cнарк снарк. Книга 1. Чагинск Веркин Эдуард
– Это такая изгородь. Забор, короче.
Большуха пустила мелодию.
– Ансамбль «Забор Большака»? – Хазин почесал голову.
– Ой-да!
На сцену с лихостью выскочил наш знакомый Роман. Он молодецки подпрыгнул, совершил в воздухе пируэт и принялся энергично месить сапогами сцену.
– Шмуля! – воскликнул Хазин. – Шмуля с «Забора»!
Плясал Роман хорошо. Зажигательно, как в кино. Подпрыгнул снова, грянул шапку на сцену, выхватил откуда-то – я не заметил откуда – две блестящие шашки.
– Шмуля! – Хазин свистнул. – Шмуля, жги!
Роман вращал шашками над головой, за спиной, вокруг себя, казалось, что он окружен быстрыми серповидными вспышками, шальным стальным ураганом. Публика аплодировала. И я. И Хазин. Пробрало. Когда видишь искусство, пусть самое тупое и бессмысленное, чувствуешь уважение.
Музыка кончилась, Роман удалился. Большак в картузе оперативно сменил лиру на бандуру.
– С балалайкой он выглядит еще боевитее, – сказал Хазин. – Думаю, он и есть Большак.
Большак забренчал по струнам, запел песню, в которой я не мог определить ни одного слова, кроме знакомого «ой-да», наверное, про то, как козаки неоднократно побивали своих недругов в конном и пешем строю. Пел он, притоптывая ногой, Большуха подыгрывала на бубне и художественно топала.
– Без Шмули культура не катит, – сказал Хазин.
Я был согласен, что Романа не хватает. Но публике понравилось, опять свистели и хлопали. Большак под это дело хотел сыграть и третью песню, но Зинаида Захаровна показала глазами и корпусом, что немного пора со сцены.
– Спасибо нашим артистам! А теперь слово предоставляется нашему губернатору! То есть временно исполняющему его обязанности!
Врио поднялся с места и направился к сцене. Он засвидетельствовал почтение батюшкам, милиционерам и работникам культуры, педагогам и ветеранам, пожал руку Зинаиде Захаровне, взял микрофон и замолчал. Повисла пауза, во время которой на сцену высыпались гимнасты: девушка с булавами и молодой человек с цепью. Гимнасты приняли стартовые позы – девушка вытянула булавы, а молодой человек натянул цепь. Зинаида Захаровна подавала им энергичные знаки, но они, сосредоточенные на скором выступлении, ничего не замечали.
Врио увидел гимнастов на сцене, но, видимо, не понял, что они тут делают, и на всякий случай начал речь.
– Спасибо! – сказал врио. – Хочу сказать вам всем спасибо, друзья! Спасибо, что вы пришли на наш праздник! Я от лица областной администрации хочу поделиться с вами некоторыми соображениями – может быть, даже посоветоваться. Отмечу, что развитие туристического кластера является приоритетным для руководства области, и мы все должны обозначить направление этой работы. Не секрет, что в нашей области есть много маленьких городков, у каждого своя история, свои особенности, свое лицо. И мы постараемся, чтобы эта история стала доступной для всех!
Я не удержался и выпил. Юноша на сцене каменел в статической позе, растягивая цепь. Булавы в руках у девушки дрожали.
– Нельзя не сказать и о перспективах, – продолжал врио. – Думаю, ни для кого не секрет, что минувшие десятилетия были не лучшим временем для промышленности. В нашей области практически исчезли целые отрасли: текстильная, машиностроительная, пищевая. Тысячи людей потеряли работу и уверенность в будущем дне. Однако в последние годы наблюдается небольшой, но устойчивый рост. И мы, областное правительство, сделаем все, чтобы этот рост сохранился и приумножился! Не хочу забегать вперед, но признаюсь – есть планы сделать Чагинск модельным городом…
Врио послал знак Механошину, тот привстал из-за стола.
– Чагинск должен стать модельным населенным пунктом, – повторил врио. – Точкой кристаллизации наших совместных усилий. И не исключено, что именно отсюда начнется духовное и экономическое возрождение.
Врио кивнул Светлову, затем Механошину.
– И мы не побоимся взять на себя ответственность! – пообещал врио.
Из-за кулис показалась Зинаида Захаровна с подносом. На подносе стоял хрустальный фужер с водкой.
– Граммов триста, – оценил Хазин. – Если не вода…
– Поэтому хочу произнести тост именно за это – за возрождение и ответственность!
Врио поднял фужер. По залу прокатился дружный стеклянный звон. Присутствующие подняли бокалы и поднялись сами. Я и Хазин тоже. Из-за кулис показался Большак, он растопырил аккордеон и затянул:
– Лю-ю-юбо! Люю-юбо! Лююю-ююбо!
Врио начал пить. Девушка с булавами и парень с цепями не знали, что делать, на всякий случай улыбались. Зинаида Захаровна мелко аплодировала. Врио губернатора допил и протянул в сторону фужер. Зинаида Захаровна подставила поднос.
– С нашим атаманом не приходится тужить! – пропел Большак.
Хазин успел выпить два раза. Я один.
– Ура! – крикнул кто-то из зала.
– Ура! – заорал Хазин. – Ура!
По залу пронеслось «ура», гости свистели, хлопали, вскакивали, воздух пришел в движение, бумажные фонари закружились.
– Долгие-ле-е-ета! – заревел Большак. – Долгие лета!
Я почувствовал, что голова начала кружиться, притянул блюдо с заливным, жадный Хазин начал со мной борьбу за судака.
– Долгие лета!
Врио вернулся в зал. Хазин одержал победу.
Зинаида Захаровна никак не объявила следующее выступление, просто махнула рукой. Зазвучала музыка, девушка стала жонглировать булавами, а юноша рвать цепи. Они торопились, булавы летали суетливо, а цепи силач рвал нервно и легко, как записки от старой подруги.
– Хороший банкет, – похвалил Хазин, гоняя по тарелке кусок желе. – Душевно так, мне нравится. Могу поспорить, сейчас будет петь толстая баба. Из языка еще попробуй, вон то, редко где так умеют…
Я не любил язык. Начали разносить горячее. Отбивную с жареной картошкой.
– Жаль, карты забились. – Хазин жевал язык. – У полярника в лице чрезвычайно художественная тоска. Полярник не хуже сегодняшнего болота…
Я оглянулся. Хазин был прав, полярник тосковал. Медведи, торосы, нарты, пурга и строганина, полярнику снилось белое безмолвие во все стороны, и одиночество, близкое небо, метеориты, запинающиеся за атмосферу и рассыпающиеся над головой кипящими искрами. Полярник хотел к ним, к солнцу, не опускающемуся за горизонт, к макушке мира, с которой так легко ступить на звездную дорогу.
Атлет разорвал последнюю цепь, поклонился, посадил на плечо девушку с булавами, убежал за сцену. Этого никто не заметил. Новые артисты не выходили, возникла пауза.
– Витенька, предлагаю тебе название для книги. «Атлас глазных болезней»…
Полярник с посторонним лицом сидел рядом с открытой дверью, за его спиной промелькнула Кристина; лучше бы он был спелеологом. Показалось…
– А наш праздник продолжается! Жителей Чагинска и наших гостей пришла поздравить талантливая молодежь! Приветствуем!
Зинаида Захаровна поманила рукой. На сцене появилась Аглая. Хазин потер глаза. Нет, Аглая, внучка библиотекаря.
– Приветствуем победительницу районной олимпиады чтецов и декламаторов «Золотое Слово»! Сегодня с вами Аглая Черпакова!
Приветствовали, впрочем, не очень. Аглая была обряжена в независимое черное платье, длинное, до пола. Горло перемотано бинтом. Аглая выглядела изможденно и выразительно, она махнула рукой в зал и сделала презрительный книксен. Зал жидко похлопал. Заведующая библиотекой Нина Сергеевна вскочила, стала пробираться к сцене, но не успела – Аглая дотянулась до микрофона и стала декламировать. Негромко, с трудом выжимая звуки через перемотанное горло. Я не очень слушал или плохо слышал, но потом услышал.
- Ты можешь ли Левиафана
- На уде вытянуть на брег?
- В самой средине Океана
- Он быстрый простирает бег;
- Копье, и меч, и молот твой
- Считает за тростник гнилой.
Голос звучал хрипло и страшно и очень подходил стиху. Зинаида Захаровна поймала Нину Сергеевну на ближних подступах и держала, чтобы та не рушила искусство. Мне поставили тарелку с отбивной, я стал есть. Надо было поскорей закусить, водка на голодный желудок…
Водка на голодный желудок это хорошо.
– А я, между прочим, имею, что сказать, – сообщил Хазин. – Я еще давно написал стихотворение на актуальную тему…
Неожиданно на соседний стул опустился Роман. Он был без шапки, но казачий наряд снять не успел.
– А вот и Шмуля! – обрадовался Хазин и добавил: – Когда пархатое козачество возстало, в Эйлате стал совсем-совсем переворот…
– Я не Шмуля, – ответил Роман.
– Каждый Рома говорит, что он не Шмуля. Но мы же знаем, что это не так…
Хазин немедленно обнял Романа за плечо и налил ему водки.
– И вообще, Шмуля, ты зачем так поздно без сабли ходишь? – продолжал Хазин. – Ты разве не видишь – на нашем славном журфиксе сплошной Хорст Вессель… В кого ни плюнь, все руссико-нацистико и любят верченые почки…
Некоторые обернулись на Хазина.
– Ваше лютейшество, не обессудьте! – Хазин послал им воздушный поцелуй. – Цузаммен видергебурт, что я могу поделать…
Хазину поставили тарелку с горячим, он достал из кофра камеру, снял котлету, затем как бы невзначай направил на стол с врио. Из-за колонны шагнул человек в костюме.
– Извините, у вас есть аккредитация? – человек указал на камеру.
– Федя, прекрати сатрапствовать, – сказал Хазин. – Я же тебя узнал. У меня есть аккредитация, сейчас я тебе покажу…
Хазин достал из кармана сто рублей, протянул человеку. Аглая продолжала со сцены хриплым гипнотическим голосом:
- Как верьви сплетены в нем жилы.
- Отведай ты своей с ним силы!
- В нем ребра как литая медь;
- Кто может рог его согреть?
– Я попрошу вас сдать на время аппаратуру, – вежливо попросил человек. – Съемки разрешены исключительно аккредитованным журналистам.
– Так я аккредитованный, – заверил Хазин. – Я пишу историю… Тут где-то был сука Крыков…
– Хазин! – попросил я.
– Сдаюсь-сдаюсь, – ответил Хазин. – Мормышка, клоп, сатрап, циклоп…
Отдал фотоаппарат человеку, стал есть.
- Сверкают очи раздраженны,
- Как угль, в горниле раскаленный,
- Всех сильных он страшит, гоня.
- Кто может стать против меня?!
Аглая указала рукой в зал, неожиданно потух свет, на Аглае сошлись два красных луча. Эффектно. Хазин поперхнулся антрекотом. Человек потрясенно прижал фотокамеру к себе.
Опа.
Зажегся свет.
– Поблагодарим Аглаю! – Зинаида Захаровна захлопала в ладоши. – Прекрасное выступление!
Нина Сергеевна, воспользовавшись свободой, поспешила к сцене.
Светлов хлопал с искренней улыбкой.
– Молодец! – заорал Хазин, вскочив со стула. – Молодец!
Хазина повело в сторону, он потянул за собой скатерть и опрокинул кое-что из посуды. Но в целом я успел его поймать. Человек с фотоаппаратом укрылся за колонну.
– Красивые стихи, – сказал Роман. – И прочитала хорошо.
Из-за кулис выскочил человек и вручил Аглае огромного плюшевого дельфина. Аглая растерялась, дельфин был ростом с нее.
– Так тебе и надо, Глафира! – заорал Хазин. – Не будешь людей котами позорить!
Нина Сергеевна схватила Аглаю за руку и после некоторого сопротивления утащила вместе с игрушкой.
– А теперь слово произнесет старейший хирург нашего города! – объявила Зинаида Захаровна.
– Я начинаю любить этот город! – сказал Хазин. – Он вдохновляет! Здесь живет дух Чичагина, здесь читают его стихи! Лечись песцом, лечись лисицей!
На сцену поднялся мужчина в годах. Причем в немалых. Видимо, хирург. Он взял микрофон и неожиданно сильным голосом произнес:
– Я лежал вон там, возле третьей колонны, – старик указал пальцем. – У меня было сквозное и голеностоп был раздроблен…
Хирург постучал себя по ноге.
– На восемь осколков, – добавил он. – Пальцы почернели, собирались ногу ампутировать. А мне в сорок третьем двадцать было, ума никакого, вот и думаю, отрежут ногу, пойду и застрелюсь…
В зале притихли.
– Умеет дед сломать аппетит, – вздохнул Хазин. – Какой насыщенный, однако, палисад…
Хазин насадил на вилку отбивную и стал объедать ее по периметру.
– И вроде как настроился я окончательно помирать, но тут приехала доктор. Девчонка еще, посмотрела на меня и давай ругаться! Велела сразу на стол меня нести, ну, меня и понесли. Сейчас там музыкальный кружок, кажется.
Старик усмехнулся.
– Там и тогда был музыкальный кружок, – сказал он. – Эта докторша режет мне ногу, а я лежу и думаю, как бы в трубу подудеть. Труба там такая на стене висела, как в кино…
– Это туба, – определил Роман.
Хороший рассказ, подумал я. Наверное, Хазин прав, день сегодня необычный.
– …И вот когда я начал ходить помаленечку, я ей пообещал, что тоже стану врачом. И стал. И мы поженились.
– Спасибо! Спасибо вам за все! – Зинаида Захаровна вручила хирургу цветы и коробку конфет, попробовала отобрать микрофон, но старик оказался цепким.
– Я это к тому, что без памяти никак, – сказал старик. – Тут про это уже говорили, и я с этим согласен. Люди забывают все, что было вчера… Будьте здоровы!
Старик отдал микрофон и вернулся в зал.
– Вить, что-то я устал, – сказал Хазин.
Я с этим был совершенно согласен. Устал. И остальные гости по виду слегка подзакисли, но держались.
– Да еще не начиналось по-настоящему, – сказал Роман.
– Шмуля любит по-настоящему, – ухмыльнулся Хазин. – А вот ты знаешь, что мой прадедушка служил в Ингерманландском полку?
Роман с иронией поглядел на Хазина.
– Ты хочешь сказать, что мои предки не могли служить в Ингерманландском полку?
– Да не, я так… могли и служить…
Роман решил не спорить с Хазиным и выпил.
На сцену поднялся невысокий мужчина в коричневом костюме, в руках ваза и цветы. Мужчина поклонился публике и потянулся к микрофону.
Он стал что-то говорить, но я не слышал.
– …Рамиль Сергеевич! Это так неожиданно… – смеялась Зинаида Захаровна. – Но все равно приятно…
За плечом полярника в промежутке двери виднелась Кристина.
Она не выросла, подумал я. Раньше она была ростом с меня и Федьку, а теперь мы выше на голову. И не поправилась. То есть тощая такая же, с узкими плечами.
– А сейчас я с гордостью представляю гостя нашего города, – Зинаида Захаровна повела рукой. – Известного певца и композитора, любимца публики и покорителя…
Она игриво хохотнула.
– Покорителя творческих высот! Встречайте!
Свет погас, зажегся, и когда он зажегся, рядом с Зинаидой Захаровной стоял Паша Воркутэн. Зрители яростно захлопали.
– Видергебурт, – сказал Хазин. – Спасенья нет, началось по-настоящему…
– Привет, Чагинск! – Паша вскинул руки. – Рад тебя видеть! Сегодня мы работаем для вас! Сегодня я работаю для вас!
– Он работает для вас! – с сарказмом в голосе произнес Роман. – Приятного аппетита!
– Музыка! – Паша щелкнул пальцами. – Сегодня и только для вас – песня про судьбу!
Паша душевно запел, музыка слегка запоздала, но Паша почти бесшовно подстроился под мелодию. Хазин жевал петрушку и отбивал пальцами по скатерти ритм, Роман, напротив, желчно грустил.
- А жизнь прошла, похоже, зря
- Не помогают лекаря
- И до подметочек
- Стоптались прахоря…
– Талант! – Хазин обреченно налил себе водки. – Витя, это пять! Выпьем же за здоровье Карла нашего Густава! Шмуля! Ты уважаешь Карла Густовича?
Про Карла Густава Хазин сказал слишком громко, на него обернулся стол МЧС.
– Это изобретатель водяной помпы, – пояснил Хазин. – Великий немецкий пожарник…
МЧС поверили.
– Карл Густав не изобретал помпу, – произнес Шмуля. – Он изобретал принцип межзвездных путешествий… За что был сотрен в бараний рог…
– Вот именно! – повторил Хазин. – За космические путешествия и бараний рог!
За это не выпить было грешно. Мы выпили, хотя вроде больше и не хотели.
– Банкеты чрезвычайно утомительны… – громко рассуждал Хазин. – Если они начинают тебя преследовать, ты невольно думаешь, что это некое поражение…
Я оглянулся. Кристина все еще разговаривала с Федором, лицо у нее было испуганное и заплаканное, как мне показалось. В зале надышали, воздух колыхался. И солнце светило на Кристину сбоку.
Роман тоже оглянулся.
- И жизнь закончилась
- Стоптались прахоря… —
спел Паша и посмотрел себе на ноги.
– Это же не искусство – Роман с отвращением указал на сцену. – Да этот Паша не чалился ни разу! Шкура дешевая…
– Шмуля, да ты завидуешь! – Хазин постучал Романа по плечу. – Воркутэн имеет-таки успех! А ты хрустишь мослом на разогреве! Шмуля, езжай лучше в Ашкелон, там такое любят…
Роман не ответил, взял рюмку, Хазин налил ему.
– Я же говорил! – захихикал Хазин. – Ты сам осознаешь свою практическую никчемность!
Роман выпил.
– В этом мы, Шмуля, необыкновенно близки! Ты – плохой танцор, я посредственный художник…
– Ты художник?
– Я – художник…
Я опять обернулся к дверям. Федор и Кристина продолжали разговаривать. Кристина размахивала руками и заметно истерила, Федор пытался ее успокоить.
– Я художник, я рисую светом, мой инструмент – камера…
Хазин обнаружил, что камеры под рукой у него нет, растерянно заглянул под стол.
– Ты ее сдал человеку, – напомнил я.
– Меня вынудили сдать мою камеру человеку, – вдруг всхлипнул Хазин. – Но язык мой им не вырвать…
Хазин зачем-то погрозил кулаком полярнику.
– И жало жгучее змеи задвинул в глотку… И проходя моря и земли… глаголом сечь всякую лабазную сволочь… – сообщил Хазин.
Песня про судьбу закончилась, Паше аплодировали.
– А теперь моя главная песня! – серьезно произнес в микрофон Паша. – Я пою для вас, милые женщины! Песня «Королева»!
– А у меня шашку мою украли… – вздохнул Роман. – И шапку украли… За кулисами… Украли шашку…
Он открыл минералку и стал пить, проливая на галифе.
– Это Механошин! – громко зашептал Хазин. – Он давно к твоей бабе присматривался!
Паша запел.
– К какой бабе? – не понял Роман.
– К Сарре!
– У меня не Сара…
Паша Воркутэн между тем выбрал из публики несколько пожилых женщин-ветеранов, заманил на сцену и стал дарить цветы. Я думал, что мне показалось издалека, но, вглядевшись, обнаружил, что так и есть – дарил цветы. Большой букет держала Зинаида Захаровна, Паша брал из него гвоздики, вручал, пожимал руки.
– Мне кажется, это красиво, – Хазин указал на сцену. – Комплексный подход…
Цветы кончились, Воркутэн поклонился публике, лихо подхватил Зинаиду Захаровну и принялся с ней танцевать, не забывая, впрочем, петь.
- Нам с тобой не гулять по Бродвею,
- И от этого я, и от этого я, и от этого я
- Чешуею…
Многие из зала забыли про угощения и полусладкое, забрались на сцену и теперь танцевали с Пашей. Паша Воркутэн был решительно неотразим.
– Витя, записывай в блокноты… это нужно использовать, – сказал Хазин. – Этот блатняк довольно сложно связать с нашей темой, вряд ли адмирал Чичагин принимал такое…
– Да это не блатняк ни капельки! – перебил Роман. – Это имитация… Жалкий симулякр! Суффикс «ся» никогда не употребляется в подобных коннотациях…
– Шмуля может в слова, – хихикнул Хазин. – Подвинь лучше минералки, композитор…
– А теперь немного повеселимся! – объявил Паша в микрофон. – Веселая танцевальная песня, простая и жизнерадостная!
- Расчесочка – моя расчесочка,
- Погасла спонту папиросочка,
- Ах, жизнь нарезалась в полосочку,
- Такая, братцы, лалу-ла…
– Такая, Шмуля, ла-ла-ла-лула, – Хазин похлопал Романа по плечу. – Этот вот лалула сейчас твою бабу в Кинешме…
Хазин выразительно щелкнул языком.
– И теперь это все навсегда. – Хазин обнял Романа.
– Да пошел ты, – ответил Шмуля. – Художник…
– Я – художник, а это Витя, мой друг-писатель, – сообщил Хазин. – «Пчелиный хлеб» читал? Или ты только про пидоров читаешь?
– «Пчелиный хлеб»… я читал, – ответил Роман. – Пчелиный хлеб – это… прополис. Прополис с древнегреческого – это «За город». «Загород», короче… Ты понимаешь, мы собирались поехать за город, а там возникли сложности…
– Пчелиный хлеб – это перга, – зачем-то поправил я.
– Витенька, так твой роман называется «Пергад»… а нет, «Пердак»… – гадко хихикнул Хазин.
Я не ответил.
Паша между тем триумфально закончил выступление. Зал рукоплескал. Я оглянулся. Начальственный стол поредел. Исчез врио, исчез мэр Механошин, на правом краю сидел полярник, на левом Алексей Степанович, он что-то рассказывал полярнику через закуски и салат. Паша кланялся со сцены.
– Витя, ты прав, – сказал Роман. – Ты совершенно прав, везде сплошная перга…
Мы разговорились со Шмулей о перге и литературе, Шмуля много читал, а вот сейчас, за столом, зачитал стихи. Про детство, солнечные пляжи и ручейников в сумрачных водах, там еще птичка была…
– И я хочу стихи! – неожиданно воскликнул Хазин. – Я давно сочинил!
Он выскочил из-за стола.
– Ты куда, дурак, сейчас в программе пантомима…
Кажется, это сказал Шмуля.
Хазин быстро пробрался между столами к сцене и запрыгнул на нее. Из-за кулис решительно выступил молодой человек в костюме, но почему-то остановился. Зинаиды Захаровны на сцене не стояло, и Хазин завладел микрофоном.
– Хазик! Зажигай! – воскликнул Роман.
Я оглянулся. За начальственным столом уже снова сидели и врио, и мэр Механошин, на сцену они не смотрели, что-то обсуждали.
– Здравствуйте, – неожиданно трезвым и твердым голосом произнес Хазин. – Я рад приветствовать вас в этот день!
Зал вежливо похлопал. Хазин не унимался.
– Я представляю здесь ложу поэтической герильи «Перга и лопата», – сообщил он. – И от имени нашего тайного общества я имею честь осуществить… эстетическую обструкцию! Сейчас я прочитаю мини-поэму в двенадцати скажениях, посвященную…
Хазин набрал воздуха:
– Посвященную гибели станции «Мир»!
Из зала раздались одиночные аплодисменты, я посмотрел – хлопал в ладоши Алексей Степанович Светлов. Врио и мэр смотрели на него оторопело.
Хазин набрал воздуха и начал читать, размахивая правой рукой:
- Две тысячи первый год,
- Станции «Мир» пиз…ц,
- А может, и миру пиз…ц,
- А я еще не отец…
На этих строках Роман засмеялся так, что прикусил язык. Хазин читал, размахивая руками:
- А мне еще не повезло,
- А может наоборот,
- И мир кружится назло,
- И каждый час – оборот,
- И каждый миг – километр.
- Наматываются витки,
- И смотрят с испугом вверх
- Снизу материки.
Много. Много сегодня культуры. Перебор культуры. Звенящий день.
Стол МЧС переглянулся со столом милиции, и все вместе они вопросительно посмотрели на стол начальства. Врио губернатора задумчиво ел грушу. Хазин продолжал читать. Рядом со мной шепеляво засмеялся Шмуля.
– А я тоже хотел про станцию «Мир» сочинить, – признался он. – Песню… А этот урод опередил…
- Упала в лужу звезда,
- Сорвавшись от дней забот,
- Скоро миру пизд…ц,
- Две тысячи первый год!
В зале установилась тишина. Все перестали есть и пить. Алексей Степанович Светлов интеллигентно, но выразительно захлопал в ладоши. Вслед за ним захлопал и врио, а потом и мэр Механошин. И весь зал, включая стол МЧС. Я бы сказал, что некоторые хлопали искренне. То есть стихи, кажется, понравились.
– И еще хочу сказать, – сказал Хазин. – Озвучить, так сказать, тему, давно витавшую в воздухе. Надо взглянуть правде в глаза! Надо не побояться и переименовать! Переименовать!
Мэр растерянно поглядел на врио. Врио пил минералку.
– Вот и Алексей Степанович высказывался всецело за…