Вечерние новости Хейли Артур

Глава 9

Напряжение в кабинете Альберто Годоя постепенно спадало. Сейчас, когда требования не в меру настойчивых визитеров с телевидения были удовлетворены и нависавшая над ним угроза миновала, владелец похоронного бюро расслабился. В конце концов, рассуждал про себя Годой, в том, что он продал три гроба Новаку или как там его, ничего противозаконного не было. Разве он мог догадываться, что эти чертовы гробы будут использоваться с преступными целями? Конечно же, Новак показался ему подозрительным типом, и Годой не поверил ни одному слову из его басни про гробы. Но пусть кто-нибудь это докажет. Ничего не выйдет! Не получится!

Когда начался сегодняшний сыр-бор, его беспокоили две вещи: налог городу, который он содрал с покупателя за два первых гроба, но не заявил об этом, а также десять тысяч наличными, которые не были занесены в статью дохода в его книгах. Если об этом пронюхает финансовое управление, они смешают его с дерьмом. Правда, эти хлыщи с телевидения обещали помалкивать об обеих уловках, и, пожалуй, им можно верить. Он слышал, что путем таких вот сделок телевизионщики добывают большую часть своей информации. Сейчас, когда все осталось позади, он был даже рад, что увидел, как они работают. Но он и словечка о сегодняшнем не проронит, если этот паршивец из “Семаны” будет сшиваться поблизости.

– Если дадите мне лист бумаги, – сказал Дон Кеттеринг, указывая на две небольшие стопки банкнот, лежавших на столе, – я напишу расписку в получении этих денег.

Годой выдвинул ящик письменного стола, в котором он хранил всякую всячину, и извлек оттуда пачку линованной бумаги. Уже задвигая ящик, он заметил листок со своими каракулями, вырванный из записной книжки. Он сунул его сюда больше недели назад и совершенно о нем забыл.

– Постойте-ка, тут есть еще кое-что. Когда Новак во второй раз явился…

– Что это? – резко спросил Партридж.

– Я же говорил вам: у него был катафалк марки “кадиллак”, за рулем сидел другой парень. Они увезли в нем гроб.

– Да, говорили.

Годой протянул листок, вырванный из записной книжки.

– Вот номер катафалка. Я записал его, положил сюда и забыл.

– Почему вы это сделали? – поинтересовался Кеттеринг.

– Может, интуиция. – Годой пожал плечами. – Разве это имеет значение?

– Нет, – сказал Партридж, – не имеет. Но все равно спасибо. Мы это проверим.

Он сложил листок и спрятал его в карман, хотя на результат не надеялся. Он вспомнил, что номер пикапа, взорвавшегося в Уайт-Плейнзе, был фальшивым и никуда их не привел. И все же любой клубок надо распутывать до конца, ничего нельзя принимать как должное.

Мысли Партриджа переключились на то, как это давать по телевидению. Он понимал, что скоро – не позже чем через несколько дней – какую-то, а может быть, и большую часть новой информации, в частности роль Улисеса Родригеса во всей этой истории, придется пускать в эфир. На Си-би-эй удерживать в тайне информацию можно лишь до поры до времени; пока что им сопутствовала удача, но ветер мог подуть в другую сторону в любой момент. Кроме того, они все-таки являлись службой новостей. Партридж ощутил приятное волнение при мысли о том, что наконец-то в эфир пойдет свежий материал; он решил, что именно сейчас надо подумать о том, как его лучше подать.

– Мистер Годой, – сказал Партридж, – несмотря на небольшое недоразумение в начале нашей встречи, вы все же очень нам помогли. Как бы вы восприняли наше предложение повторить все, что вы нам рассказали, перед видеокамерой?

То, что его покажут по телевидению, да еще в такой престижной программе, приятно щекотало нервы. Однако Годой быстро прикинул, что “популярность” чревата чрезмерным интересом к его персоне – может, например, всплыть вопрос о налогах, который его так беспокоил. Он отрицательно помотал головой:

– Нет, спасибо.

Как будто читая его мысли, Партридж продолжал настаивать:

– Нам незачем называть ваше имя или показывать лицо. Мы можем сделать так называемое силуэт-интервью, дав свет сзади, так что зрители увидят лишь ваши очертания. Мы можем даже изменить ваш голос.

– Он будет походить на жужжание кофемолки, – вставил Кеттеринг. – Ваша собственная жена его не узнает. Соглашайтесь, Годой, что вы теряете? Снаружи ждет наш оператор, настоящий виртуоз, а вы внесете свою лепту в расследование.

– Ну что ж… – Гробовщик колебался. – Обещаете, что это останется между нами, и вы никому не проболтаетесь?

– Я обещаю, – сказал Партридж.

– Я тоже, – согласился Кеттеринг.

– Ну и я тоже, – присоединился к ним Мони.

Кеттеринг и Партридж обменялись взглядами; оба понимали, что данное ими слово, которое, будучи честными журналистами, они обязаны сдержать, невзирая на последствия, может причинить им немало хлопот. Не исключено, что ФБР и другие захотят выведать секрет и станут требовать имя интервьюируемого “силуэта”. Ну да ладно, юристы как-нибудь это дело уладят – такого рода скандалы случались и раньше.

Партридж вспомнил, как в 1986 году Эн-би-си передала сенсационное и в то же время противоречивое интервью с палестинским террористом Мохаммедом Абулем Аббасом, обеспечив безопасность последнего. Впоследствии множество критиков осудило Эн-би-си не только за само интервью, но и за сокрытие местонахождения террориста – телестанция так и не отступилась от данного накануне интервью обещания. Подобное негодование разделяли даже некоторые журналисты, хотя, очевидно, ими двигала профессиональная зависть. Спор не утихал, глава государственного департамента США кипел от ярости, а министерство юстиции грозилось разослать повестки в суд и учинить допрос членам съемочной группы, но в конце концов все уладилось. (Когда у государственного секретаря Джорджа Шульца спросили, что он думает по этому поводу, он ответил: “Я верю в свободу прессы”.) Ни для кого не секрет, что телестанции новостей подчиняются собственным законам. Во-первых, потому, что ни правительственные органы, ни государственные мужи не хотят с ними конфликтовать. Во-вторых, в демократическом мире журналистика как таковая олицетворяет собой идеалы справедливости, свободы и неподкупности.

Разумеется, исключения из правил не так уж редки, ведь журналисты – тоже живые люди. Но если вы в открытую станете выступать против завоеваний журналистики, вас скорее всего обвинят в низости, а не погладят по головке.

Пока Гарри Партридж раздумывал над основами своей профессии, Минь Ван Кань приготовился записывать интервью, которое Дон Кеттеринг должен был взять у Альберто Годоя.

Поступить так предложил Партридж: он видел, что Кеттеринг хочет и дальше участвовать в расследовании, и неудивительно – ведь судьба Слоунов живо волновала всех и каждого в Отделе новостей. А кроме того, сам Партридж намеревался заняться другим.

Он уже знал, что при первой же возможности вылетит в Боготу. Хотя Партридж и разделял мнение своего колумбийского коллеги-радиокорреспондента, что Улисес Родригес покинул Колумбию, он был убежден: настало время начинать самостоятельный поиск в Латинской Америке, и, разумеется, отправной точкой должна стать Колумбия.

Минь Ван Кань объявил, что можно начинать. Его пригласили войти несколько минут назад, и, осмотрев заведение, Минь решил, что возьмет интервью в подвале, там, где выставлены гробы. Благодаря специальной подсветке сзади помещения почти не будет видно, лишь та стена, напротив которой сидел Годой, была ярко освещена, однако на интервьюируемого свет не падал. Рядом с силуэтом Годоя маячил силуэт гроба – эффектно и мрачно. Голос гробовщика изменят позже, уже в здании Си-би-эй.

Сегодня звукооператора не было, и Минь снимал универсальной камерой, записывающей одновременно и изображение и звук. Он также захватил с собой небольшой монитор, который установил таким образом, чтобы Годой мог видеть то же самое, что и глазок камеры, в сложных обстоятельствах это придает интервьюируемому чувство уверенности.

Годоя это не только успокоило, но и позабавило.

– Смотри-ка, хитрые черти, – сказал он Кеттерингу, сидевшему рядом, вне поля зрения камеры.

Кеттеринг, у которого возникали некоторые идеи относительно предстоящего интервью, лишь слегка улыбнулся, оторвавшись от только что сделанных записей. По кивку Миня он начал, выждав паузу, которая потом будет заполнена вступлением, предваряющим выход передачи в эфир.

– Каково было ваше первое впечатление от встречи с человеком, который, как вам теперь известно, был не кто иной, как террорист Улисес Родригес?

– Ничего особенного. Показался мне обыкновенным парнем. – На всякий случай Годой решил не признаваться в том, что Новак, он же Родригес, вызвал у него подозрения.

– Значит, вас ничего не насторожило, когда вы продали ему сначала два гроба, а потом еще и третий?

Силуэт пожал плечами:

– А чего настораживаться? Это моя работа.

– Вы говорите: “Чего настораживаться?” – В устах Кеттеринга слова Годоя прозвучали саркастически. – Но разве подобная сделка не выходит из ряда вон?

– Может быть... в некотором смысле.

– Как владелец похоронного бюро разве вы не предоставляете клиентам то, что называется “пакетом услуг”, не обеспечиваете организацию похорон?

– Конечно, предоставляю, почти всегда.

– Ведь раньше, до появления Родригеса, вы никогда не продавали гробы таким образом? – Кеттеринг продвигался вперед на ощупь, о чем Годой не догадывался и потому не лгал во время записи.

– – Пожалуй, что так, – пробормотал Годой. Интервью приняло неожиданный оборот. Он бросил весьма мрачный взгляд на Кеттеринга, но тот не отступался.

– Так, значит, вы раньше не продавали гробы отдельно?

– Я решил, – гробовщик повысил голос, – что меня не касается, зачем ему гробы.

– А о том, чтобы сообщить об этом правоохранительным органам, полиции, например, вы не подумали? Позвонить и сказать: “Слушайте, ко мне обратились со странной просьбой, с какой до сих пор никогда не обращались, и я бы хотел навести справки о личности клиента”. Это вам в голову не пришло?

– Нет. С какой стати?

– Потому что клиент не вызвал у вас никаких подозрений?

– Верно.

Кеттеринг продолжал докапываться до сути:

– Но если он не вызвал у вас подозрений, то почему же, когда Родригес пришел к вам во второй раз, вы потихоньку записали номер катафалка, в котором он забирал гроб, и прятали этот листок бумаги до сегодняшнего дня?

– Слушайте! – взревел Годой. – Я сказал вам это по секрету, а вы…

– Одну минутку, господин владелец похоронного бюро! Вы ни словом не обмолвились о том, что хотели бы удержать этот факт в тайне.

– Значит, собирался сказать.

– А это совсем другое дело. Между прочим, до начала интервью вы сообщили нам цену – почти десять тысяч долларов за три гроба, – также не предупредив о том, что это не подлежит огласке. Судя по вашему описанию гробов, цена завышена?

– Парень, который купил гробы, не жаловался. А вам-то что?

– Возможно, у него были веские причины, чтобы не жаловаться. – Тон Кеттеринга стал холодным и обвинительным. – Не запросили ли вы непомерно высокую цену, потому что знали – заплатит, никуда не денется? Вы все время чувствовали, что что-то здесь не то, и хотели, пользуясь случаем, нагреть руки…

– Эй, я не обязан сидеть и выслушивать эту собачью чушь! Хватит с меня! Я выхожу из игры.

Обозленный Годой встал со стула и пошел прочь, непроизвольно сдернув микрофон. Когда он проходил мимо камеры, Минь инстинктивно направил на него объектив, и Годой оказался в кадре анфас при полном освещении – таким образом, он сам же нарушил правила конспирации. Позже этот кадр послужил поводом для споров.

– Ублюдок! – рявкнул Годой Кеттерингу.

– Вы мне тоже не нравитесь, – отозвался тот.

– Слушайте, – обратился Годой к Партриджу, – наш разговор отменяется. – Он указал на камеру “Бетакам”. – Чтобы не смели это использовать. Ясно?

– Я понимаю вас, – ответил Партридж. – Но я не могу дать вам никаких гарантий. Это решит телестанция.

– Вон отсюда!

Альберто Годой исподлобья наблюдал за тем, как четверка из Си-би-эй сложила аппаратуру и отбыла восвояси. На обратном пути из Куинса Дон Кеттеринг объявил;

– Пожалуйста, высадите меня, как только мы въедем в Манхэттен. Я попробую напасть на след меченых денег; я знаю контору на Лексингтон-авеню, откуда смогу сделать пару телефонных звонков.

– Можно я пойду с вами? – попросил Джонатан Мони и взглянул на Партриджа. – Мне очень хочется посмотреть, чем закончится сегодняшняя эпопея.

– Я не против, – согласился Кеттеринг. – Если Гарри разрешит, я научу тебя кое-каким азам журналистики.

Партридж не возражал, и, миновав мост Куинсборо, они разделились. Джип продолжал путь к телестанции Си-би-эй, а Кеттеринг и Мони поймали такси и отправились в брокерскую контору, находившуюся чуть в стороне от Лексингтон-авеню, рядом с отелем “Саммит”.

Помещение, куда они вошли, было просторное: около двадцати человек сидели и стояли там и, задрав голову, смотрели на экран, где мелькали цифры биржевых квот. Темно-зеленый ковер оттенял светло-зеленые стены; удобные стулья, привинченные рядами к полу, были обиты зеленой с оранжевым тканью. Кое-кто из напряженно следивших за экраном держали наготове блокноты и карандаши, других цифры занимали мало. Молодой мужчина восточного вида читал ноты; несколько человек просматривали газеты; некоторые клевали носом.

Вдоль стены был установлен ряд компьютеров с несколькими отводными телефонами, над которыми висела табличка с надписью “Если хотите совершить сделку, снимите трубку”. По некоторым телефонам говорили и, несмотря на тихие голоса, можно было расслышать обрывки разговоров: “…Вы купили две тысячи? Продавайте…”, “…Можете взять пятьсот по восемнадцать? Давайте…”, “…Хорошо, начинайте с пятнадцати двадцати пяти…"

Секретарша, сидевшая в дальнем конце комнаты, увидела двух телекорреспондентов, улыбнулась в знак того, что узнала Кеттеринга, и сняла телефонную трубку. Позади ее стола находились двери нескольких кабинетов, некоторые из них были открыты.

– Смотри внимательно, – сказал Кеттеринг Мони. – Такие акционерные биржи скоро станут историей, это одна из последних. Большинство из них уже исчезли, подобно тому как исчезли подпольные кабачки после отмены сухого закона.

– Однако торговлю акциями никто не отменял.

– Верно. Но брокеры подсчитали, во что обходятся такие заведения, и пришли к выводу, что они себя не оправдывают.

Слишком многие приходят сюда отдохнуть или просто из любопытства. Кроме того, здесь, в тепле и уюте, пристраиваются бездомные – ведь лучшего места, чтобы укрыться от зимних холодов, им не найти. К сожалению, бездомные не платят брокерам комиссионных.

– Может, дать это в “Новостях”? – предложил Мони. – С такой же вот ностальгической ноткой, прежде чем эти биржи исчезнут с лица земли.

Кеттеринг взглянул на него с некоторым изумлением:

– Блестящая идея, мой мальчик. Как я сам до этого не додумался? На следующей неделе поговорю с “подковой”.

Дверь, перед которой сидела секретарша, открылась, и из нее вышел толстяк с густыми бровями; он тепло поздоровался с Кеттерингом:

– Рад тебя видеть, Дон. Давненько ты не появлялся, а мы ведь ни одной твоей передачи не пропускаем. Чем можем быть полезны?

– Спасибо, Кевин. – Кивком головы Кеттеринг указал на Мони. – Мой юный коллега Джонатан хотел бы знать, какие акции ему стоит купить сегодня, чтобы завтра они в четыре раза подскочили в цене. И еще: можешь на полчаса усадить меня за какой-нибудь стол с телефоном?

– Стол с телефоном – не проблема. В твоем распоряжении мой кабинет – там тебе никто не будет мешать. Что касается первого вопроса, извините, Джонатан, но наш “магический кристалл” сейчас как раз подпитывается информацией. Если вы еще будете здесь, когда он вернется, я дам вам знать.

Их проводили в небольшой комфортабельный кабинет, где стояли стол красного дерева, два кожаных кресла, неизменный компьютер и телефон. Табличка на дверях гласила: “Кевин Фейн”.

– Чувствуйте себя как дома, – сказал Фейн, – а я пойду распоряжусь, чтобы вам принесли кофе и сандвичи.

Когда они остались одни, Кеттеринг сказал Мони:

– Еще студентами мы с Кевином во время летних каникул подрабатывали посыльными на Нью-йоркской фондовой бирже, и с тех пор не теряем друг друга из виду. Хочешь профессиональный совет?

Мони кивнул:

– Конечно.

– Корреспондент, – а похоже, ты можешь им стать, – должен иметь много знакомых, причем не только среди элиты, но и тех, кто попроще; время от времени надо наведываться к таким знакомым, как мы сейчас, иначе их можно потерять. Это способ получения информации, подчас самой неожиданной. И еще запомни: люди с радостью помогают телерепортерам; даже если кто-то позволяет тебе пользоваться своим телефоном, ему уже кажется, что он к тебе приблизился, и почему-то бывает тебе за это благодарен.

Говоря это, Кеттеринг извлек из внутреннего кармана несколько стодолларовых банкнот, позаимствованных у Альберто Годоя, и разложил на столе. Он выдвинул ящик стола и вынул оттуда лист бумаги для записей.

– Сначала попытаем счастья с сотенными, на которых написаны фамилии. Затем, если потребуется, перейдем к номерам счетов. – Взяв со стола купюру, он прочел: – Джеймс У. Мортелл.

И добавил:

– Сия стодолларовая бумаженция когда-то побывала в руках этого человека. Попробуй отыскать его в телефонном справочнике Манхэттена, Джонатан.

Через две-три минуты Джонатан объявил:

– Есть.

Он диктовал номер телефона, а Кеттеринг нажимал на соответствующие кнопки на телефонном аппарате. После двух гудков приятный женский голос ответил:

– Слесарно-водопроводная фирма Мортелла.

– Доброе утро. Мистера Мортелла, пожалуйста.

– Он ушел по делам. Это говорит его жена. Могу я быть вам чем-то полезна?

"Голос не только приятный, но молодой и завораживающий”, – подумал Кеттеринг.

– Благодарю вас, миссис Мортелл. Вас беспокоит Дон Кеттеринг. Корреспондент по экономическим вопросам Си-би-эй.

Пауза, затем удивленно и недоверчиво:

– Это розыгрыш?

– Вовсе нет, мэм. – Кеттеринг говорил непринужденно и приветливо. – Мы тут на Си-би-эй кое-что выясняем, и мистер Мортелл мог бы нам помочь. Раз его нет, может быть, вы его замените?

– А ведь вы действительно Дон Кеттеринг! Я узнала голос. Чем мы можем быть вам полезны? – Милый смешок. – Если у вас, конечно, труба не протекает.

– Да как будто трубы в порядке, но если что случится, я к вам обращусь. По правде говоря, это имеет отношение к стодолларовой купюре, на которой значится фамилия вашего мужа.

– Надеюсь, мы ничего дурного не сделали?

– Разумеется, нет, миссис Мортелл. Эта банкнота, по всей вероятности, побывала в руках вашего мужа, и сейчас я пытаюсь проследить ее дальнейший путь.

– Знаете, – задумчиво произнесла женщина, – некоторые клиенты платят наличными, в том числе и сотенными. Но мы никогда не задаем вопросов.

– Да и с какой стати вам их задавать?

– Затем, когда мы кладем деньги на счет в банке, кассиры иной раз пишут на них нашу фамилию. Наверное, это не положено, но некоторые так делают.

Пауза, затем:

– Я однажды спросила, для чего это. Кассирша объяснила, что гуляет очень много фальшивых сотенных, и банк таким образом подстраховывается.

– Ага! Именно так я и думал; вероятно, сотенная, которую я сейчас держу, получила свою метку таким же образом. – Произнося эти слова, Кеттеринг показал Мони большой палец. – Вы не будете возражать, миссис Мортелл, если я попрошу вас назвать банк?

– Отчего же не назвать. Это Сити-бэнк. – И она продиктовала адрес филиала в центре города.

– Спасибо. Это меня как раз и интересовало.

– Секундочку, мистер Кеттеринг. Могу я задать вам вопрос?

– Конечно.

– Это каким-то образом отразят в “Новостях”? А то как бы мне не пропустить передачу?

– Не беспокойтесь. Вы нам так помогли, миссис Мортелл, что в день передачи я лично вам позвоню и предупрежу.

Когда Кеттеринг повесил трубку, Джонатан Мони сказал:

– Я знал, что чему-нибудь у вас научусь. Я не ошибся.

– Чему же ты научился?

– Как заводить друзей.

Кеттеринг улыбнулся. У этой Мортелл был такой милый, если не сказать ласковый, голосок, что Кеттеринг решил ее навестить. Он записал адрес – она жила в центре, неподалеку. Не исключено, что его постигнет разочарование. Голоса бывают обманчивы – она может оказаться старше, чем он думал, а внешне – напоминать заднюю стенку автобуса, хотя интуиция подсказывала ему обратное.

Со временем Джонатан непременно узнает еще и то, что одно из косвенных преимуществ работы на телевидении заключается в бесчисленных возможностях приятных любовных приключений – разумеется, если у вас есть к этому охота. Он выбрал еще одну стодолларовую купюру.

– Давай с этой поработаем, – сказал он Мони, кивнув в сторону телефонного справочника. – Николини Бразерс.

Оказалось, что это кондитерский магазин на Третьей авеню. Мужчина, снявший трубку, заподозрил что-то неладное и после первых вопросов явно собирался нажать на рычаг. Но Кеттеринг с любезной настойчивостью убедил его этого не делать. В конце концов прозвучало название банка, куда владелец магазина регулярно сдавал свою выручку, в том числе и крупные купюры. Это был банк Америкен-Амазонас на Даг-Хаммершельд-плаза.

Фамилий, значившихся на двух других купюрах, которые выбрал Кеттеринг, в телефонном справочнике не оказалось.

Следующая купюра познакомила их со словоохотливым управляющим магазином мужской одежды. Он откровенно признался, что магазин имеет счет в отделении банка Ломи на углу Третьей авеню и Шестьдесят седьмой улицы.

Еще одна фамилия не дала никаких результатов. Затем они нарвались на грубиянку, страдавшую манией подозрительности, и Кеттерингу так и не удалось ничего из нее вытянуть.

Пятый по счету телефонный разговор состоялся с восьмидесятишестилетним стариком, жившим в многоквартирном доме на Ист-Энд-авеню. Он был слишком слаб, чтобы говорить по телефону, и за него говорила сиделка, однако с рассудком у старика, несомненно, было все в порядке. Слышался его бойкий шепот: его сын, владелец нескольких ночных клубов, частенько заглядывал к отцу и подбрасывал ему сотню-другую, которые старик переправлял на свой банковский счет, желая подкопить на старость, – последние слова восьмидесятишестилетний дедушка произнес с легким смешком. И – о да, он имел счет в Америкен-Амазонас, на Даг-Хаммершельд-плаза.

Потом Кеттеринг позвонил в морской ресторан рядом с вокзалом Грэнд-Сентрал – он пространно объяснялся там с несколькими людьми, но ни один из них не хотел брать на себя ответственность и сообщать ему что-либо существенное. Наконец к телефону позвали владельца ресторана, который нетерпеливо сказал:

– Какого черта! Будет вам название банка, но услуга за услугу – надеюсь, вы упомянете о нас в “Новостях”. Банк находится на этой чертовой площади – язык сломаешь – Даг-Хаммершельд-плаза, Америкен-Амазонас.

Повесив трубку, Кеттеринг сгреб стодолларовые купюры и сказал Мони:

– У нас на руках козырной туз. Больше не надо никуда звонить. Мы получили ответ. – Заметив удивленный взгляд Мони, он пояснил: – Давай порассуждаем: трое человек из пяти назвали один и тот же банк – слишком много для простого совпадения. Фамилии на купюрах, попавших в Сити-бэнк и Ломи, скорее всего были написаны раньше, затем эти деньги вновь поступили в обращение и наверняка опять же прошли через Америкен-Амазонас.

– Так вот, значит, откуда приплыли денежки, которыми Новак-Родригес расплатился с Годоем за гробы.

– Именно! – Голос Кеттеринга стал жестким. – Бьюсь об заклад, что в том же банке эти подонки получали наличные и имели, а может, и до сих пор имеют, свой счет.

– Значит, едем на Даг-Хаммершельд-плаза, – догадался Мони.

– А куда же еще, черт возьми! Вперед.

Глава 10

В Америкен-Амазонас сразу же узнали Дона Кеттеринга – чутье подсказало ему, что его появление в этом банке не было неожиданностью.

Когда он поинтересовался, нельзя ли ему встретиться с управляющим, секретарша, дама почтенного вида, ответила:

– У него посетитель, мистер Кеттеринг, но я его побеспокою – скажу, что вы здесь. – Она бросила взгляд на Джонатана Мони. – Уверена, он не заставит вас долго ждать, джентльмены.

Пока они ждали, Кеттеринг оглядел банк. Он был расположен на первом этаже старого кирпичного здания, стоявшего у северного края площади, снаружи его темно-серое крыльцо выглядело малопривлекательным. Однако интерьер, при том что помещение было небольшим для нью-йоркского банка, был уютным и красочным. Вместо обычной плитки на полу лежал ковер приглушенных вишневых, красных и оранжевых тонов, на котором золотом была вышита надпись, указывавшая на то, что он был соткан в штате Амазонас в Бразилии.

И хотя мебель была традиционной – с одной стороны располагались кассовые стойки, с другой – три стола управляющих, – дерево и работа отличались самым высоким качеством. Большую часть стены, которая открывалась взорам посетителей, занимала эффектная роспись, изображавшая батальную сцену: солдаты в форме скачут верхом на взмыленных лошадях со спутанными гривами.

Кеттеринг разглядывал настенную роспись, когда секретарша объявила:

– Мистер Армандо освободился. Проходите, пожалуйста. Они вошли в кабинет, одна стена которого была стеклянной, что позволяло наблюдать за работой служащих; управляющий двинулся им навстречу, протянув руку для рукопожатия. Судя по табличке на его столе, это был Эмилиано В. Армандо-младший.

– Очень рад познакомиться, мистер Кеттеринг. Я часто вас вижу и почти всегда восторгаюсь вашими передачами. Вы, наверное, уже привыкли это слышать.

– Даже если и так, вы все равно доставили мне удовольствие.

Кеттеринг представил Мони. Армандо жестом пригласил их присесть, и сам сел напротив, с тем чтобы гости могли лицезреть висевший на стене гобелен в ярко-желтых и синих тонах соответственно общему интерьеру банка.

Кеттеринг оглядел управляющего: то был тщедушный человечек с морщинистым, утомленным лицом, седыми редеющими волосами и густыми бровями. Движения Армандо отличались быстротой и некоторой нервозностью, словно он был чем-то озабочен; Кеттеринг сравнил его со стареющим терьером, не желающим мириться с изменениями в окружающем мире. Однако почему-то этот человек в отличие от Альберто Годоя был ему симпатичен.

Откинувшись на спинку вращающегося кресла, банкир вздохнул.

– Я в общем-то поджидал вас или ваших коллег с минуты на минуту. Мы переживаем тяжелое, смутное время, впрочем, я уверен, вы и сами это понимаете.

Кеттеринг подался вперед. Управляющий, видимо, считал, что он что-то знает, а он об этом понятия не имел. Он осмотрительно заметил:

– Да, к сожалению, так слишком часто бывает.