На изломе Афанасьев Александр

Днепропетровск, Украина. 03 июня 1992 года. Дедков

До Днепропетровска – можно было добраться разными путями – машиной, поездом, автобусом, самолетом. Я предпочел самый экзотический путь – сел на идущую в Днепропетровск скоростную «Ракету»39.

Пока «Ракета» шла по Днепру – я мрачно думал об услышанном на ночном рандеву. Это не укладывалось в голове… ползучий государственный переворот, измена всего руководства украинской компартии.

Украина – всегда была Россией – по крайней мере, в головах. Точно так же, как курица не птица, Болгария не заграница. Никто не считал украинцев отдельным народом. Среднеазиаты, прибалты, грузины, армяне, азербайджанцы, казахи – да, это отдельные народы. А украинцы – это тот же самый народ. Украинцы служили и работали там же где и русские, в отношении них не существовало никаких ограничений. Да, были у них свои особенности, например – сало, над чем беззлобно подтрунивали. Но никто и никогда не отделял украинцев от русских. Тот же грузин мог несколько поколений жить в Москве и не знать даже грузинского языка – но он все равно оставался грузином. Украинец, переехавший в Москву, автоматически воспринимался как русский, даже, несмотря на его фамилию.

И как же будет теперь?

На чем вообще базируется этот национализм? Прибалты – они чего-то там говорили про геноцид – хотя какой геноцид, достаточно сравнить Ригу или Вильнюс и любой другой город подобных размеров в центральной части России – и все вопросы сразу отпадают. В Средней Азии – восстания бывают или инспирированы местным руководством, или из-за наркотиков. Печально известные ошские события – вызваны переделом наркорынка, и только на публике говорится, что это из-за недостаточности земли. Что происходит между Арменией и Азербайджаном – это всем известно, они там охренели вконец. Грузия… там сложный случай, фактически там советской власти больше нет и идет война. Казахстан и Узбекистан явно недовольны тем положением, которое они занимают в Союзе и метят на роль своего рода выразителя интересов всей Азии в Москве. Молдова – там мутят воду румыны, а молдаване решили, что они на шару в рай въедут, хотя Румыния беднее их. Таджикистан – все, что там происходит, вызвано влиянием Афганистана… А как радовались, когда выводили войска – вот, теперь пошла война на нашу территорию, и то ли еще будет. А Украина…

Ей-то чего не хватает?

Откуда вообще это слово – москаль? И почему они решили, что я их объем? В конце концов, я разве не за деньги покупаю?

И вообще… а это нормально, что когда случилась беда в Чернобыле, весь Союз помогал Украине40 – а они теперь такое говорят что мы их объели?

Бред… бред какой.

И все-таки… Как здесь красиво…

Ракета шла по Днепру, оставляя за собой расходящийся пенный след – и оставалось только наслаждаться красотой и мощью реки, ее зелеными берегами. Корабль был полон, на верхних палубах местные красавицы… да, тиха украинская ночь…

И во что же все это может превратиться, если и сюда придет весь ад межнациональной вражды. Один раз я это уже видел в Карабахе… обстрелы… взорванный автобус… дикую ненависть в глазах. Может, удастся здесь остановить все это?

…

У пристани в Днепропетровске я поймал такси. Водитель отлично знал, куда ехать – видимо, местная психушка была своего рода достопримечательностью. Такси, кстати, было частное, но проезд недорогой.

Днепропетровск впечатлял не меньше, чем Киев. Это очень похожие города, Днепропетровск стоит на том же Днепре, что и Киев – только ниже по течению, и тут и там есть право- и левобережная часть города. И тут и там – два берега скрепляют громадные мосты, в Днепропетровске они мне показались даже больше, чем в Киеве. Но вот застройка разная. Если в Киеве к реке в основном подступает зеленая зона, а современная многоэтажная застройка сосредоточена на левом берегу, на правом же – в основном застройка историческая – то в Днепропетровске высотная застройка подступает прямо к воде, и она тут в основном на правом берегу. И высотки тут – ничуть не уступают московским, вот что значит родина Брежнева. А вот асфальт разбитый…

…

Днепропетровская психушка – представляла собой комплекс мрачного вида зданий разных лет постройки, посреди буйно разросшегося парка. Я подошел к трехэтажному зданию, времен первых лет советской власти, про себя подумав – а почему так? Это была не первая психушка на моей памяти – и почему-то очень часто они находились как раз в зданиях постройки первых советских лет. Это что-то значит или нет?

Тяжелая рука повелительно легла ко мне на плечо – я чуть присел, не противодействуя силе и одновременно принимая более устойчивую позу – а потом вывел неосторожного из равновесия, используя его же силу против него самого и подножкой – повалил на землю с вывернутой рукой.

– Милиция.

К нам уже бежали.

– Извините… – только сейчас я понял, какого гиганта завалил – обознался…

Я ослабил захват…

…

– Простите… можно ваше удостоверение?

Профессор, невысокий, в очках, при виде его у меня почему-то возникала упорная ассоциация со скворцом – переписал данные в перекидной календарь перед собой. Удостоверение я ему, конечно же, в руки не дал.

– Извините. Просто сейчас много всяких… пытаются водку, курево, наркотики передать… а то и освободить. А вы… не похожи на милиционера, извините.

– Извиняю.

– Вон… даже санитар наш обознался.

– Много кто обознавался.

– Понятно. Москва…

– Да. Главк МВД.

– И что от нас надо Москве?

– Не догадываетесь?

– Простите, нет.

– У вас много подследственных сидит? – спросил я, меняя тему.

– Да, достаточно, – со вздохом признался доктор, – уже девать некуда. Сейчас все на невменяемость косят.

– Простите, вы не представились.

– Извините. Главный врач, Даниил Розен.

– Профессор Розен?

– Увы, нет. Только кандидат.

– Значит, экспертизу по Ксении Щекун вы подписывали?

И по тому, как метнулись глаза профессора, я понял – виновен. Однозначно – виновен.

Мы ведь опера. Волки. Кормят нас ноги, а живы мы только благодаря оперскому чутью – не будь его, давно бы похоронили нас под троекратный залп. И оперское чутье – это то, что помогает нам раскрывать преступления. Ведь раскрывает не следователь, следователь по факту только оформляет. А мы.

В какой-то момент, когда ты расследуешь преступление, ты понимаешь – вот кто виновен. И дальше уже – вопрос улик. Конечно, это далеко не всегда получается именно так… по большинству преступлений и раскрывать то ничего не надо – вот труп, вот орудие преступления, вот похмельный преступник – следователю только допросить да обвиниловку составить, всего-то. Есть преступления, которые раскрываются экспертными методами, тут тоже многое от следователя зависит, правильно экспертизы назначить – это тоже искусство, понимать, какую именно назначить и какие вопросы эксперту поставить. Есть преступления, которые раскрываются случайно – проговорился преступник, задержали его случайно или случайно его кто-то видел. На такие преступления – а их минимум 95 процентов – особо и мастеров то не надо, нудная, тупая работа.

Но есть неочевидные случаи – не меньше трети из них, кстати, так и остаются нераскрытыми, так что у преступника хорошие шансы, надо сказать – и при таких неочевидных случаях – нужны мастера своего дела, с хорошим чутьем. Таких не готовят в милицейских учебках – в учебке готовят кадры для 95 процентов преступлений. Для оставшихся пяти – кадры готовят сами опера, кропотливо отбирая учеников и передавая им свой опыт – как им в свое время передали. Меня готовил Герасимов. И подготовил. Поэтому, я точно знаю – лжет профессор. И боится. Что-то намудрил он в заключении.

– Мне надо увидеть Ксению Щекун. И прямо сейчас.

– Но вы не можете…

– Могу. Доктор, я даже могу вызвать сюда «Альфу», в течение шести часов она будет здесь. Вам это надо?

Вообще-то «Альфа» подчинялась теперь российскому КГБ и никакого права вызывать сюда «Альфу» я не имел. Но репутация у группы была зловещей, быль и небылицы передавались из уст в уста и припугнуть профессора, промышляющего карательной психиатрией – было не лишним.

…

– Ксения?

Я присел на койку в палате. Палата была на двоих, но Ксения была в ней одна. Она тупо смотрела в зарешеченное окно и ничего не говорила.

У меня не было ее фотографии – и только сейчас я увидел, какой красивой она была. Даже тупое выражение лица и потухшие глаза – не могли ее испортить, с ее пепельными волосами и тонким, почти иконописным абрисом лица.

– Ксения… можно я возьму твою руку?

Она никак не прореагировала… я сделал то, что сказал. Медбрат дернулся, но не прореагировал. Может, потому что репутацию в этом отстойнике человеческих душ – я уже заработал.

Следы от уколов. Сказать, колют ее здесь или это с тех времен – невозможно.

Я опустил взгляд ниже… на ней был халат. Заметил следы уколов на ногах, поднял взгляд на медбрата. Тот не выдержал, сделал шаг назад.

– Что, крест-накрест? Думаешь, на суде поймут?

– Мне-то что? – буркнул медбрат. Доктора прописывают, их судите. Нашли виноватого…

– Осудим. Не переживай, осудим. Не заметил, что времена сейчас другие стали? Демократия… Головой думай, дуболом. Ты ведь крайним будешь – сечешь?

Ксению пытали. Подробности я знал от правозащитников, с которыми приходилось сталкиваться – речь шла о подкожных инъекциях серы. Фашисты применяли инъекции серы в качестве пыток, затем – фашистские методы переняла советская психиатрия. Инъекции серы делали в ноги, в самых тяжелых случаях – крест на крест, то есть в ноги и под лопатки. После даже одной инъекции серы – температура поднимается до сорока, начинается бред, человек не может ходить, падает – и все это продолжается несколько дней. Никакого лечебного эффекта эти уколы не оказывают, это просто издевательство. Хотя официально это разрешено, и даже рекомендуется при лечении наркомании. Психиатрия – это одна из тех сфер советского общества, где до сих пор нет ни раскаяния, ни покаяния.

– Ксения. Ты хочешь домой?

Она посмотрела на меня.

– Домой…

Она вдруг дико заорала – так что даже я, много чего повидав до этого – отшатнулся

…

– И чего вы добились?! – раздраженно сказал Розен. – У пациентки снова обострение.

– Сера, доктор?!

– А в чем дело?

– Да ни в чем. На себе пробовали? Каков эффект?

– Это рекомендованная процедура для пациентов с заболеванием наркоманией.

– Где ее карта, доктор? Я ее забираю.

– Не имеете права.

– Имею. И ее я тоже заберу.

– Она осуждена к принудительному лечению. Есть приговор суда.

– Заместитель генерального прокурора СССР принес протест по этому делу, приговор будет пересматриваться. Верховным судом – в Москве, а не в Киеве. Пока что мы этапируем ее. Вы уверены в том, что написали в своем заключении?

– Конечно!

– А мне кажется, вы его подмахнули, не читая, доктор. Иначе бы не спихнули в одно заключение шизофрению и белую горячку. В курсе, кстати, что Прокуратурой Союза проводится работа по расследованию нарушений законности при процессах, обусловленных политическими причинами?

– Вы бред какой-то говорите.

– Бред – это по вашей части, доктор. Этот телефон на межгород работает?

– Да…

– Пока готовьте пациентку. Я сейчас позвоню в Киев. Необходимые документы перешлют по фототелеграфу…

…

А дальше – произошло то, за что я себя никогда не прощу.

Я не имел права спать в одной палате с пациенткой – хотя должен был встать там с пистолетом и не пускать никого. Вместо этого – я позвонил в Киев, нашел Дамира, попросил организовать бумаги и выслать фототелеграфом на адрес УВД Днепропетровска. Счел, что достаточно перепугал доктора, и он не осмелится. А ночью раздались крики.

Когда я подбежал, все было уже кончено. Я оттолкнул дежурного медбрата, прорвался в палату. Пульса нет, море крови. Мои руки были в крови… все было в крови.

Так плохо не было со времен Афгана.

В луже крови лежал осколок стекла – им она вскрыла бедренную артерию. Не знаю, как она вообще сумела дотянуться.

Судя по температуре тела – два-три часа.

Я посмотрел на стекло – оно было целым. Судя по толщине и цвету – осколок от оконного стекла.

Сохраняя остатки рассудка, я осмотрел ее пальцы. Ни на одном – нет порезов.

– Когда сменилось дежурство?

– Два часа назад.

– Обход делали? Правду!

– Нет.

– Сменщика как звали? Знаете, где живет? Поехали.

…

– Здесь?

Я не знал город. Я не имел вообще никакого права делать то, что я делаю. Я не имел ни постановления об обыске, ни ордера на арест, ни вообще ничего подобного. Я не был ни комиссаром Каттани, ни следователем Гдляном. Но я – должен был это сделать.

Чтобы потом все это не являлось ко мне во сне каждый день.

– Здесь.

– Который дом?

– Вон тот.

– Этаж? Этаж!? – рявкнул я.

– Второй. Дверь слева.

Мы были на психушечной «буханке», вместе со мной были водитель из психушки и медбрат. Я протянул руку – и выдернул ключ из замка зажигания.

– Попробуйте только просигналить…

Дослал патрон в патронник, перебежал к дому. Тихо. Прислушался… ничего, присмотрелся… света, по-моему, нет, хотя не уверен. Тиха украинская ночь… все спят. Тут есть балкон, но идти через него… нет, лучше все-таки через дверь…

На лестнице – пахло почему-то квашеной капустой, через закуренные окна – лился мутноватый лунный свет.

Вот и дверь. Я порылся по карманам… набора для того, чтобы взламывать замки – не было. Да и какое право я имею взламывать?

Прямо перед носом, на приколоченной к косяку дощечке был звонок. Если по закону, я должен позвонить в дверь, и сказать – откройте, милиция. Возможен вариант – Але, Леха, ну ты идешь? Или что-то в этом роде.

Спрятав руку с пистолетом за спину и встав так, чтобы меня не было видно в глазок, я нажал на кнопку звонка. И тут – все взорвалось…

Киев, Украина. Киевский государственный университет. Факультет международных отношений. 03 июня 1992 года. Гнатишкин

– Э… брат. Не на тех замахнулся.

Капитан Сергей Гнатишкин сидел в небольшом, подвальном помещении, расположенном недалеко от центра города. На двери не было никакой таблички, на самом деле здесь находилось одно из отделений фонда ветеранов войны в Афганистане. В Киеве существовало несколько организаций «афганцев». Как оказалось, были и проукраинские, назывались они странно – афганцы Чернобыля. Причем тут Чернобыль спрашивается – одной беды мало, что ли?

– Почему?

Парень с ранней проседью в волосах – цокнул языком.

– Там и не такие как ты шеи ломали. Знаешь, кто там учится?

– Представляю. И что?

– Значит, не представляешь. Там ведь не только с Украины ребята учатся. С Грузии немало, с Азербайджана. Поступить проще, а главное что? Присмотра меньше. Кумовства больше. Это в Москве проверки всякие. А тут… а если посмотреть, с того же факультета международных отношений ребят в ООН едва ли не больше, чем из МИМО41.

– И что? Можно наркоту жрать?

– Да откуда ты взял эту наркоту вообще!

– Оперативная информация.

– Ну так в рожу плюнь своему барабану.

Гнатишкин многозначительно хмыкнул и встал.

– Пойду, пожалуй. Бывай… брат.

– Да стой ты… Тебе реально надо?

– Иначе бы не просил.

Афганец вздохнул, доставая ключи от машины из стола.

– Я предупредил. Поехали…

…

Брат-афганец – звали его Саша – остановил машину недалеко от какого-то перекрестка. Перед тем как выйти, посмотрел вперед и назад, как в Афганистане.

– Можно.

Они вышли. Улица как улица – но впереди была активная торговля с рук.

– Это «Лейпциг». Конкретное место, здесь торгуют гуманитаркой, сэконд-хэндом с европейских магазинов, прочими делами. Вон, глянь, черная – на углу.

Они шли, подлаживаясь под движение толпы. Саша показывал на стоящую на углу БМВ – пятерку.

– Это рэкетиры. Здесь их обычно зовут мурчащие.

– Мурчащие?

– Да. «Лейпциг» держит Кисель, это крупнейшая группа в Киеве.

– А мы-то тут при чем?

– Не спеши. Подстрахуешь?

– Давай… – Сергей сунул руку в вырезанный карман куртки и снял пистолет с предохранителя.

Афганец споткнулся около машины, неловко стукнул в дверь. Сидящие в машине бандиты немедленно отреагировали. Но непонятка была быстро улажена, и скоро Саша – обнимался с коренастым крепышом в кожанке. Потом они отошли во двор, и Сергей последовал за ними.

Бандит – почувствовал его каким-то шестым чувством, резко повернулся

– Э, че за дела?

– Спокуха, Варнак. Это свой.

– Какой свой?

– Серый – брат. Из Москвы.

Варнак – с загнанным видом переводил взгляд с одного на другого, и любому опытному человеку было понятно, что урка вот-вот решится на что-то совсем плохое.

Афганец усмехнулся по-свойски.

– Не колотись, брателла. Своих пишем, чужих колем…

Бандита эти слова немного успокоили, он облизал губы.

– Чо надо?

– Справочку бы.

– Идите в Госправку, я то тут при чем?

– Не хами, гугнявый, – вступил в разговор Гнатишкин. – Думаешь, я твои регалки бакланские не прочитаю? Перстенек твой… отсидел срок звонком, или что другое там раньше было42? А?

– Ах, ты, с…

Бандит бросился с неизвестно откуда взявшимся ножом в руке, но Гнат и Афганец вдвоем приняли его… как тогда в горах. Один перехватил руку, другой сильно, как по манекену – пробил. Бандит захрипел и осел без сил.

– Ты чо? Ты же его покалечил…

– Да не… он и не такое выдержит, верно ведь? Давай, давай, вставай, не притворяйся. Прокурора тут нет и не будет…

Бандит переводил взгляд с одного «афганца» на другого, не вставая.

– Надо чо?

– Кто банчит в универе? Чьи там точки? Только правду, гугнявый, а то так лежать тут и останешься.

– Чеченцы…

– Чеченцы? Какие чеченцы?

– Не знаю. Базарили, что наркота – под чеченскими. И героин – тоже.

– Кто старший? Кто старший, Варнак? Говори!

– Базарили, Али Маленький.

– Али Маленький? Откуда он?

– Не знаю. Базарили, что он с одесскими какими-то в близких и с кишиневскими.

– Кишиневскими?

– Да.

– Что-то ты порожняк гонишь, Варнак.

– Я не гоню!

– Правду говори. Иначе – расклад напоминать не надо.

Бандит затравленно оглядывался.

– Еще базарили, что он… с военными какими-то в близких.

– Военными? Какими военными?

– Не знаю. Но типа базарили, что между Прибалтикой и Чечней – дорога есть. Через Львов. И в обе стороны – идет товар.

– Наркота? Оружие?

– Я не знаю!

– Ладно, Варнак. Ты москвичей сегодня видел?

– Не.

– И я не видел. Иди.

…