Сад костей Герритсен Тесс

Нам нужно уйти, подумал Норрис. Мы вмешиваемся в семейное горе. Однако ни один из его товарищей не собирался уходить, даже несмотря на то, что день клонился к вечеру, а горничная принесла очередной чайник чая, очередное блюдо с пирожными.

Венделл не притронулся к ним. Откинувшись на спинку кресла, он сосредоточенно глядел в огонь.

— У нее была родильная горячка, — произнес он вдруг.

— Что? — спросил Эдвард. Венделл перевел на него взгляд.

— Я имею в виду труп, который Чарлз препарировал в тот день, когда порезался. Это была женщина. Доктор

Сьюэлл сказал, что она умерла от родильной горячки.

— И что же?

— Ты видел его руку. Эдвард кивнул.

— Ужасное рожистое воспаление.

— Это гангрена, Эдди. Теперь он в лихорадке, а его кровь заражена тем, что Чарлз занес в нее, слегка поранившись ножом. Думаешь, эта женщина случайно умерла от молниеносной лихорадки?

Эдвард пожал плечами.

— Многие женщины умирают от нее. В этом месяце больше, чем обычно.

— И большинство из них лечил доктор Крауч, — тихо проговорил Венделл, а затем снова уставился на огонь.

Они услышали, как на лестнице загрохотали тяжелые шаги. В дверях гостиной возник доктор Сьюэлл, его мощная фигура загораживала весь проем. Оглядев трех молодых людей, сидевших в гостиной, он сказал:

— Вы, господин Маршалл! И господин Холмс тоже. Вы оба подниметесь наверх.

— Сэр? — не понял Норрис.

— Мне нужно, чтобы вы удерживали пациента.

— А как же я? — спросил Эдвард.

— Господин Кингстон, вы уверены, что готовы к этому?

— Я… я думаю, да, сэр.

— Тогда идемте с нами. Вы наверняка нам понадобитесь.

Трое молодых людей стали подниматься по лестнице вслед за доктором Сьюэллом, ужас Норриса усиливался с каждым шагом — он догадывался, что сейчас произойдет. Пока Сьюэлл быстро вел их по коридору второго этажа, мимо Норриса мелькали висевшие на стене семейные портреты — целая галерея выдающихся господ и красивых дам.

Они зашли в комнату Чарлза. Солнце уже садилось, в окне пылал прощальный свет зимнего дня. Вокруг кровати горело пять ламп. В центре лежал бледный, как привидение, Чарлз, его левую руку скрывал кусок ткани. В углу сидела напряженная мать — ее руки, лежавшие на коленях, были крепко сцеплены, в глазах светился ужас.

Доктор Гренвилл, устало и покорно склонив голову, стоял возле кровати племянника. На столе посверкивали выложенные в ряд хирургические инструменты — ножи, пила, шелковые нити, турникет. Чарлз захныкал.

— Матушка, прошу вас, — прошептал он. — Не позволяйте им. Элиза в отчаянии взглянула на брата.

— Нет ли другого способа, Олдос? Возможно, завтра ему станет лучше! Если бы мы могли подождать…

— Если бы он показал нам свою руку раньше, — отозвался Гренвилл, — может, я и смог бы остановить этот процесс. Пустив кровь с самого начала, я, возможно, отвратил бы заражение. Но сейчас уже слишком поздно.

— Он сказал, что порез был совсем маленьким. Ничего особенного.

— Я видел мельчайшие раны, которые начинали гнить и превращались в гангрену, — заметил Сыоэлл. — Когда это случается, больше ничего не остается.

— Матушка, прошу вас. — Чарлз перевел встревоженный взгляд на своих коллег. — Венделл, Норрис… не позволяйте им сделать это. Не позволяйте!

Норрис не мог ничего обещать — он знал, что придется сделать. Взглянув на нож и хирургическую пилу, он подумал: «Господи Боже мой, я не хочу при этом присутствовать». Однако не двинулся с места, потому что знал: его помощь необходима.

— Дядюшка, если вы отрежете ее, — проговорил Чарлз, — я никогда не стану хирургом!

