Менялы Хейли Артур
– Да, – произнесла она тихим, безразличным голосом, не шевельнувшись. Он сильнее сжал её плечо.
– Ты бы повернулась ко мне. Тогда мы сможем поговорить.
В ответ она лишь напряглась и ещё больше съежилась.
Алекс заметил у неё на коже пигментные пятна.
И все же её нежная, хрупкая красота до сих пор не стерлась, хотя недалек тот день, когда от неё не останется и следа.
– Она давно в таком состоянии? – тихо спросил он сестру.
– Сегодня с самого утра, вчера – полдня, в прежние дни такое тоже бывало. В этой позе она чувствует себя более комфортно, – сказала девушка, как о чем-то само собой разумеющемся, – так что постарайтесь этого не замечать, просто посидите с ней и поговорите.
Алекс кивнул. Когда он устроился в единственном кресле, сестра на цыпочках вышла из комнаты, неслышно затворив за собой дверь.
– На прошлой неделе я смотрел балет, Селия, – начал Алекс. – «Коппелию». Я вспомнил, как тебе нравилась «Коппелия», это был один из твоих любимых балетов.
Тогда он ничего, ничего не соображал! Если бы он не был таким толстокожим, он бы понял, что Селия получила совершенно другое воспитание, не имевшее ничего общего с его собственным, – когда они встретились, она была совершенно не подготовлена к той социальной и семейной жизни, которую он воспринимал как нечто естественное. Селия была единственным ребенком в семье, родители её жили скромно и уединенно, училась она в церковных школах и не ведала бурных университетских развлечений. Замужество усугубило её природную нервозность, развило неуверенность в себе, она находилась в постоянном эмоциональном напряжении, пока наконец комплекс вины и груз неудач не привели к необратимым изменениям в психике. Оглядываясь назад, Алекс терзался угрызениями совести. Ему казалось, что тогда он так легко мог помочь Селии – дать совет, рассмешить, вселить уверенность. Но он пренебрегал этим, когда это-то и было важнее всего. Он был слишком безответствен, слишком занят, слишком честолюбив.
На самом деле Алекс смотрел «Коппелию» с Марго, с которой был знаком уже полтора года и которая охотно заполняла пустоту, давно образовавшуюся в его жизни. Иногда Алекс внушал себе, что Марго – или какая-то другая женщина – была ему необходима, иначе бы он – живая плоть и кровь – сам превратился бы в душевнобольного. А что, если это самообман, помогающий смягчить чувство вины?
– Ах да, Селия, недавно я видел Гарринпонов. Помнишь, Джона и Элизу? Они недавно вернулись из Скандинавии, ездили навестить родителей Элизы.
– Да, – вяло произнесла Селия.
Она оставалась все в той же позе, но было видно, что она слушает, и он продолжал говорить; в его мозгу непрерывно пульсировал вопрос: «Как это случилось? Почему?»
– Знаешь, вчера произошло печальное событие. Бен Росселли, наш президент, сообщил нам, что умирает. Он собрал нас и…
Алекс продолжал описывать сцену в конференц-зале и то, что за ней последовало, и вдруг умолк.
Селия дрожала всем телом. Внезапно она издала вопль, похожий на стон.
Неужели на неё так подействовало упоминание о банке? Или о Бене Росселли?
Бен скоро умрет. Сколько же лет пройдет, прежде чем умрет Селия? Алексу пришла мысль, что она может запросто его пережить, так вот и будет прозябать.
Она походила на животное!
Вся его жалость исчезла. Его охватил гнев, то самое яростное нетерпение, которое отравило их брак.
– Ради Бога, Селия, возьми себя в руки! Она по-прежнему тряслась и стонала. Он ненавидит ее! Она больше не человек и вместе с тем непреодолимая преграда, мешающая ему жить полноценной жизнью.
Встав, Алекс с силой нажал на кнопку звонка, призывая на помощь. Он шагнул к двери, с тем чтобы уйти.
И оглянулся. Перед ним была Селия, его жена, которую он когда-то так любил. Боже, во что она превратилась! Между ними разверзлась пропасть, и её уже не преодолеть. Он остановился и заплакал. Он плакал от жалости, горя, вины – гнев и ненависть бесследно исчезли.
Он вернулся к кушетке, опустился на колени и взмолился:
– Селия, прости меня! О Господи, прости меня! Он почувствовал на плече чью-то ласковую руку и услышал голос юной медсестры:
– Мистер Вандерворт, я думаю, вам лучше уйти.
– Воды или содовой, Алекс?
– Содовой.
Для человека его комплекции – Тим Маккартни был шести с половиной футов росту, с грудью и плечами футболиста – он двигался с удивительной легкостью. Директор клиники был молод – между тридцатью и сорока – однако по его голосу и манере держаться ему можно было дать значительно больше, тем более что зачесанные назад каштановые волосы были тронуты сединой. «Наверное, оттого, что ему часто приходилось присутствовать при подобных сценах», – подумал Алекс. Он с благодарностью отхлебнул виски.
Кабинет с деревянными панелями был мягко освещен, здесь – по сравнению с коридорами и палатами – цветовая гамма была более приглушенной. Одну стену полностью занимали книжные шкафы и стеллажи с журналами.
Алекс ещё не пришел в себя после свидания с Селией, однако сейчас трагизм только что пережитого казался уже нереальным.
– Прежде всего хочу вам сказать, что общий диагноз остается прежним – шизофрения кататонического типа. Помните, я объяснял вам когда-то.
– Да, всю эту терминологию я помню.
– Постараюсь вас ею больше не перегружать. Алекс встряхнул кусочки льда в стакане и сделал ещё глоток, от виски ему стало тепло.
– Расскажите мне о теперешнем состоянии Селии.
– Вам трудно будет в это поверить, но, несмотря на все внешние проявления болезни, ваша жена относительно счастлива.
– Да, – отозвался Алекс, – в это действительно трудно поверить.
Психиатр продолжал говорить спокойно и ровно:
– Счастье ведь штука весьма относительная. В определенной степени Селия чувствует себя в безопасности – она полностью избавлена как от всякой ответственности, так и от необходимости иметь взаимоотношения с окружающими. Она может замкнуться в себе настолько, насколько того требует её психика. Поза, в которой она последнее время сидит и которую вы наблюдали, – классическая поза зародыша. В таком положении Селия чувствует себя более комфортно, хотя это вредно с точки зрения физического здоровья, и по возможности мы стараемся выводить её из этого состояния.
– Комфортно она себя чувствует или нет, – сказал Алекс, – суть в другом, в том, что после четырех лет самого лучшего лечения и ухода состояние моей жены продолжает ухудшаться. – Он в упор взглянул на своего собеседника. – Так это или нет?
– К сожалению, так.
– Есть реальная надежда на выздоровление? Сможет ли Селия жить нормальной или почти нормальной жизнью?
– Медицина всегда допускает…
– Я же сказал: реальная надежда.
Доктор Маккартни вздохнул и покачал головой.
– Нет.
– Спасибо за ясный ответ. – Помолчав, Алекс продолжал:
– Насколько я понимаю, она полностью отгородилась от внешнего мира. Кроме неё самой, её никто больше не интересует.
– Не совсем так, во всяком случае, пока. У неё ещё сохраняются слабые представления о том, что происходит за этими стенами. К примеру, она знает, что у неё есть муж, да и мы ей о вас напоминаем. Однако же она убеждена, что вы сами, без нее, можете о себе позаботиться.
– Так что, обо мне она не беспокоится?
– В общем, нет.
– А как она отреагирует, если узнает, что её муж с ней развелся и женился во второй раз?
После короткой паузы доктор Маккартни ответил:
– Это будет означать одно – порвется единственная нить, связывающая её с внешним миром. Что может повлечь за собой полную потерю рассудка.
В воцарившемся молчании Алекс подался вперед, закрыв лицо руками. Затем он опустил руки и поднял голову.
– Прямые вопросы, – сказал он с оттенком иронии, – предполагают прямые ответы.
Психиатр кивнул с серьезным выражением лица:
– С моей стороны это было данью уважения вашей искренности, Алекс. Я далеко не со всеми так откровенен. К тому же я могу ошибаться.
– Тим, что же человеку делать в такой ситуации, черт побери?
– Вопрос риторический или нет?
– Нет. Можете включить его в счет.
– Сегодня счета не будет. – Молодой доктор коротко улыбнулся, затем задумался. – Вы спрашиваете меня: что делать человеку при ваших обстоятельствах. Для начала он должен по возможности все выяснить – что вы и сделали. Затем принять решение, наиболее благоприятное для всех, включая и его самого. Принимая решение, он должен иметь в виду две вещи. Первое: если он человек порядочный, его чувство вины, вполне возможно, преувеличено, поскольку совестливые люди имеют излишнюю склонность к самобичеванию. И второе: мало кто из нас рожден для святости.
– И это все? – спросил Алекс. – Более конкретно вы не ответите?
Доктор Маккартни покачал головой:
– Решение можете принять только вы сами. Каждый из нас проходит в одиночку свои несколько последних шагов перед принятием решения.
Посмотрев на часы, психиатр встал. Минуту спустя они пожали друг другу руки и распрощались. У входа в Оздоровительный центр Алекса дожидался лимузин с шофером, в машине было тепло и уютно.
Глава 10
– Это же просто гнусный набор пустословия и лжи, – провозгласила Марго Брэкен.
Она уставилась на пол, воинственно уперев руки в изящные бедра и решительно наклонив вперед точеную головку. Алекс Вандерворт исподволь ею любовался – этой «женщиной-подростком» с правильными, острыми чертами лица, волевым подбородком и довольно тонким, но чрезвычайно чувственным ртом. Самым привлекательным были её глаза – большие, золотисто-зеленые, опушенные густыми, длинными ресницами. Сейчас они сверкали. Ее ярость и внутренняя сила будили в нем желание.
Объектом нападок Марго были разложенные на коврике гранки, рекламирующие кредитные карты «Кичардж». Энергичность Марго была особенно необходима Алексу после пережитого им несколько часов назад потрясения.
– Я так и думал, Брэкен, – сказал он, – что эта реклама тебе скорее всего не понравится.
– Не понравится? Да она отвратительна!
– Почему?
– Взгляни хотя бы вот на это! – Она указала пальцем на страницу, начинавшуюся словами: «Чего вы ждете? Мечта о завтрашнем дне может осуществиться сегодня!» – Ведь это же беззастенчивое вранье, рассчитанное на дураков. Завтрашняя мечта любому из нас не по карману. Потому она и мечта. И никто не сможет её осуществить, не имея денег или, во всяком случае, не получив их в ближайшее время.
– А может, стоит дать людям возможность самим разобраться?
– Нет! Те люди, на которых вы пытаетесь надавить, уже отравлены рекламным ядом. Эти простаки верят каждому печатному слову, и им легко можно заморочить голову. Уж я-то знаю. Я слишком часто с ними сталкиваюсь в своей адвокатской практике. За которую, кстати, ничего не получаю.
– А ты не допускаешь, что нашими кредитными картами «Кичардж» пользуются другие социальные слои?
– Полно, Алекс, ты сам знаешь, что говоришь чепуху! У кого сейчас нет кредитной карты? Вы же чуть ли не насильно их всем впихиваете! Осталось только начать раздавать их на улице, я не удивлюсь, если вы и до такого докатитесь.
Алекс улыбнулся. Ему нравилось спорить с Марго и нравилось её подзадоривать.
– Я скажу в банке, чтобы это приняли к сведению, Брэкен.
Он вздохнул – нельзя, чтобы этот спор зашел слишком далеко. Взгляды Марго в области экономики, политики да и вообще чего бы то ни было отличались максимализмом, а её прямота и профессиональные знания зачастую меняли его собственные воззрения. Вдобавок по роду своей деятельности Марго имела дело с людьми, о которых он знал только понаслышке: в основном она помогала городской бедноте.
– Еще коньяку? – спросил он.
– Да, пожалуйста.
Близилась полночь. В небольшой уютной комнате весьма роскошного холостяцкого жилища догорал камин. Свет был включен только над рекламными образцами.
Алекс взял свой бокал с коньяком обеими руками, затем, сделав глоток, подбросил полено в огонь:
– Ты принимаешь этот пустяк слишком близко к сердцу.
Перепалка с Марго, как это часто бывало, возбудила в нем желание. Иногда обоим казалось, что чем жарче спор, тем сильнее их влечет друг к другу.
– Объявляю собрание акционеров закрытым, – пробормотал он.
– Значит, – Марго озорно на него взглянула, – ты не допустишь, чтобы эта дребедень увидела свет в таком виде?
– Нет, – ответил он, – едва ли.
Реклама «Кичардж» была откровенным надувательством, настолько откровенным, что завтра утром он воспользуется своими полномочиями и наложит на неё запрет. Пожалуй, он поступил бы так и без Марго. Она лишь укрепила его в собственном мнении.
Они сидели на коврике перед камином и, глядя на языки пламени, наслаждались теплом. Марго положила голову Алексу на плечо.
– Не такой уж ты старый и скучный меняла, – сказала она ласково. Он обнял её за плечи.
– Я люблю тебя, Брэкен.
– Честное слово? Слово банкира?
– Клянусь учетной ставкой всех банков мира.
– Тогда докажи это сейчас же. – Она начала раздеваться.
– Здесь? – изумленно прошептал он.
– А почему бы и нет?
– Действительно, – счастливо выдохнул Алекс: ему были дарованы радость и облегчение, вознаградившие его за пережитую сегодня муку…
– Останешься на ночь? – спросил он. Она часто оставалась у него, впрочем, как и он у нее. Иногда он подумывал, что им ни к чему иметь две квартиры, однако съезжаться не спешил, поскольку прежде хотел, если посчастливится, жениться на Марго.
– На всю ночь остаться не смогу, – сказала она. – Рано утром мне надо быть в суде.
Они прошли в спальню, где она вынула из комода, который Алекс предоставил в её полное распоряжение, ночную рубашку. Облачившись в нее, Марго выключила свет.
Какое-то время они молча лежали в темноте, прижавшись друг к другу. Затем Марго спросила:
– Ты сегодня был у Селии?
Он удивленно повернулся:
– Откуда ты знаешь?
– Это всегда видно. По твоему подавленному настроению. Не хочешь рассказать?
– Пожалуй, хочу.
– Ты все ещё винишь себя?
– Да.
Он рассказал ей о своем свидании с Селией, о последующем разговоре с доктором Маккартни, о том, как, с точки зрения психиатра, его развод и второй брак могут подействовать на Селию.
– Значит, тебе нельзя с ней разводиться, – выпалила Марго.
– Если я этого не сделаю, у нас с тобой не будет ничего прочного.
– Вздор! Я тебе много раз говорила – прочность наших отношений зависит всецело от нас самих. Брак перестал быть незыблемым. Кто, кроме священников, серьезно относится к браку в наше время?
– Я, – ответил Алекс. – Достаточно серьезно для того, чтобы хотеть на тебе жениться.
– Ну так давай сами все и устроим. Чего мне совсем не нужно, милый, так это официального свидетельства о браке – через мои руки прошло столько официальных бумаг, что я успела потерять к ним интерес. Я буду счастлива жить с тобой и любить тебя. Но я не хочу брать грех на душу и твою совесть тоже не хочу отягощать – мы не можем столкнуть Селию в пропасть полного безумия.
– Знаю, знаю. Ты говоришь вполне разумно, – произнес он не слишком уверенно.
– Я счастлива тем, что есть между нами, – никогда в жизни мне не было так хорошо.
Алекс вздохнул и скоро уснул.
Убедившись, что он крепко спит, Марго оделась, тихонько его поцеловала и ушла.
Глава 11
В отличие от Алекса Вандерворта Роско Хейворду предстояло провести одному всю ночь.
Хейворд был дома – в своем огромном, трехэтажном особняке в окрестностях Шейкер-Хайтса. Он сидел за обтянутым кожей столом с разложенными на нем бумагами в небольшом, скромно обставленном кабинете.
Его жена Беатрис поднялась к себе почти два часа назад и заперла на ключ дверь своей спальни – она проделывала это вот уже двенадцать лет, с тех пор как с обоюдного согласия они стали спать врозь.
В общем-то Хейворд был здесь ни при чем, то была воля Беатрис. Даже в первые годы супружества она ясно давала понять, что умом отвергает эту мерзкую потребность плоти. Подразумевалось, что рано или поздно разум одержит верх над низменной природой, и в конце концов это произошло.
Порой Хейворду казалось, что их единственный сын Элмер унаследовал материнское отношение к способу, которым был зачат и рожден, как к оскорбительному, недозволенному посягательству на таинство тела. Элмеру было без малого тридцать, он имел диплом бухгалтера и презирал почти все на свете – он шествовал по жизни, зажав пальцами обе ноздри, чтобы не чувствовать житейского смрада. Иногда даже Хейворд считал, что Элмер перебарщивает.
Что же до самого Хейворда, то он безропотно принял отказ в супружеском ложе – к тому времени стремление к карьере, вытеснившее остальные желания, стало основной движущей силой его жизни. И подобно затухающему мотору, его сексуальная энергия постепенно сошла на нет. Случались редкие, слабые всплески, когда он с грустью вспоминал о той стороне бытия, над которой для него так рано опустился занавес.
Однако во всех прочих отношениях Беатрис его вполне устраивала. Семья, где она родилась, принадлежала к бостонскому высшему обществу, и Беатрис, как положено, стали «вывозить» в свет в качестве дебютантки. На одном из балов, куда Роско явился во фраке и в белых перчатках, их официально представили друг другу. Затем они стали встречаться в сопровождении пожилых дам и через два года – ровно столько, сколько приличествовало после помолвки, – поженились. На свадьбу, о которой Хейворд до сих пор вспоминал с гордостью, пожаловал весь цвет бостонского общества.
Беатрис, как и Роско, всегда ставила во главу угла респектабельность и социальный статус. Только вот одного недоставало Беатрис и её блистательному семейству – денег. И сейчас Роско Хейворд в очередной раз горько пожалел о том, что его жене никогда не получить наследства.
На протяжении всей их совместной жизни самую большую проблему составляло то обстоятельство, что им приходилось существовать лишь на жалованье Роско. В этом году, как показывали сегодняшние подсчеты Роско, расходы Хейвордов грозили значительно превысить доходы. В апреле ему опять придется влезать в долги, чтобы уплатить подоходный налог, – так было и в прошлый, и в позапрошлый годы. Так будет и впредь, если ему не повезет с акциями.
Многие бы только улыбнулись, услышав, что исполнительный вице-президент, получавший 65 000 долларов в год, с трудом сводит концы с концами, не откладывая ни цента про черный день. Однако дело обстояло именно так.
Во-первых, почти треть годового жалованья съедал подоходный налог. Затем надо было выплачивать кредит за дом – это ещё 16 000 долларов в год; 2500 долларов уходило на городские налоги. Итого, оставалось 23 000 долларов – то есть около 450 долларов в неделю – на все прочие расходы: ремонт, страховку, еду, одежду, машину Беатрис (в распоряжении Роско был лимузин с шофером от банка), кухарку, благотворительные пожертвования и множество других более мелких трат, составлявших в результате колоссальную сумму.
В такие моменты Хейворд неизменно приходил к выводу, что их дом – непозволительное расточительство. Такой огромный особняк был им ни к чему даже тогда, когда Элмер жил с ними, а уж сейчас и подавно. Вандерворт, получавший такое же жалованье, снимал квартиру, что было гораздо разумнее; однако Беатрис, дорожившая именно размерами и престижем дома, о квартире и слышать бы не захотела, да и сам Роско вряд ли бы на это пошел.
А потому приходилось экономить, что страшно раздражало Беатрис, которая не желала мириться с отсутствием денег. Ее привычка к расточительству была видна во всем. Она никогда не пользовалась полотняной салфеткой дважды – даже если салфетка оставалась чистой, её непременно надо было отдать в стирку. То же самое происходило с полотенцами, так что счета из прачечной были непомерно велики. Она часто звонила в другие города и редко выключала за собой свет. Несколько минут назад Хейворд спустился на кухню налить себе стакан молока, и хотя Беатрис легла спать два часа назад, везде на первом этаже горел свет.
Тем не менее в чем-то им все же приходилось себе отказывать. Например, в путешествиях во время отпуска – последние два года Хейворды никуда не ездили.
Другая неприятность заключалась в том, что у них не было никаких сбережений, кроме нескольких акций «ФМА», которые, вполне возможно, скоро придется продать, впрочем, вырученных денег вряд ли хватит на покрытие денежного дефицита за этот год.
Сегодня вечером Хейворд пришел к единственному выводу: после того как он займет денег, они должны максимально сократить расходы в надежде на скорые перемены к лучшему.
В частности, он рассчитывал на то, что станет президентом «ФМА».
В «Ферст меркантайл Америкен», как и в большинстве других банков, разница между зарплатой президента и представителей следующего эшелона управления была чрезвычайно велика. Бен Росселли получал 130 000 долларов в год. Его преемник, безусловно, унаследует и его жалованье.
Если Роско Хейворд добьется своего, он станет получать в два раза больше. Даже при больших вычетах оставшихся денег хватит на то, чтобы решить все насущные проблемы.
Глава 12
Наступила пятница.
Эдвина и Льюис Д'Орси завтракали в своей роскошной квартире на крыше небоскреба.
Прошло три дня после трагического сообщения Бена Росселли, и два дня – после обнаружения недостачи в центральном отделении «ФМА».
Пока ничего нового выяснить так и не удалось. Весь вчерашний день два специальных агента ФБР дотошно допрашивали сотрудников банка, но, увы, это ни к чему не привело. Главным подозреваемым лицом оставалась Хуанита Нуньес, которая по-прежнему все отрицала, упорно настаивала на своей невиновности и отказывалась пройти проверку детектором лжи.
Подобное упрямство лишь усиливало подозрения, однако вот что сказал Эдвине один из агентов ФБР:
«Мы можем подозревать её сколько угодно, но у нас нет ни малейших доказательств её вины. Что же касается денег, то даже если они спрятаны у неё на квартире, для получения ордера на обыск нам нужны серьезные улики. У нас же нет никаких. Разумеется, мы будем за ней следить, но это не та слежка, какую ФБР устанавливает в других случаях».
Сегодня агенты ФБР снова будут в банке, но вряд ли им удастся продвинуться дальше.
Администрации банка ничего другого не оставалось, кроме как уволить Хуаниту Нуньес с работы. Эдвина решила, что сделает это сегодня. Но от такого финала никому легче не станет.
Эдвина сосредоточилась на еде – омлете и гренках, – которую только что подала горничная. Льюис сидел напротив, уткнувшись в «Уолл-стрит джорнэл», и, как обычно, ворчал по поводу очередной глупости, допущенной Вашингтоном. Сверкая глазами поверх полукруглых очков в металлической оправе, Льюис Д'Орси швырнул газету на пол, где уже валялись просмотренные «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибьюн» и лондонская «Файнэншл таймс».
Эдвина листала «Крисчен сайенс монитор». С виду Льюис был тщедушным человечком, напоминавшим ивовый прутик, – можно было подумать, что это следствие недуга или недоедания, на самом же деле он не страдал ни тем, ни другим. Его худое, почти изможденное лицо полностью соответствовало фигуре. Иногда Льюис подшучивал над своим тщедушием. Он стучал пальцем по лбу и приговаривал: «Природа обделила меня мускулатурой, зато с лихвой восполнила этот недостаток здесь». Что было поистине верно – даже недруги признавали его блестящий ум, особенно когда дело касалось финансов.
Он издавал частный дорогостоящий «Деловой листок», предназначавшийся для узкого круга подписчиков в США и за рубежом; бюллетень содержал информацию относительно выгодного помещения денег; кроме того что он обеспечивал Льюису высокий уровень жизни, он служил ещё чем-то вроде копья, которым Льюис пронзал правительства, президентов, премьер-министров и политиков, проводивших неуклюжую финансовую политику. С точки зрения Льюиса, она почти всегда была именно таковой.
«Если вы поставили перед собой цель сделать деньги, – говорила Эдвина, – то обратитесь за советом к Льюису». Он не раз доказывал её правоту – те, кто следовал его рекомендациям, бывали щедро вознаграждены. В последнем выпуске «Делового листка» он писал: «Доллар США – когда-то гордая и честная валюта – доживает свой век, как и нация, которую он представляет. Благодаря безумию финансовой политики, проводимой несведущими и продажными политиканами, сосредоточенными на собственном пупке и на результатах выборов, нас постиг финансовый кризис, из которого нет выхода.
Если у вас есть доллары, оставьте себе на такси, еду и почтовые марки. Да ещё на билет до какой-нибудь более благополучной страны.
Не можете улететь сами – переведите свои деньги за океан. Обратите доллары – пока есть ещё такая возможность (скоро её не будет!) – в немецкие марки, швейцарские франки, голландские гульдены, австрийские шиллинги, ливанские фунты – в любую валюту.
И положите их в какой-нибудь европейский банк, лучше всего в швейцарский – вне досягаемости американских бюрократов…»
Льюис Д'Орси трубил об этом на все лады вот уже несколько лет.
У Льюиса были потрясающие друзья и потрясающие связи – во многом залог его успеха. Он внимательно следил за всеми изменениями в системе налогообложения и давал советы читателям бюллетеня, как употребить себе во благо тот или иной закон.
Сам Льюис платил чисто символический подоходный налог, который никогда не превышал нескольких сотен долларов, в то время как его реальные доходы исчислялись семизначным числом.
Несмотря на пример своего мужа, Эдвина придерживалась на сей счет собственной точки зрения и платила в государственную казну значительно больше со своих относительно скромных доходов. Однако их общими счетами – за квартиру и все её содержимое, «мерседесы» – близнецы и прочие удобства – занимался Льюис.
Эдвина вышла замуж за Льюиса и сумела к нему приспособиться – что уж тут лукавить – ради того уровня благосостояния, который ей так нравился. Их «брачный контракт» – каждый жил своей жизнью и делал свою карьеру – оказался удачным.
– Было бы очень хорошо, – сказала Эдвина, – если бы твоя прозорливость помогла нам отыскать те деньги, что пропали в среду.
Льюис оторвался от еды, на которую набросился так неистово, словно омлет был его злейшим врагом.
– Разве деньги до сих пор не найдены? Доблестное ФБР со своими неуклюжими кулаками в очередной раз ничего не обнаружило?
– Да, пожалуй, дело обстоит именно так. – Она рассказала ему о том, в какой они зашли тупик, и о своем решении сегодня же уволить кассиршу.
– Теперь она скорее всего никуда не сможет устроиться.
– Уж в банк-то во всяком случае.
– Кажется, ты говорила, у неё есть ребенок.
– К сожалению, да.
– Еще двое новобранцев в и без того огромной армии социальных иждивенцев, – мрачно заметил Льюис.
– Ради Бога! Прибереги свой праведный гнев для техасских читателей!
Физиономия её мужа расплылась в улыбке, что бывало крайне редко.
– Извини. Я не привык, чтобы ты спрашивала совета. Такое нечасто случается.
Эдвина расценила это как комплимент. Наряду со всем прочим ей нравилось в их союзе то, что Льюис относился к ней как к равной.
– Разумеется, я не могу тебе сказать, где находятся пропавшие деньги, – задумчиво продолжал Льюис. – Но я дам тебе совет, который не раз был полезен мне в подобных головоломках.
– Давай.
– Он прост: очевидное бывает обманчиво.
Эдвина была разочарована. Вопреки здравому смыслу она надеялась на мановение волшебной палочки. А Льюис произнес замшелую, старую как мир банальность. Она взглянула на часы. Было без малого восемь.
– Спасибо. – сказала она. – Мне пора.
– Да, кстати, сегодня вечером я улетаю в Европу, – сообщил Льюис. – Вернусь в среду.
– Приятного путешествия. – Эдвина чмокнула его на прощание.
Это неожиданное известие её не удивило. У Льюиса были филиалы в Цюрихе и Лондоне, так что его частые отлучки были делом привычным.
Она спустилась в гараж на частном лифте. По дороге в банк, несмотря на то что она отвергла совет Льюиса, его слова «очевидное бывает обманчиво» не шли у неё из головы.
Несколько позже состоялся короткий разговор с двумя агентами ФБР, который не дал никаких результатов.
В нем принимали участие Эдвина и Нолан Уэйнрайт. Агент Иннес, старший по званию, говоривший с легким новоанглийским акцентом, сообщил им обоим следующее:
– Мы сделали все, что в наших силах, продолжать дознание в банке не имеет смысла. Дело пока остается открытым, и если всплывет что-то новое, мы с вами свяжемся. Разумеется, если новости появятся у вас, немедленно сообщите в Бюро.
– Само собой, – сказала Эдвина.
– Кстати, вот вам новость со знаком минус. – Агент ФБР заглянул в блокнот. – По поводу мужа Нуньес Карлоса. Кто-то из ваших сотрудников дал показания, что видел его в банке в тот день, когда исчезли деньги.
– Майлз Истин, – подтвердил Уэйнрайт. – Он сообщил об этом мне. А я – вам.
– Да, мы задали этот вопрос Истину, он допускает, что может ошибаться. Так вот, нам удалось найти Карлоса Нуньеса. Он в Фениксе, штат Аризона; устроился там автомехаником. Наши люди в Фениксе имели с ним беседу. Они утверждают, что в среду, как, впрочем, и всю эту неделю, он был на работе, – стало быть, мы исключаем его из возможных сообщников.
Нолан Уэйнрайт проводил агентов ФБР к выходу. Эдвина вернулась к своему столу.
За все утро ничего примечательного не произошло. Незадолго до полудня Эдвина поручила Тотенхо довести до сведения бухгалтерии, что Хуанита Нуньес уволена с завтрашнего дня и чтобы чек с её выходным пособием прислали к ним, в центральное отделение. Когда Эдвина вернулась с обеда, чек, доставленный нарочным, лежал у неё на столе.
Одолеваемая тягостными сомнениями, Эдвина повертела его в руках.
В тот момент Хуанита Нуньес ещё работала. Вчера, когда Эдвина сообщила Тотенхо о своем решении, он хмуро буркнул: «Чем быстрее мы от неё избавимся, тем лучше – другим неповадно будет». Даже Майлз Истин, уже сидевший на своем обычном рабочем месте, удивленно вскинул брови, но Эдвина настояла на своем.
Она недоумевала, почему у неё на душе так неспокойно, когда пора положить делу конец и выкинуть из головы всю эту историю.
Это же очевидно. Очевидное решение проблемы. И опять всплыла фраза Льюиса: «Очевидное бывает обманчиво».
Где же тут собака зарыта?
«Обдумай все ещё раз, – сказала себе Эдвина. – Начни с самого начала».
Читать бесплатно другие книги:
