, выискивая в пятнадцатом округе что-нибудь такое, что могло привлечь Питера.
– Планируете путешествие? – спросил Габри. Он поставил на стол маленькую тарелку с маринованными огурчиками, холодным мясом и оливками и присоединился к ним. – Меня возьмете?
Узнав, чем они заняты, он поморщился:
– Пятнадцатый? Что же задумал Питер?
Двадцать минут спустя, ничуть не продвинувшись в поисках, они переглянулись.
Что было на уме у Питера?
– А это Бин, – сказала Марианна.
Перед Кларой и Мирной стояло создание лет двенадцати-тринадцати. В джинсах, свободной рубашке, с волосами до плеч.
– Привет, – сказала Мирна.
– Хай.
– Бин, ты помнишь тетю Клару?
– Конечно. Как поживает дядя Питер?
– Уехал в творческую поездку, – ответила Клара, чувствуя на себе проницательный взгляд юного существа.
В этом ребенке было много очевидного: вежливость, спокойствие, ум. Наблюдательность.
Неясно было одно: мальчик Бин или девочка.
Осознав, что родители не желают ее замечать, что бы она ни делала, Марианна Морроу избрала другой путь. Ее супружество принесло плод. Плоду она дала имя Бин[35]. А в довершение всего нанесла убийственный удар, не известив семейство о том, какого пола ее чадо. Марианна родила не только ребенка, но и биологическое оружие.
Клара предполагала, что через некоторое время все так или иначе обнаружится. Либо Марианна устанет от своей шарады, либо Бин сам/сама выдаст себя. Либо с возрастом пол неминуемо проявится.
Но ничего этого пока не случилось. Ребенок оставался бесполым, а Морроу пребывали в неведении.
Обедали они молча. Марианна явно очень скоро пожалела о приглашении. После обеда чадо Марианны повело гостей наверх показать цветовой круг[36] – дядя Питер научил делать.
– Ты интересуешься искусством? – спросила Мирна, поднимаясь по лестнице вслед за ребенком.
– Не так чтобы очень.
Дверь в спальню открылась, и Мирна удивленно подняла брови.
– Замечательно, – прошептала она Кларе.
Стены спальни не были завешены постерами с поп-идолами или хоккейными звездами, вместо этого к ним были прикноплены картины. Возникало ощущение, будто в центре Торонто вдруг появилась неолитическая пещера.
– Мило, – сказала тетушка Клара, но Мирна бросила на нее предупреждающий взгляд – Что? – прошептала Клара. – Нормальная похвала.
– Ты и в самом деле хочешь похвалить это? – Мирна толстым пальцем ткнула в стену.
– Картинки – говно, – подал голос ребенок, усевшийся на кровать. – Но мне нравится.
Клара с трудом подавила улыбку. Именно такие чувства она испытывала к своим ранним работам. Она знала, что они говно. Но ей нравилось. Правда, больше никому, кроме нее.
Она снова обвела взглядом стены спальни. На сей раз без предубеждения. Решительно намереваясь найти что-нибудь хорошее среди этих творений.
Она переходила от одной картины к другой.
Приближалась. Отдалялась. Наклоняла голову в одну сторону, в другую.
Как бы она ни смотрела, они были ужасны.
– Вы не переживайте. Вовсе не обязательно, чтобы они вам нравились, – раздался голос с кровати. – Мне все равно.
Те же слова говорила юная Клара, видя вполне предсказуемое поведение людей, пытающихся выдавить что-нибудь похвальное о ее ранних работах. Людей, чье мнение было для нее важно. Чьего одобрения она ждала. «Мне все равно», – говорила она.
Но ей было не все равно. И она подозревала, что Бин чувствует то же самое.
– У тебя есть любимая картина? – спросила тетушка Клара, отринув собственные чувства.
– Вон та.
Палец указал на открытую дверь. Тетушка Клара закрыла ее и обнаружила прикнопленную к ней картину. Она была ужаснее остальных, если такое возможно. Если прочие творения принадлежали к эпохе неолита, картина на двери относилась к самому раннему этапу эволюции. У автора явно имелся хвост, а ходил он на всех четырех. Попадая костяшками пальцев в краску.
Питер, учивший чадо своей сестры делать цветовой круг, оказался никудышным преподавателем. Этюды в спальне нарушали все правила искусства и большинство правил общепринятого этикета. От стен исходил дурной запах.
– И что тебе в ней нравится? – спросила Мирна голосом, сдавленным от сильных эмоций или от обеда в желудке.
– Вот это.
Указуя на картину, палец провел волнистую линию в воздухе. Клара поняла, что при закрытой двери Бин видит это творение, засыпая и просыпаясь.
Что же в нем такого особенного?
Она посмотрела на Мирну – ее подруга разглядывала картину. И улыбалась. Поначалу слабо, а потом все шире.
– Ты это видишь? – спросила Мирна.
Клара пригляделась к «шедевру». И тут что-то переключилось. Забавные красные загогулинки оказались улыбающимися губами. Картина была наполнена улыбками.
Это не делало ее лучше. Но определенно делало забавнее.
Клара повернулась к Бин и увидела широкую улыбку на серьезном лице.
– Художественный ген явно не передается в этом семействе по наследству, – сказала Мирна, когда они сели в такси.
– Я бы отдала кучу денег, чтобы Питер увидел, к чему привели его уроки, – заявила Клара, и Мирна фыркнула от смеха.
– Чем вы сегодня занимались? – поинтересовалась Рейн-Мари у Анни и Жана Ги за обедом на террасе в заднем саду.
– Мы с Доминик прокатились верхом по лесу, – сказала Анни, поглощая салат из арбуза, мяты и сыра фета.
– А ты? – спросил Арман у Жана Ги. – Я точно знаю: ты бы ни за что не сел на лошадь.
– На лошадь? – переспросил Бовуар. – Доминик говорит, что это лошади, но по меньшей мере одна из них – лось.
Рейн-Мари рассмеялась. Ни одна из лошадей Доминик не годилась для конной выставки. С ними плохо обращались, их запустили и в конечном счете отправили на бойню. Доминик их спасла.
Кони смотрели такими глазами, будто знали, что их спасли в последнюю минуту.
Такой же вид иногда бывал у Анри в минуты задумчивости. И у Розы. То же выражение Рейн-Мари иногда читала в глазах у Жана Ги.
И у Армана.
Они знали. О том, что были на волосок от смерти. Но еще они знали, что их спасли.
– Мы с Марком поработали во дворе, – сообщил Жан Ги. – А вы чем отличились?
Гамаш и Рейн-Мари поведали о своих попытках понять, почему Питер уехал в Дамфрис.
– И почему поселился в пятнадцатом округе в Париже, – добавила Рейн-Мари.
– Папа, а что там? – спросила Анни.
Арман поднялся и минуту спустя принес из дома карту Парижа.
– Прошу прощения, – сказал он. – Мне тут нужно проверить кое-что.
Он разложил карту на столе.
– Что вы ищете? – спросил Жан Ги, присоединяясь к нему.
Гамаш надел очки и склонился над картой. Спустя несколько минут он выпрямился.
– Во время прогулки вы останавливались посмотреть, как живет отец Марка? – спросил Арман у дочери.
– На минутку, – ответила Анни. – Мы привезли ему кое-какие продукты. А что?
– Телефона у него по-прежнему нет?
– Нет. А что?
– Так, одна мысль. Он какое-то время жил в Париже, – сказал Гамаш.
– Он довольно долго там жил, после того как мать Марка его выгнала, – уточнила Анни.
– Мне нужно с ним поговорить. – Арман повернулся к Жану Ги. – Ты готов прыгнуть в седло?
Бовуар посмотрел на него испуганно:
– Сейчас? Вечером? На лошадях – или кто уж они там?
– Сейчас темновато, поедем с самого утра, – ответил Гамаш.
– А зачем? – спросила Анни. – Что может знать Винсент Жильбер об исчезновении Питера?
– Возможно, ничего, но я помню, мы с ним разговаривали о его жизни в Париже. Он мне показывал, где останавливался.
Гамаш ткнул пальцем в карту.
Пятнадцатый округ.
Глава одиннадцатая
С галереями Торонто им не повезло. Никто не помнил, чтобы Питер Морроу появлялся, и все пытались уговорить Клару выставляться. Те самые галереи, которые всего несколько лет назад издевательски отвергали работы Клары, теперь всячески ее соблазняли.
Клара не держала на них зла. Галеристы были слишком тяжелы на подъем, а она ушла далеко вперед. Для нее это было очевидно. Но она заметила и другое. Свою готовность давать авансы. Она с удовольствием воспринимала лестные слова и завлекающие улыбки этих запоздавших ухажеров.
– Он был здесь? – спросила Клара у владелицы последней галереи в ее списке.
– Нет, не припомню, – ответила женщина, а администратор подтвердил, что за последний год Питер Морроу не договаривался о встрече.
– Но он мог просто заглянуть, – не отступала Клара.
Она показала хозяйке галереи фотографию одной из лучших работ Питера.
– Ой, я его знаю, – сказала женщина.
– Он заходил к вам? – обрадовалась Клара.
– Нет, я имею в виду, что мне знакомы его работы. Давайте поговорим о ваших картинах…
На том разговор и закончился. Клара была вежлива, но поспешила распрощаться, прежде чем ее успели соблазнить. Впрочем, визитку владелицы она взяла. На всякий случай.
Колледж искусств был их последней остановкой перед посадкой на вечерний поезд. В этом колледже Клара и Питер познакомились почти тридцать лет назад.
– ККИПО… – сказал секретарь.
– Красный крест… – начала было Мирна.
– Колледж канадского искусства провинции Онтарио, – перебил ее секретарь.
Он дал им брошюрку и ввел имя Клары Морроу в список выпускников. Видимо, это имя ни о чем ему не говорило, отчего Клара, с одной стороны, испытала облегчение, а с другой – почувствовала раздражение.
– Питер Морроу? – Его секретарь помнил. – Да, он приезжал сюда несколько месяцев назад.
– Значит, он говорил с вами? – Клара подалась вперед. – И чего хотел?
Вообще-то, она хотела спросить: «Как он выглядел?» – но вовремя придержала язык.
– Ну, просто услышать новости. Он узнавал, кто из прежних преподавателей еще работает.
– И что, кто-то работает?
– Всего один. Пол Мэсси.
– Профессор Мэсси? Вы шутите. Ему, должно быть…
– Восемьдесят три. Все еще преподает, все еще пишет картины. Мистер Морроу очень хотел его увидеть.
– Профессор Мэсси преподавал концептуальное искусство, – объяснила Клара Мирне.
– И до сих пор преподает, – добавил секретарь. – «Перенос визуального мира на холст», – процитировал он наизусть из брошюры.
– Мэсси был одним из самых любимых преподавателей, – сказала Клара. – Он в колледже?
– Возможно. Сейчас летние каникулы, но он часто приходит в свою мастерскую, когда там тихо.
– Профессор Мэсси такой замечательный, – вспоминала Клара, пока они с Мирной быстро шагали по коридору. – Он был наставником многих молодых художников, включая Питера.
– И тебя тоже?
– Нет-нет. На меня махнули рукой, – со смехом ответила Клара. – Они толком не понимали, что со мной делать.
Они дошли до мастерской, и Мирна открыла дверь. Их встретил знакомый запах льняного семени, масляных красок и скипидара. И пожилой мужчина на табуретке. Его седые волосы над розовым лицом поредели. Несмотря на солидный возраст, он казался крепким. Художник, выросший на воле, на здоровом корме. Еще не выдворенный на пастбище.
– Да? – сказал он, поднимаясь.
– Профессор Мэсси?
На его лице появилось озадаченное выражение, но без тревоги или недовольства. Мирна подумала, что видит преподавателя, который по-настоящему любит своих учеников.
– Слушаю вас.
– Меня зовут Клара Морроу. Насколько мне известно, мой муж был у вас…
– Питер, – произнес профессор. Он улыбнулся, шагнул ей навстречу и протянул руку. – Да. Как поживаете? Я следил за вашими успехами. Очень впечатляюще.
Мирне показалось, что он говорит искренне. Похоже, он от души радовался за Клару, ему приятно было ее видеть.
– Питер говорил вам обо мне? – спросила Клара.
– Я читал в газетах. Вы выдающийся художник. Ученик, который превзошел учителя. – Профессор Мэсси изучающим взглядом окинул Клару. – А все, наверное, потому, что мы никогда не были вашими учителями, да, Клара? Возможно, в этом вся суть. Вы не следовали нашим советам. Да и ничьим, собственно. – Он доверительно обратился к Мирне: – Нелегко иметь по-настоящему творческого ученика. Трудно оценить, а еще труднее подогнать под общий уровень. Но мы, к нашему стыду, пытались.
Он говорил с такой кротостью, с таким осознанием собственных малых возможностей, что Мирна почувствовала к нему симпатию.
– К сожалению, не могу припомнить ни одной вашей работы, – извинился он.
– Меня это не удивляет, – улыбнулась Клара. – Хотя они были широко представлены у нас в «Салоне отверженных».
– Там были ваши работы? – Профессор Мэсси печально покачал головой. – Нельзя так поступать с ранимыми молодыми людьми. Унизительно. Мне очень жаль. Мы приняли меры, чтобы такого больше не происходило. Мы с Питером тоже говорили об этом.
– Ну, я-то выжила, – возразила Клара.
– И расцвели. Проходите, садитесь.
Не дожидаясь ответа, профессор Мэсси прошел по мастерской и показал на несколько протертых стульев и диван, середина которого просела до бетонного пола.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Он направился к холодильнику.
– У вас он всегда был набит пивом, – вспомнила Клара, идя за ним. – По пятницам после занятий мы устраивали вечеринки в вашей мастерской.
– Да. Теперь такого нет. Новая администрация. Новые правила. Лимонад?
Он предложил им пиво.
Клара рассмеялась и взяла банку.
– Вообще-то, я бы предпочла лимонад, если у вас есть, – сказала Мирна, у которой пересохло в горле после утренних походов по галереям исстрадавшегося от жары Торонто.
Профессор Мэсси протянул ей банку и повернулся к Кларе:
– Чем могу быть вам полезен?
– О, тем же самым, что и Питеру, – ответила она, садясь на диван.
Ее колени немедленно подпрыгнули до уровня плеч, а на джинсы брызнула пивная пенка.
Она должна была предвидеть это. Ведь на этом же диване они сидели студентами тысячу лет назад.
Профессор Мэсси предложил Мирне стул, но она предпочла побродить по мастерской и посмотреть полотна. Интересно, все ли они принадлежали кисти профессора? Они показались ей хорошими, но Мирна приобрела одну из «Воинственных маток» Клары, а потому ее вряд ли можно было назвать знатоком искусства.
– В общем, мы с Питером говорили главным образом о других студентах и других факультетах. Он спрашивал про некоторых своих любимых учителей. Многих из них уже нет. Умерли. Некоторые впали в старческий маразм, как бедный профессор Норман, хотя вряд ли он был у кого-то любимым преподавателем. Я предпочитаю думать, что причина в парх красок, но, по-моему, мы все знаем, что он пришел сюда уже не в своем уме, а работа здесь не улучшила его мыслительные способности. Что касается меня, то у меня умственных болезней не выявили, потому что карьеру я сделал довольно среднюю и всегда соглашался с администрацией.
Он рассмеялся, потом замолчал. Наступившая пауза имела какое-то значение, и это заставило Мирну оторвать взгляд от чистого холста на мольберте и посмотреть на учителя и ученицу.
– Так что же привело вас сюда? – спросил профессор Мэсси мягким тихим голосом.
Его голубые глаза смотрели на Клару, будто обволакивая ее пеленой. Прикрывая щитом. За которым ей не грозили никакие опасности. И Мирна поняла, почему профессор Мэсси был любимым преподавателем Клары. И почему его будут помнить за вещи гораздо более важные, чем «перенос визуального мира на холст».
– Питер пропал, – сказала Клара.
Их прогулка по лесу о чем-то напомнила Жану Ги. Навеяла какой-то старый образ.
Гамаш ехал впереди на лошади, которая, как они подозревали, ввсе не была лошадью. Последние пятнадцать минут Бовуар то и дело подныривал под ветки, хлеставшие его по лицу в тот самый миг, когда Гамаш кричал ему «Берегись!».
В те промежутки, когда природа не давала ему пощечин, Бовуар видел перед собой только покачивающийся круп Буллвинкля[37].
Ему вовсе не нравилось ехать верхом. К счастью для Бовуара, он этого и не ждал.
– Уже видно? – крикнул Бовуар, наверное, в десятый раз за четверть часа.
– Наслаждайся пейзажем и расслабься, – раздался терпеливый ответ. – Рано или поздно мы доберемся до места.
– Я вижу только задницу вашей лошади, – сказал Жан Ги и, когда Гамаш повернулся к нему с шутливым неодобрением, добавил: – Сэр.
Бовуар покачивался в седле и не желал признавать, что езда начинает доставлять ему удовольствие. Впрочем, «удовольствие» – это слишком сильно сказано. Неторопливые мерные шаги осторожного животного подбадривали, успокаивали. Жану Ги это напоминало раскачивание монахов во время молитвы. Или движения матери, баюкающей плачущее дитя.
В лесу стояла тишина, нарушаемая только стуком копыт и щебетом спугнутых птиц. Чем дальше, тем тише, тем зеленее становилось в лесу.
Сердечная чакра. Когда-то ему рассказала о ней одна из жительниц деревни, владелица йога-центра.
«Цвет сердечной чакры – зеленый», – утверждала она, словно это был непререкаемый факт.
Тогда Бовуар отмахнулся от ее слов. Да и сейчас бы отмахнулся, если бы у него спросили под запись, на публике. Но в глубине души, среди этой темной зелени, он начал сомневаться.
Впереди он видел Гамаша, покачивающегося на странном существе. Из седельной сумки торчала карта Парижа.
– Лувр уже виден? – спросил Жан Ги.
– Помолчи, глупец, – ответил Гамаш, даже не поворачиваясь. – Ты прекрасно знаешь, что мы его уже проехали. Мы ищем Эйфелеву башню, а за ней – пятнадцатый округ.
– Oui, oui, zut alors[38], – проговорил Бовуар, издав преувеличенно гнусавый смешок.
Шеф тоже рассмеялся:
– Вот оно. – Он махнул рукой, указывая вперед.
И тут Бовуара осенило: он понял, что все это напоминает ему изображение Дон-Кихота на иллюстрации в книге.
Гамаш показывал на грубо сколоченную лесную хижину, в которой жил очень грубый человек.
– Копья наперевес и атакуем? – спросил Бовуар и услышал в ответ тихий, легко узнаваемый смешок шефа.
– Вперед, Санчо, – велел он. – Мир ждет от нас немедленных действий.
И Жан Ги Бовуар последовал за своим Дон-Кихотом.
Профессор Мэсси слушал не прерывая, не реагируя. Просто кивал время от времени, пока Клара рассказывала ему о Питере. О его карьере, его искусстве, об их совместной жизни.
Читать бесплатно другие книги:
