Вечерние новости Хейли Артур
Стояла жара. Невыносимая жара. Со всех градом лил пот.
Джессика безумно тревожилась за Никки и Энгуса. Сама же она страдала от сильной головной боли, тошноты и роя жужжащих насекомых, которых невозможно было отогнать. Сколько это может длиться? Никки сказал, что они продвигаются к реке. Наверняка осталось уже немного!
Да, решила Джессика, человек, говоривший с Никки, не соврал. Это Перу – при мысли о том, как далеко они от дома и как мало надежды на спасение, на глаза навернулись слезы.
Почва под ногами стала сырой, теперь идти было намного труднее. За спиной Джессики раздался вскрик, какое-то движение и звук падения. Обернувшись, она увидела, что упал Энгус. Лицом в грязь.
Старик со связанными руками мужественно пытался подняться на ноги, но ему это не удавалось. Мужчины с автоматами, шедшие сзади, расхохотались. Один из них сделал шаг вперед с явным намерением ударить Энгуса стволом в спину.
– Нет! Нет! – закричала Джессика.
Охранник оторопел, а Джессика уже подбежала к Энгусу и опустилась на колени. Она не упала, несмотря на связанные руки, но была бессильна помочь Энгусу встать.
Охранник с перекошенным от злости лицом направился было к ней, но резкий окрик Мигеля остановил его. Мигель, Сокорро и Баудельо шли гуськом к ним из головной части колонны.
Джессика сразу заговорила звенящим от напряжения голосом:
– Да, мы ваши узники. Почему – нам неизвестно, но мы не хуже вашего понимаем, что бежать нам некуда. Так не лучше ли развязать нам руки? Мы хотим нормально идти, не спотыкаться и не падать. А так – смотрите, что получается! Проявите, пожалуйста, хоть каплю великодушия! Умоляю, развяжите нам руки!
Впервые Мигель заколебался – особенно когда Сокорро тихо сказала:
– Если кто-то из них повредит ногу, руку или просто порежется, может начаться заражение. А в Нуэва-Эсперансе нам не справиться с инфекцией.
Баудельо, стоявший рядом, добавил:
– Она права.
Мигель, нетерпеливо взмахнув рукой, отдал резкий приказ по-испански. Один из охранников выступил вперед – тот, кто помог Никки в кузове грузовика. Из ножен, висевших на поясе, он вынул нож и подошел к Джессике сзади. Она почувствовала, как веревка, стягивающая запястья, ослабла и упала. Следующим был Никки. Энгуса приподняли, чтобы срезать веревку, а потом Джессика и Никки помогли ему встать.
Громко прозвучала команда, и они двинулись дальше.
За эти несколько минут, несмотря на обуревавшие ее чувства, Джессика уяснила несколько вещей. Во-первых, место их назначения называется Нуэва-Эсперанса, хотя это название ей ничего не говорило. Во-вторых, человека, который сочувственно отнесся к Никки, зовут Висенте: она слышала, как к нему обратились по имени, когда он разрезал веревки. В-третьих, женщина, вступившаяся за них перед Мигелем, та, что ударила Джессику в хижине, кое-что смыслит в медицине. Порезанный тоже. Возможно, один из них врач, может быть, оба.
Она упрятала в сознание эти детали: интуиция подсказывала ей, что любая мелочь может пригодиться.
Через несколько минут они миновали изгиб, который делала тропа, и увидели широкую реку.
Мигель помнил, что, когда только встал на путь нигилизма, он где-то вычитал: настоящий террорист должен вытравить из себя все человеческие чувства и добиваться своего, внушая ужас тем, кто отказывается ему повиноваться. Даже такое чувство, как ненависть, заставлявшее террориста действовать со страстью и потому полезное, если дать ему волю, может затуманить ум и помешать трезвому решению.
Мигель неукоснительно следовал этой истине, обогатив ее еще одним добавлением: действие и опасность – допинг для террориста. Он не мог обходиться без этих двух стимулов, подобно тому как наркоман не может без наркотиков.
Вот почему он с тоской думал о том, что ждало его впереди.
В течение четырех месяцев, начиная с перелета в Лондон и получения фальшивого паспорта, с помощью которого он проник в Соединенные Штаты, его подстегивали постоянная опасность и жизненная необходимость тщательно обдумывать каждый шаг, потом – пьянящее ощущение успеха и, наконец, – непрерывная бдительность, иначе не выжить.
Сейчас в этих тихих перуанских джунглях опасность была не столько велика. Правда, в любой момент могли нагрянуть правительственные войска, открыть огонь из автоматов, а потом начать допрос – практически это был единственный риск. Однако Мигель, согласно контракту, обязан торчать здесь – в захолустной деревушке Нуэва-Эсперанса, куда они прибудут сегодня, – бог знает сколько времени, потому что так велел “Медельинскому картелю” “Сендеро луминосо”. Почему? Мигель понятия не имел.
Он точно не знал и того, с какой целью захвачены заложники и что произойдет с ними здесь. Знал только, что их надо стеречь как зеницу ока – вероятно, поэтому ему и предстояло находиться при них: наверху его считали надежным человеком. За всем этим скорее всего стоял Абимаэль Гусман, основатель “Сендеро луминосо”, числивший себя маоистом и Иисусом – буйный сумасшедший, по мнению Мигеля. Разумеется, при условии, что Гусман еще жив. Говорили то так, то эдак – слухи то и дело возникали и были столь же ненадежны, как предсказания дождей в джунглях.
Мигель ненавидел джунгли, или сельву, как их называли перуанцы. Ненавидел разъедающую сырость, гниль и плесень... ненавидел это ощущение замкнутого пространства, откуда быстрорастущий, непролазный кустарник тебя уже никогда не выпустит... ненавидел непрерывное жужжание насекомых, доводившее до исступленного желания хоть несколько минут побыть в тишине... ненавидел мерзкие полчища беззвучно ползающих скользких змей. А какие они огромные, джунгли, чуть ли не в два раза больше Калифорнии – они занимают три пятых территории Перу, хотя живет здесь всего пять процентов населения.
Перуанцы любят говорить, что существует три Перу: оживленное побережье с пляжами, коммерцией и городами, простирающимися на тысячи миль; южные Анды, чьи гигантские вершины могут соперничать с Гималаями и где бережно хранят историю и традиции инков, и, наконец, джунгли – сельва бассейна Амазонки – дикие, населенные туземцами места. Первые два Перу – еще куда ни шло, Мигелю они даже нравились. Но ничто не могло побороть его отвращения к третьему. Джунгли были для него asquerosa <мерзость, погань (исп.).>.
Его мысли опять вернулись к “Сендеро луминосо” – “Сияющему пути” в революцию; название было заимствовано из трудов современного философа – марксиста Хосе Карлоса Марьятеги. В 1980 году Абимаэль Гусман решил пойти по его стопам, а вскоре вооружился “четвертым мечом революции”, считая своими предшественниками Маркса, Ленина и Мао Цзэдуна. Прочих революционеров, в том числе Фиделя Кастро и советских преемников Ленина, Гусман не признавал, считая их жалкими шарлатанами.
Борцы “Сендеро луминосо” верили, что свергнут существующее правительство и установят свою власть во всем Перу. Но на это нужно время. Программа движения была рассчитана не на годы, а на десятилетия. Однако “Сендеро” уже сейчас стала крупной и сильной организацией, влияние ее правящей верхушки возрастало, и Мигель надеялся, он еще станет свидетелем переворота. Но уж конечно, не в этих odiosa <ненавистных (исп.).> джунглях.
Как бы то ни было, в настоящий момент Мигель ждал указаний относительно пленников – по всей вероятности, инструкция придет из Аякучо, древнего города в предгорьях Анд, где “Сендеро” пользуется неограниченным влиянием. Собственно говоря, Мигелю было безразлично, откуда придет приказ, лишь бы скорее начать действовать.
Сейчас прямо перед ним была река Хуальяга – неожиданный просвет в нескончаемых джунглях. Мигель остановился, чтобы как следует ее разглядеть.
Широкая и грязная, оранжево-коричневая от латеритных наносов с Анд, Хуальяга в трехстах милях отсюда плавно впадала в реку Мараньон, а та сливалась с могучей Амазонкой. Много веков назад португальские путешественники назвали весь бассейн Амазонки О Rio Mar, река-море.
Когда они подошли ближе, Мигель увидел стоявшие на якоре две деревянные весельные лодки длиной примерно в тридцать пять футов с двумя одинаковыми подвесными моторами. Густаво, командир вооруженной группы, встретившей их у самолета, руководил погрузкой запасов, которые они принесли с собой. Он же распорядился, как разместиться в лодках: пленники должны плыть в первой. Мигель с одобрением отметил, что Густаво выставил двух караульных во время погрузки на случай появления правительственных войск.
Мигеля вполне устраивало, как шло дело, и он не счел нужным вмешиваться. Он возьмет бразды правления в свои руки в Нуэва-Эсперансе.
Вид реки усилил в Джессике ощущение оторванности от мира. Ей казалось, будто этот безлюдный край – врата в незнакомую враждебную страну. Она, Никки и Энгус, подталкиваемые автоматами, добрели по колено в воде до одной из лодок; им было велено сесть на мокрое дощатое дно. Правда, можно было опереться спиной о единственную поперечную доску, приколоченную к бортам, но и это положение было очень неудобным.
Тут Джессика заметила, что Никки побледнел и скорчился в приступе рвоты. И хотя его вырвало только комочком слизи, грудь его ходила ходуном. Джессика передвинулась к нему и обняла, отчаянно ища глазами помощи.
Первым, кого она увидела, был Порезанный: он шел вброд от берега и как раз поравнялся с их лодкой. Не успела Джессика открыть рот, как появилась женщина, та самая, с которой она уже несколько раз сталкивалась, и Порезанный приказал:
– Дай им еще воды. Сначала мальчишке.
Сокорро налила воды в алюминиевую кружку и протянула ее Николасу – тот стал жадно пить; дрожь в его теле постепенно утихла. Он едва слышно проговорил:
– Есть хочу.
– Сейчас тебя кормить нечем, – сказал Баудельо. – Придется потерпеть.
– Но наверняка можно хоть что-то ему дать, – запротестовала Джессика.
Порезанный не ответил, однако благодаря его предыдущему приказу дать воды Джессика поняла, кто он, и с упреком бросила:
– Ведь вы же врач!
– Это тебя не касается.
– К тому же американец, – добавил Энгус. – Послушай, как он говорит.
Казалось, после глотка воды к Энгусу вернулись силы, и он повернулся к Баудельо:
– Я прав или нет, мерзкий ты выродок? Неужели тебе не совестно?
Баудельо молча отвернулся и влез в другую лодку.
– Ну пожалуйста, я есть хочу, – повторил Никки. И повернулся к Джессике: – Мам, мне страшно.
Джессика снова прижала его к себе и призналась:
– Мне тоже, милый.
Сокорро, слышавшая этот разговор, похоже, заколебалась. Затем она открыла сумку, висевшую на плече, и достала оттуда большую плитку шоколада “Кэдбери”. Молча разорвав обертку, она отломила шесть квадратиков и дала по два каждому пленнику. В последнюю очередь Энгусу – он замотал головой:
– Отдайте мою долю ребенку.
Сокорро досадливо скривилась, потом вдруг швырнула всю плитку на дно лодки. Шоколад упал у ног Джессики. Сокорро же пошла во вторую лодку.
Несколько человек из вооруженной группы, ехавшие с ними в грузовике, а потом сопровождавшие их пешком, влезли в ту же лодку, и обе лодки отчалили от берега. Джессика заметила, что люди, встретившие их около лодок, тоже были вооружены. Даже у обоих рулевых, каждый из которых сидел у подвесного мотора, на коленях лежали автоматы, приведенные в боевую готовность. Шансов на побег, даже если знать, куда бежать, не было никаких.
Когда обе лодки двинулись вверх по реке против течения, Сокорро стала корить себя за свой поступок. Она надеялась, что никто этого не видел, – отдать пленникам хороший шоколад, который невозможно найти в Перу, было проявлением слабости, глупой жалостью, сентиментальностью, достойной презрения у революционера.
Беда в том, что временами она чувствовала в себе это безволие, психологическое следствие трудностей вечной войны.
Не прошло и недели с тех пор, как Сокорро в очередной раз приказала себе сопротивляться пошлой чувствительности. Это было на следующий вечер после похищения – жена Слоуна, мальчишка и старик спали в лазарете хакенсакского дома. Сокорро изо всех сил старалась возненавидеть похищенных, про себя она окрестила их rico <богатым (исп.).> буржуазным отребьем и до сих пор продолжала их так называть. Но к своему стыду, и тогда, и даже сейчас ей приходилось заставлять себя ненавидеть их.
Сегодня утром в хижине около импровизированного аэропорта, после того как Мигель велел им молчать, жена Слоуна обратилась к ней с вопросом, и Сокорро сознательно ударила ее наотмашь так, что та зашаталась. Возможно, тогда за ней наблюдал Мигель, и Сокорро желала показать, что она с ним заодно. Однако минуту спустя ей стало стыдно. Подумать только! Стыдно!
Сокорро твердила себе: она должна решительно, раз и навсегда, избавиться от воспоминаний о том, что ей нравилось, вернее якобы нравилось, в Америке, где она провела три года. Она должна ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть Америку. И этих заложников тоже.
Вид реки и ее безлюдных, покрытых густыми зарослями, зеленых берегов убаюкал Сокорро. После трех часов пути обе лодки замедлили ход и вошли в небольшой приток Хуальяги. Чем дальше они по нему плыли, тем уже и круче становились берега.
Сокорро поняла, что они приближаются к Нуэва-Эсперансе, а там, уверяла она себя, к ней вернутся силы и революционный пыл.
Баудельо, не сводивший глаз с лодки, которая плыла впереди по притоку Хуальяги, был рад тому, что путешествие близится к концу. Срок его участия в этом деле истекал, и он надеялся в скором времени оказаться в Лиме. Его обещали отпустить, как только заложников доставят сюда в целости и сохранности.
Что ж, они были живы и здоровы, даже несмотря на этот удушливый, влажный зной.
Как бы в подтверждение его мыслей о здешнем климате небо над головой внезапно потемнело, стало мрачно-серым, и на них обрушились потоки дождя. Впереди уже виднелся причал и пришвартованные к нему или вытащенные на берег лодки, но до него было еще несколько минут, и пленникам, как и их стражам, оставалось сидеть и мокнуть под проливным дождем.
Баудельо было наплевать на дождь, как, впрочем, почти на все в жизни, в том числе на презрение старика и жены Слоуна. Подобные вещи давно перестали его волновать, а человеческие чувства, которые он когда-то испытывал по отношению к своим пациентам, исчезли много лет назад.
Единственное, чего ему действительно хотелось, так это выпить, как следует выпить, а вернее – побыстрее напиться. Баудельо продолжал принимать антиалкогольные таблетки, от которых становилось очень худо, если выпьешь; Мигель же заставлял врача-выпивоху глотать по таблетке в день у него на глазах. Баудельо намеревался бросить это занятие, как только они с Мигелем расстанутся, хотя когда это произойдет, одному Богу известно.
А кроме того, Баудельо хотелось быть рядом со своей подругой в Лиме. Это была опустившаяся женщина, бывшая проститутка, и такая же пьянчужка, как и он, но среди груды обломков его незадавшейся жизни она была для него всем, и он скучал по ней. Не выдержав пустоты одиночества, неделю назад он позвонил ей тайком по радиотелефону из Хакенсака. Тем самым он нарушил приказ Мигеля и потом очень нервничал, холодея от страха при мысли, что Мигель до этого докопается. Но вроде бы все обошлось…
Ох, до чего же хочется выпить.
Шоколад хоть и ненадолго, но утолил голод.
Джессика не стала понапрасну ломать голову над тем, с чего это вдруг девица с кислой физиономией пожертвовала им плитку шоколада, лишь отметила про себя непредсказуемость ее нрава. Джессика просто спрятала шоколад в карман платья, подальше от глаз охранников.
Пока они плыли вверх по реке, большую часть плитки Джессика отдала Никки, съела немного сама и заставила Энгуса проглотить кусочек. Она сказала полушепотом, что сейчас, после поездки в кузове грузовика, изнурительного перехода через джунгли и длительной переправы в лодке им необходимо поддержать силы.
Вдруг Джессику осенило, как можно высчитать, сколько времени все трое были без сознания: по щетине Энгуса. Ей неожиданно бросилось в глаза, что его небритая, седая щетина была необычайно длинной. Она сказала об этом Энгусу; тот ощупал подбородок и определил, что не брился четыре-пять дней.
Пускай сейчас это и не имело значения, но Джессика решила собирать по крупицам всю информацию, вот почему она старалась не упустить ни одной детали во время путешествия по реке.
Несколько раз им навстречу попадались небольшие каноэ, ни одно не подплыло близко.
Джессику мучил непрерывный зуд. Еще раньше, на грязном полу хижины, очнувшись, она почувствовала, что по ней ползают насекомые. Сейчас она поняла, что ее кусают блохи, которых она подцепила в хижине, но избавиться от них можно было только вместе с одеждой. Она надеялась, что там, куда их везут, воды будет в достатке и она сможет отмыться от блох.
Как и все остальные, Джессика, Никки и Энгус вымокли до нитки под проливным дождем. Но как только борт лодки стукнулся о грубосколоченный деревянный причал, дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и все трое сразу сникли, увидев, в какой они оказались жуткой глуши.
За грязной, бугристой дорогой, что шла от реки, виднелись обветшалые строения – всего около двадцати домов; некоторые из них были настоящими хибарами, сооруженными из старых ящиков и проржавевших, деформированных железных листов, скрепленных стеблями бамбука. В большинстве хижин не было окон, зато к двум из них примыкали пристройки – нечто вроде сеней. Соломенные крыши давно пора было чинить – в них зияли дыры. Всюду валялись консервные банки и прочий мусор. Несколько тощих кур бродили без присмотра. Канюки клевали дохлую собаку.
Может быть, потом будет лучше? Горьким был ответ на этот вопрос. Показалась грязная, размытая дорога, ведущая из деревушки в гору.
За домами, которые было видно с причала, непроходимой стеной стояли джунгли. На вершине холма дорога обрывалась.
Позже Джессика и остальные узнают, что Нуэва-Эсперанса была рыбацкой деревушкой, которую организация “Сендеро луминосо” использовала время от времени в качестве своей базы для проведения секретных операций.
– Vayanse a tierra! Muevanse! Apurense! <Сходите на землю! Шевелитесь! Поторапливайтесь! (исп.).> – крикнул Густаво пленникам, жестами показывая, чтобы они вылезали из лодок.
Удрученные, одолеваемые мрачными предчувствиями, все трое повиновались.
То, что последовало за этим, превзошло самые худшие их опасения. Под конвоем – Густаво и еще четырех охранников – они пошли вверх по грязной дороге; затем их втолкнули в сарай, стоявший на отшибе. Прошло несколько минут, прежде чем их глаза привыкли к царившему здесь полумраку. И тогда Джессика в ужасе воскликнула:
– О Боже, нет! Вы не можете запереть нас здесь! Только не в клетках, мы ведь не животные! Пожалуйста, Пожалуйста, не надо?
У противоположной стороны она увидела три камеры, каждая площадью примерно в восемь квадратных футов. Тонкие, но крепкие бамбуковые стебли заменяли собой прутья решетки и были прочно скреплены. Перегородки между камерами были обиты проволочной сеткой, чтобы предотвратить любой физический контакт между узниками и лишить их возможности что-либо передавать друг другу. Дверь каждой камеры запиралась на стальную задвижку и тяжелый висячий замок.
Внутри были низкие деревянные нары с грязным матрацем, рядом – цинковое ведро. В сарае можно было задохнуться от отвратительного смрада.
Когда Джессика взмолилась и запротестовала, Густаво схватил ее за плечи. Она пыталась вырваться, но он держал ее стальной хваткой. Толкнув ее вперед, он приказал:
– Vete para adentro! – И на ломаном английском перевел: – Иди туда.
"Туда” означало самую дальнюю от входной двери камеру.
Густаво с силой втолкнул в нее Джессику. Ударившись о внутреннюю стену, она услышала, как захлопнулась дверь и щелкнул металлический замок. Еще она слышала, как в другом конце сарая сопротивлялся Энгус, но и его втолкнули в клетку и заперли на замок. В соседней клетке рыдал Никки.
Слезы гнева, бессилия и отчаяния катились у Джессики по щекам.
Глава 8
Полторы недели прошло с тех пор, как шестьдесят человек, временно нанятых Си-би-эй, приступили к работе по изучению районных газет в поисках штаба похитителей семьи Слоуна. Однако до сих пор их работа не принесла никаких результатов, и вообще никаких новостей пока не было.
ФБР молчало, не желая признаться, что зашло в тупик. Поговаривали, что к этому делу подключилось ЦРУ, но официального заявления сделано не было.
Похоже, все выжидали, когда объявятся похитители и выдвинут свои требования. Однако до сих пор от них не было ни слуху ни духу.
В средствах массовой информации похищению по-прежнему уделялось большое внимание, но в телевизионных выпусках сообщения о нем уже перестали быть главной новостью, а в газетах их помещали где-то на внутренней полосе.
Несмотря на ослабевающий интерес к похищению, в гипотезах недостатка не было. В средствах массовой информации все чаще и увереннее звучали предположения о том, что жертв похищения тайно вывезли из страны за океан. Согласно подавляющему большинству версий – на Ближний Восток.
И только на Си-би-эй думали иначе. Здесь, после того как было установлено, что колумбийский террорист Улисес Родригес участвовал в похищении, а возможно, и являлся главарем банды, все внимание было сосредоточено на Латинской Америке. Но до сих пор не удалось определить страну, в которой скрывались похитители.
Ко всеобщему удивлению, информация о Родригесе не выходила за пределы телестанции Си-би-эй, хотя здесь опасались, что эти сведения, если их быстро перехватят другие телестанции и газеты, могут стать достоянием гласности. На Си-би-эй даже нервничали по поводу того, что Отдел новостей скрывает правду о Родригесе от ФБР.
В отличие от других телестанций Си-би-эй настойчиво твердила о похищении, взяв на вооружение прием, использованный когда-то конкурирующей телестанцией Си-би-эс. В 1979 – 1981 годах, в критической ситуации с заложниками в Иране, Уолтер Кронкайт, ведущий “Вечерних новостей” Си-би-эс, завершал каждую передачу словами: “Сегодня (дата) пошел такой-то день с момента захвата американских заложников в Иране”. (Общее число дней составило 444.) Барбара Матусо, историк и совесть теле– и радиовещания, писала в своей книге “Вечерние звезды”: “Кронкайт не мог допустить, чтобы “прожектор национального внимания погас пусть даже на один вечер – столь важной... представлялась ему судьба заложников”.
Таким же образом начинал теперь каждую передачу Гарри Партридж, выступавший в роли второго ведущего: “Сегодня, в такой-то день с момента варварского похищения жены, сына и отца Кроуфорда Слоуна, ведущего программы новостей Си-би-эй…” Затем шла информация.
Стратегия, одобренная Лэсом Чиппингемом и главным выпускающим Чаком Инсеном, состояла в том, что каждый выпуск “Вечерних новостей” содержал в себе сообщение о похищении семьи Слоуна – даже если оно просто констатировало факт отсутствия каких-либо свежих известий.
Однако в среду утром, когда группа по изучению районных газет работала уже десять дней, произошло событие, взбудоражившее Отдел новостей Си-би-эй. Период бездействия, угнетавшего всех членов группы поиска, закончился.
Гарри Партридж сидел у себя в кабинете. Подняв глаза от бумаг, он увидел в дверях Тедди Купера, а за ним – молодого негра Джонатана Мони, который произвел на всех очень приятное впечатление во время общего собрания временно нанятых на работу журналистов-следователей.
– Гарри, похоже, мы кое-что откопали, Джонатан тебе все расскажет. – Купер кивнул Мони. – Выкладывай.
– Вчера, мистер Партридж, я был в редакции одной местной газеты в Астории, – начал Мони. – Это в Куинсе, неподалеку от Джексон-Хейтс. Сделал все, что от меня требовалось, ничего не нашел. Выходя, я увидел дверь с табличкой: "Редакция испаноязычного еженедельника “Семана”. В списке он не значился, но я зашел.
– Вы говорите по-испански?
Мони кивнул:
– Вполне сносно. Я попросил разрешения просмотреть их номера за те числа, которые нас интересуют, и мне позволили. Опять-таки ничего не обнаружив, я собрался уходить, и тут они сунули мне последний номер газеты. Я взял его с собой и вчера вечером проглядел.
– А сегодня утром принес мне, – вставил Купер. Он достал малоформатную газету и развернул ее у Партриджа на столе. – Вот она, эта любопытная колонка, а вот перевод, который сделал Джонатан.
Партридж взглянул на газету, затем прочел перевод, отпечатанный на машинке и уместившийся на одной страничке:
"Привет. Можете вы представить себе, чтобы кто-то покупал гробы, как мы с вами сыр в бакалее? Однако и такое бывает – спросите у Альберто Годоя из “Похоронного бюро Годоя”.
Какой-то парень вошел с улицы и запросто купил два гроба прямо “с прилавка” – один стандартный, другой детский. Он, дескать, хочет подарить их мамаше и папаше, маленький гробик – для мамаши. Неплохой намек старикам, верно? “Мамуля и папуля, однако, зажились вы на этом свете, пора и честь знать”.
Но погодите, это еще не все. На прошлой неделе – через шесть недель после первой покупки – тот же самый парень является снова: подавай ему еще один гроб стандартного размера. Заплатил наличными, как и за два предыдущих. Для кого этот гроб – не сказал. Может, жена ему рога наставила.
Но Альберто Годою наплевать. Он к вашим услугам и с удовольствием готов и дальше торговать вот так гробами”.
– Есть еще кое-что, Гарри, – сказал Купер. – Мы только что позвонили в редакцию “Семаны”. Разговаривал Джонатан, и нам повезло. Автор заметки оказался на месте.
– Он сказал мне, – сообщил Мони, – что написал статейку за неделю до прошлой пятницы. Как раз тогда он встретил в баре Годоя, который в тот день продал третий гроб.
– То есть, – добавил Купер, – сразу после похищения, на следующий день.
– Подождите-ка, – попросил Партридж. – Дайте подумать.
Купер и Мони умолкли. Партридж соображал.
"Сохраняй хладнокровие, – говорил он себе. – Не впадай в эйфорию”. Но все сходилось: два гроба были куплены за шесть недель до похищения, то есть незадолго до того, как началась месячная слежка за семьей Слоуна, это означало, что бандиты укладывались в трехмесячный срок, который, по мнению команды поиска, был отведен на всю операцию. Кроме того, с общей версией совпадали размеры двух первых гробов: один стандартный, другой маленький, якобы купленный для старушки, но он мог с таком же успехом предназначаться и для одиннадцатилетнего мальчика.
Далее был приобретен третий гроб – как говорилось в газете – тоже стандартных размеров. Как известно, Энгус появился совершенно неожиданно, предупредив Слоунов о своем приезде по телефону накануне. Раз его не ждали Слоуны, то не ждали и похитители. Но они захватили его вместе с Джессикой и мальчиком. Трое похищенных вместо двоих.
Вопросы: успели ли похитители к тому времени приобрести два гроба? Пришлось ли им покупать третий из-за старика? Не для него ли был куплен в похоронном бюро Годоя дополнительный гроб на следующий день после похищения?
Неужели все это лишь невероятное совпадение? Вполне возможно. А возможно, что и нет.
Партридж взглянул на обоих мужчин, напряженно смотревших на него, – Есть над чем поразмыслить, не так ли? – сказал Купер.
– Ты думаешь…
– Вот что я думаю, – сказал Купер. – Может статься, мы выяснили, каким способом миссис Слоун и остальных членов семьи вывезли из страны.
– В гробах? Думаешь, мертвых?
Купер помотал головой:
– Их накачали наркотиками. Такие случаи уже были. Это подтверждало догадку Партриджа.
– Что будем делать дальше, мистер Партридж? – спросил Мони.
– Надо как можно скорее встретиться с этим гробовщиком… – Партридж взглянул на листок с переводом, где значился адрес похоронного бюро. – ..Годоем. Это я возьму на себя.
– Можно мне с вами?
– Гарри, по-моему, он этого заслуживает, – заметил Купер.
– Я тоже так считаю. – Партридж улыбнулся Мони. – Молодчина, Джонатан.
Парень просиял.
Партридж решил, что они отправятся туда немедленно, взяв с собой оператора.
– Минь Ван Кань, по-моему, в комнате для совещаний. Скажи ему, – обратился он к Куперу, – пусть берет аппаратуру и идет к нам.
Как только Купер вышел, Партридж снял телефонную трубку и вызвал служебную машину.
Проходя через главную репортерскую, Партридж и Мони столкнулись с Доном Кеттерингом, экономическим обозревателем Си-би-эй. Кеттеринг первым вышел в эфир с экстренным сообщением о похищении семьи Слоуна.
Сейчас он спросил:
– Есть что-нибудь новое, Гарри?
В безупречно сшитом коричневом костюме, с ниточкой аккуратно подстриженных усов Кеттеринг, как всегда, казался преуспевающим бизнесменом.
Партридж уже было собрался бросить ему в ответ какую-нибудь “дежурную” фразу и пойти дальше, но передумал.
Он уважал Кеттеринга не только как экономиста, но и как первоклассного репортера. В данном случае Кеттеринг со своим опытом мог лучше разобраться в ситуации, чем Партридж.
– Выплыло кое-что, Дон. Ты сейчас занят?
– Не особенно. На Уолл-стрит сегодня тихо. Нужна моя помощь?
– Не исключено. Поехали с нами. По дороге все объясню.
– Я только предупрежу “подкову”. – Кеттеринг снял телефонную трубку на ближайшем столе. – Я вас догоню.
Партридж, Мони и Минь Ван Кань вышли на улицу; в следующую минуту к главному входу здания Си-би-эй подъехала служебная машина – джип-фургон. Оператор и Мони устроились на заднем сиденье. Партридж сел впереди, рядом с водителем. Не успел он захлопнуть дверцу, как к ним присоединился Дон Кеттеринг и сел сзади.
– В Куинс, – сказал Партридж шоферу. Он захватил с собой экземпляр “Семаны” и перевод Мони и прочел вслух адрес похоронного бюро Годоя.
Быстро развернувшись, машина двинулась на восток, к мосту Куинсборо.
– Дон, – сказал Партридж, повернувшись к Кеттерингу, – вот что нам стало известно, и вот что мы хотели бы выяснить…
Через двадцать минут Гарри Партридж, Дон Кеттеринг и Джонатан Мони вошли в захламленный, прокуренный кабинет Годоя, и перед ними предстал тучный, лысый владелец похоронного бюро, сидевший за письменным столом.
Следуя указаниям Партриджа, Минь Ван Кань остался ждать в джипе. Если понадобится сделать съемку, его позовут. А пока Ван Кань из окна фургона незаметно снимал видеокамерой здание похоронного бюро Годоя.
Гробовщик, как всегда не выпуская изо рта сигареты, с подозрением взирал на посетителей. Они, в свою очередь, уже успели оглядеть обшарпанную комнату, обрюзгшее лицо Годоя, свидетельствовавшее о беспробудном пьянстве, и пятна от еды на его черном пиджаке и брюках в серую полоску.
Сие заведение явно не принадлежало к числу перворазрядных и, по всей вероятности, не отличалось безупречной репутацией.
– Мистер Годой, – начал Партридж, – как я уже сообщил вашей помощнице в приемной, мы с телестанции Си-би-эй. На лице Годоя отразилось любопытство.
– Не вас ли я видел по телеку? Вы вещали из Белого дома?
– Это был Джон Кочрэн, иногда меня с ним путают. Он работает на Эн-би-си. Меня зовут Гарри Партридж. Годой хлопнул себя ладонью по колену.
– Так это вы все время чешете про похищение.
– Да, и это одна из причин, по которой мы здесь. Разрешите сесть?
Годой указал на стулья. Партридж и остальные сели напротив него.
Развернув экземпляр “Семаны”, Партридж спросил:
– Вы, случайно, с этим не знакомы?
– Подонок, проныра, сукин сын! Он не имел права печатать то, что подслушал, это предназначалось не для его ушей!
– Так значит, вы видели газету и знаете, о чем идет речь.
– Само собой. Дальше что?
– Мы были бы очень вам признательны, мистер Годой, если бы вы ответили нам на несколько вопросов. Во-первых, как фамилия человека, купившего гробы? Как он выглядел? Могли бы вы его описать?
Гробовщик замотал головой:
– Нечего лезть в мои дела.
– Поймите, это чрезвычайно важно. – Партридж намеренно говорил спокойным, дружелюбным тоном. – Не исключено, что тут есть связь с тем, о чем вы только что упомянули, – с похищением семьи Слоуна.
– Никакой связи не вижу. – И Годой упрямо заявил: – Словом, это мое частное дело, и ничего я вам не скажу. Так что, если не возражаете, я примусь за работу.
Тут в разговор вступил молчавший до сих пор Дон Кеттеринг:
– А как насчет цены, которую вы запросили за гробы, Годой? Не хотите ее назвать? Гробовщик вспыхнул.
– Сколько раз повторять одно и то же?! У меня свои дела, у вас свои.
– За наши дела не беспокойтесь, – сказал Кеттеринг. – Сейчас же ими и займемся – отправимся прямо отсюда в городское налоговое управление Нью-Йорка. Здесь сказано, – он ткнул пальцем в “Семану”, – что за все три гроба вы получили наличными, и я не сомневаюсь, что вы сообщили об этом в налоговое управление и уплатили налог с продажи, – там все должно быть зарегистрировано, в том числе и имя покупателя.
Кеттеринг повернулся к Партриджу:
– Гарри, почему бы нам не оставить в покое эту малообщительную личность и не поехать сейчас же к налоговому инспектору?
Годой побледнел и залопотал:
– Эй, не порите горячку. Подождите минуту.
– А в чем проблема? – спросил Кеттеринг с невинным выражением лица.
– Может, я…
– Может, вы не уплатили налога с продажи и не сообщили о ней, но, бьюсь об заклад, денежки-то вы получили, – резко перебил его Кеттеринг, который, отбросив напускное дружелюбие, склонился над столом гробовщика. Партридж, который никогда прежде не видел Дона Кеттеринга в подобной роли, был очень рад, что взял его с собой. – Слушайте меня внимательно, Годой. Такая телестанция, как наша, обладает большими возможностями, и, если понадобится, мы используем их, тем более что сейчас мы защищаем интересы одного из нас, расследуем грязное преступление – похищение его семьи. Нам нужны ответы на вопросы и быстро; если вы нам поможете, мы в долгу не останемся – не будем вытаскивать на свет то, что нас не касается: неуплату налога с продажи или подоходного налога – не исключено, что вы и финансовое управление обвели вокруг пальца. Но если вы станете скрывать правду, представители ФБР, городской полиции, налогового и финансового управлений будут доставлены сюда сегодня же. Так что выбирайте. С кем предпочитаете иметь дело – с ними или с нами.
Годой облизнул губы.
– Я отвечу на ваши вопросы, ребята.
В его голосе слышалось напряжение. Кеттеринг кивнул:
– Давай, Гарри.
– Мистер Годой, – начал Партридж, – как звали человека, купившего гробы?
– Он назвался Новаком. Я ему не поверил.
– Скорее всего правильно сделали. Что-нибудь еще вам о нем известно?
– Нет.
Партридж полез в карман.
– Я хочу показать вам один снимок. А вы просто скажете мне, что о нем думаете.
Он протянул Годою фотокопию, снятую с карандашного портрета Улисеса Родригеса двадцатилетней давности.
– Это он, – сказал Годой без колебаний. – Новак. В жизни он выглядит старше, чем на этом снимке.
– Да, мы знаем. Вы абсолютно уверены?
– Не сойти мне с этого места. Я видел его дважды. Он сидел там же, где вы.
Читать бесплатно другие книги:
