Сожженная карта. Тайное свидание. Вошедшие в ковчег Абэ Кобо

– Надеюсь, знаете, что это за значок? – Мой собеседник быстро запахнул пальто. – Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось предвзятое мнение. Муж сестры по-настоящему порядочный человек… И знаете, как бы это лучше сказать, он вовсе не бродяга какой-то. Вы должны именно это как следует уяснить…

– Мне бы как раз и хотелось, чтобы вы, ничего не утаивая, рассказали обо всем, что могло бы помочь розыскам.

– Утаивать? Ну это вы зря. – Снова короткий, скрипучий смешок. – Это уж сестра, наверно, опять все ужасно преувеличила.

– Но ведь если бы это не был запланированный уход из дома, ему не удалось бы исчезнуть, не оставив ни малейших следов.

– Может быть, действительно запланированный… – Мужчина резко понизил голос, потупился и, постукивая носком ботинка по покрышке: – В этом мы с сестрой несколько расходимся, что ни говорите – женщина. Для нее невыносима мысль, что ее вышвырнули, точно рваную тряпку. Ей хочется видеть совсем другую причину. Женщина. Что-нибудь совершенно необъяснимое, похожее на сказку… но, посудите сами, как можно объяснить необъяснимое?.. и вот она обращается к вам, хотя чувства ее я понимаю…

– Бывают случаи потери памяти. Что вы об этом думаете?

Мужчина с безразличным видом еще раз пнул покрышку и, точно оценивая машину, стал обходить ее кругом.

– Да… об этом я тоже думал. Даже советовался с врачом. Судя по тому, что сказал врач…

– Может быть, вернемся снова в «Камелию» и выпьем кофе?

– Зачем?

– Как «зачем»? Просто я порядком продрог.

– Ах вот оно что. – И, пробираясь боком в узкую щель между машиной и оградой и медленно подходя ко мне: – Видите ли, я страдаю сильными головокружениями… а у вас что, там еще дела какие-нибудь остались?

– Нет, это был пустой номер.

– Так вот этот врач говорил, – он вытягивает вперед обе руки и делает у самой моей груди движения, будто разминает невидимую глину, – действительно существует два вида потери памяти… один из них – исчезновение из памяти того, что имело место в прошлом, а то, что происходит в настоящем, ну как бы это сказать?..

– Не теряется способность рассуждать…

Может быть, из-за того, что я, слишком внимательно слушая, подался к нему, я вдруг почувствовал сильный запах из его рта и невольно сделал шаг назад, а мой собеседник чуть склонился, заглядывая в машину.

– Да-да… способность рассуждать… ну а еще один вид – нарушение и этой способности рассуждать… в конце концов человек превращается в кретина. Поэтому в первом случае он, как бы став новым человеком, может жить среди незнакомых ему людей. Обычно через два-три месяца память восстанавливается. Проблема возникает в том случае, если человек в результате этой болезни становится полным кретином. Но такие люди сразу же берутся полицией под наблюдение… сверят по картотеке покинувших дом лиц, о которых сделано заявление, и тут же обнаружат, верно? Ну а тот человек и водительские права, и вообще все документы, в отличие от нас, простых смертных, всегда носил с собой…

– Выходит, что вы тоже придерживаетесь версии запланированного исчезновения?

– Трудно сказать. Не ребенок вроде бы – уходить из дому без всякой причины, это, знаете ли…

– Если побег тщательно подготовлен, тогда действительно никаких следов не остается. Но, судя по тому, что мне удалось узнать вчера вечером, есть еще кое-какие неясности… посудите сами, телефонная книжка со специальным устройством для открывания на нужной букве, она у вас, да?

Я надеялся застигнуть его врасплох, но он и бровью не повел.

– А, вот вы о чем. Ну, таких вещей сколько угодно. Дневник, например, визитные карточки, лежавшие в его столе… – С рассеянным видом он смотрит в небо, и тогда вздуваются, зажав кадык, хорошо развитые мускулы, как на шее зажаренной целиком птицы. – Но, знаете, с тех пор прошло уже больше полугода. И все это время я не сидел сложа руки. Хватается за все без разбора, наверно, потому, что бестолковый, думаете вы, но… я потратил на это много времени и денег… ладно, если понадобится, я вам когда-нибудь все объясню. Но, по совести говоря, я не хочу, чтобы на эти вещи вы попусту тратили время. Просьба моя – это результат серьезного анализа всех моих неудач. Так вот, не могу ли я просить вас снова все взвесить как следует, заново все пересмотреть.

– К чему вы мне это говорите? Одна фотография, один спичечный коробок – это все равно что искать улицу, не имеющую названия.

– Я бы этого не сказал. – Сняв перчатку, он с силой стал тереть глаз, пыль в него, что ли, попала. – Я тоже прекрасно знаю, что ходить в это кафе – пустая трата времени. Но вот что интересно, размышляя о том, что это за кафе, куда вы собирались пойти на разведку, я вдруг подумал: а что, если тот самый спичечный коробок, ради которого вы туда пошли, на самом деле куплен не в этом кафе, а, к примеру, здесь, на стоянке?.. Мне это кажется вполне вероятным. Так вот, человек этот весьма ловкий и искусный, что касается машин, он был первоклассным автомехаником, имел даже диплом… благодаря своей ловкости он раздобыл где-нибудь почти даром старую развалину, привел ее в порядок и ездит на ней, занимаясь ремонтом автомашин – прекрасное занятие. Ну как, разве это не может служить хоть малюсенькой зацепкой? И эту стоянку он сделал, причем совершенно случайно, местом заключения сделок…

– Вот я и хочу, чтобы такие сведения вы мне сообщили. – Я сразу же вспомнил, что на полке рядом с лимонной шторой, среди самых различных книг, большую часть которых составляли специальные, действительно были книги по ремонту автомобилей, а прибавив сюда висевший рядом с Пикассо мотор в разрезе, на котором были красные надписи, должен был признать, что проявил некоторую невнимательность. – Ведь то, что он имеет диплом автомеханика, чрезвычайно важная деталь. Расположение родинки, след от операции аппендицита или его отсутствие – приметы бывают не только такие. И поскольку мне своевременно не рассказали всего этого, я оказался в весьма затруднительном положении.

– Вы правы, это никуда не годится. – Он рассмеялся, оттопырив тонкие губы и резко ткнув меня пальцем в бок. – Моя сестрица, наверно, спутала вас, агента, с закуской к пиву, а?

– Ну и каков же результат?

– Ничего не вышло… – Повернувшись в сторону сторожки, мужчина высунул кончик языка с белым налетом и сплюнул. Плевок, описав крутую дугу, упал на крышу соседней машины. – Старик-сторож всего полгода служит здесь, никого другого больше нет. Я пытался поговорить с ним, но он неожиданно оказался крепким орешком, никак не поддается. Своими гноящимися красными глазками он так и шныряет по сторонам. Мол, все в порядке, что вы от меня хотите. А в общем-то, желательно на все это взглянуть по-новому. Ведь тогда может проясниться и то, что раньше и в голову не приходило.

Видимо, направление ветра вдруг переменилось – из переулка вынесся клуб пыли и, увлекая за собой песок, завертелся, заплясал между машинами. Откуда-то доносятся звуки музыкальной шкатулки… или нет, эту мелодию издает, скорее всего, подметальная машина… неожиданно мужчина плотнее замотал шарф, лицо его недовольно сморщилось.

– Фу, как противно.

– Пыль?

– Так сплелись вместе эта пыль и музыка – противно. Если вы не возражаете, может быть, действительно пойдем в кафе и немножко посидим?

Раздраженный голос. На этот раз приглашение исходило от него, и я наконец почувствовал, что могу как будто, пусть и не совсем четко, оценить свое положение.

– Из всех его вещей, которые у вас хранятся, мне хотелось бы в первую очередь и как можно быстрее просмотреть дневник.

– Дневник?.. пожалуйста… хотя его трудно назвать дневником… вас он разочарует, если вы думаете, что это дневник, но… – И, делая шаг вперед, точно стараясь возбудить мой интерес: – Я хотел спросить вас о другом… это, правда, касается сестры… как вы думаете, какая она, по-вашему, женщина?.. мне бы хотелось, чтобы вы откровенно высказали свое мнение…

В конце концов я оказался зажатым между машинами, где мог пройти лишь один человек. И если б мне нужно было пройти, мы неизбежно бы столкнулись. Но я не собирался идти, и мой собеседник, сделав еще шаг, застыл в весьма неестественной позе.

– Хочу, чтобы вы обязательно сказали. Отвлекаясь от того, что это ваша работа, просто как мужчина… Хотя я и болтаю о чем ни попало, но встретился сегодня с вами прежде всего потому, что хотел спросить именно об этом.

– А разве встреча не была случайной?

Перед металлической оградой громко проезжает стальной ящик, похожий на броневик без амбразур, из которого раздается приятная мелодия.

– Да, случайной, конечно. – Застывшая улыбка свела лицо. – Действительно, голова у вас работает. Кажется, на вас можно спокойно положиться…

– Когда я смогу получить дневник?

В брошенном на меня взгляде на миг притаилась острая ненависть. Он отступает на шаг и дает мне дорогу. Поняв, что я не собираюсь идти вместе с ним, он, точно покорившись, понуро опускает плечи, позволяя цели рассеяться и, казалось, теряя ко всему интерес.

– Когда угодно… завтра… ну, до полудня занесу сестре.

Сестра – женщина… это уже не слова – острая игла, вырвавшаяся сквозь щель в той самой лимонной шторе… пронзенный ею, я, как насекомое, оказался приколотым к невидимой стене… клочок бумаги, прикрепленный к краю шторы… что же все-таки происходит?.. я снова забываю лицо женщины… все еще широкие, как стена, хотя он и ссутулился, плечи уходящего мужчины… не хватает только черной дыры в выложенной мозаикой стене…

Тот же день. 11 часов 5 минут. Посещаю торговую фирму «Дайнэн». Мне сообщают, что в то утро он обещал передать документы одному из своих подчиненных. Чтобы еще детальнее выяснить их содержание, попросил разрешения встретиться с ответственным сотрудником, ведающим вопросами развития торговли.

…Действительно, с тех пор и в самом деле прошло уже полгода… пепельница из Кутани в виде хибати[2], на которой выведена золотом вычурная надпись: «Торговая фирма Дайнэн», видимо, осталась от заказанных для летних подарков в прошлом году. На четырех выступающих углах пепельницы прикреплены за спины так, что они висят в воздухе, ярко раскрашенные фарфоровые кошки, приносящие счастье. Они улыбаются, слегка обнажив зубы. Директор фирмы не иначе как выходец из деревни, где он и сколотил капитал. Предприятие его, похоже, катится как по рельсам, и хотя контора находится на третьем этаже старого безвкусного здания, да к тому же половину этажа занимают мансарды, но в приемной стены обшиты деревянными панелями и стоят стулья, столы и другая мебель на ножках из нержавеющей стали, так что с первого взгляда ясно, как много денег это потребовало. Три стены, исключая ту, где окно, завешаны огромным, начерченным от руки планом, на котором пригороды разделены на три района: север, северо-запад и запад. Закрашенный тремя красками: красной, синей и зеленой, этот сложный план, испещренный переплетающимися линиями, кое-где – неровной сеткой, напоминал предельно выразительный анатомический атлас; план был утыкан кремовыми треугольными флажками на булавках; казалось, что в этом зажатом с двух сторон линией электрички и окружной автострады, возвышающемся на улице, подобно огромному сугробу, здании, на первом этаже которого помещался магазин велосипедов, а на втором – залы для игры в маджан[3], где-то четко и решительно пульсирует печень и бьется сердце, всасывая чеки и деньги и выплевывая их…Да, полгода, жаркое лето было еще в самом разгаре… Этот управляющий, бывший его, исчезнувшего, непосредственным начальником, оттого ли, что слишком натоплено, покрылся потом, будто его обсыпали слюдой. Поглаживая свою голову с благородными залысинами, он откидывается на спинку стула, обтянутую черной кожей, всем своим видом показывая, что хоть сейчас готов позабавиться. Действительно, может быть, он и правда такой – зная, что против него не будет выдвинуто обвинение, он и не проявляет интереса к превратностям судьбы другого. Ведь нет более естественного доказательства невиновности, чем желание наблюдать несчастье другого человека. Я тоже подлаживаюсь под его настроение и бросаю непринужденно… Больше никаких новых сведений нет? Хотя бы каких-то предположений, о которых вдруг вспомнили…Нет-нет, ну что вы, я с вами совершенно откровенен… Он протестующе замахал мясистой рукой…Да, честно говоря, сейчас уже можно сказать. Так вот, сразу же после того, как это случилось, меня тоже охватили сомнения, мрачные предчувствия. Я даже какое-то время был готов к тому, что собака, которую я кормил, укусит меня… Но она вас не укусила… Да-да, на мне не оказалось ни одной отметины от ее зубов… Значит, на самом деле никакого ущерба вам не причинили. Ну а не могло ли так случиться, чтобы вы понесли ущерб?.. Видите ли, я бы не сказал, что не могло. Дело в том, что Нэмуро был поручен достаточно обширный рынок. Он был прекрасно осведомлен о состоянии дел, и если бы захотел использовать во зло свое положение… Следовательно, из ваших слов можно заключить, что он уже совершал какие-то поступки, заставлявшие вас испытывать подобные сомнения?.. Ничего подобного. Что это, пожар?.. Нет, это сирена «скорой помощи»… Так вот, Нэмуро действительно, как бы это лучше выразиться, принадлежал к типу людей, преданных работе, неспособных на ложь. Когда человек с хорошо подвешенным языком занимается торговлей, борясь со своими конкурентами, он, как любой ловкий человек, превращается в пройдоху с черной душой, готового кому угодно глотку перегрызть. Но Нэмуро был не таким. Из-за честности, подчас неумной, или по какой-то другой причине это была редкая натура – его бумажник можно было спокойно использовать вместо сейфа… А по характеру своему он был человеком малодушным?.. Малодушным, да нет, я бы, пожалуй, не назвал его малодушным… Ну а если коротко, в двух словах… Если в двух словах, он был скорее твердым, хотя и не принадлежал к тому сорту людей, кто прибегает к эффектным приемам – одним ударом достигает цели, – но зато, как разозленная жаба, будь что будет, он, начиная действовать, становился непреклонным – ни за что, мол, не отступлю… Может быть, каким-то образом он и навлек на себя чью-нибудь ненависть?.. Ненависть? Ну, как вы понимаете, когда барсука продаешь за лисицу, нет ничего странного, если тебя и начнут ненавидеть. Но ему и самому такое не нравилось: он считал, что так делать дела не годится… А что, если Нэмуро ухватился вдруг за ниточку какого-то преступления и эти люди?.. Вот оно что, значит, есть предположение, что он либо сам исчез, либо его убрали. Да что там говорить, такая уж у вас работа: без стеснения подсматривать за интимной жизнью людей – встречались, наверно, интересные случаи, а?.. Самые разные… Это верно, любой человек отправляет нужду… Простите, мне бы хотелось вот еще о чем спросить: Нэмуро-сан никак не выказывал, что он недоволен своей работой?.. Ну что вы, такого и быть не могло. Иначе разве мы перевели бы Нэмуро всего лишь за месяц до исчезновения из заведующих торговой секцией в начальники отдела?.. Да, я об этом уже слышал… Наша фирма, как вы сами сейчас в этом убедились, совершенно не стремится пускать пыль в глаза. Но судить о ней только, так сказать, по внешнему виду несколько затруднительно. По характеру нашей деятельности мы сосредоточиваем свою работу на пригородах. Когда город разрастается, то, естественно, возрастает и продажа пропана, но, как только рост города достигает определенного уровня и туда доводят магистрали городской газовой сети, первый акт заканчивается. Тогда мы обращаем взор на другой перспективный район – звучит труба, зовущая в поход на завоевание нового рынка. Мы носимся по учреждениям и канцеляриям, собираем информацию, обхаживаем мелких торговцев – в общем, на всех фронтах ведем генеральное сражение. И благодаря тому, что город стремительно развивается, бывает, что посеянные семена сразу же дают всходы, но бывает, тут же засыхают. Весь год неустанная война нервов, нам не нужны работники, прохлаждающиеся за письменным столом. Для фирмы лучше, когда в конторе тихо и пусто. Доказательства? Пожалуйста: в деловом мире по результатам деятельности мы занимаем шестое место, пользуемся широким кредитом в банках – короче, фирма вполне благонадежная… Я все прекрасно понял, но мне хотелось бы узнать о тех самых документах… Документах?.. Ну да, о документах, которые Нэмуро-сан в то утро должен был передать на станции S. одному из ваших молодых сотрудников… Уж не Тасиро ли? Должно быть, он. Давайте вызовем его и спросим…

Не успев еще закрыть рот, управляющий вскочил со стула и стал рукой толкать неподдающуюся обитую пластиком дверь; наконец пнул ее ногой и в узкую щель прокричал в мудрено разгороженную пропыленную контору: Тасиро-кун, Тасиро-кун, будь добр, на минутку!.. Он смахнул ладонью выступивший на лице пот, вытер руку о брюки и повернул ко мне открытое, улыбающееся лицо – мол, можете во всем мне доверять… Он как раз здесь. Многообещающий молодой человек, и вы можете обо всем спрашивать у него без стеснения…

Робко появившийся вскоре многообещающий молодой служащий явно проигрывал рядом с управляющим – он оказался тщедушным маленьким человечком с плохим цветом лица, с непроницаемыми глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, в чересчур широких брюках и в ботинках на резине. И то, что он не выказал никакого смущения, когда управляющий представил меня, объяснялось, видимо, не его спокойствием, а скорее непроницаемым выражением лица, которое сразу же озадачило меня. Он сел на тот же диван, на котором сидел я, на самый краешек, рядом с дверью, и, беспрерывно поправляя сползавшие вниз очки, отвечал громко, чуть в нос, но, как ни странно, без запинки.

…Нет, не знаю. Думаю, что он назначил встречу на станции S., чтобы не заходить в контору и не терять напрасно времени, поскольку ему нужно было попасть еще в одно место. Вот и все. А документы были очень срочные… И каково их содержание, вы не представляете?.. Не имею ни малейшего представления… Но кому они были адресованы, вы, наверно, знали?.. Нет, было решено, что, когда я буду получать документы, сведения об адресате мне передадут вместе с планом… Никаких предположений не возникало у вас, хотя бы самых общих? Исходя из характера работы в то время, положения дел… Конечно, в те дни все об этом только и говорили, и мне в голову приходили самые разные мысли, но…

…Может быть, вы, господин управляющий? – быстро переменил я направление. Занимаемое вами положение позволяет делать общие выводы. Возможно, у вас есть какие-либо предположения, иные, чем у Тасиро-куна?.. Нет-нет, – он закуривает сигарету и, не меняя позы, отмахивает лезущий в глаза дым, – видите ли, я твердо убежден, что главное в обращении с подчиненными – не вмешиваться по пустякам в их дела. Доклад должен быть лишь в виде выводов. И если выводы дельные – прекрасно. Я всегда на этом настаиваю. Не правда ли, Тасиро-кун?

…И все же – я задерживаю взгляд на кошках, приделанных к пепельнице, – нельзя, видимо, не признать, что эти документы носили, по всей вероятности, конфиденциальный характер – почему не играет роли… Почему? – первым реагировал управляющий… Видите ли, если б это были ничего не значащие документы, их можно было бы послать по почте… Но разве я вам не говорил – просто чтобы помочь Нэмуро, в деревню сразу же отправился молодой сотрудник – вопрос времени. Туда же срочное письмо приходит лишь на следующий день… Да, но по телефону связаться еще быстрее. Так что, я думаю, здесь, видимо, не только вопрос времени… Это верно, тем не менее по телефону можно лишь обменяться словами, а в данном случае нужно было передать что-то, скрепленное печатью, получить обратно что-то, скрепленное печатью…

До чего же ловок, пройдоха. Повернувшись на девяносто градусов, открыто смотрит прямо в глаза собеседнику. И лишь стул слегка поскрипывает под ним, но взгляд злой, и сидит он выпрямившись, напряженно.

…Ах вот в чем дело. Видимо, все было действительно так, как вы говорите. В таком случае подробности меня не интересуют, нельзя ли указать на плане место, где была намечена в то утро встреча? Молодой служащий слегка кивнул, молча поклонился одному лишь управляющему и, стараясь ступать как можно тише даже в своих бесшумных ботинках, выскользнул из комнаты. Оставшаяся от него на диване вмятина медленно исчезает. Ужасно грязное окно, отделяющее кабинет от необычайно грязного неба. Красноватый свет, не дающий никакой тени. Неожиданно управляющий нацеливается сигаретой на одну из кошек и, гася ее о мордочку, хихикает… Очень жаль, а я так надеялся, что профессиональный детектив что-нибудь из него вытянет. Умный вроде парень, хотя по виду и не скажешь… А почему вы, господин управляющий, принимаете это так близко к сердцу? – спрашиваю я…Ничего подобного. Просто вы позволили нашему служащему невесть что возомнить о себе. Но в общем все хорошо, благодаря вам у меня наконец камень свалился с сердца. Теперь вот о чем. Жена Нэмуро в конце концов наняла вас. И это вы воспринимаете как доказательство, что она сама абсолютно не знает, куда исчез муж. Хорошо, хорошо. И все же те, кто в курсе дела, никак не могут с этим согласиться. Это было бы весьма печально, но представьте себе – вдруг Нэмуро сговорился с женой и только от меня скрывает, куда он исчез, – где-то у меня гнездится такое подозрение… У вас есть на это и конкретные основания?.. Не подгоняйте, это сбивает меня с мысли. Так вот, не будет ничего удивительного, если все неожиданно окажется простым недоразумением. При этом, должен сказать, он по своему характеру работяга, хотя внешне и не выглядит таким. Потом вот еще что. – Управляющий глубоко вздыхает и сплетает на животе пальцы, кисти у него совершенно одинаковые в длину и в ширину. – Неужели же он действительно сбежал, бросив все, даже семью? Этот Нэмуро – странный тип, никогда он не казался таким уж храбрецом… Храбрецом?.. Ну да. Хоть я и знаю, что очиститься от скверны, как это сделал он, я бы не смог. Ни за что не смог бы сделать такое. И если меня насильно не сгонят с этого места, я буду цепляться за него до самой смерти. Человек ест, справляет нужду, и ему плохо, когда его сдвигают с места, которое его кормит. Да и справлять нужду лучше всего на одном и том же месте – тогда желудок лучше работает…

…Кто-то следует за мной. Я продолжаю идти как ни в чем не бывало.

Выйдя из фирмы «Дайнэн», я прошел квартала два к югу, вниз по улице, по которой ходят автобусы, повернул направо, на улицу, круто поднимающуюся вверх, и очутился у не огражденного шлагбаумом переезда через линию железной дороги. Улица, идущая вдоль железной дороги, – единственное место, где разрешалась стоянка. От переезда и до угла следующей большой улицы почти вплотную в ряд стоят автомашины. Может быть, потому, что весь этот район набит мелкими заводами, почти все машины – небольшие грузовички. Каждый раз, когда проносится электричка, в воздух, видимо, поднимается металлическая пыль с рельсов – вся улица кажется покрытой слоем ржавчины.

Моя машина стоит в конце улицы. Обернулся – следовавший за мной человек исчез. Но беспокоиться нечего – он обязательно появится снова. Сев в машину, поудобнее устраиваюсь на сиденье, на папку, лежащую на коленях, кладу два бланка для донесений, проложенные копиркой, и закуриваю. Приводить в порядок записи в таком месте стало привычкой. С этим нужно освоиться, так же как с искусством сбора сведений или слежки. Но, кроме нескольких установленных правилами строк, не удается записать ни одной фразы, за исключением жалких слов «безрезультатно», доказывающих мое алиби… к счастью, у меня в кармане листок бумаги с планом, напоминающим схему водопроводных магистралей, где отмечено место встречи у станции S., который по моей просьбе начертил молодой служащий Тасиро, и поэтому у меня есть чем заполнить донесение… никогда не ощущаешь свою бездарность острее, чем в такие минуты. Нет, я, наверное, действительно бездарен. Доказал ли я хоть однажды, что не бездарен? Со временем, когда набьешь руку и уже можешь хоть на тридцать строк развести свое «безрезультатно» – или просто в какое-то мгновение поддаешься такой иллюзии, – становишься в вызывающую позу: особая одаренность, в общем-то, и ни к чему, о ней можно просто забыть.

Отрываю клейкую ленту и приклеиваю листок с планом к левому углу бланка для донесений.

Показался и долго грохотал на стыках, прогибая рельсы, переваливший, видимо, через горы и весь засыпанный снегом бесконечный товарный состав. В углу автомобильного зеркала снова появилась фигура моего преследователя, как я и ожидал – тот самый молодой человек, Тасиро. Неожиданно он пропадает из поля зрения, но тут же собственной персоной оказывается у окна. Сделав пальцем знак, что перейдет сейчас на другую сторону, он обходит машину, открывает переднюю дверцу, и ворвавшийся упругий поток воздуха, уплотненный поездом, издает звук, точно разбилось стекло, и беспорядочно разбрасывает покоившиеся на моих коленях бланки для донесений. От пальто молодого человека, севшего в машину, в нос ударяет запах нафталина. И те несколько минут, а может быть, несколько десятков секунд, пока шел поезд, зрачки этого человека за стеклами очков все уменьшались, голова его все глубже втягивалась в воротник пальто и вся его жалкая фигурка, будто тонкая металлическая пластинка, начала резонировать в такт грохоту поезда. О чем хочет насплетничать этот человек? Еще хорошо, если насплетничать, а вдруг он пришел, чтобы своими россказнями заморочить мне голову? Многообещающий молодой сотрудник… правда, если послушать управляющего, он, исчезнувший, был действительно человеком, какого встретишь не часто.

Наконец поезд прошел. Оставив шум, словно в ухо залетела мошка.

– Какая противная погода.

И точно эти слова привели в движение киноленту, он ослабил напряжение, сковывавшее его колени, и слегка повернулся ко мне. Когда я щелчком выбросил свою сигарету в приоткрытое окно, он, точно сменив меня, зажал в зубах сигарету и закурил, беспрерывно поправляя сползавшие вниз очки.

– Простите… Видите ли, я вам раньше сказал неправду… простите… и необходимости в этом, в общем-то, не было…

– Наверно, чтобы не рассердить управляющего?

– Возможно… хотя нет, думаю, что по другой причине. Управляющему ведь об этом должно быть точно известно… и все-таки даже управляющий почему-то не говорит правду и делает вид, что ничего не знает… а у меня в душе остался неприятный осадок, укор совести, что ли… будто я в сговоре с ним и предал начальника отдела Нэмуро…

– Не принимайте близко к сердцу. Если то, что вы хотите сообщить, принесет пользу Нэмуро, – прекрасно.

– Нет, никакой пользы не принесет. Я с самого начала знал, что мое сообщение окажется бесполезным. Иначе я бы ни за что не решился сказать неправду. Что бы я ни сообщил вам, все равно это окажется напрасным.

– Напрасным или нет – это уж разрешите мне судить.

– Речь идет об адресате, которому нужно было доставить те самые документы…

– Вы знали?

– Начальник отдела… – Он извлек из внутреннего кармана визитную карточку и театральным жестом помахал ею. – Я услышал и записал для памяти – он звонил по телефону, что доставит какие-то документы. Дня за два до того, как это случилось…

– Вот оно что, член муниципалитета… но что-то я об этом городке почти ничего не слышал.

– Он образован совсем недавно путем слияния нескольких деревень. Я ездил туда, но напрасно… как видите, и мы не сидели сложа руки…

Фраза, которую я уже слышал. Да это фраза брата, сказанная им на автомобильной стоянке… внезапно меня охватило невыносимое раздражение.

– Послушайте, ну а почему на этот раз вы наконец решились чистосердечно обо всем рассказать?

– В каком смысле?

Если бы я знал, в каком смысле, то стал бы я его здесь расспрашивать! Презрительно глядя на скованную, будто накрахмаленную фигуру своего собеседника, включаю радио. Капризный, полудетский голос под аккомпанемент гитары поет:

Тасиро, этот молодой человек, глубоко вздохнул, расправив плечи, вытер ладонью запотевшее стекло машины и действительно приготовился что-то сказать. Прямо впереди на дороге стеной вставало пропитанное водой, готовое разразиться дождем небо. Тесная машина, в которой невозможно отгородиться от сидящего рядом, сколько ни отодвигайся… кажется, что стук сердца собеседника слышится из твоей собственной груди… я тоже молча, зло продолжаю ждать…

– Ладно, скажу. – Он поднимает палец в воздух, выпрямляется, будто для того, чтобы посмотреть вдаль. – Выключите, пожалуйста, радио.

– Верно, лучше сказать. Такая уж у меня профессия – человеку, который сообщает мне те или иные сведения, абсолютно никакие неприятности не грозят…

Проносятся встречные электрички, точно стальными хлыстами полосуя мою машину. Испуганно взвизгнув, замолкает выключенное радио, вызывая в памяти бормашину. Примерно полмесяца назад у меня вырвали коренной зуб. Еще и сейчас, если я с силой втягиваю воздух, во рту ощущается вкус крови.

– Да, скажу. Действительно, нельзя утверждать, что я был до конца чистосердечен… и не потому, что не хотел помочь вам. Нет, не потому… видите ли, в результате исчезновения моего начальника отдела я тоже оказался одним из пострадавших… и ужас-то какой. Ночью, один, представишь себе все, что случилось, – оторопь берет. Исчез, как дуновение ветра… и мне было трудно говорить об этом… просто было неприятно запятнать репутацию этого человека…

– Сохранение тайны – мой профессиональный долг.

– По правде говоря, человек этот… был с двойным дном… он имел странное пристрастие… очень увлекался фотографией… не просто фотографией, а ню…

– Собирал их?

– Нет, фотографировал. Часто ходил и в студии. Но знал об этом, пожалуй, только я. Потому что случайно познакомил его со своим товарищем, который держал фотолабораторию.

– Не было похоже, что у него есть какая-то определенная натурщица?

– Ну… не знаю, можно ли сказать «определенная»?.. – Наконец язык у него развязался, и весь он, вплоть до выражения его лица, стал липким, как внутренность сопревших резиновых тапочек. – Вроде была одна девушка, которая ему особенно нравилась…

– Имя или еще что-нибудь о ней вы знаете?

– Где находится студия – знаю. Поскольку я имел к этому отношение, могу, если хотите, показать и фотографии. Правда, фотографии любительские, но именно потому, что любительские, они как раз и производят потрясающее впечатление. Постоянные заказчики очень радуются, получая именно такие снимки.

– Так мы можем в эту студию прямо сейчас заехать.

– К сожалению, это невозможно. Я еле с работы удрал, отговорившись, что иду обедать… но только вы не подумайте, что мой начальник сбежал с этой девицей… он просто не мог бы совершить такой поступок… да и вообще он никого не любил, замкнутый был – к примеру, пригласит в бар и сидит молчит минут десять, а то и двадцать – трудно бывало с ним…

Неожиданно раздался звук, будто в дверь ударили мокрой губкой. Я вытер стекло – на меня исподлобья смотрел готовый расплакаться мальчишка лет десяти в коротеньком пальто с огромной заплатой на левой поле. Я наполовину опустил стекло – чего тебе, мальчик? – и он, уже совсем собравшись в панике убежать, показал пальцем под машину – туда, мол, закатился мячик. Ничего не поделаешь, нужно отъехать, верно? Если ты не против залезть под машину, то можно и не отъезжать. Ну давай, лезь… изморозь, какой давно уже не было, придала покрытой ржавчиной улице оттенок, будто ее полили нефтью. Наверно, и локти, и колени мальчика тоже намокнут и станут коричневыми. Выползший наконец из-под машины мальчишка, с мячом в руке, спрашивает: А сколько она дает километров в час?.. сто… ха, – дурашливо хмыкает он, перебегает через дорогу и идет вниз по улице. Я невольно рассмеялся. Не удержался от смеха и молодой человек. Мне почему-то сразу стало легче. С этим Тасиро хорошо бы со временем подружиться.

Поднял стекло, завел машину, включил отопление. Остывший мотор начал работать, тарахтя, как плохой ударный инструмент.

– Вы пьете?

– Пару стаканчиков виски с содовой, охотно…

– Ладно, тогда завтра вечером в студии, где снимал ню Нэмуро, я угощаю, идет? Так где мы встретимся и в котором часу?.. а что, если… нет, давайте завтра же и уточним по телефону…

Неряшливо одетый, круглый, точно шар, накачанный водой, шеф, за спиной которого висит огромная схема с фамилиями агентов – по вертикали, числами и днями недели – по горизонтали, сидит, развалясь, занимая собой все кресло. Если бы пальцы сложенных на животе рук беспрерывно не двигались, можно было бы подумать, что он безмятежно спит. Лоб прорезают глубокие морщины, он весь в прыщах, похожих на пупырышки огурца.

Оставаясь в прежнем полусонном состоянии, шеф чуть приоткрыл глаза, ехидно хмыкнул и хрипло пролаял, точь-в-точь как простуженная собака:

– Ты слишком серьезно к этому относишься.

– Разве я похож на человека, слишком серьезно относящегося к тому, что он делает?

– Хоть маленькая-то надежда есть?

– Нет.

– Я так и думал. Потому-то и не стоит слишком глубоко влезать в это дело.

– Да я просто злюсь.

– Будешь злиться, провалишь все дело.

– Во всяком случае, речь идет о единственной неделе. Не будут же они до бесконечности оплачивать расходы – как-никак тридцать тысяч иен в неделю. Миллионеры они, что ли?

– А она, кажется, неглупа и красавица, эта твоя заявительница?..

– К сожалению, под ногами все время путается один противный тип, вроде бы ее братец.

– Да, кстати, какие-то сведения есть в справочном отделе.

– Видел. Очень уж этот братец мне не по душе, и поэтому я просил проверить в домовой книге.

– Ну и как?

– Как будто брат с таким именем у нее числится, это действительно подтверждается… но фотокарточки не оказалось, и поэтому у меня еще нет полной уверенности, что это не подставное лицо…

Раскаиваюсь, что вдруг ни с того ни с сего разоткровенничался. Но теперь уж ничего не поделаешь. И тогда шарообразный шеф резко подался вперед, так что кресло жалобно заскрипело, и беззастенчиво уставился на меня взглядом, жестким, как наждачная бумага:

– Подставное лицо… значит, она назвала своим братом подставное лицо – здорово… выходит, заявительница – продувная бестия.

– Да здесь можно предполагать что угодно…

– А что дало повод к подобным подозрениям?

– Правильнее было бы назвать это не поводом, а скорее незначительностью, неясностью повода…

– Повод более чем ясен, – неожиданно резко перебивает он, – исчезновение мужа заявительницы, разве нет?

– Это-то, конечно, правильно.

– Ты, наверно, знаешь – в нашей работе, когда речь идет о личных делах заявителя, лезть в них строжайше запрещено. Нечего совать нос в то, что не может быть записано в донесении. Кто не соблюдает этого условия, тому ничего не остается, как уйти и поменять профессию, хочешь – на монаха, хочешь – на шантажиста.

Я чуть было не проговорился о спичечном коробке. Единственном вещественном доказательстве, которое можно потрогать рукой, увидеть глазами. Единственная линза, позволяющая сконцентрировать в одной точке бесчисленные гипотезы и придать им реальные очертания. Среди несчетного числа планиметрических карт, имитирующих нечто сходное с действительностью, только то, что проецировалось на спичечном коробке, представляло собой объемную цветную фотографию. Если бы только удалось вырвать у этой женщины всего каких-то два, ну три слова… если бы только удалось… ну и что бы тогда?.. я бы вволю посмеялся над собой, сам бы у себя выбил почву из-под ног. Мнение шефа я знал еще до того, как услышал его. Его подтвердила и проверка по домовой книге личности брата. А может быть, и в самом деле шеф прав?

Сегодня утром на стоянке автомашин около кафе «Камелия» он – брат заявительницы – с поразительной предусмотрительностью помог мне избежать неприятностей. Он очень искусно обратил мое внимание на объявление, запрещающее въезд, которое я сам не заметил.

В самом деле, наш район охоты строго определен границами, указанными и санкционированными заявителем. Мотив, заставивший заявительницу решиться на расследование, как об этом ясно указано в заявлении, – его исчезновение, и поэтому, независимо от того, добьюсь я успеха или потерплю неудачу, я буду его искать и мне незачем спрашивать, почему я обязан искать. Пусть заявительница неохотно дает показания, пусть они будут противоречивыми – я не имею права отступиться.

Это я прекрасно понимал. И шефу нечего было снова поучать меня. Даже в том случае, если заявитель использует нас, чтобы скрыть свое преступление, наша обязанность – быть ассенизаторами, и я не вправе отказываться от такой работы.

Например, достаточно ловкое объяснение случайной якобы встречи на стоянке автомашин, данное братом, позволило мне не потерять лицо, но в то же время в определенном смысле еще более усилило подозрения. Если он так хорошо разбирался в обслуживании и ремонте автомобилей, то не исключена возможность его связи с воровским синдикатом, специализирующимся на угоне автомашин (может быть, на эту мысль меня навела статья, которую я недавно прочел в газете, об аресте крупной воровской шайки).

Нет, должно быть, все гораздо проще. Хотя бы такой пример. Вполне возможно, что он выправлял вмятины и менял номерной знак на машине преступника, который сбил человека и скрылся, или кто-нибудь заставил его это сделать, а может быть, он сам этот преступник, сбивший человека и скрывшийся…

Благодаря его блестящему мастерству следы удалось запутать, но результат оказывается обратным, он приперт к стене… в конце концов положение его становится невыносимым, и он прячется… к тому же жена, заявительница, прекрасно понимая это, старается прикрыть побег, и, значит… значит, мне нечего лезть в это дело.

Лишь одно предчувствие не дает покоя… робкая надежда, которая ни за что не хочет покинуть меня… тот нежный лимонный свет в окне, когда я стоял на пронизывающем ветру, обратившись в мороженую рыбу, приковал меня и не отпускал. Я не мог отделаться от ощущения, что меня поманили и я вошел, игнорируя преграды… никаких оснований для такого ощущения не может, конечно, быть… но это беспокойство… проклятое подозрение: не совпадает ли преграда, воздвигнутая заявительницей, с той, что воздвигнута ее самозваным братом… фу, как противно… не могу заставить себя отделаться от мысли, что брат не тот человек, за кого себя выдает… потому-то я и хочу притаиться у щели в преграде, приняв стойку охотничьей собаки, чтобы иметь возможность выскочить в любую минуту.

Щель в преграде… спичечный коробок…

О кафе «Камелия» в моем донесении нет неправды. Нет неправды, и все логично. Не удалось найти ничего, что связывало бы «Камелию» с ним. Хотя это можно утверждать лишь в том случае, когда речь идет о внешнем виде коробка. А вот если заглянуть внутрь… головки разных цветов… двадцать шесть спичек с черной головкой и девять с белой… сколько ни успокаивай себя, сколько ни уговаривай – тревожный факт, не укладывающийся в созданную мной схему… разве нет? Ведь спички, которые мне дали сегодня утром в «Камелии», оказались с белыми головками, и, значит, те двадцать шесть с черными головками были вложены позже. Ну кто станет сейчас класть спички в рекламный спичечный коробок из кафе? Как цены ни поднимаются – спички и вода в любом кафе бесплатные.

Однако в моем донесении я прошел мимо этого факта. Потому что, поступи я иначе, мне бы пришлось перешагнуть запретную преграду, растоптать ее. Мне так хотелось сделать это, но я еще не мог решиться…

На то, что спички разноцветные, я обратил внимание в прошлый вечер. Когда наконец я оторвался от лимонного окна и влез в машину, отопление лишь загнало внутрь окоченелость, и меня колотила безудержная дрожь – я стал даже опасаться, смогу ли нормально вести машину. Постепенно кишащая людьми улица стала меня раздражать, и я решил оставить машину на стоянке у станции S.

Сворачиваю за угол по дорожке, идущей вдоль кинотеатра, – облупленные стены, выщербленный асфальт, темные укромные уголки – они точно ждут кого-то. Сюда доносится шум оживленной улицы, но тем не менее я замечаю мужчину, пристроившегося у столба, заклеенного объявлениями. Толкаю левую половинку большой двустворчатой двери, ничем не примечательной, ярко освещенной распивочной-автомата на следующем углу и вхожу внутрь. Может быть, такое время, но посетителей вдвое меньше, чем обычно, и поэтому кажется необычно тихо. У входа в одной из разменных касс меняю четыре стоиеновые монеты на десятииеновые. У противоположной стены выстроились в ряд восемь белых с красной каймой прямоугольных металлических ящиков, и, если бы не надписи, их легко можно было бы принять за бензиновые колонки. Пробравшись между маленькими столиками, расставленными параллельно в пять рядов, не теряя времени, останавливаюсь у свободного автомата, крайнего справа. Специфический возбуждающий запах… городская вонь, которая окутывает город, когда после десяти часов вечера пользование канализацией резко сокращается… в обрамленную латунью щель под красной стрелкой в правом верхнем углу автомата опускаю несколько десятииеновых монет… каждый раз раздается мелодичный звук, а после того, как опущена восьмая, зажигается красная лампочка… подставив под кран бумажный стаканчик, я поворачиваю вправо ручку из нержавеющей стали – выливается сто восемьдесят граммов желтоватой жидкости – подогретого дешевого сакэ. Чтобы не дать уйти теплу, обхватываю стакан обеими руками и сразу же залпом отпиваю треть. По пути к облюбованному столику в несколько глотков допиваю остальное.

У моего излюбленного столика уже стоял человек. Под застиранной темно-синей спецовкой яркий узорчатый шарф. Без пальто. Коренастый, плотный, под ногтями на руке, ухватившей стакан, черный мазут – наверно, истопник из соседнего многоэтажного дома. Восьмичасовые посетители – почти все служащие, и мне смешаться с ними очень легко, а позже посетители уже совсем другие. Освобождая место, мой предшественник обернулся. В дырке от выпавшего зуба торчал кончик языка. Вроде бы уже здорово выпил. Центр тяжести у него все время перемещается – от пяток к носкам. Жаль, что в этом заведении нет стульев. Громко потягивая сакэ из бумажного стакана, внимательно следит, сколько у меня денег…Ха, вам тоже нравится это сакэ, удивительно. Потом, понизив голос: дайте в долг десятииеновую монетку. Я здесь частый гость, так что верну, не обману. Если не верите, могу и расписку написать. Одну монетку в десять иен – отдам обязательно…

В этом заведении, правда, не принято было обращаться к соседу. Да и все мое нутро было напряжено в каком-то ожидании. Но я, не возражая, быстро достал десятииеновую монету, и он тут же выхватил ее, даже не поблагодарив, и пошел на этот раз не к автомату, а к окошечку, где чем-то торговали.

На столиках в ряд стоят маленькие автоматы. Там можно купить что душа пожелает, начиная от арахиса, соленых бобов – без них не обойдешься, – кедровых орешков и сушеных мидий и кончая предсказаниями судьбы. Там же был автомат, продающий горячий тофу – соевый творог. Автомат этот, рекламировавшийся как единственный во всей стране и установленный только в этом заведении, был похож на игрушечного робота с оторванными руками и ногами. Обычно, гудя как пылесос, он собирал возле себя целую очередь, но в этот вечер, может быть, потому, что товар кончился, он стоял тихо, беззвучно. Сначала я купил десятииеновую порцию кедровых орешков. Они ссыпались мне в ладонь, и я разом отправил их в рот… да там всего-то было зерен двадцать. Когда я отпил до половины второй стакан, у меня неожиданно потекло из носа. Потом купил порцию китового мяса с соевым соусом в треугольном пакетике. В тот вечер опьянение началось где-то у лба и постепенно спускалось вниз, при этом внутри у меня возникали какие-то звуки, будто кошка ступает по оцинкованной крыше. Когда я, наполнив третий стакан, вернулся на свое место, то почувствовал себя легко и свободно, точно тело мое стало невесомым.

Рядом с моим стаканом находился автомат, предсказывающий судьбу. Может быть, оттого, что напряжение упало слишком резко, и оттого, что не нужно было, расставив локти, оберегать свой стакан, как это всегда бывает в часы пик, я отдался водовороту опьянения, крутящемуся все быстрее и быстрее. Я неожиданно заметил, что поверхность стола покрыта имитирующим дерево пластиком, увидел, что оспины, покрывающие весь стол, – следы от сигарет, и даже обнаружил, что какая-то часть оспин движется – это тараканы… и поскольку теперь мне все безразлично, я поддался побуждению, не двигаясь с места, заставить время остановиться, ограничив для себя вселенную лишь тем, что находится сейчас в поле моего зрения.

На столе перед каждым посетителем – алюминиевая пепельница, такая большая, что даже мешает. Между столиками расставлены бесформенные оцинкованные урны. Но все равно сигареты гасят о стол, а бумажные стаканы и тарелки, сломанные палочки для еды будто нарочно бросают мимо урн, и ими усыпан весь пол. Бывая здесь в часы, когда полно народу, я совсем не обращал на это внимания, но, может быть, покой, умиротворенность, которые чувствуешь, приходя сюда, берут свое начало в специфическом ощущении, которое передается через подошву ботинка, спокойно топчущего эти горы мусора. Преданность и повиновение – прекрасная сторона обслуживания с помощью автоматов. Посетитель, оставаясь в одиночестве, может спокойно тешить свою королевскую гордость. Вот потому-то он и изливает переполняющее его негодование не в пепельницу, а на значительно большую площадь – на весь стол, не в урну, а на значительно большую площадь – на весь кафельный пол. Мне захотелось завести разговор о чем угодно, пусть хоть о летающих тарелках, с каким-нибудь совершенно незнакомым человеком. Но неписаный закон этого заведения – не обращаться к незнакомым. Мне тоже нравилось такое неписаное правило, и поэтому не оставалось ничего другого, как прибегнуть к услугам самого близкого ко мне автомата, предсказывающего судьбу. Опускаю десятииеновую монету.

«Удача – на юге всплывает счастливое облако. Ты медленно идешь к цели, и врата счастья открыты перед тобой. Рассчитывай только на собственные силы. Будь осторожен в любви. Следи за тем, чтобы не потерять деньги и не попасть под дождь. То, что ищешь, лежит под ногами. Весенние дожди несут радиоактивные осадки – пользуйся зонтом».

Недостаток бумажных стаканов – как ни старайся, все равно намочишь руку. Может быть, поэтому, когда я попытался закурить, спички не хотели зажигаться, я даже разозлился. Я сложил две спички вместе… и вдруг обратил внимание, что головки у них разного цвета. И хотя опьянение все еще шло по спирали, некоторые протрезвевшие участки мозга уже начали соединять отдельные звенья в единую цепь. Я вспомнил, что этот спичечный коробок, который я безотчетно держал в руке, – важнейшее вещественное доказательство, только что полученное от заявительницы, завернул его в платок и спрятал поглубже во внутренний карман.

Но еще раньше, точно высветившись вспышкой магния, эти две спички четко отпечатались в моем сознании.

Белая головка

и

Черная головка

Моя мысль, точно рентгеновские лучи, проникнув сквозь все обстоятельства и события, стремительно двинулась прямо к выводам. О том, что он не был завсегдатаем, часто посещавшим кафе «Камелия», можно было легко догадаться по спичечному коробку и тому, как была истерта этикетка. Будь он завсегдатаем – в любое время мог бы взять новый. Но поскольку головки спичек были двух цветов, трудно утверждать и то, что он был случайным посетителем. Разве тот факт, что он запросто заходил в кафе лишь для того, чтобы наполнить опустевший коробок, не доказывает, что если он и не был завсегдатаем, то мало чем отличался от завсегдатая. Может быть, он имел с этим заведением еще более тесные связи, чем обычный постоянный посетитель. Я отпил уже половину третьего стакана, поднес к предсказанию судьбы горящую спичку (конечно, уже другую), а моя мысль, преследуя разбегающихся тараканов, устремилась прямым курсом дальше. Спичечный коробок из кафе, куда он редко заходил… что же заинтересовало его в этом коробке?.. рисунок на этикетке?.. глупость… может быть, номер телефона?.. если так, то можно предположить… в кафе «Камелия» у телефона сидит одна из тех молоденьких девиц, о которых мечтают мужчины средних лет, и на груди только что не висит табличка: «Ищу избавителя и заступника», и он, время от времени демонстрируя свою приветливость, на крючок номера телефона подцепил ее заинтересованность…

И почти в тот же миг мои рассуждения делают такой резкий поворот, что колеса машины заносит в воздух. Смех! Если бы девица существовала на самом деле, это бы не ускользнуло от братца, всюду сующего свой нос. Он бы давным-давно все разнюхал и в заявлении с самого начала указал бы, что нужно разыскивать эту девицу. Видимо, ее не существовало (ее и действительно не существовало). Ну а если поверить словам женщины, что спичечный коробок был вынут из кармана его плаща… нет, это слишком банальная гипотеза – не нужна она мне… вместе со спичечным коробком, как она мне сказала, была еще и старая газета. Нужно, сверяясь по двум-трем последним сведениям и объяснениям, которые дает женщина, срезать мешающие мне ветви и снова как следует все рассмотреть.

Над моим ухом раздается голос…Вы что, этим закусываете? Мужчина, выманивший у меня десятииеновую монету. – Нет, это, конечно, не отрава. Смотрите, какие они жирные – вполне съедобны. Очнувшись, я увидел, что, наломав спичек десять, раздавив не меньше двадцати тараканов, я сгреб все это в кучку. – Видно, такая еда прибавляет силенок – тараканы ведь пролитое сакэ пьют…Закуска отличная, не хотите попробовать? Я, конечно, пошутил, но после моих слов мужчина вдруг протянул руку, взял щепотку месива и, не успел я оглянуться, отправил в рот. Я попытался остановить его, но меня опередил молодой человек, по виду продавец, который протиснулся между нами, смахнул на пол оставшихся тараканов и прошел мимо, зло взглянув исподлобья и бросив: «Хватит издеваться». А проглотивший тараканов безостановочно рыскал глазами в поисках чего-нибудь еще и, просовывая в дырку от выпавшего зуба кончик языка, приговаривал: Солоновато… и шуршат, как бумага… считай, что это поджаренные дешевые водоросли, – не ошибешься…

Ну что ж, нужно сказать прямо. Если в спичечном коробке и было что-то, заслуживающее внимания, – это, конечно, номер телефона на этикетке. Но номер этот действительно был нужен, как ни странно, не ему, а женщине или, может быть, ее брату. Пожалуй, правильнее говорить не в прошедшем времени «был нужен», а в настоящем – «нужен». То, что они делали, можно назвать отвлекающим маневром. Боясь, что я догадаюсь, с какой целью использовался номер телефона, они хотели любым способом показать, что этот номер имеет отношение к нему, сбивая меня с верного пути, убедить меня в своей непричастности и отвлечь мое внимание от того, что делается в «Камелии». Разве не такой была их цель?

Может быть, потому, что приближалось время закрытия, из-за перегородки медленно вышла коротко остриженная женщина и стала подметать пол. Да и посетителей оставалось человек пятнадцать – с первого взгляда ясно, что они устали и идти им некуда. Ладно, скажу еще определеннее. Ничего сверхъестественного, выходящего за рамки здравого смысла. На первый взгляд могло показаться, что женщина – несчастная жертва, покинутая мужем… а что, если на самом-то деле все наоборот, и женщина, а может быть, и ее брат – убийцы, то есть самые страшные преступники… выводы можно не делать… представим себе, что какие-то обстоятельства заставят меня бросить работу в агентстве… у женщины и ее брата, как я и предполагаю, разные мотивы, заставившие их сделать заявление, и то, что нанесет ущерб брату, совсем не обязательно повредит женщине, тогда кто-то из них – нужная мне добыча, которая, естественно, не должна избежать преследования. Напрасно меня недооценивают. Правда, если один из них и будет привлечен к суду, на этом ничего не заработаешь, а вот шантажировать – нет лучшего способа для выманивания денег, чем обвинение в убийстве. Так что убедительно прошу – не раздражайте меня своими необдуманными поступками…

Шеф опять становился похожим на накачанный водой шар. И хрипит он, как накачанный водой шар:

– Да, это интересно. Тип-то опять вроде угодил в больницу…

Для нас обоих дополнительные пояснения не нужны. Тип – это тип. Ничтожнейший из самых заурядных агентов. И потому, захваченный дикой фантазией сделать что-нибудь такое, чтобы преодолеть свое ничтожество, он спрыгнул с зонтиком с крыши многоэтажного дома и здорово разбился. Так для нас он стал типом, ничтожнейшим из ничтожнейших.

Однажды тип попал в историю – довел заявителя до самоубийства. Он отличался такой поразительной беспринципностью, что фактически предавал заявителя. Нахальство его доходило до того, что он подбивал писать тайные доносы даже тех, против кого велось расследование, а потом утверждал, что виноваты обе стороны. Но тем не менее он строго следовал букве закона, и поэтому ни разу его предательство не удавалось разоблачить, не было случая, чтобы он навлек на себя гнев заявителя. Тип мог позволять себе подобные трюки только потому, что заявитель обычно не является жертвой в чистом виде. Заявитель, естественно, тоже превращается в объект расследования, поскольку он и сам нанес другому тот или иной ущерб, и, если внимательно к нему присмотреться, окажется, что и он обладает достаточно явными чертами преступника. Бывают даже такие крайние случаи, когда заявитель – стопроцентный преступник. Например, случай, когда донесения о результатах расследования использовались на самом деле в целях мошенничества.

Однако тот заявитель, которого тип довел до самоубийства, как ни странно, оказался стопроцентной жертвой. Заявителем была энергичная незамужняя молодая женщина, воспитывавшаяся без отца, одной матерью. Она содержала небольшой косметический кабинет. Однажды там появился пожилой мужчина, с первого взгляда явный алкоголик, и нахально назвался ее отцом. Девушка, на долю которой выпало немало трудностей, сначала, естественно, не поверила. Но человеку были известны такие подробности, которых он не мог бы знать, не будь ее отцом. Например, он рассказал о небольшом шраме за ухом у покойной матери, который был скрыт волосами, о коралловой шпильке для волос, подаренной бабушкой, о высоком висячем мосте на родине матери, который можно было увидеть только на фотографии… когда же он дошел до родимого пятна на плече самой девушки и группы ее крови, она начала замечать, что форма ушей и носа у этого человека такая же, как у нее.

В тот день, не без колебаний, она дала этому человеку тысячу иен, но через три дня он снова явился якобы лишь для того, чтобы взглянуть на нее, а в результате, распространяя вокруг себя запах алкоголя, попросил еще тысячу иен… и это стало повторяться сначала раз в три дня, потом через день и, наконец, ежедневно. Девушку это начало тревожить, но в то же время она считала, что, если он действительно ее родной отец, бросить его нельзя и она должна заботиться о нем. В конце концов она пришла в наше агентство и попросила установить личность человека, назвавшегося ее отцом.

Если бы тип не задался целью установить истину, как он это делал обычно, а подумал о том, на какой ответ надеется заявительница, и действовал бы, исходя из этого, удалось бы, возможно, избежать драмы. Но его словно черт попутал… не имея для этого никаких данных, он решил сыграть роль доброго ангела. Но, к несчастью, ему сразу же удалось установить истину.

Однако девушка, не удовлетворенная полученными сведениями, попросила провести повторное расследование. Теперь-то он должен был непременно понять истинные намерения девушки. Уж если ему так это было нужно, лучше бы он, вернувшись в свое обычное состояние ничтожества, вынудил написать донос, на что был большим мастером. Но тип, видимо, слишком увлекся ролью ангела. Точно воспитательница в детском саду, следящая за тем, как едят дети, он решил, не отступая ни на шаг, заставить девушку принять правду. Я сейчас точно не помню, что было правдой – то, что этот человек был настоящим отцом, или то, что он был самозванцем. (Об этом можно узнать у кого угодно из наших, да и большой разницы, в общем-то, нет.) Но только девушка, которой не оставалось ничего другого, как принять правду, покончила жизнь самоубийством. Тип же, узнав о самоубийстве, заболел тяжелейшим нервным расстройством. С полгода он пробыл в психиатрической больнице и лишь в конце прошлого года наконец вышел из нее – обо всем этом я слышал совсем недавно, и вот теперь снова…

Шеф мрачно повторяет:

– Опять угодил в больницу. Его нельзя ни на минуту оставлять одного – он то и дело теряет над собой контроль и даже падает в обморок. Может, он поправится? Такие случаи бывают, верно?.. Хотя нет, видимо, он окончательно сошел с ума…

Тот же день. 2 часа 5 минут. Покидаю агентство и отправляюсь в город F. Дело в том, что в день происшествия Т.-кун собирался встретиться с господином М., членом муниципалитета города F., куда предполагалось направить документы. Поскольку источники информации, касающейся господина М., строго засекречены, я хочу выяснить, в чем дело. (В пути, на шоссе Косю.)

Тот же день. 4 часа 20 минут. Заливаю бензин на заправочной станции. (14 литров. Талон прилагаю.) Для верности спрашиваю у заправщика дорогу. Он сообщает, что Сантёмэ – Третий район города F., расположен к западу от шоссе, в деревне F., обозначенной на моей карте, которая была выпущена в прошлом году, деления на районы нет, да и расположение дорог несколько иное. По его словам, решено сделать неподалеку отсюда транспортную развязку строящейся скоростной автострады, и, следовательно, в будущем здесь начнется активное строительство и продажа земельных участков; процесс слияния города с окружающими деревнями принесет свои плоды, и город F. будет значительно расширен.

Старый город F., где находится дом господина М., сейчас Иттёмэ – Первый район. Он тоже к западу от шоссе, и туда ведет дорога, пересекающая небольшую возвышенность, поросшую смешанным лесом. Прилагаю для справки составленный мной план города F.

Тот же день. 4 часа 28 минут. После второй от заправочной станции автобусной остановки сворачиваю направо и останавливаюсь у третьей: «Почта, Иттёмэ». В табачном ларьке на углу спрашиваю адрес. Мне говорят, что дом господина М. рядом с почтой, через дорогу. Длинная глухая ограда. Густой сад. Обычный жилой дом. Около ворот небольшой гараж с односкатной крышей.

Поставив машину у табачного ларька, решаю заглянуть сначала на почту. Крашеная, с медной ручкой дверь распахнута настежь, с одной стороны – клумба, на которой ничего не растет, с другой – установлен красный почтовый ящик. К почте ведет бетонная дорожка, справа – скамейка, слева – телефонная будка. В помещении, напротив двери, два окошка. Одно, над которым надпись: «Денежные переводы. Вклады. Страхование жизни», завешено замусоленной занавеской, и перед ним стоит треугольная табличка: «Сегодня операции закончены». Открыто лишь окошко: «Марки. Бандероли. Телефонные переговоры», и пожилой человек – по всей вероятности, начальник почты, – чистивший, а может быть, чинивший резиновый штемпель, исподлобья взглянул на меня. Едкий запах коптящей керосиновой печки. С грохотом несущийся десятитонный грузовик резко сбавляет скорость и переключает сцепление. Наверно, помешала моя машина. Небрежно попросив десять пятииеновых марок, спрашиваю, правда ли, что господин М. хочет купить новую машину – я, мол, слышал об этом: обычный прием в таких случаях – прикинуться коммивояжером.

– Машину? – Начальник почты медленно переводит взгляд в сторону занавешенного окошка рядом со мной. – Нет, такого я не слыхал…

– Собирался покупать… – неожиданно раздается из-за занавески голос женщины, видимо немолодой. Как это бывает во многих маленьких почтовых отделениях, здесь работают вместе муж и жена. – Разве люди, которые хвастаются даже количеством будильников, будут молчать, если собираются покупать новую машину?

Ну что же, я услыхал то, что мне нужно… теперь я, по крайней мере, знаю из достоверного источника, что М. ездит на красной машине…

Начальник почты:

– Да что вы, машина у соседа светло-голубого цвета.

Жена начальника почты:

– Обычного светло-голубого цвета. Я не говорю, что он совсем дурной человек, но…

– Ну ладно, что там о нем говорить, а может, и вам подумать о машине?.. когда есть машина, жить вправду гораздо легче. Это принесет вам гораздо больше пользы, чем страхование жизни. Разве я не прав?

– В моем-то возрасте учиться водить машину? С вас пятьдесят иен…

Протягиваю стоиеновую монету:

– Пожалуйста, сдачу, если можно, помельче. А что, у господина М. по-прежнему дела идут хорошо?

Жена начальника почты резко, точно отвергая мой вопрос:

– Мало сказать хорошо. Раньше ведь он только углем торговал.

Начальник почты, протягивая пять десятииеновых монет, презрительно кривит тонкие губы:

– Жилых домов понастроили, и чумазый угольщик превратился в торговца пропаном, да такого чистюлю, что каждый день ванну принимает… времена…

Торговец пропаном! Сердце учащенно забилось. Значит, топливная база напротив дома господина М. принадлежит ему? Значит, вот тот повернувший сюда трехколесный пикап, который, громыхая, точно телега с жестью, и поднимая тучи пыли, везет баллоны, принадлежит господину М.? И если он не только член муниципалитета, но и владелец топливной базы, дело сразу же проясняется. Поведение исчезнувшего в то утро… связи между фирмой «Дайнэн» и господином М…все теряет свою загадочность.

– Но такая несправедливость. – У жены начальника почты певучий, звонкий голос, совсем не вязавшийся с тем, что она говорит. – Разве может это продолжаться вечно?

Я снова оборачиваюсь к стеклянной двери. Под навесом из рифленого железа, обязательной принадлежности топливной базы, два молодых парня перекатывают баллоны с дороги в склад. В складе темно, и не видно, что там делается. В этом городке, стоящем в низине, окруженной с востока и запада холмами, солнце, наверно, заходит раньше, чем в других местах. Слышно, как, слегка покашливая, жена начальника почты встает. И сразу же загорается свет. Я закуриваю, и те несколько секунд, которые я на это потратил, как и следовало ожидать, стали приманкой для любящих сплетни языков.

– Ладно, пусть только застроят Нитёмэ – Второй район. К нам сразу же проведут газ – это точно обещали, официально… когда город вот так быстро застраивается, разбухает, превращается в город-спутник, кошелек торговца пропаном тоже разбухает вместе с ним. Но как только сюда придет городской газ, тогда крах… а сейчас база его расширяется, телефонов понаставил, рабочих набирает без счета. Да одних пикапов, если считать и те, что в филиалах, штук десять…

– Девять.

– Все равно лопнет как мыльный пузырь.

– Он однажды приходил сюда, просил, чтобы мы петицию подписали… говорил, что пропан, мол, лучше, им не отравишься, и гигиеничнее…

– Глупость. В наше время одним, что ли, газом травятся. Что там ни говори, самое главное – удобство. Кто же станет сочувствовать причитаниям угольщика?

Город F., Иттёмэ… Главная улица старого городка F., начинающаяся от почты… прямая, полого спускающаяся улица, метров четыреста, заканчивается у каменных ступеней муниципалитета… вперемежку с богатыми, крытыми черепицей домами много и деревенских построек с высокими крышами и решетчатыми дверьми, словно хозяева их до сих пор занимаются шелководством… но в просторных дворах вместо тутовых деревьев – малолитражка… непомерно ярко сияет, как, впрочем, и везде, магазин электротоваров… сам магазин только с виду похож на полуразвалившуюся бочарню, он все же достаточно процветающий, просто на здании – налет старины… однако уличных фонарей очень мало, и это говорит о жалкой судьбе заброшенной старой части города… на западе, за невысоким холмом, еще плывет свет, позволяющий рассмотреть каждую веточку каждого дерева – скоро на этот низинный город спустится тьма… я медленно пускаю машину по выщербленной, давно не ремонтированной мостовой, не теряя из виду глубокий кювет с правой стороны…

Недалеко от муниципалитета старая развесистая криптомерия закрывает ветвями чуть ли не треть дороги – здесь, кажется, вход в синтоистский храм. Большая площадь, стоит несколько автомашин. А светло-голубая или, может быть, грязноватая светло-голубая?.. из шести машин четыре – в голубых тонах, какая же из них? Окна муниципалитета на втором этаже еще кое-где светятся – может быть, сверхурочная работа – готовят отчет? Разворачиваюсь и медленно еду назад по той же улице.

Я плохо представляю себе деятельность топливной базы. По мере того как жилые районы выходят за пределы старого города, угольщики благодаря пропану расширяют свою торговлю и с ростом населения процветают все больше… но, подобно тому как выросшие до гигантских размеров пресмыкающиеся не могли не уступить место млекопитающим, они вынуждены отступать перед городским газом. Сколько иронии заключено в такой торговле: она рождается благодаря росту города и умирает тоже благодаря росту города… в момент наивысшего расцвета объявляют о смерти – жалкая участь… неуютное процветание – все равно что, сидя за столом, наслаждаться деликатесами, дарами лесов и морей, когда перед тобой маячит виселица… конечно, такое не может не причинять глубокие страдания…

Но какие бы страдания ни испытывал, результат поединка известен с самого начала. Куда денешься от настигающего врага – городского газа? Есть ли хоть малейшая надежда, что удастся сманеврировать? В таком столкновении силы слишком неравны. Какова бы ни была у него цель, когда он собирался в то утро использовать Тасиро в качестве курьера, вряд ли можно предположить, что именно в связи с этим создались обстоятельства, вынудившие его к побегу. Пожалуй, правильнее всего поверить словам управляющего, ответственного за сбыт, всячески убеждавшего меня, что в данном случае не может быть и речи ни о каком преступлении. По-видимому, и утверждения Тасиро о том, что он напрасно ходил на свидание, вполне правдивы. Что же касается заботы оптовой фирмы «Дайнэн» о своих мелких заказчиках, попавших в безвыходное положение, то можно сказать, что она помогает им спокойно умереть и принимает заказы на надгробья.

Останавливаю машину недалеко от топливной базы М.

Никаких перемен – только под навесом зажглись фонари, идущие вглубь склада. Так же как и раньше, двое рабочих перекатывают баллоны в склад. Один – ему не больше двадцати – ходит вперевалку, лицо серое, как у тяжелобольного. Другой – лет тридцати, обветренный, крепко сбитый, с полотенцем, повязанным вокруг толстой шеи. Работают они медленно, казалось бы с прохладцей, но баллоны уже почти все убраны в склад.

– Что, самого нет еще?

– Самого? – Сделав вид, будто услышал непривычное слово, молодой, продолжая упираться руками в баллон, подозрительно смотрит на меня. Баллон и цветом и формой совсем как снаряд, а белая отметина примерно на середине корпуса похожа на лист дерева.

Может быть, ему не понравилось, что я употребил слово «самого»? Хоть он раньше и был угольщиком, но, поскольку теперь стал членом муниципалитета, его, видимо, следует именовать «хозяином». Но кажется, я напрасно придавал этому такое значение: парень указал подбородком на дом через дорогу:

– Редко он завертывает сюда, на базу… да и домой еще, наверно, не пришел – машины-то нет…

– Собственно, я из фирмы «Дайнэн»…

Это было почти правдой. Хотя выехал я из своего агентства, но до этого действительно побывал в фирме «Дайнэн». Даже если бы меня подвергли потом перекрестному допросу, то, ведись он не особенно придирчиво, мои ответы показались бы вполне достоверными.

Парень оставил баллон, выпрямился и переглянулся со вторым, который постарше, вышедшим из склада: видимо, мои слова произвели впечатление. Правда, реакция не была особенно заметной, но, кажется, название «Дайнэн» было им хорошо известно… значит, и после его исчезновения топливная база М. по-прежнему была контрагентом фирмы «Дайнэн», связь между ними не прерывалась ни на день, и, следовательно, надежда случайно напасть здесь на его след нереальна.