— Я хочу, чтобы ты принял еще морфия, — сказал Гренвилл, приподнимая голову племянника. — Давай-ка, выпей.

— Я никогда не стану таким, как вы хотите!

— Выпей это, Чарлз. До дна.

Откинувшись на подушку, Чарлз тихо всхлипнул.

— Я всегда хотел только одного, — простонал он. — Чтобы вы мной гордились.

— Я горжусь тобой, мальчик мой.

— Сколько вы ему дали? — осведомился Сьюэлл.

— Уже четыре дозы. И больше дать не решаюсь.

— Тогда, Олдос, давайте приступим.

— Матушка, — умолял Чарлз.

Поднявшись на ноги, Элиза в отчаянии потянула брата за руку.

— Разве нельзя подождать еще день? Прошу тебя, всего один день!

— Госпожа Лакауэй, — обратился к ней доктор Сьюэлл, — через день может быть слишком поздно.

Он поднял ткань, обнажив невероятно распухшую руку Чарлза. Она раздулась, словно воздушный шар, и приобрела. зеленовато-черный оттенок. Даже со своего места Норрис ощущал запах гниющей плоти.

— Мадам, это уже не просто рожистое воспаление, — сказал Сьюэлл. — Это мокнущая гангрена. Ткань омертвела, и за то недолгое время, пока я был здесь, еще больше припухла, наполнившись ядовитым газом. Краснота уже поползла вверх по руке, к локтю, а это значит, что заражение распространяется. К завтрашнему дню оно наверняка перекинется на плечо. И тогда уже ничто, даже ампутация, не обезвредит его.

Не отводя пораженного взгляда от Чарлза, Элиза прижала руку ко рту.

— Значит, больше ничего нельзя сделать? Нет никакого другого способа?

— Я много раз сталкивался с подобными случаями. У меня были пациенты с раздробленными и простреленными конечностями. И я понял: если появилась мокнущая гангрена, времени осталось немного. Я неоднократно откладывал операции и всегда сожалел об этом. Я понял: лучше ампутировать раньше, чем позже. — Он немного помолчал, потом заговорил чуть тише и мягче: — Потеря руки — еще не потеря души. Будем надеяться, мадам, что сын останется с вами.

— Он мой единственный ребенок, — сквозь слезы прошептала Элиза. — Я не могу его потерять, иначе — клянусь! — я умру.

— Никто из вас не умрет.

— Вы обещаете?

— Мадам, наши судьбы — в руках Божьих. Но я буду очень стараться. — Умолкнув, доктор Сьюэлл взглянул на

Гренвилла. — Возможно, будет лучше, если госпожа Лакауэй выйдет из комнаты.

Гренвилл кинул.

— Иди, Элиза. Пожалуйста.

Она на мгновение задержалась, с тоской глядя на сына, под действием наркотика его веки медленно опускались.

— Олдос, не дай случиться беде, — попросила Элиза брата. — Если мы его потеряем, никто больше не утешит нас в старости. Никто не сможет заменить его.

Сдерживая рыдания, она вышла из комнаты. Сьюэлл обратился к трем студентам-медикам.

— Господин Маршалл, советую вам снять сюртук. Будет кровь. Господин Холмс, задерживайте правую руку.

Господин Кингстон — ноги. Господин Маршалл и доктор Гренвилл возьмут на себя левую руку. Даже четырех порций морфия будет недостаточно, чтобы облегчить боль, и он будет сопротивляться. Для удачной операции необходимо полное обездвиживание пациента. Единственный милосердный способ — действовать быстро и решительно. Вы поняли меня, джентльмены?

Студенты кивнули.

Норрис молча снял сюртук и повесил его на стул. Затем встал слева от Чарлза.

— Насколько это возможно я постараюсь сохранить конечность, — пообещал доктор Сьюэлл, подкладывая под руку Чарлза простыни, чтобы кровь не испачкала пол и матрац. — Но, боюсь, запястье сохранить не удастся — заражение продвинулось слишком далеко. В любом случае, некоторые хирургические светила — например, доктор Ларрей[6] — считают, что предплечье лучше отнимать повыше, там, где оно мягче. Это я и собираюсь сделать. — Повязав фартук, Сьюэлл взглянул на Норриса: — Господин Маршалл, ваша роль будет самой важной. Поскольку вы кажетесь мне наиболее сильным и уравновешенным из всех, я хочу, чтобы вы удерживали предплечье чуть выше того места, которое я надрежу. Задача доктора Гренвилла — удерживать кисть. Когда я приступлю к работе, он будет осуществлять пронацию и супинацию[7] предплечья, чтобы я мог добраться до всех структур. Сначала отрезаем кожу, потом отделяем ее от фасции. После разделения мышц нужно будет установить расширитель, чтобы я мог видеть кости. Все понятно?

Норрис с трудом сглотнул — в горле у него пересохло.

— Да, сэр, — пробормотал он.

— Спасовать будет нельзя. Если это выше ваших сил, говорите сразу.

— Я смогу.

Сьюэлл смерил его долгим, тяжелым взглядом. Затем, удовлетворившись, потянулся за турникетом. В его глазах не промелькнуло ни тени опасения, ни искры сомнения по поводу того, что он собирался сделать. Во всем Бостоне не было хирурга лучше, чем Эраст Сьюэлл, его уверенность чувствовалась во всем, даже в том, как умело он закрепил турникет на плече Чарлза, чуть выше локтя. Сьюэлл наложил подушечку на плечевую артерию и безжалостно закрепил жгут, прекратив приток крови в плечо.

Чарлз очнулся от своего наркотического сна.

— Нет, — застонал он. — Прошу вас.

— Займите свои места, господа.

Схватив левую руку Чарлза, Норрис крепко прижал его локоть к краю матраца.

— Я думал, что ты мой друг. — Чарлз печально посмотрел в лицо Норриса, нависавшее прямо над ним. — Почему ты делаешь это? Почему позволяешь им увечить меня?

— Крепись, Чарли, — подбодрил его Норрис. — Это нужно сделать. Мы пытаемся спасти тебе жизнь.

— Нет. Ты предатель. Ты хочешь убрать меня с дороги! — Чарлз попытался освободиться, и Норрис сжал руку сильнее, впиваясь пальцами в липкую кожу. Чарлз напрягся настолько, что на плече выступили мышцы, а сухожилия натянулись, словно веревки. — Ты хочешь, чтобы я умер! — заорал Чарлз.

— В нем говорит морфий. — Сьюэлл со спокойным видом потянулся за ампутационным ножом. — Это ничего не значит — Он взглянул на Гренвилла. — Олдос!

Доктор Гренвилл ухватился за гангренозную кисть племянника. Чарлз принялся упираться и изворачиваться, но всех победить не мог. Эдвард крепко прижал его лодыжки, Венделл — правое плечо. Ни сопротивление, ни жалобные просьбы — ничто не могло остановить нож.

Когда Сьюэлл сделал первый надрез, Чарлз завопил. Кровь, брызнув на руки Норриса, начала капать на простыни. Сьюэлл работал очень быстро — почувствовав отвращение, Норрис отвел взгляд всего на несколько секунд, и за это время доктор закончил надрезать кожу по всей окружности руки. Когда Норрис заставил себя вновь взглянуть на рану, Сьюэлл уже отделял кожу от фасции, чтобы сформировать кожный лоскут. Он работал с мрачной решимостью, не обращая внимания ни на кровь, брызгавшую ему на фартук, ни на неистовые крики, казавшиеся такими ужасными, что у Норриса шевелились волосы на голове. Рука Чарлза стала скользкой от крови, он сражался, как дикий зверь, и ему почти удалось ослабить хватку Норриса.

— Держите его, черт возьми! — прорычал Сьюэлл. Униженный Норрис ухватился сильнее. Сейчас не время нежничать. Оглушенный криками Чарлза, он безжалостно стиснул его руку, вцепившись в нее так, словно вместо пальцев у него были когти.

Сьюэлл оттложил в сторону ампутационный нож и взял инструмент побольше, чтобы разделить мышцы.

Действуя жестко, словно мясник, он сделал несколько глубоких разрезов и добрался до кости. Стихнув, крики

Чарлза превратились в рыдания:

— Матушка! О Боже, я умираю!

— Господин Маршалл!

Норрис бросил взгляд на расширитель, который Сьюэлл установив на рану.

— Держите!

Правой рукой Норрис продолжал прижимать Чарлза, а левой потянул за расширитель, раскрывая рану. Там, под частичками кровавой ткани, белела кость. Лучевая кость, подумал Норрис, вызвав в памяти анатомические иллюстрации из учебника Вистара, которые он так тщательно разглядывал. Вспомнил он и скелет, который не раз изучал, — он висел на стене анатомической залы. Но скелет был сухим и хрупким, совсем не похожим на эту живую лучевую кость. Доктор Сьюэлл взял в руки пилу. Пока он распиливал лучевую и локтевую кости, Норрис ощущал, как расчленение отдается в удерживаемой им руке, как скрежещет пила, как расщепляется костная ткань. Норрис следил, как Сьюэлл, высвободив лучевую, локтевую и межкостную артерии, перевязал их шелковыми нитями.

— Надеюсь, вы внимательно наблюдали за операцией, — проговорил Сьюэлл, переходя к зашиванию кожного лоскута. — Потому что в один прекрасный день вам придется столкнуться с подобной задачей. И, возможно, ампутация уже не будет такой легкой.

Норрис взглянул на Чарлза — юноша лежал с закрытыми тазами. Его крики уступили место измученным стонам.

— Сэр, это было не так уж легко, — тихо проговорил Норрис.

Сьюэлл рассмеялся.

— Это? Это всего лишь предплечье. Куда хуже иметь дело с плечом или бедром. Простого турникета будет недостаточно. Если упустите подключичную или бедренную артерию, то будете поражены, сколько крови можно потерять за несколько секунд. — Доктор Сьюэлл орудовал иглой, как заправский портной, соединяя ткань человеческой кожи и оставляя лишь одну небольшую дырочку — дренажное отверстие. Закончив наложение шва, он аккуратно перевязал культю и взглянул на Гренвилла: — Олдос, я сделал все, что мог.

Гренвилл с благодарностью кивнул.

— Своего племянника я мог бы доверить только вам.

— Будем надеяться, что ваше доверие оправдается. — Сьюэлл сложил свои инструменты в таз с водой. — Теперь жизнь вашего племянника в руках Божьих.

— Осложнения еще могут возникнуть, — сообщил Сьюэлл.

В камине гостиной горел яркий огонь. Норрис быстро осушил несколько бокалов великолепного кларета доктора Гренвилла, однако никак не мог отделаться от холодного ужаса, оставшегося после всего, что он увидел.

Юноша снова надел сюртук, чтобы прикрыть испачканную рубашку. Взглянув на свои магокеты, торчавшие изпод рукавов верхней одежды, он увидел несколько пятен — то была кровь Чарлза. Похоже, Венделла и Эдварда тоже сковал озноб, потому что они придвинули свои стулья к камину, возле которого уже сидел доктор Гренвилл.

Казалось, только доктор Сьюэлл не чувствовал холода. Его лицо раскраснелось от выпитого кларета, по той же причине спина хирурга немного ссутулилась, а язык развязался. Он сидел лицом к камину, вытянув ноги, его дородное тело едва умещалось на стуле.

— Еще очень многое может пойти не так, — продолжал он, потянувшись за бутылкой и наполнив свой бокал. -

Впереди еще много опасностей. — Доктор Сьюэлл отставил бутылку и взглянул на Гренвилла. — Она знает об этом, верно ведь?

Все поняли, что речь идет об Элизе. Сверху доносился ее голос — она пела колыбельную своему спящему сыну.

Госпожа Лакауэй не выходила из комнаты Чарлза с тех самых пор, как Сьюэлл закончил свою ужасную операцию. Норрис не сомневался, что она просидит рядом с юношей всю оставшуюся ночь.

— Она имеет представление о вероятных исходах, — сказал Гренвилл. — Моя сестра всю свою жизнь прожила среди врачей. И знает, что может случиться.

Сделав глоток, Сьюэлл посмотрел на студентов.

— Я был всего лишь чуть старше вас, джентльмены, когда мне пришлось сделать первую в жизни ампутацию. Вы видели, как это происходит в идеальных условиях — в уютной, хорошо освещенной комнате, с чистой водой и надлежащими инструментами, с хорошо подготовленным пациентом, принявшим щедрую дозу морфия. Но тогда, в

Норт-Пойнте, у меня ничего такого не было.

— В Норт-Пойнте? — удивился Венделл. — Вы сражались в битве при Балтиморе?

— Только не в битве. Я, конечно же, не солдат и не хотел принимать никакого участия в той глупой, жестокой войне. Однако тем летом я гостил в Балтиморе у своих тетушки и дядюшки. К тому времени я уже закончил медицинское учение, но еще не вполне опробовал свое хирургическое мастерство. Когда, прибыв, британский флот начал обстреливать Форт Макгенри, у народного ополчения Мэриленда возникла настоятельная потребность в хирургах. Я с самого начала был против этой войны, однако не мог пренебречь своим долгом перед соотечественниками. — Сделав большой глоток кларета, доктор Сьюэлл вздохнул. — Самая страшная бойня была на открытом поле возле Медвежьей гавани. Четыреста британских солдат высадились на сушу, надеясь добраться до

Форта Макгенри. Однако у Фермы Баудена их поджидали три сотни наших.

Сьюэлл взглянул на огонь так, будто перед его глазами снова возникло то поле, британские солдаты снова наступали, а народное ополчение Мэриленда отстаивало свои позиции.

— Все началось с пушечного огня, открытого обеими сторонами, — продолжал он. — Затем, когда противники приблизились друг к другу, начали стрелять мушкеты. Вы еще молоды и наверняка никогда не видели, как свинцовый шарик может повредить человеческое тело. Он не столько проникает в плоть, сколько дробит ее. -

Сьюэлл снова глотнул вина. — Когда все закончилось, ополчение недосчиталось двух десятков убитыми и почти сотни ранеными. Потери британцев были в два раза больше. В тот день я впервые сделал ампутацию. Сделал неумело и так и не смог простить себе ошибки. Я слишком много всего переделал в тот день. Не помню, сколько было ампутаций. Память стремится к преувеличениям, и я сомневаюсь, что их и вправду было так много. Конечно же, я не смог приблизиться к цифре, которую назвал барон Ларрей, рассказывая о том, сколько операций он сделал солдатам Наполеона после битвы при Бородино. Двести ампутаций за один день — так он писал. — Сьюэлл пожал плечами. — У Норт-Пойнта я сделал их, наверное, с десяток и к концу дня был очень горд собой, потому что большинство моих пациентов остались живы. — Он допил вино и снова потянулся за бутылкой. — Я не понимал тогда, как мало это значит.

— Но ведь вы их спасли, — возразил Эдвард. Сьюэлл фыркнул.

— На день или два. Пока не началась лихорадка. — Доктор внимательно посмотрел на Эдварда. — Вы ведь знаете, что такое пиемия, верно?

— Да, сэр. Заражение крови.

— Буквально — гноекровие. Это самая страшная лихорадка, когда из ран сочатся обильные желтые выделения.

Некоторые хирурги полагают, будто гной — это хороший знак, говорящий о том, что организм излечивается. У меня иное мнение. В действительности это означает, что пора сколачивать гроб. Кроме пиемии, были и другие ужасы.

Гангрена. Рожистое воспаление. Столбняк. — Доктор Сьюэлл оглядел трех студентов, сидевших в гостиной. — Вы когда-нибудь видели столбнячный спазм?

Все трое покачали головами.

— Сначала стискиваются челюсти, а рот сжимается в нелепой улыбке. Потом начинаются судорожные сокращения рук, вытягиваются ноги. Мышцы брюшины становягся твердыми, как доска. Из-за внезапных спазмов тело выгибается с такой силой, что порой даже трескаются кости. И все это время, переживая невероятные муки, больной пребывает в сознании. — Сьюэлл отставил пустой бокал. — Джентльмены, ампутация — это лишь начало трагедии. За ней может последовать продолжение. — Он оглядел студентов. — Вашего друга Чарлза поджидает опасность. Я всего лишь удалил больную конечность. Дальше все будет зависеть от его характера, воли к жизни и провидения.

Элиза закончила петь колыбельную, и теперь со второго этажа доносился только скрип половиц — она мерила шагами комнату Чарлза. Взад-вперед, взад-вперед. Если бы одной материнской любви было достаточно, чтобы спасти ребенка, ни одно лекарство по силе не смогло бы сравниться с тем, что исходило от Элизы, от ее взволнованных шагов и тревожных вздохов. «А моя матушка — она так же преданно сидела возле моей постели, когда я болел?» — подумал Норрис. У него сохранилось только смутное воспоминание о том, как он, очнувшись от лихорадочного сна, увидел одинокую свечу, горевшую у его постели, и Софию, которая, склонившись, гладила его по волосам и шептала: «Ты моя единственная настоящая любовь». «Ты действительно так думала, мама? — мысленно воскликнул Норрис. — Тогда почему же покинула меня?»

В парадную дверь постучали. Они услышали, как горничная промчалась по коридору, чтобы открыть ее, однако доктор Гренвилл и не собирался вставать. Усталость приковала его к стулу, и он, не двигаясь, прислушивался к диалогу у двери.

— Могу я поговорить с доктором Гренвиллом?

— Простите, сэр, — отозвалась горничная. — В нашем доме сегодня случилась беда, и доктор не в состоянии вас принять. Если вы оставите свою карточку, возможно, он…

— Скажите, что его хочет видеть господин Пратт из Ночной стражи.

Гренвилл, по-прежнему не вставая с места, лишь устало покачал головой в ответ на нежелательное вторжение.

— Я уверена, в другой раз он будет рад побеседовать с вами, — заверила горничная.

— Это займет не больше минуты. Он наверняка захочет узнать эту новость.

Они услышали, как тяжелые сапоги Пратта затопали по дому.

— Сэр, господин Пратт! — воскликнула горничная. — Пожалуйста, подождите немного, я спрошу доктора…

Пратт возник в дверях гостиной и окинул взглядом собравшихся в комнате людей.

— Доктор Гренвилл… — беспомощно проговорила горничная. — Я говорила ему, что вы не принимаете посетителей!

— Все правильно, Сара, — ответил, вставая, Гренвилл. — Видимо, господин Пратт считает, что важность новости способна оправдать его вторжение.

— Да, сэр, — заверил Пратт. Он взглянул на Норриса, и его глаза сузились. — Значит, вы здесь, господин Маршалл. Я искал вас.

— Он пробыл здесь почти весь день, — вмешался Гренвилл. — Мой племянник серьезно заболел, и господин

Маршалл любезно предложил свою помощь.

— Я удивился тому, что вас нет дома, — сообщил Пратт, не отводя взгляда от Норриса.

Юношу охватила внезапная тревога. Неужели в его комнате обнаружили Розу Коннелли? Может быть, из-за этого Пратт так пристально на него смотрит?

— Какова причина вашего вторжения? — поинтересовался Гренвилл, с трудом скрывая презрение. — Вы просто хотели проверить местонахождение господина Маршалла?

— Нет, доктор, — возразил Пратт, переводя взгляд на Гренвилла.

— Что же тогда?

— Значит, вы ничего не знаете.

— Весь день я занимался своим племянником и не выходил из дома.

— Сегодня днем, — начал Пратт, — два мальчика играли под мостом Западный Бостон и заметили в грязи нечто, напоминавшее кучу тряпья. Присмотревшись получше, они поняли — это не тряпье, а человеческий труп.

— Мост Западный Бостон? — заинтересовался доктор Сьюэлл. Услышав тревожные новости, он выпрямился на стуле.

— Да, доктор Сьюэлл, — подтвердил Пратт. — Я приглашаю вас самолично осмотреть тело. И тогда вам ничего не останется, как прийти к тому же заключению, к которому, основываясь на характере увечий, пришел я. В сущности, и мне, и доктору Краучу абсолютно ясно, что…

— Крауч уже осмотрел его? — осведомился Гренвилл.

— Доктор Крауч был в палатах, когда тело принесли в больницу. Это и впрямь очень удачное обстоятельство, потому что Агнес Пул осматривал он же. И потому сразу заметил схожесть увечий. Особенный рисунок ран. -

Пратт взглянул на Норриса. — Господин Маршалл, вы наверняка знаете, о чем я говорю.

Юноша пристально посмотрел на стражника.

— В форме креста? — тихо проговорил он.

— Да. Несмотря на… повреждения, рисунок очевиден.

— Какие повреждения? — спросил Сьюэлл.

— Крысы, сэр. И, возможно, другие животные. Ясно, что тело пролежало там некоторое время. Разумно предположить, что дата исчезновения совпала с датой смерти.

Казалось, температура в комнате резко упала. Никто не произнес ни слова, однако на потрясенных лицах всех присутствовавших читалось понимание.

— Значит, вы нашли его, — наконец вымолвил Гренвилл. Пратт кивнул.

— Тело принадлежит доктору Натаниэлу Берри. Вопреки нашим предположениям он никуда не исчез. Он был убит.

24

НАШИ ДНИ

Джулия оторвала взгляд от письма Венделла Холмса.

— Венделл Холмс был прав, Том? Тот случай родильной горячки действительно имел отношение к болезни

Чарлза? К заражению крови?

Том стоял у окна и смотрел на море. Утром туман начал рассеиваться, и, несмотря на то что небо по-прежнему оставалось серым, они наконец смогли увидеть воду. На фоне серебристых туч носились чайки.

— Да, — тихо подтвердил он. — Скорее всего, связь есть. В своем письме Венделл Холмс почти не касается ужасов родильной горячки. — Том уселся за обеденный стол напротив Джулии и Генри, и свет, который падал на него со спины, утопил его лицо в мрачной тени. — В те времена, — начал объяснять Том, — если случались эпидемии, обычно умирала каждая четвертая роженица. Они умирали так быстро, что в больницах в один гроб засовывали по два трупа. В одной из больничных палат Будапешта роженицы в окно видели кладбище, а в конце коридора — прозекторскую. Неудивительно, что женщины боялись рожать. Они знали: отправившись в больницу, чтобы стать матерью, запросто можешь вернуться в гробу. И знаете, что самое страшное? В их смерти были виновны врачи.

— Вы имеете в виду, по причине некомпетентности?

— По причине невежества. В те времена никто и понятия не имел о микробной теории. Никто из врачей не надевал перчатки, осматривая женщин, они работали голыми руками. Проводили вскрытие трупа, сгноенного какой-нибудь болезнью, а потом прямо с грязными руками направлялись в родильную палату. И осматривали пациентку за пациенткой, распространяя инфекцию от кровати к кровати. Убивая каждую женщину, до которой дотрагивались.

— Никому из них не приходило в голову вымыть руки?

— Один венский доктор как-то предложил делать это. Это был венгр по имени Игнац Земмельвейс, заметивший, что пациентки, которых осматривали студенты-медики, гораздо чаще умирали от родильной горячки, чем те, которыми занимались акушерки. Он знал: студенты ходят на вскрытия, акушерки же — нет. И пришел к заключению, что в прозекторских распространяется какая-то зараза, после чего порекомендовал своим коллегам мыть руки.

— Это же абсолютно очевидная вещь!

— Но его осмеяли.

— Врачи не последовали его совету?

— Земмельвейса выгнали с работы. В конце концов он погрузился в такую депрессию, что оказался в психиатрической клинике. Там он порезал палец и заработал заражение крови.

— Как Чарлз Лакауэй. Том кивнул.

— Ирония судьбы, верно? Вот отчего эти письма особенно ценны. Это история медицины, написанная одним из величайших врачей, которые жили на этом свете. — Он бросил взгляд на Джулию. — Вы ведь знаете это, верно?

Знаете, почему Холмс — героическая личность в американской медицине?

Джулия покачала головой.

— Здесь, в Соединенных Штатах никто тогда не слышал о Земмельвейсе и его микробной теории. Но и у нас существовали эпидемии родильной горячки, и был ужасающий процент смертности. Американские врачи во всем винили дурной воздух, плохое кровообращение или даже такую нелепость, как оскорбленная скромность!

Женщины умирали, но никто в Америке не мог понять, почему. — Том бросил взгляд на письмо. — Никто, кроме Оливера Венделла Холмса.

25

1830 год

Спрятавшись в укромном уголке за дверным проемом, чтобы не попадал ветер, Роза смотрела туда, где кончалось больничное поле, на чердачное окно Норриса. Она наблюдала за ним несколько часов кряду, но теперь, когда на улице стемнело, девушка уже не могла отличить контур знакомого строения от выделявшихся на фоне ночного неба очертаний других домов. Почему он так и не вернулся? А вдруг он уже не придет сегодня? Роза очень надеялась, что сможет провести хотя бы еще ночь под одной крышей с Норрисом, снова увидеть его, услышать его голос. Проснувшись нынче утром, она обнаружила оставленные им монеты, благодаря которым Мегги сможет еще неделю пробыть в тепле и сытости. Чтобы отблагодарить Норриса за щедрость, она заштопала две изношенные рубашки юноши. Роза с радостью заштопала бы их, даже если б не чувствовала себя обязанной, ради того только, чтобы дотронуться до ткани, которая касалась его спины, знала тепло его тела.

И тут она увидела, как в одном из окон, трепеща, ожило пламя свечи. В его окне.

Роза двинулась через больничное поле. На этот раз он захочет поговорить со мной, подумала девушка.

Наверняка он уже слышал последние новости. Осторожно открыв дверь его дома и заглянув внутрь, она неслышно проскользнула два лестничных пролета и оказалась на чердаке. Роза остановилась у двери Норриса и почувствовала, как сильно бьется ее сердце. Потому ли, что она пробежала вверх по всем этим ступенькам?

Потому ли, что снова увидит Норриса? Пригладив волосы и расправив юбку, девушка сама подивилась своей тупости — ведь все это делалось для мужчины, который вряд ли удостоит ее лишним взглядом. Стоит ли смотреть на

Розу после вчерашних танцев с изящными дамами?

Она мельком видела их, этих красивых девиц с меховыми муфтами, в шуршащих шелковых платьях и бархатных накидках, — они выходили из дома доктора Гренвилла и садились в экипажи. Роза наблюдала, как беззаботно они позволяли подолам своих платьев волочиться по грязному снегу — конечно, ведь не им придется отстирывать пятна. Не они часами сидят, сжимая в руке иголку с ниткой, и шьют при плохом свете — таком, что постоянно вынуждает щурить глаза, словно покрываешь не ткань стежками, а кожу вокруг век — морщинками.

Всего лишь один сезон балов и приемов — и несчастное старое платье придет в негодность, уступая место новым фасонам, более модному оттенку кисеи. Прячась во тьме возле дома Гренвилла, Роза увидела тот самый сшитый ею наряд с розовым шелком — платье служило украшением молодой круглощекой девице, которая, направляясь к своей карете, беспрестанно хихикала. «Вот каким девицам вы отдаете предпочтение, господин Маршалл, — думала она. — Я не в состоянии соперничать с ними».

Роза постучала. Выпрямив спину и задрав подбородок, она прислушалась к шагам — юноша приближался к двери. И вдруг Норрис оказался перед ней, из-за его спины во мрак лестничной площадки брызнул свет.

— А вот и вы! Где вы были? Смутившись, Роза ответила не сразу.

— Я думала, лучше уйти на то время, пока вас нет. — Вас не было весь день? И никто вас не видел здесь?

Его слова обожгли Розу, словно пощечина. Она весь день мечтала увидеть Норриса, а он приветствует ее таким образом! «Не хочет, чтобы кто-нибудь узнал обо мне, — подумала Роза. — Я его постыдная тайна».

— Я пришла лишь сообщить вам о том, что слышала на улице, — сказала девушка. — Доктор Берри мертв. Его тело обнаружили под мостом Западный Бостон.

— Я знаю. Мне сказал господин Пратт.

— Тогда вы знаете столько же, сколько я. Доброй ночи, господин Маршалл.

Она отвернулась.

— Куда вы идете?

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » ... »»