Билет: «Земля – Нордейл» Мелан Вероника
– Если будешь убивать, сделай безболезненно, – попросила я тихо, – усыпи для начала.
– Успокойся.
Это был приказ. Приказ того, рядом с кем бесполезно трепыхаться, рядом с кем лучше не поднимать голову, не смотреть прямо, не говорить.
Машина тронулась; я сжала трясущиеся ладони коленями.
Мы выезжали из города. Зачем? Не знаю. Может быть, для того, чтобы прибыть к месту депортации, а может, этой капсуле времени в виде серебристого автомобиля требовалась скорость.
Капсула… Шутка, если бы мир за окном изредка не вздрагивал, не делался странно зыбким, ненастоящим. Мы все еще ехали по дороге, но уже существовали в некоем ином временном измерении, я чувствовала.
Человек рядом со мной спокоен, как скала, сосредоточен на руле, на полотне дороги или на чем-то еще; руки у него красивые, думала я отстраненно, очень мужские. В меру жилистые, с выпуклыми венами, руки человека, обладающего силой.
– У меня есть право на последнее желание? – спросила я, когда дома стали делаться все ниже, когда богатый район сменился спальным.
– Сигарету тебе дать? – в голосе ноль издевки, скорее, равнодушное любопытство.
И ведь он, наверное, дал бы, но я подумала, что покурить я успею позже. Когда-нибудь, где-нибудь.
– Нет… Просто… покатай меня. Нравится… с тобой ездить.
Сосед взглянул на меня, и мелькнула мысль о том, что я никогда, наверное, не научусь определять, о чем он на самом деле думает.
– Прокатить тебя до родного мира?
Звучало странно.
– А ты можешь?
Он просто отвернулся, вернулся вниманием к дороге, но я успела уловить ответ, прозвучавший в его ауре, – я много чего могу.
– Прокати…
Не верилось, что это может быть правдой.
– Я должен тебя усыпить.
Красный сигнал светофора сменился желтым, затем зеленым; водители соседних машин не подозревали о том, что невзрачный серебристый седан, полоса на боку которого пока не видна, является Комиссионной машиной, депортирующей проштрафившуюся девчонку «домой».
– Не надо. Пожалуйста.
Мой последний шанс полюбоваться этим миром. Но куда больше меня поглощало другое – мой раздвоившийся разум, который помимо беспокойства и волнения о собственном будущем, начал вылавливать другое – ощущение того, что мне хорошо с этим парнем в серебристой форме. Плевать, что сейчас не время, что мы неясным мне образом отдаляемся от Нордейла, хотя все еще находимся на одной из его дорог. Я отделялась от себя суетной тоже и ощущала, что, возможно, в первый раз за долгие годы тихо счастлива. Очень-очень тихо, но все же.
Комиссионер впервые посмотрел на меня задумчиво – мой палач и мое умиротворение в одном лице.
– Пристегнись.
Значит, спать не будем. Я знала. Я знала!
И оказалась права еще в одном – эта машина на самом деле являлась капсулой времени. Почти стемнело, когда она, выехав за город, разогналась до чудовищной скорости. И нет, ни тряски в машине, ни надрывного шума двигателя – спокойствие и тишина, вот только мир по обочинам раздвоился и размылся окончательно. Потерялось в неясной дымке шоссе, слилось с горизонтом небо – его вообще больше не было, неба. Мы неслись не через расстояние, мы не поглощали километры – я засмотрелась на происходящее, потонула в удивлении и немом восторге, – мы неслись через грани невидимого кристалла. Мягко пересекали границы миров – одного, другого, третьего… Почти невозможно стало дышать: не от страха, от замершего во мне изумленного шока. Откуда-то я знала, что сейчас, именно сейчас, по обочинам от нас несутся самые настоящие темные леса, в которых обитают орки и эльфы, через секунду мы там, где нет ничего, кроме вулканов, еще чуть дальше пейзажи с суровыми скалами и крутыми обрывами. Где-то живут такие же, как я, люди. Где-то существа, совсем на людей непохожие. Миров множество, фронтиров – переходных полос – еще больше, и только мой сосед знал, где и когда нужно остановиться.
Я посмотрела на него… и зависла. Никогда ни с кем я не ощущала того единения, какое чувствовала сейчас с этим мужчиной – полное. Плевать, что на нем серебристая форма, что сейчас он играет моего «проводника», совсем неважно, как меня саму зовут. Наверное, то был побочный эффект смещения реальности – мне было уже не до этого. Я тонула в чувстве, которого не испытывала никогда – он мой. С ним я готова быть до конца. Тот самый. И нет, то было не предположение, но явившееся прямо изнутри меня чистое знание. Мне был нужен этот сидящий за рулем Комиссионер, нужен целиком и насовсем, мы с ним одно целое. За таким я готова пересечь пространство и любую трудность, такой всегда найдет способ приблизить нашу с ним встречу…
И прямо посреди зыбкой реальности в тихом салоне я произнесла:
– Ты мой мужчина. Ты об этом знаешь?
Не подозревала, что такое возможно, но, вероятно, для него было возможно все, потому что машину он остановил прямо посреди «ничего», посреди марева. Если под колесами седана и существовала дорога, я ее не видела. А из тумана, клубящегося за окнами, могло выйти что угодно.
Комиссионер смотрел на меня. Смотрел странно, с едва уловимой насмешкой и сожалением. А может, мне так казалось. У него красивые, глубокие глаза, но еще глубже он сам – колодец. Мой колодец. И нет, он не мог пропустить мои слова мимо ушей, потому как в них звучала не стопроцентная даже уверенность, но чистое знание. То самое, когда сомнений быть не может.
Эта пауза в салоне, полная тишина.
Чужой фон плющил, сминал изнутри – я на это плевала. Сейчас я отсекла все лишнее, даже если это лишнее влияло на мою физическую оболочку.
– Я не человек, – ответ без эмоций.
– Мне все равно.
Сейчас я напоминала себе героиню фильма, у которой, наконец, появилась в жизни цель, и, значит, миссия. Стрелка компаса в пустой до того коробочке, и стрелка эта указывала на мужчину слева.
– У тебя стресс.
Он имел в виду тот факт, что туман, клубящийся вокруг, и то, что мы только что катили черт знает через что, повлияло на мое сознание.
– Это не стресс.
Ну уж нет, мою стрелку теперь не сдвинут с верного курса и магнитные горы. Надо же, сколько лет я бродила по Уровням в поисках своего человека, а нашла его в критический момент жизни, во время перемещения в иной мир.
– Ты знаешь, о чем я говорю. Внутри. Ты это чувствуешь.
Пусть мы пока разные, пусть я еще не привыкла к этому слишком прямому взгляду в самую душу, пусть мне пока хочется сложиться перед ним карточным домиком – это все равно он. Мой. Мой. Мой.
Водитель молчал – самый знаковый момент моей жизни, когда за окном сплошная серость. Когда мы сами в «ничто».
– Возьми меня за руку, – попросила тихо.
Тишина.
У него был странный взгляд с примесью теплого цинизма. Взгляд очень уверенного в себе человека, и еще уверенного в том, что сбоев у системы его жизни не бывает.
Но они бывают.
– Хочешь умереть?
– Я не умру. – Да, наверное, будет неприятно, но я с детства отличалась чрезвычайной «проводимостью» для человека, могла терпеть малые токи. – Возьми.
Раскрыла лежащую на своем колене ладонь.
Прежде чем сделать это, он долго думал. И, в конце концов, протянул, накрыл своими пальцами мои.
Меня прошило разрядом, и совсем не слабым. Треск через каждую клетку тела – это неприятно, сразу затошнило, замутило, но я задвинула ненужные побочные эффекты прочь. Ощутила другое – связь между нами. Ту самую, которой так же, как и мне, не важны «мелкие» различия – строения, формы и формулы. Убедилась в главном: с ним хочу быть где угодно, до конца. Да, наверное, мне всегда будет хотеться падать перед ним на колени: представитель чужой расы давил своим фоном и отношением так, что лицом сразу в пол, но… И это самое НО разрушало все преграды.
Он убрал руку до того, как у меня начало меркнуть сознание. Смотрел долго, и я впервые уловила во взгляде напротив что-то новое. Тень удивления. Попытку приложить некую абсурдную теорию на мир из давно ужившихся между собой убеждений. Инакомыслие. Пусть пока еще чрезвычайно слабое, но уже забившуюся в шестеренки песчинку. И если он, привыкший к отсутствию эмоций, сможет ее перемолоть, то я – никогда.
– Ты везешь в другой мир свою женщину. – Я совершенно некстати рассмеялась; туман за окнами, отозвавшись, колыхнулся.
– Сумасшедшая. Человеческая. Девчонка.
Прозвучало ровно. Цинично. Холодно. И совсем чуть-чуть тепло.
Руки на руль, взгляд на дорогу; машина снова тронулась.
Мне было плевать на то, что он не верил. Я была счастлива оттого, что в нас верила я.
Наверное, мы ехали всю ночь, так мне казалось. Невозможно определить время, когда нет ни неба, ни солнца. Шок от прикосновения (жаль, я пока слабовата, но это изменится) повлиял на уставший разум пагубно – я уснула.
Проснулась тогда, когда седан уже стоял в туманном лесу моей родной планеты. Не знаю, как я узнала, почувствовала – это Земля. Другой запах, другой воздух, другая атмосфера, после Уровней отличия налицо.
И встрепенулась. Мало времени, очень мало времени, чтобы сказать главное…
– Не стирай мне память, – попросила сразу. Наверное, у него приказ, ведь так было бы правильно, так нужно сделать.
– Выходи из машины, – прозвучало ровно.
А выходить нельзя, ведь он просто уедет, я не успею…
– Я вернусь, – я смотрела на мужчину, в котором успела увидеть собственное отражение, жгуче, остро, – найду дорогу обратно.
– Тебя осудят за это.
Мне все равно.
«Ты стоишь этого. Стоишь всего!»
Он смотрел в ответ тяжело, чуть устало. Как будто много о чем-то думал, как будто так и не нашел способ, которым вирус мог бы сломать систему.
– Выходи из машины.
Я не могла не подчиниться. Но отрывалась с кусками души от того, к кому прикипела, припеклась. Готова была рычать от беспомощности. И испытала чудовищное облегчение, когда он вышел тоже. Подошел ближе, близко.
«Сотрет память!» – я уперлась спиной в ствол дерева. Стоящий в нескольких миллиметрах от тебя Комиссионер – это само по себе пытка, слишком сильное давление на психику, тело, эмоции.
– Я буду тебя помнить, – заявила уверенно, – даже если сделаешь это.
Но он просто смотрел. Не мог удалить у себя в голове странные новые засечки с идеально гладких до того орбит привычного хода мыслей.
И никуда моя уверенность в «нас» не делась, она окрепла, когда я окончательно потонула в отражающих туманный лес зрачках.
Я изнемогала от отчаяния, предчувствуя расставание. И мне до отчаяния сильно нужно было знать одну вещь:
– Выпьешь со мной кофе, когда я вернусь?
Он слышал душой, я была в этом уверена. Не тем, что делало его Комиссионером, не привычными взглядами «инопланетянина», не панцирем, в который был укутан.
Наверное, так Галилео Галилей надеялся оказаться правым в своих теориях, как мужчина, который вдруг наклонился близко к моему лицу, желал знать, возможно ли невозможное. Горячее дыхание, запах лосьона и кожи, шорох серебристой одежды, искры в воздухе от сближения. Он коснулся моих губ лишь мимолетно, совсем чуть-чуть, запечатлел себя, вдохнул меня куда-то в центр своего ядра. А может, просто прощался с «дурочкой», возомнившей невесть что.
Во мне же после этого касания-поцелуя навсегда образовалась новая нейронная сеть, в каждой клетке тела. Стрелка-указатель, клеймо и заодно прочный под ногами плот.
«Мы. Теперь у меня есть мы».
– Будешь меня ждать? Когда я вернусь?
Тот, кто мне внутри уже принадлежал всецело, просто отошел. Не стал стирать память, но обронил:
– Попробуй.
«Попробуй. Вернуться».
Это «попробуй» означало многое: что инакомыслие все же зацепилось в нем, что механизм, до того работавший без сбоев, допустил маленькую ошибку, способную перерасти в настоящий эксплоит. Это слово означало надежду и шанс.
Я стояла там, где не хотела быть. В неизвестной мне местности, в смешанном лесу, видимо, очень рано утром, а человек, привезший меня сюда, уходил. Вернулся к машине, открыл дверцу – я силилась запомнить абрис его спины, затылка, плеч, вынужденно прощалась, – что-то взял в салоне, вернулся.
Протянул сверток из серебристой ткани.
– Возьми. Пригодится.
Протянутое я взяла на автомате.
– Скажешь, как тебя зовут?
Я хотела быть с ним. С ним же вернуться в автомобиль, сесть в салон и укатить обратно на Уровни. Но рок, подавший мне самый лучший подарок в жизни в виде желанной встречи, отобрал и возможность выбирать.
– Я для тебя – исполнитель приговора.
«Какие имена?»
Кажется, в нем впервые мелькнуло что-то теплое. Мелькнуло, как лучик солнца на поверхности волны – был или нет, не поймешь.
И человек в форме снова отправился к машине. На этот раз, чтобы уехать, я это знала.
– Как тебя зовут?
Мне очень хотелось это знать, хотелось смаковать его имя ночами, гладить его своими мыслями.
И нет, Комиссионер ничего не сказал, но прошелестело в воздухе: «Возвращайся». Никто не услышал этого слова, только я, только мое воображение.
– Я Инга, – крикнула я вслед. И неважно, что мой спутник уже слышал мое полное имя в Суде. – И я научу тебя смеяться.
Взгляд поверх крыши машины до того, как сесть внутрь. И в этом взгляде та самая песчинка, грозящая нарушить ход вековых часов. Или перемолоться жерновами привычной системы.
Он уехал. Я осталась.
Мы разделились.
Мы встретимся снова.
Я та еще оторва, я найду выход, всегда находила. У меня не самый лучший характер, но он пробивной, и я всегда мечтала о человеке, рядом с которым меня сплющит от беспомощности, нежности и обожания. Этой ночью я его нашла.
Жаль, что ни куртки, ни теплых штанов; утром в этом чертовом лесу было холодно.
С сожалением глядя на то место, где недавно стояла машина и где не осталось даже следов от шин – она успела исчезнуть во время моего моргания? – я огляделась вокруг.
Ни карты, ни имени населенного пункта, ни направления. Ни даже названия страны.
Очередная переделка.
Глава 4
(Charlotte Cardin – Sad Girl)
Нужно было двигать, искать направление, выбираться, а я продолжала сидеть на первом попавшемся мшистом бревне. Меня двоило: тело находилось на Земле, душа на Уровнях. И только что уехал тот, с кем больше всего хотелось остаться. Дыра в сердце, и оно же, сердце, наполнено вдохновением, которого я не испытывала никогда – мне все по плечу. Вот только между нами не просто километры земных дорог, но и, похоже, тысячи световых лет. Дальше некуда. Нужно выживать в ставшем непривычным привычном мире, но вместо этого меня до сих пор пробивало током – слабым уже для физической оболочки, но невероятно мощным для сознания. Мурашило с прикосновения в машине, после с касания губ, приплющивало до земли, возносило до небес. Он, безымянный человек (не человек даже), напитал меня собой, как солевой раствор батарейку. Казалось, теперь я могу сутками сидеть здесь, вспоминая, пропитываясь, погружаясь в ощущения, оставленные мне Комиссионером.
И да, он оставил в тряпице кое-что еще – деньги и документы. Вполне земные купюры в размере пятидесяти тысяч рублей и еще мой паспорт. Его я, конечно, могла бы восстановить в паспортном столе после написания заявления об утере, вот только утекало бы сквозь пальцы ценное время. Что до денег, их пришлось бы зарабатывать самой – за них спасибо. Возможно, у моего сопроводителя был приказ оставить мне бонусы, но хотелось верить, что это его личный спонтанный подарок. Знак того, что что-то колыхнулось и в нем.
Я выбрала верить в последнее. Как только я окажусь в его крепких объятьях, как только меня обнимут и укроют руки в серебристой форме, я навсегда окажусь в правильном для себя месте. Долго же я искала это чувство, рассматривая обычных мужчин, а нашла…
Усмехнулась, фыркнула и поняла, что окончательно промерзла. Вздохнула и поняла, что пусть временно, мне придется принять родной мир. А ему меня. Прислушалась – куда же идти? И спустя минуту редких чивканий ранних птах уловила звук, заставивший мои уши навостриться, а сердце радостно стукнуть – звук далекого мотора.
Где-то есть дорога.
Завернув нехитрые пожитки в серебристую ткань и сунув ее в карман, я поднялась с бревна и зашагала туда, где пролегал автомобильный путь.
«Он не мог меня забросить в глушь. Только не он».
(Не мой мужчина).
И оказалась права. Пригородное шоссе тонуло в тумане; от росистой травы вымокли мокасины. Изрытая рытвинами бетонная лента, и никого; утренний час по небу не определить. Где же я, что за страна? Судя по количеству ям – Россия. Город какой?
Прогулка до ближайшего синего дорожного указателя, длившаяся пару минут, заставила меня рассмеяться у щита: «Яблоневая – 1 км, Колзуновка – 26 км».
Конечно. Колзуновка – место, где меня растила бабушка, прежде чем отправилась в мир иной. Не деревня, но, скорее, поселок городского типа, в котором, наверное, до сих пор жила нелюбимая мной родная тетка и сохранилась за мной «общага» – тесная однушка в пятиэтажке по улице Романова.
Щекотно внутри от чувств – мой проводник постарался, высадил меня близко к родным краям, хотя мог не париться, оставить где-нибудь в предгорьях Эльбруса, на Дальнем Востоке или вообще в Монголии. Двадцать шесть километров преодолеть можно без усилий, особенно если поймать попутку. На свою одежду, в которой вечность назад я так и не приехала на встречу, я смотрела с дрожью в сердце – модные джинсы, тонкий топ на бретельках, поверх него накидка-блузка, эдакая летяга без рукавов. Интересно, за кого меня ранним утром можно принять? Хорошо хоть яркого макияжа нет.
Мне повезло, когда минут десять спустя за поворотом заурчал грузовик. Не пришлось даже махать рукой; места глухие, от большого города далекие – попутчиков брали охотно.
– Ты чего это здесь? В такую-то рань? – вопрошал седой водитель, глядя на то, как я с непривычки неуклюже заползаю в высокую кабину. – Обидел, что ль, кто?
Он был нормальным – я выдохнула от облегчения. Слишком старым для того, чтобы приставать, слишком обеспокоенным. Такой не попросит в конце ни денег, ни расплаты «натурой» (боже, где же вы, Уровни? Зачем я здесь?). У него, наверное, своя дочка есть – столько волнения в глазах.
– Не обидел. Просто заблудилась. – Я, наконец, уместилась на соседнем сиденье. – Спасибо, что подобрали.
– Да как не подобрать, – сокрушался дядька, пахнущий старостью и чесноком; сверху икона-триптих «Спаси и сохрани»; у меня мокрые мокасины и вышивка на штанах, купленных в «Ровио», магазине на Сорок третьей в Нордейле. Оглушающий контраст, пропасть размером с космос. – Тебе куда, в Колзуновку?
– Ага.
– Это можно, это довезу. Ты термос под сиденьем бери, там чай еще горячий. Может, слишком крепкий, но хоть согреешься.
От переизбытка эмоций и непривычной смеси чувств разрывало: любовь, отчаяние, разочарование, жгучее желание ускорить события, перескочить кадр из фильма «родина» и злость оттого, что пульта мне никто не дал. Кнопку не нажать.
Натужно ревел мотор, пахло бензином. Почему-то хотелось реветь.
Уровень 14. Нордейл.
«Как тебя зовут?»
Он мог бы ответить Рид. Рид Герхер-Вард.
И заработал бы четвертое нарушение за одни только прошедшие сутки. Комиссионеры не называют людям имен, а еще не провозят штрафников по граням в бодрствующем состоянии – недопустимо. Он не должен был ее касаться, не должен был оставлять бонус – кусок ткани, нить, через которую теперь слишком хорошо чувствовал Ингу.
Рида штормило. Пятнадцать минут назад он прибыл в Реактор, чтобы поставить отметку в базе «задание выполнено», и две минуты спустя получил вопрос от коллеги: «Что с твоими полярными точками?»
Его полярные точки разъехались по синусоиде, как некачественные брюки на слишком толстой заднице; теперь глава отдела исполнения наказаний просто сидел в седане, не касался руля, не касался ключа зажигания и просто желал. Желал, чтобы она опять оказалась рядом с ним на сиденье, желал вернуть контроль над собой, желал пойти в офис и запросить координаты, узнать, где она сейчас?
Он очень давно столько не желал, и океан, пребывавший много лет в стабильных очертаниях, вдруг вышел из берегов, разбушевался – красиво. И очень, очень опасно. Комиссионер во власти эмоций все равно, что протон, выбившийся из кристаллической решетки химического соединения. Дрейк наблюдал за такими явлениями пристально и уже вызвал бы для расспросов, но Начальника не было поблизости; Рид же с закрытыми глазами наблюдал за внутренним волнением. Еще чуть-чуть, и начнут бить молнии. Не туда, куда угодно. В случайном порядке. Человек в раздраенном состоянии способен набить кому-нибудь морду или напиться (невелика беда). Комиссионер в раздраенном состоянии способен изменить очертания мира, проплавить ткань бытия – недопустимо. Нужно поехать домой, поставить все поля на стабилизацию – через пару часов они восстановятся. В Реактор сейчас нельзя ни под каким предлогом, на него и так слишком пристально, чувствуя «шторм», смотрели коллеги.
«Возьми меня за руку…»
Это все стресс. Люди легко им подвержены, особенно когда события набирают слишком быстрый и нежеланный ход, и уж тем более, когда пересекают «небытие». Коллапс сознания.
«У нее не было коллапса, – думал Рид ровно, – у нее был на удивление ясный ум».
И она несколько секунд вполне сносно терпела его прикосновение – Герхер-Вард выдыхал очень медленно, будто опасался самого себя.
«Не может быть…»
Может. У Дрейка давно земная женщина, носящая на пальце символ бесконечности Дамиен-Ферно. У Сиблинга блондинка, девушка с той же планеты.
И Инга с Земли.
Океан теперь так просто не усмирить, но он должен.
Одна часть Рида совершенно точно знала, что нужно делать – придерживаться в случае отклонений четких инструкций. Вторая делать всего этого не желала. Выплеснувшаяся сила – завораживающее зрелище. И хотелось молний. Не туда, куда угодно.
«Как они это терпят?» Дрейк, Джон…
Для стороннего наблюдателя Комиссионер просто отдыхал в своей машине. Глаза закрыты; по стеклу дождевые капли. Но Герхер-Варда колыхало – прорвались чувства, и они ему нравились. Их необузданность, удивительная пробивная сила.
«Если это ошибка…»
«Возможно, все это ошибка».
Он не мог заставить себя двинуться с места, взяться за руль, завести мотор. Он не мог с собой справиться, перестать хотеть.
И да, он прокатил бы ее еще раз. И еще раз взял бы за руку, что, скорее всего, привело бы к очень нежеланным для ее физического тела последствиям. В его профиле добавились бы отметки о нарушениях – целый ряд нарушений…
Воздух вокруг серебристого седана начал рябить; еще минута, и сюда пожалуют с проверкой.
Слишком много чувств.
Пришлось завести мотор, пришлось пристегнуться и нажать на педаль газа. Рид ехал по мокрой дороге и думал о том, что будь это обычная человеческая машина, у нее давно проплавился бы руль.
Глава 5
(UNSECRET, Anna Renee – Straight For The Kill)
Браун.
Ему сказали – просто жди. Живи тихо, не высовывайся, отдыхай, «мы сообщим, когда что-то изменится». Если изменится. Снабдили деньгами на первое время, пообещали вскоре «подкинуть еще» (Браун так и не понял, кто такая эта девчонка, пришедшая в бункер с Эльконто), но она сказала, что документы ему пока не потребуются.
Так и вышло.
Мелкорослая суетная женщина с выжженными и завитыми в кудряшки волосами семенила по дому, говорила быстро и, кажется, все время куда-то спешила.
– …хозяева уехали на три месяца в Таиланд. Петька-то сильно поднялся, бизнес свой развил, дом какой построил. И не хотел он, чтобы деревенские за хоромами смотрели, не доверял – знал, разворуют. Просил найти человека со стороны. А кто за такую зарплату пойдет? Вот вы первый.
Браун не понял ни про Таиланд, ни про Петьку, но дом оценил, как «сойдет»: здесь было три комнаты, кровать, диван, плита, печь, холодильник – предметы первой необходимости, которых он был лишен на Войне. Условия для выживания куда лучшие, чем на Уровне Эльконто.
– Вы ведь не пьете?
– Нет.
– И не курите?
– Нет.
– Ясно.
Посмотрели на него странно, как на спортсмена-маньяка, с одобрением и подозрением. Наверное, алкоголем и сигаретами в этом мире «расслаблялись» все. Браун не мог вспомнить, как переместился сюда – перед тем, как это случилось, с ним поработал сенсор, усыпил, кажется. Теперь бывший уже солдат в непонятном мире, в неясном месте, где-то в самой заднице на задворках, судя по виду из окна. Может, здесь это нормальный пейзаж – покосившийся забор, крыша чужой хибары вдали, вьющийся из трубы дымок. Хоть не мороз, и на том спасибо.
– Раз вы теперь сторож, ваша задача смотреть за имуществом. Если что-то сломается, прохудится или потечет, сообщайте мне, я живу через два дома. – Тетка с кудряшками, одетая в легкий синий плащ, представилась Клавдией. – Счетчики – вот здесь, но Петр оплачивает коммуналку сам. Воду можно перекрыть тут, если вдруг понадобится. На дворе есть колодец, не уверена, правда, насколько чистая в нем вода. А вас как зовут?
Ему заранее выдали список местных имен, сказали, чтобы выбрал любое. И Браун выбрал «Ник» – оно казалось ему ближе остальных, хотя мало кто знал, что Браун – это на самом деле фамилия, по которой его много лет называли все, включая Дэйна. А по документам он Даг. Если быть точным – Даггер Керт Браун.
– Николай, что ли?
– Николай.
– Ага, хорошо, – Клавдия моргнула густо накрашенными ресницами. Макияж она накладывала для того, чтобы сделать некрасивое лицо красивым, но нужного эффекта не достигала. Скорее, наоборот. – Давайте покажу вам ванную и туалет…
Он не смотрел на счетчики и унитаз, вместо этого по старой привычке быстро сканировал важные детали: тип защелок на окнах, скрытые от глаз входы в помещение, вентиляцию – искал слабые зоны дома. Слишком давно привык атаковать и защищаться, и то и другое умел в совершенстве, а стрелял так, что мог сравниться с Эльконто в меткости. И только Дэйн об этом знал. Прежде чем уйти с Войны, Браун забрал на тот свет много повстанцев, и забрал бы еще, если бы его не вывели из игры. О чем теперь не жалел, устал. До сих пор чувствовал в горле запах гари, слышал рядом с головой свист пуль…
– А вы точно сторож?
Замеревшую и разглядывающую его Клавдию что-то смущало. Может, высокая широкоплечая фигура, сплошь состоящая из мышц, а может, прямой и очень тяжелый взгляд. Взгляд профессионального солдата, если быть точным, наемника.
– Да, сторож.
– Ага… – Ей пришлось принять этот простой и нехитрый ответ. – Платить вам будут немного, конечно, еду придется покупать самому. Петя перечисляет мне на карточку, я буду выдавать вам по десять тысяч в месяц, так велено.
Браун не знал, много это или мало – освоится позже.
«О деньгах не беспокойся, передадим». Он время от времени задавался вопросом о том, кем же все-таки была та девушка со странным кольцом на пальце. Символ бесконечности – он успел его рассмотреть – вращался прямо над ободом, над пальцем. Очень непростая, видимо, особа, хотя общалась она без пафоса, просто и по существу.
– Вот вроде бы и все, – семенящая перед ним женщина в плаще напоминала раздавшуюся уточку, – спать можете в любой комнате, печь топите, если холодно, хотя в доме центральное отопление.
«Вон оно как…» – в глазах у самой тоска, наверное, «центральное отопление» казалось Клавдии пределом мечтаний, равно как и санузел не на улице. Браун восторгов не разделял: дом как дом. Довольно примитивный, разве что чистый. Главное, его сюда пустили.
– Ну, если кто влезет, защититься сможете. Оружие у вас имеется?
– Оружия нет.
Браслет, застегнутый на его запястье Дэйном, переводил чужую речь исправно.
– Хорошо, что нет.
Тетке облегчение, ему самому – тягость. Браун сам был оружием, но предпочитал иметь за поясом ствол сорок пятого или хотя бы добротный нож. Обзаведется позже.
– Значит, вроде как и все. А… не сказала про магазин. Тот, который поменьше, через две улицы от вас. Любого спросите, как пройти, укажут. Есть еще один, побольше, но он на другом конце села… У вас ведь нет здесь родственников?
«Родственники» – это слово браслет подал в мозг Дага, расшифровав, как «кровные связи с передающими по рождению генами».
– Родственников нет.
Тетке не нравилось, что он не болтал – она не могла его оценить.
И вертелась на уме ее фраза «на другом конце села…» – ему до зубного скрежета хотелось обратно. На Уровни, домой, к Алине. Брауна никто не мог вывести игры, кроме Комиссии, и надо ж было так статься, что тот мужик…
– Что ж, ладно, – прервала невеселые мысли Клавдия, – оставляю вас. Про продукты сказала, про электричество сказала… Ах да, ключи…
Она протянула ему два на колечке.
– Есть еще запасные на полке в прихожей, если вдруг понадобятся. А мне пора. Дела, знаете ли.
И его, утомившегося следовать за синим плащом и слушать бесконечный словопоток, оставили, наконец, одного.
В этом доме было тихо. Слишком, неестественно. Если бы не редкое мычанье чьей-то коровы вдалеке, Дагу казалось бы, что он пребывает в вакууме. Ни тиканья часов, ни голосов, ни грохота взрывов, ни автоматных плевков-очередей. Оглушающе тихо после Войны.
Читать бесплатно другие книги:
