Жена моего босса Карпович Ольга

Глава 20

– Вот такие дела, Иван, – Чернецкий пристально взглянул в глаза старому другу. – Неприятно тебе сообщать, но ты уж крепись, держи удар, как говорится. Покинул этот бренный мир твой дружок Петя.

Муромец закашлялся, его тяжелое, властное лицо налилось багровым цветом, заходили седые брови.

– Да ты не кипешуй, не кипешуй так. Подумаешь, решил завалить старого кореша. Дело-то житейское.

Краем глаза Миша засек, как стоявший за его спиной Руслан быстрым, незаметным движением положил руку на массивную рукоять «стечкина». Чернецкий, прищурившись, наблюдал за смятением Ивана Степановича. Ледяная ярость давила на виски. Что же это за времена настали такие блядские? Друг, компаньон, доверенное лицо вот так просто списывает тебя в расход из-за какой-то херни! Сука! Миша же доверял ему, еще советоваться приходил! А Муромец, значит, с самого начала хотел от него отделаться: сначала откупиться предлагал, уступить ему пакеты акций всех заводов, завязанных на схеме с алюминием. А когда не вышло – постановил его завалить, сам же заслал к нему этого стукачка мелкого. Падла! Сколько же раз я тебя выручал! Сколько отмазывал! А ты меня слить решил?! Ради губернаторского кресла?!

Мрачно улыбаясь, Миша медленно поднялся из-за стола, шагнул к компаньону и, выхватив оружие, ткнул его дулом под подбородок.

– Ты что же думал, я не догадаюсь, сука? Думал, терпилу нашел?

Муромец шумно вдохнул и положил руку с выступающими венами на ствол:

– Ты, Мишаня, меня не стращай, – сипло проговорил он. – Я не из пугливых. Забыл, с кем дело имеешь? Я теперь депутат, а через месяц губернатором собираюсь стать, если ты меня попишешь, тебе это с рук не сойдет, так и знай.

– Да плевал я на твое депутатство, – Чернецкий сильнее вдавил дуло в набрякшую, усеянную старческой пигментацией кожу Муромцева.

В этот момент дверь, скрытая в задней стене кабинета, распахнулась и в комнату влетели двое дюжих молодцев в камуфляже, один из них молниеносно отволок в сторону Мишу, другой оттеснил Руслана. Выходит, старый козел успел уже обзавестись тревожной кнопкой, которую и нажал под крышкой стола, когда Миша приставил к его башке пистолет.

– Ну-ну, полегче, ребятушки, не бесчинствуйте, – остановил своих бойцов Иван Степанович. – Вот так-то, Мишаня, не вышло у тебя Ваньку Муромца провести. Ну да бог с тобой, иди подобру-поздорову.

Охранник отпустил Мишу, и тот, разминая плечи, бросил сквозь зубы:

– Что же ты теперь мне посоветуешь, Кощей Бессмертный, а? Уж не знаю почему, а есть у меня подозрение, что ты в покое меня не оставишь…

– Правильно кумекаешь, Мишаня, правильно, – удрученно закивал Муромец. – Нам вдвоем с тобой на Москве не ужиться. Я тебе как старый друг говорю: не артачься, уступи мне акции по хорошему курсу да уезжай отсюда подобру-поздорову – в Америку, в Европу, куда пожелаешь. Пора тебе на покой, всех денег не заработаешь. У тебя жена молодая, сыновья – о них подумай. Здесь-то, знаешь, страна какая: всякое может случиться. А там – все дороги перед тобой открыты, найдешь, чай, чем заняться.

– Грозишься, значит? – оскалился Миша. – Ну а если, допустим, послушаю я твоего доброго совета, сбуду с рук акции и уеду. Там будет мне покой?

– Обещаю, – прижал руку к мешковатому пиджаку Муромец. – Падла буду, я тебя не трону.

– Да ты и так падла, – сплюнул под ноги Миша. – Ладно, будь здоров, Иван-царевич, не кашляй.

Кивком головы позвав за собой Руслана, он вышел из кабинета.

– Ну что, витязь Руслан, отпускаю тебя на все четыре стороны, как договорились, – Миша протянул Руслану пухлый конверт с деньгами.

Тот, помедлив, взял деньги, не пересчитывая, сунул во внутренний карман куртки. «Доверие свое демонстрирует, – отметил про себя Чернецкий. – Честный, типа, принципиальный». Он так до конца и не понял этого парня. Теперь, после того как выяснилось, что Денис был стукачом, работавшим на Муромца, вроде бы все сходилось. Ну, ясное дело, оклеветал своего начальника, надеялся, что, когда Миша уберет Руслана, тут-то они, без надежной охраны, и возьмут его тепленьким. Не подрассчитали немного, полагая, что, рассвирепев, он и выяснять ничего не станет – грохнет любовника жены и дело с концом. А узнав, что Руслан по-прежнему служит у него в доме, пошли другим путем: патроны у телохранителя в стволе подменили. Дурища эта, Светка-домработница, вчера еще, рыдая, созналась, что открыла своему любовнику комнату Руслана и оставила его там одного. Миша сунул ей денег, чтобы не так горевала, и отправил на историческую родину, в Мелитополь, где у паршивки подрастали две дочки.

Да, вроде бы все выяснилось, а все-таки поселившееся сомнение не уходило, разъедало изнутри душу. Говорил себе: «Будь Руслан Олиным любовником, стал бы он тебя от пули заслонять? Да на хера? Отошел бы в сторону, спокойно дал тебя прикончить и поимел бы все плюшки: устраненного чужими руками соперника и богатую вдовушку в личное пользование. Нет же, выскочил, как тигр, от смерти тебя спас, сам словил две пули. Хорошо, что в бронике был, врач, который его смотрел, нашел только сильный ушиб и трещину в ребре. Да что он, святой мученик, в конце концов, так стараться ради пацанских принципов?»

Доводы все были правильные, убедительные, а все равно внутри при взгляде на Руслана шевелилась какая-то мерзость. И хорошо, что обещал отпустить его после того, как все разрулится. Смотреть на эту высокомерную рожу каждый день, ломать голову: а вдруг правда?.. Душу себе рвать. Да ну на хер! Сойдемся на том, что Умаров – молодец, герой, выполнил работу – босса спас, стрелка завалил и честно уволился. И все, покончим с этой историей.

Руслан почему-то медлил, все так же, глядя куда-то в сторону, стоял у стола в Мишином кабинете.

– Как ты теперь будешь с Муромцем? – наконец спросил сдержанно.

– Ну что – как? – развел руками Миша. – Убрать я его не могу: слишком большой шишкой стал. Значит, по всей вероятности, придется мне сливать активы и валить. Забирать жену и дуть для начала в Англию, за детьми. А там – как решим, может, в Америку, может, и дальше. В Австралию, например. А че, на крокодилов охотиться с пацанами будем. Или на кенгуру. Нормально, я себе дело найду. Эта долбаная страна с ее правилами игры, между нами говоря, мне вот здесь уже сидит!

Он твердым ребром ладони полоснул себя по горлу.

– Ясно, – кивнул Руслан. – Тогда прощай? Вряд ли еще когда пересечемся…

– Прощай, Руслан. Хороший ты мужик, верный, – Миша поднялся из-за стола, протянул ему руку, и Руслан коротко пожал ее. – Спасибо тебе.

– Не за что, – скупо отозвался Умаров и вышел за дверь.

Миша, подойдя к окну, проводил взглядом его мелькнувшую во дворе внушительную фигуру. Он распахнул створку окна. В лицо дохнуло приближающейся осенью, мокрой листвой, тем едким грибным запахом, что бывает только в Подмосковье. И что-то словно холодным шариком прокатилось по груди: ну вот наконец с этим делом покончено, скоро он сгребет Ольку в охапку и сбежит с ней отсюда. Для начала поедут куда-нибудь отдохнуть, хорошо бы на море. Можно в Хорватию: там красиво. А может быть, в Испанию или Италию, пусть будет утонченная и, на его взгляд, немного скучная Европа. Лишь бы подальше отсюда. От всего того, что так легко и беззаботно могло сломать его жизнь.

Руслан вывел из Мишиного гаража старые, раздолбанные «Жигули», включил зажигание и тронулся. Через несколько минут за ним навсегда захлопнулись металлические ворота дома Чернецкого. Ворота, которые были установлены по его же, Руслана, заказу.

В машине удушливо воняло бензином. Он опустил окна, в салон ворвался терпкий, почти осенний запах яблок. Август. Кончается лето. Лето, в которое он встретил женщину, которую ему суждено было полюбить так, как никогда еще никого не любил. Встретил ее и потерял. Отпустил. Сам, своими руками отдал ее другому. Зачем? Кому это было нужно? Да будут прокляты все его принципы, все обещания.

Хоть бы увидеть ее еще один раз. Последний! Сказать обо всем, о чем он так и не решился ей поведать, попросить прощения за все. Нет, и в этой малости он себе отказал. Торопя себя, быстрее вышел из Мишиного дома, ни разу не оглянулся на окна. Господи, за что же такая мука? Он стиснул кулаки, ногти впились в кожу. Что же делать?!. Ведь он не может так больше, свихнется, наложит на себя руки!..

Проскочив подмосковное шоссе, он въехал в серый, уже по-осеннему хмурый, пасмурный город, затерялся в круговерти машин, улиц, домов… Проскочил перекресток, свернул в свой район. Наконец подрулил к дому, вышел из машины. И вдруг увидел припаркованный у подъезда джип Ольги.

Сердце рванулось вверх, как сумасшедшее. Руслан метнулся к автомобилю, распахнул дверцу и – увидел Олю. У него перехватило дыхание, он как будто впервые видел ее: эти тонкие, просвечивающие розовым ладони, золотистые изгибы бровей, как будто бы светящиеся изнутри зеленые глаза, скулы, губы. Светлые волосы забраны наверх, оставляя открытой высокую, стройную шею, плечи, обтянутые темной материей платья, кажутся еще более хрупкими и тонкими, руки, гибкие и легкие, словно созданы для того, чтобы обнимать… Самая прекрасная женщина на свете, как он мог пожелать от нее отказаться?!

Лицо ее было измучено, под глазами круги, губы искусаны. Милая, милая… Маленькая, хрупкая, беспомощная. Его девочка, его ребенок… Как он мог решиться оставить ее одну – без своей поддержки, без защиты? Господи, всю жизнь он считал себя выше других, любовался собой – этаким благородным рыцарем. И только теперь, встретив эту женщину, впервые за тридцать пять лет своей жизни по-настоящему полюбив, понял, что вся эта его нарочитая поза ничего не стоит. Осознал, что пойдет на все, простит ей все на свете, лишь бы она была с ним – его маленькая, нежная, доверчивая девочка.

Он впрыгнул в салон, стиснул ее ладони, принялся целовать их, отогревая дыханием. Она со всхлипом прижалась нему, уткнулась в плечо:

– Где ты был? Я так долго тебя ждала…

Вечер был холодным, в воздухе чувствовалось скорое приближение осени. Оля замерзла, пока ждала Руслана в машине. Сначала грелась печкой, потом из окон нижних этажей стали выглядывать недовольные жильцы, ворчать, что урчащий мотор джипа мешает смотреть телевизор, и она заглушила двигатель. А Руслана все не было и не было, и холод стал проникать в машину, заставив Ольгу дрожать и зябко обхватывать себя руками за плечи.

Ей удалось сбежать из дома, из-под бдительного ока неутомимой Марты. Впрочем, теперь, кажется, опасная угроза покушения на членов их семьи осталась позади, и можно было снова передвигаться по улицам одной, без охраны.

Сейчас Руслан грел ее заледеневшие ладони своим дыханием, нежно трогал губами каждый палец. Потом повел ее в дом, распахнул дверь квартиры, усадил Олю на табурет в кухне. Сам же пошел в ванную, пустил горячую воду. Оля, кутаясь в руслановскую куртку, молча наблюдала за его быстрыми, уверенными движениями. Когда ванна наполнилась, он освободил Олю от одежды и, взяв ее на руки, усадил в теплую воду как ребенка.

Она медленно отогревалась – не столько теплом, сколько непривычной его заботой, скупой, сдержанной лаской. Он заварил для нее чай, помнил, как она любила: крепкий, без сахара, с ломтиком лимона, и она пила его, не вылезая из воды.

Спросил:

– Ты голодная?

Ольга кивнула, и Руслан молча принялся чистить картошку. Жарил ее на сковородке, в шкварчащем масле. Она, укутанная в махровое полотенце, следила за его ловкими движениями почти с восхищением – кулинария никогда ей не давалась. Таскала поджаренные ломтики прямо со сковородки, а он, смеясь, шлепал ее по рукам:

– Подожди! Ну что ты как ребенок? Совсем оголодала?

После ужина Руслан отнес Олю в комнату и там целовал ее, долго, медленно, с какой-то вымученной, пронизывающей нежностью.

Оля в ответ бродила губами по его литому, каменно-мускулистому торсу. Ткнулась лицом в плоский, поджарый живот, сказала глухо:

– Я тебя ненавижу! Что ты сделал со мной?

Все эти дни она выстраивала в голове подробный перечень причин, по которым ей с Русланом не нужно было быть вместе. Она – не девчонка, взрослая тридцатилетняя замужняя женщина, у нее дети, обязательства, семья. У него же была совершенно другая жизнь, и можно было только догадываться, отчего в свои тридцать пять лет этот красивый, здоровый мужчина не имеет семьи, своего дома, почему обречен вести бродячий образ существования…

«Мы с ним люди разного воспитания, противоположного менталитета, – загибала пальцы Ольга, – мы никогда не найдем взаимопонимания в ключевых жизненных вопросах. Я столько лет жила с человеком, который не считался с моим мнением, относился ко мне как к комнатной собачке. Я хочу свободы, самостоятельности. Неужели же я смогу обрести ее с Русланом – человеком с восточными представлениями о роли женщины в доме?

Наконец, Миша. Миша не отпустит меня или не даст так просто уйти. Он убьет Руслана, хладнокровно, расчетливо убьет. А меня, отобрав детей, вышвырнет на помойку, несмотря на то что я гражданка Соединенного Королевства. Он достанет нас везде, куда бы мы ни подались. Мой муж – страшный, коварный, беспринципный зверь, и я мирилась с этим почти четырнадцать лет. Я ничего не смогу ему противопоставить, ведь у меня нет ничего своего, нет таких связей, такого подавляющего могущества, а он – настоящий хозяин жизни.

Нет, нет. Нам с Русланом нельзя быть вместе».

И чем очевиднее ей становилось, что у них с Русланом нет надежд на совместное будущее, тем острее делалась ее тоска по нему, тем нестерпимее хотелось плюнуть на все доводы, на здравый смысл, на гордость, наконец, – и помчаться к нему прямо сейчас.

В то страшное мгновение, в лесу, когда грохнул выстрел и Руслан, заслонивший своим телом ее мужа, дернулся от удара, Ольга вдруг с предельной ясностью осознала, как коротка и хрупка человеческая жизнь, как глупо и преступно тратить это отпущенное людям время на предрассудки. У человека только одна задача на этой земле – быть счастливым. Даже если ты ошибся один раз, небеса милостивы и всегда дают тебе еще один шанс. Нужно научиться быть мужественным, сделать шаг навстречу своей настоящей судьбе. Это ведь такое счастье: жить именно своей жизнью, ценить каждое прожитое мгновение рядом с любимым человеком, которого ждал столько долгих лет. Возможно, это и есть самая главная причина нашего земного существования – быть счастливым рядом с тем, кто счастлив с тобой, и любить того, кто любит тебя.

– Ненавижу! – убежденно повторила она, крепче прижимаясь к Руслану, жадно вдыхая терпкий, мускусный запах его тела. – Ты сделал меня безнравственной. Никогда в жизни со мной такого не было!

– А ты? – произнес он, запуская руку в ее волосы, пальцы его скользили по голове, ласкали, гладили. – Что ты сделала со мной? Ты сломила мою волю, я знаю, что теперь я буду всегда жить с оглядкой на тебя. И честно сказать, я этого и боялся. Попасть в зависимость, влюбиться как мальчишка… А теперь я обманываю человека, который мне доверяет, сплю с его женой. Да мне голову за это снести нужно.

– Не беспокойся, Миша и снесет, если узнает, – улыбнулась она. – И не обольщайся насчет его доверия. Он никому не верит и ни перед чем не остановится на пути к своей цели.

– Почему ты живешь с ним столько лет? – пытливо спросил Руслан. – Неужели все еще любишь?

Оля задумалась на секунду и поймала себя на мысли, что совсем не хочет отвечать на этот, казалось бы, простой вопрос. Что действительно она могла поведать этому брутальному красавцу, по всей видимости никогда не знавшему ни одиночества, ни тоски, ни боли разочарований?

Что она могла рассказать ему? О том, как минутное девичье заблуждение, проявление слабости растянулось на всю жизнь огромной гнетущей ошибкой? О многих своих ночах без сна, тех бесконечно длинных и холодных часах, когда мысли притуплялись и ход времени как будто бы останавливался? И она впадала в какое-то вязкое полузабытье, ей казалось, что она застыла как некое изваяние, а время протекает сквозь пальцы. И она стареет, стареет безвозвратно. А жизнь уходит, пустая, муторная жизнь, в которой ей так и не удалось познать любовь. Сейчас ей вдруг подумалось, что много лет она провела, борясь с тяжким обморочным сном, не жила, не чувствовала, а просто следовала определенному своду предписанных правил.

Ольга задумывалась порою, что же ее, в принципе, держит на этом свете, что заставляет перешагивать изо дня в день, борясь с отвращением к окружающему миру. По характеру слишком спокойная, уверенная в себе и незлобивая, она до последнего момента не допускала мысли, что человек, находящийся рядом, способен на самое низкое и коварное предательство. И когда это все же оказывалось правдой, обижалась не на предавшего ее человека, а на себя саму. Корила себя за излишнюю доверчивость и глупость.

Ольга была уверена, что любовь все же существует на свете, просто ей не удалось ее найти. И думала так до встречи с этим мужчиной, c Русланом. А встретив его, почти сразу почувствовала, что именно этого человека ждала всю свою жизнь. Ждала, чтобы открыть ему всю себя, все свои детские страхи и сомнения и обиду на несовершенство этого мира. Ждала, чтобы рассказать ему о своей безумной любви к лошадям, поведать о давней мечте открыть приют для бездомных собак. Может быть, именно ему выплакать все свои невидимые миру слезы, которые она столько лет носила в себе, не давая пролиться ни капли.

Когда-то, много лет назад, ветреной весенней ночью, в свой двадцатый день рождения, Оля приказала себе не просить, не бояться и никому никогда не верить. И вот теперь… Руслан спросил, любит ли она своего мужа. Конечно, сейчас она могла бы точно ответить, что не любит и никогда не любила, что все это было лишь ошибкой, пеленой, застилавшей ее глаза.

Тот апрельский день обещал стать неповторимым, чудесным подтверждением волшебной сказки, каковой Оля и воспринимала свою жизнь за последние три года. Для нее – юной провинциалки, слишком рано столкнувшейся с нуждой и грузом ответственности, слишком рано ставшей матерью двоих детей, невероятным казалось все, что подарил ей брак с Мишей: большой, просторный дом в Подмосковье, дорогая машина, наряды, изысканные блюда, путешествия. А главное – уверенность в завтрашнем дне, возможность засыпать спокойно. Не боясь, что на следующий день семью будет нечем кормить.

На то, что ее муж не слишком походил на романтического прекрасного принца, Оля до поры закрывала глаза. Он любил ее, баловал, заботился о ней, кажется, откровенно забавлялся, наблюдая за тем, как Оля с энтузиазмом обставляет новый дом и разыгрывает светскую львицу перед гостями. Оле порой приходило в голову, что он относится к ней так же, как к их полуторагодовалым сыновьям, для него она представляла собой милое, забавное существо, которое приятно радовать подарками, но с мнением которого, разумеется, нет надобности считаться. Впрочем, она была еще так молода тогда, впереди лежала длинная, интересная, захватывающая жизнь. Стоило ли обращать внимание на то, что муж пропадает где-то день и ночь, что иногда к ним в дом наведываются странные бритоголовые мрачные личности, что на все ее расспросы о бизнесе Миша лишь смеется и бросает: «Не забивай голову, маленькая моя!»

В тот ее двадцатый день рождения Миша решил закатить грандиозный прием, с танцами, фейерверками и гигантским тортом. Оля ждала этого праздника так, как, наверное, даже в детстве не ждала. Список гостей был обсужден с Мишей заранее. Оля сомневалась относительно одной кандидатуры – ее подруги Инны Клевцовой, с которой они вместе ходили в тренажерный зал. Оля знала, что у мужа Инны с Мишей возникли какие-то разногласия по бизнесу, и заранее спросила Мишу, удобно ли будет, в таком случае, пригласить Клевцовых на праздник. Миша, однако, уверил Олю, что это ее день и звать она может кого пожелает. А он, уж так и быть, найдет в себе силы держаться с Клевцовыми дружелюбно.

В то хмурое апрельское утро Оля порхала по дому, весело отдавая распоряжения прислуге. Забегала на кухню, осведомляясь, как идет подготовка к приему гостей, проверяла, расставлены ли по саду легкие столики и плетеные кресла. Выбирала нарядные костюмы, в которые вечером собиралась обрядить маленьких сыновей – забавных краснощеких мальчишек, только-только начинавших болтать.

Ближе к обеду она спустилась в гараж, хотела сама быстро съездить на базар, докупить редких азиатских фруктов для банкета.

Войдя в темное подземное помещение, она остановилась в удивлении: из-под капота ее машины (водила она тогда маленький «Мерседес» веселого ярко-желтого цвета; Миша долго смеялся, когда она выбрала именно этот автомобиль, и подкалывал жену, говоря, что она в детстве не наигралась в куклы) торчали черные ботинки Олега Кирпичникова, Мишиного начальника охраны.

– Что происходит? – спросила Оля.

Кирпич, кряхтя, выбрался из-под машины, начал было что-то говорить, но тут из глубины гаража Оле навстречу устремился Миша.

– Ты чего, именинница, собралась куда-то? – Он обнял ее за плечи, поцеловал в висок. – Не, Олькин, отложить придется. Видишь, игрушка твоя сломалась, я говорил, нужно нормальный «мерин» брать, а не эту конфетную коробочку.

– Что-то сломалось? – удивилась Оля. – Я вчера ездила, все нормально было.

– А ты у меня, Оленька, и автослесарем можешь, а? – хохотнул Миша. – Ну какая тебе разница, сломалось и сломалось. Вот Олег сейчас посмотрит, может, починит. А нет – так отгоним в сервис. А еще лучше, купим тебе новую. Пойдем, пойдем, нечего тебе тут бензином дышать.

Он увлек жену обратно в дом, и Оля вскоре забыла об этом небольшом происшествии.

Вечер удался на славу. Дом сиял огнями, гремел музыкой. В саду над кустами качались на ветру разноцветные фонарики. То и дело поднимались, соприкасались хрустальные бокалы, смеялись женщины, гудели мужчины. И Оля, тоненькая, изящная, светловолосая, в длинном серебряном платье с открытой спиной, была, конечно, королевой этого бала.

Пашка и Сашка, получив свою долю веселья и искреннего восхищения от приглашенных, были уже отправлены спать. Оля, оставив на время гостей, сама уложила их в детской, не забыв, несмотря на продолжающееся торжество, спеть сыновьям на ночь колыбельную и расцеловать перемазанные шоколадом щечки. А затем снова вернулась к гостям.

Ближе к полуночи к ней подошли Клевцовы – попрощаться.

– Ну что вы, так рано, – протянула Оля. – Сейчас будет фейерверк.

Но Клевцовы начали уверять, что им срочно нужно ехать, дома ждут дела. Инка, прощаясь, обняла Олю за плечи, шепнула:

– Миша твой – просто молодец, такой праздник для тебя устроил. Повезло тебе с мужем, дорогая!

И тут выяснилось, что машина Клевцовых была припаркована как-то неудачно, в глубине двора, и теперь оказалась запертой автомобилями других гостей. Нарушать всеобщее веселье, переставляя автомобили, не хотелось. Клевцов предложил вызвать такси. В этот момент на ступеньках показался Миша.

– Зачем такси? – радушно предложил он. – Возьмите Олину машину. Что, ваш шофер с ней не справится, что ли? Отвезет вас, а завтра пригонит тачку назад.

Клевцовы еще колебались, и Чернецкий пошутил:

– А если и разобьет ее часом, так я ему только спасибо скажу. Что, в конце концов, такое: жена Чернецкого в какой-то цыплячьей скорлупе гоняет. Позор!

Все засмеялись. Шофер Клевцовых вывел из гаража «Мерседес». Оля хотела спросить у Миши: как же так, ведь еще утром машина была сломана, но тот сжал горячей ладонью ее руку, шепнул:

– Какая ты красавица у меня, Олькин!

И она промолчала.

Желтый автомобиль, блеснув под фонарем блестящим боком, скрылся в темноте за воротами. И тут же где-то за домом тяжело забухала ракетная установка, и в небе разорвался первый залп фейерверка. Гости, гомоня, высыпали в сад. Расцветавшие в черноте весенней ночи разноцветные сверкающие купола отбрасывали на лица цветные блики. Змеились золотые нити, осыпались, мерцая серебром, звезды. От каждого залпа у Оли счастливо ухало сердце, и отчаянно хотелось верить, что в эту самую минуту она была счастливейшей женщиной на земле.

Один залп показался ей слишком уж громким. Сопровождался он к тому же металлическим скрежетом и грохотом. Оля обернулась на звук, дернула Мишу за руку:

– Там что-то случилось?

– Где? – повертел головой Миша. – Да брось, Олькин, показалось. Посмотри, как красиво!

Но Оля уже вырвалась от него, побежала в дом и, выбравшись на балкон своей спальни, увидела вдалеке на шоссе оранжевый столб пламени. Приглядевшись, она различила валявшиеся вокруг пожарища глянцево-желтые обломки. Ледяная волна ужаса окатила ее, перед глазами в бешеном темпе сменялись картины: смеющаяся Инка, ее напряженно косящийся на Мишу супруг, черные ноги Кирпича, торчавшие из-под капота Олиной машины. Она отчаянно закричала, но во дворе все еще любовались фейерверком и радостно пили за здоровье счастливой именинницы.

Миша потом развил бурную деятельность. Утверждал, что кто-то из гостей хотел убить его драгоценную супругу. Показательно уволил всех охранников, кроме Кирпича. Ольгу отказывался выпускать из дома. Грозил злоумышленнику египетскими казнями.

Ольга отрешенно наблюдала за ним и понимала, что теперь видит перед собой чужого человека. Этот лживый, двуличный, жестокий зверь не мог быть ее щедрым и заботливым мужем. Она попыталась спросить его о таинственной поломке в «Мерседесе», о том, почему он предложил гостям уехать именно на ее машине. Но Миша лишь крепко прижал ее к себе:

– Ш-ш-ш, ты устала, перенервничала, маленькая моя. Отдыхай! Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Она поняла, что никогда не добьется от него правды. Что он всегда будет поступать так, как сочтет нужным и естественным, обращая на ее мнение не больше внимания, чем на капризы несмышленого ребенка. Ольге стало страшно, по-настоящему страшно, когда она наконец осознала, что за человека избрала себе в мужья. Но бежать было некуда: в спальне на третьем этаже сопели носами двое мальчишек, как две капли воды похожих на отца. И Оле оставалось лишь беззвучно рыдать, кусая в отчаянии подушку.

– Знаешь, – закончив рассказывать, устало заметила Ольга, – он бы даже не понял, если бы я попыталась объяснить ему мои чувства. Для него это было вполне нормальным, удобным совместить приятное с полезным: отпраздновать мой день рождения и попутно устранить опасного конкурента. Жаль, конечно, что все произошло на моих глазах, но ничего страшного, так, маленькая неприятность. Я просто остолбенела, осознав наконец, за кого вышла замуж. Но что мне было делать – дети маленькие, сама я – с трехмесячными курсами парикмахеров за душой. Я тогда решила: все, больше никаких чувств, эмоций, надежд. Угораздило меня оказаться такой никчемной, значит, теперь брак – это моя работа, и я должна выполнять ее на совесть, растить сыновей. А что у меня на душе – кому какое дело? Так все и шло, пока не появился ты. Господи, и откуда только ты взялся на мою голову?

– А ты? – Он ухватил железными пальцами ее затылок, заставил встретиться взглядом с его свинцовыми глазами. – Откуда ты взялась?

Оля, всхлипнув, потянулась к нему, обхватила руками шею, принялась целовать его лицо: ярко выраженные надбровные дуги, тонкий благородный нос с едва заметной горбинкой, поросшие колючей щетиной щеки.

– Руслан, что же нам делать? Кто-то из нас должен оказаться сильнее и прекратить это все. У нас нет другого выхода.

– Нет! – горячо, протестующе возразил он и вдруг, зарычав, словно от болезненной ярости, стиснул ее, опрокинул, подмял под себя, хрипя: – Мне плевать, я не отпущу тебя! Моя! Навсегда моя! Давай уедем! Убежим! У нас ведь все есть: деньги, документы. Мы сменим имена, спрячемся, и никто никогда нас не найдет. Мы начнем все сначала.

– Он все равно нас найдет, – покачала головой она.

– Не найдет, – убежденно возразил Руслан. – Не такой уж он всемогущий. А если и найдет, я всегда смогу тебя защитить. Неужели не веришь?

– А дети? – подняла на него глаза Ольга. – Как быть с детьми? Он не отпустит их!

– Мы заберем детей. Сейчас, быстро. Пока он еще ничего не знает, пока не опомнился. Решайся, Оля! Если мы начнем действовать сейчас же, он не успеет ничего предпринять. Мы можем сегодня же ночным рейсом улететь в Лондон, ты же знаешь, визу мне поставил Чернецкий, когда собирался в Англию на переговоры, и забрать детей. А там он ничего не сможет тебе сделать, там – цивилизованная страна.

И, как всегда, он оказался сильнее, она почувствовала, что под его взглядом мысли путаются, она ничего уже не способна решать самостоятельно. Оставалось лишь покориться ему и положиться на судьбу.

– Вообще-то, – неуверенно начала Ольга, – у меня английское гражданство. И я могу прямо там подать на развод…

– Тем более, – горячо принялся убеждать ее Руслан. – Оля, родная моя, ты ведь ничего ему не должна. Позволь себе наконец быть счастливой! Поедем! Сейчас поедем! Купим билеты на первый же рейс.

– Да пойми же ты, я не могу так сразу, – вывернулась из его рук Ольга. – Мне нужно домой, хотя бы для того, чтобы взять паспорт, другие документы. Деньги, наконец!

– Деньги есть у меня! К тому же тогда он догадается, не выпустит тебя, – мрачно заключил Руслан.

– Ничего подобного, – возразила Оля. – Я скажу ему, что еду к матери, что она заболела. Он ничего не заподозрит, я сумею его убедить. И у нас будет чуть больше времени.

Руслан сжал в ладонях ее лицо, прошептал в самые губы:

– Я не хочу отпускать тебя! Боюсь, что, если выпущу из рук, потеряю навсегда.

И Ольга, ласково поцеловав его твердую ладонь, успокаивающе заверила:

– Мы улетим послезавтра, обещаю! Я буду у твоего дома в десять утра. И больше мы уже не расстанемся.

Он порывисто обнял ее, прижал к себе, целуя волосы, виски, губы, шептал:

– Все хорошо, теперь все будет хорошо. Скоро мы будем вместе, и никто уже не сможет тебя у меня отнять.

Глава 21

В доме тепло пахло яблочным пирогом. Новая повариха старалась изо всех сил, чтобы угодить хозяевам. Ольге на секунду стало страшно, тоскливо от этого сладкого, карамельного запаха, такого домашнего, такого уютного и безопасного.

Она опустилась на диван в гостиной, машинально двигала по низкому столику фотографии в серебряных рамках: она с Мишей, Миша с пацанами, они все вчетвером на премьере нового фильма. Столько лет здесь был ее дом, крепость, хранившая ее семью – может быть, не слишком счастливую, но родную. А теперь она должна была собственными руками все разрушить. Ольга помнила, что дала обещание Руслану, понимала, что, отказавшись от него, сделает свою жизнь навсегда несчастной, и все-таки еще сомневалась, не могла решиться.

Вечером за ужином Миша расписывал ей, куда они поедут сразу после того, как она вернется от матери. Строил далекоидущие планы, твердил, что работать теперь будет меньше, а времени семье уделять больше. Фантазировал, какой дом выстроит для них где-нибудь на берегу Тихого океана.

– А ты у меня круглый год будешь загорелая, как туземка. А, Олькин? – подначивал он ее.

И Ольга чувствовала, как веки наливаются жаром и горло сдавливает судорогой. Смотрела на мужа и понимала, что готовится нанести этому человеку – пускай тяжелому, жестокому, властному, но все же искренне любившему ее все эти годы – страшный удар, отобрать самое ценное, что было у него в жизни.

Вечером, в спальне, когда Миша обнял ее и впился горячими губами во впадину под ключицей, она все-таки не смогла сдержаться, хрипло всхлипнула. Руки его стали каменными, он отстранился, испытующе заглянул ей в лицо:

– Ты что? Что с тобой?

– Прости, – вытерла глаза тыльной стороной ладони Ольга. – Я просто… просто волнуюсь за маму.

– Н-у-у, это уж совсем ерунда, – протянул Миша, прижимая ее голову к своему плечу, гладя по волосам. – Ты же сама знаешь, Елена Георгиевна, дай бог ей здоровья, еще всех нас переживет.

Она кивнула, отвернулась, уткнулась лицом в подушку, чтобы он не видел бежавших по щекам слез. Одно из самых важных решений в ее жизни давалось ей очень тяжело.

Серебряное сияние луны проникало сквозь тонкие занавески, голубовато высвечивало спокойное, отрешенное лицо Ольги на подушке. Миша склонился над женой, прислушался к ее ровному дыханию. Уснула…

Двигаясь ловко, бесшумно, он откинул одеяло, сел на постели. По спине, вдоль позвоночника, бежал неприятный холодок, в ладонях остро покалывало. Миша сжал зубы, настороженно повел головой, прислушиваясь, принюхиваясь к тому тревожащему, непонятному, что пробралось в его спальню, в его дом. Ложь, обман… Словно опытный хищник, он чуял опасность, угрозу, исходившую от тихо дышащей женщины.

Эта неожиданная, внезапно возникшая необходимость поездки к матери, искаженное лицо Ольги, холодные, дрожавшие в его ладонях пальцы, слезы, которые она тщетно пыталась от него скрыть. Что она задумала? Кого хотела провести – неужели его, ощущавшего неправду, неверность спинным мозгом?

А может, все-таки паранойя? Может, эта херня с Муромцем его подкосила и ему теперь везде мерещится измена?

Ладно. Сейчас все станет ясно.

Он поднялся на ноги, запахнул халат, вышел из комнаты, спустился в кабинет и набрал номер тещи. Елена Георгиевна ответила капризным заспанным голосом:

– Миша? Почему так поздно?

Но он не собирался извиняться. Ничего, живет на его деньги, так пусть будет готова изредка претерпеть некоторые неудобства от зятя.

– Здравствуйте, мамо, – весело отозвался он. – Ну, что у нас плохого? Как здоровье?

Тема эта была для тещи благодатной, она тут же засыпала Мишу жалобами, какими-то показателями сахара в крови, лейкоцитов, подробно описала свою последнюю встречу с врачом. А затем заныла:

– Миша, вы бы привезли Олю меня навестить. Вы такой внимательный, понимающий, а она у меня – взбалмошная, без царя в голове. Скажите хоть вы ей, пусть проведает мать на старости лет, не ждет, когда на похороны ехать придется. Уж я прошу ее, прошу, а ей все некогда. Говорит, если получится, в конце осени… Миша, я ведь, может статься, до конца осени и не доживу!

– Ну бросьте, мамо, вы у нас, как Ленин, живее всех живых, – машинально ответил Миша.

Грудь его словно сдавило каменными плитами, руку, сжимавшую трубку, скрутила судорога. Попрощавшись с тещей, он отошел к окну кабинета, рванул створку на себя и принялся жадно глотать ртом сырой, прохладный ночной воздух. Ему казалось, будто сердце, оторвавшись от жил, высоко прыгнуло и перегородило дыхательное горло. Воздух не проникал в легкие, ему никак не удавалось вздохнуть как следует. Липкая паника сотрясала тело.

Значит, Оля не собиралась ехать к матери. Значит… Всему этому находилось только одно объяснение. Ольга и Руслан…

Он придушенно зарычал, замотал головой. Не хотел верить, до сих пор не хотел понимать, что все это правда. Пытался успокоиться, убедить себя, что, возможно, всему этому еще найдется какое-то другое объяснение.

Метнувшись к столу, снова схватил еще теплую трубку телефона, вызвал Марту. Она появилась в кабинете через несколько минут – свежая, собранная, будто бы дежурила под дверью в ожидании вызова от шефа, которому была беззаветно предана. Миша покосился на эту вымуштрованную, бесчувственную бабу и отвел глаза. Нечисть какая-то! Ладно, именно такая ему сейчас и пригодится.

– Руслан уволился, – начал он разговор. – Место начальника охраны теперь свободно. Что скажешь? Как тебе такая перспектива?

Стальные глаза проклятой бабы жадно блеснули. Значит, и у этой ледяной маньячки есть свои слабые стороны – тщеславие, например?

– Если вы окажете мне такое доверие… – с готовностью начала она.

– Посмотрим, пока не знаю, – перебил Миша. – Сама понимаешь, мне бабу иметь начальником лички как-то несолидно. Разве что сможешь мне доказать, что ты лучше любого мужика.

– Дайте мне какое угодно тестовое задание, я его выполню, – кивнула Марта, буравя Чернецкого глазами..

– Да ну? – с притворным сомнением вскинул он круто изогнутые брови. – А если прикажу завалить кое-кого, кто дорогу мне перешел, справишься? В штаны не наложишь?

У Марты едва заметно дрогнул подбородок. Кажется, ему удалось ее задеть. Сейчас начнет рассказывать про свои снайперские успехи, про то, как была наемником…

Но Марта просто кивнула:

– Мне нужны имя и приметы. Лучше – фотография.

– Погоди, погоди, – остановил он ее. – До этого мы еще дойдем. Пока вот что. Надо, чтобы ты установила шпионское устройство на машину моей жены. Нужна запись всех ее телефонных разговоров. Сделать это необходимо срочно, буквально вчера, ясно?

Марта смотрела на него внимательно, ничем не выказывая своего удивления.

– И еще. Отберешь из команды пару надежных ребят. Ты понимаешь, о чем я? Самых отмороженных найди, самых жадных, сделаешь?

– Да, – подтвердила Марта, пристально глядя на него своими бесцветными глазами.

– Хорошо. Как только что интересное, тут же докладываешь мне. Свободна, – бросил Миша.

Ночь он провел здесь же, в кабинете, скорчившись на скользком, обитом дорогущей кожей диване. То проваливался в тягучий, не приносивший отдыха сон, то подскакивал весь в поту, мучительно пытаясь вспомнить привидевшийся кошмар. Но сновидения пропадали бесследно, оставив лишь смутное ощущение душного ужаса. Он распахивал полированную дверцу бара, жадно, большими глотками хлебал виски прямо из горлышка и снова возвращался на диван.

В девять его разбудила Марта – принесла ноутбук, потыкав в кнопки, включила ему запись первого телефонного разговора Ольги. Сквозь полупьяное состояние, туманящее сознание, Миша услышал нежный грудной голос жены.

– Все в порядке, – произнесла Оля.

И Миша невольно оглянулся: голос жены звучал так четко, словно она находилась где-то рядом, за его спиной.

– Я съезжу сегодня…

– Не говори ничего, – оборвал ее голос Умарова. Догадался, значит, ублюдок, что телефон могут прослушивать, решил принять меры предосторожности. – Все в силе? Завтра, как договорились?

Миша весь подобрался, ожидая ответа, чувствовал, как напряглись мышцы во всем теле.

– Да, – обреченно уронила Ольга.

– Все, больше с этой симки не звони. Жду, – бросил Умаров и повесил трубку.

Значит, тот ссыкливый стукачок сказал ему правду. Оля, его жена, и этот чеченский подонок… Конечно, с самого начала он должен был понять, что это правда. Просто не хотел верить, понадеялся на порядочность этого джигита, так кичившегося своей принципиальностью, на честность жены… А они врали ему, все это время врали, спариваясь по углам, как крысы.

Миша заскрежетал зубами, когда услужливое воображение вмиг нарисовало ему эту картину. Суки, лживые суки! Радовались, наверное, что ловко обдурили старого, надоевшего мужа. Теперь, значит, еще и кинуть его решили, сбежать, украв самое дорогое, что у него есть, – детей. Этот чеченский урод будет учить их стучать лбом об пол во имя Аллаха, а Ольга, тварь такая, станет рассказывать пацанам, что их родной отец был подонком. Нет, не бывать этому! Вы еще не знаете, с кем связались, ублюдки!

Ничего не сказав Марте, Миша вышел из кабинета, в два прыжка одолел лестницу и ворвался в спальню жены. Оля, перебиравшая какие-то вещи в шкафу, вздрогнула, увидев мужа, попятилась, прижав руки к груди. Поняла, значит, что ему все известно.

– Миша, что случилось? – почти беззвучно прошептала она.

Испугалась, а?! Затряслась от страха! Гадить там, где живет, значит, было не боязно, а отвечать за свои поступки теперь страшно!

– Случилось, – прохрипел он. – Ты сама, шлюха, знаешь, что случилось. Ну, давай, начинай изворачиваться, рассказывать, что Умаров тебе просто друг… А я посмотрю, послушаю, может, даже поверю, если будешь убедительно выворачиваться.

Ольга смотрела на него помертвевшими глазами, губы ее дрожали. Наконец, справившись с собой, она прошептала:

– Нет. Все – правда. Руслан – мой любовник, я люблю его.

И Миша закричал – страшно, утробно, как смертельно раненное животное. Он бросился к Ольге, схватил за плечи, встряхнул так, что ее голова мотнулась назад и с глухим стуком ударилась о стену. Она охнула, забилась в его руках, пытаясь вырваться, оступилась. Они вместе рухнули на пол. Миша в удушливой больной ярости рвал руками ее легкое, хрупкое тело.

– Не ори! – шипел он, зажимая ей рукой рот.

Отчаянно вертя головой, Ольга укусила его ладонь. Он, отдернув руку, выругался, сильнее прижал ее к полу.

– Убей меня! Убей! – стонала она. – Я все равно не могу больше жить с тобой! Я не люблю тебя. И никогда не любила…

Его твердые ладони, столько раз гладившие, дрожа от нежности, эту женщину, сомкнулись сейчас на ее шее, сдавили, сжали. Оля захрипела, забилась под ним. Глаза ее закатились, губы посинели.

И Миша вдруг вспомнил тот день, когда впервые увидел ее после многолетнего отсутствия в родном городе. Как она стояла среди вздымающихся на ветру простыней, смеялась над ним, юная, дерзкая, независимая. Как потом, уже в Москве, протягивала ему липкий конус с мороженым и, улыбаясь, вытирала кончиком носового платка сладкий сироп с его губ. Как он целовал ее, нежно, бережно, чудовищным усилием сдерживая нахлынувшую страсть, чтобы не испугать, не сделать больно этому полуребенку-полуженщине.

Замычав от бессильной боли, он разжал руки, отпустил ее и откатился в сторону, ударившись затылком о ножку кровати.

Оля со свистом вдохнула воздух, еще не совсем придя в себя, лежала на спине, отрешенно глядя в потолок. Помедлив несколько минут, она приподняла голову, осмотрелась. Миша, откатившись от нее, лежал скорчившись, уткнувшись в пол. Плечи его конвульсивно вздрагивали.

– Я не могу, не могу, – просипел он.

Ольга осторожно дотронулась до его плеча.

– Прости меня! – хрипло попросила она. – Прости, я никому не хотела делать больно. Так сложилось. Ничего уже не изменишь. Прошу тебя, отпусти меня…