Стальные останки Морган Ричард

Посвящается моему отцу,

Джону Моргану,

за то, что носил меня над водорослями

– Сдается мне, ты относишься к смерти, как к другу, – пробормотала она. – Странно, когда у молодого человека такие друзья.

– Смерть – единственный верный друг в этом мире, – сказал он с горечью. – Друг, который всегда рядом.

Пол Андерсен. «Сломанный меч»

Глава 1

Когда человек, определенно находящийся в здравом уме, сообщает, что недавно усопшая мать пыталась залезть в окно спальни, чтобы сожрать его, вариантов два. Можно принюхаться к дыханию, проверить пульс и зрачки, выясняя, не проглотил ли он какую-нибудь гадость, или поверить на слово. Впустую применив первый образ действий к Башке Наставнику, Рингил с деланным вздохом отложил пинту и пошел за своим широким мечом.

Говорили, пробираясь через кабак, он бормотал: «Снова-здорово…»

Рингилов меч, полтора ярда закаленной стали, висел над камином в ножнах, сплетенных из сплавов, неведомых людям, хотя любой кириатский ребенок старше пяти лет смог бы их назвать. У самого меча тоже было имя на кириатском языке, как у всего, изготовленного кириатами оружия, но этот витиеватый титул многое терял в переводе. «Гость желанный в Доме Воронов и иных Пожирателей Падали, вслед за Воинами грядущих» – приблизительно так Арчет сумела его перевести, поэтому Рингил решил называть свое оружие Другом Воронов. Имя не очень ему нравилось, но было звучным, как и полагается знаменитому мечу. К тому же хозяин постоялого двора, мужик прозорливый, не бедный и знающий, как приумножить богатство, соответствующим образом переименовал заведение. Так что было поздно что-то менять. Местный художник нарисовал сносное изображение Рингила, который орудовал Другом Воронов в Виселичном Проломе, и оно теперь болталось снаружи, у всего мира на виду. Взамен Рингил получал кров и стол, а еще – возможность рассказывать байки о своих подвигах заезжим гостям в кабаке, рассчитывая на их подачки.

«Ко всему этому, – иронично отметил Рингил в одном из писем, адресованных Арчет, – прилагается избирательная слепота по отношению к некоторым постельным утехам, кои гарантировали бы твоему покорному слуге медленную смерть на колу в Трелейне или Ихельтете. Статус героя в Виселичных Водах, похоже, предполагает особую привилегию, не доступную обычным гражданам в наши праведные времена». А еще, как он предполагал, никто не затевает охоту на извращенцев, когда намеченная жертва имеет репутацию человека, который превращает опытных фехтовальщиков в мертвечину быстрее, чем падает дуэльная перчатка. «Слава, – накарябал Рингил, – все-таки приносит некоторую пользу».

Меч над камином был заключительным штрихом. Закрепить его там придумал тот же хозяин постоялого двора. Теперь он пытался убедить местную знаменитость давать уроки дуэльного мастерства на конюшне. «Скрестите мечи с героем Виселичного Пролома, 3 элементаля имперской чеканки за полчаса». Рингил пока не понимал, докатился ли он до такого. И видел, что преподавание сделало с Башкой.

Так или иначе, он вытащил Друга Воронов из ножен со скрежещущим лязгом, небрежно закинул на плечо и вышел на улицу, не обращая внимания на взгляды публики, которую час назад потчевал байками о подвигах. Он предположил, что они последуют за ним хотя бы часть пути к дому наставника. От этого не будет вреда, если его догадки о том, что происходит, оправдаются. Хотя при первых признаках неприятностей зеваки, скорее всего, дадут деру. В общем, их нельзя винить. Они крестьяне и торговцы, ничем ему не обязаны. Примерно треть из них он до этого вечера даже не видел. Вступительный комментарий к трактату о тактике боев мелких подразделений, который Военная академия Трелейна вежливо отказалась опубликовать под его именем, гласил: «Если вы не знаете людей за вашей спиной по имени, не удивляйтесь, когда они не последуют за вами в бой. С другой стороны, если последуют, тоже не удивляйтесь, ибо существует бесчисленное множество других факторов, которые стоит принимать во внимание. Лидерство – товар ненадежный, его нелегко произвести или понять». Простая истина, почерпнутая на кровавой передовой одной из самых омерзительных военных кампаний, какие знавали нынешние поколения жителей свободных городов. И все же, как деликатно выразился лейтенант-редактор из Трелейна в ответном письме, это было «чересчур расплывчато, чтобы Академия сочла материал пригодным для обучающихся. Именно эта двойственность, как и любая другая, вынуждает нас отклонить вашу рукопись». Прочитав последнюю фразу на пергаменте, Рингил заподозрил в лейтенанте родственную душу.

На улице было холодно. Выше талии он носил только кожаный колет с просторными полудлинными рукавами из парусины, а вдоль хребта здешней местности спускалась не по сезону ранняя прохлада с Маджакских возвышенностей. Пики гор, в тени которых притулился городок, уже венчали снежные шапки, и это предвещало, что Виселичный Пролом к Падрову кануну сделается непроходимым. Люди снова начали болтать про олдрейнскую зиму. Уже несколько недель ходили слухи, будто скот на высоких выгонах воруют волки и прочие, менее прозаичные хищники; о леденящих душу встречах и наблюдениях на горных перевалах. Не все можно было отвергнуть как фантазии. В этом, как подозревал Рингил, и крылся источник проблемы. Домик Башки Наставника располагался в конце одной из поперечных улиц и задней стеной был обращен к местному кладбищу. Как несравнимо превосходящий ученостью прочих жителей Виселичных Вод – не считая обитающего в городке героя, – Башка по умолчанию стал храмовым служителем и вместе с одеждами священника получил это жилище. А в плохую погоду кладбища становились прекрасным источником мяса для падальщиков.

«Быть тебе великим героем, – однажды предсказала гадалка в Ихельтете по плевку Рингила. – Ждет тебя множество битв, и много врагов падут от твоего клинка».

И ни слова об истреблении вредителей в пограничном городишке, размером не больше одной из трелейнских приречных трущоб.

Вдоль главных улиц и набережной Виселичных Вод были закреплены фонари, остальной части городка приходилось довольствоваться светом Ленты, в такую облачную ночь довольно скудным. В точном соответствии с ожиданиями Рингила, толпа поредела, как только он ступил на неосвещенную улицу. Когда стало ясно, куда он направляется, больше половины сопровождающих испарились. Он дошел до угла улицы Башки, ведя за собой неплотную группу из шести или восьми человек, но к моменту, когда поравнялся с домом наставника – дверь все еще была распахнута, как владелец ее оставил, удирая в ночной сорочке, – позади не было ни души. Обернувшись, Рингил бросил взгляд туда, где в дальнем конце улицы топтались зеваки. Изогнул губы в ироничной улыбке и крикнул:

– А теперь держитесь подальше!

Среди могил нечто издало низкий, гулкий вопль. От этого звука Рингил покрылся гусиной кожей. Он снял Друга Воронов с плеча и, настороженно выставив его перед собой, шагнул за угол домика.

Ряды захоронений поднимались по склону холма, где на выступах горного гранита город уже не мог расширяться. Большинство надгробий представляли собой простые плиты, высеченные из того же камня, что и гора, отражая флегматичное отношение местных к смерти как таковой. Но тут и там попадались ихельтетские склепы с более замысловатой резьбой и пирамиды из камней, под которыми хоронили своих мертвецов северяне – эти курганы были украшены шаманскими железными талисманами и выкрашены в цвета клана покойника. Рингил старался не приходить сюда; он помнил слишком многие имена на камнях и мог вызвать в памяти лица очень многих мертвых чужаков. Отряд, полегший под его началом в Виселичном Проломе в знойный летний день девять лет назад, имел пестрый состав, и лишь у некоторых чужеземцев нашлись родственники с деньгами, которые смогли увезти сыновей домой для погребения. Кладбищенские земли, простирающиеся тут и там на склонах гор, были испещрены последними пристанищами этих одиночек.

Рингил шел все дальше по кладбищу, переступая на полусогнутых ногах. Над головой разошлись тучи, и кириатский клинок блеснул в неожиданно пролившемся свете Ленты. Вопль не повторился, но теперь он мог различить более тихие и тайные звуки, свидетельствовавшие, как он понял без особого восторга, что кто-то роет землю.

«Быть тебе великим героем».

Ну да, еще бы…

Он нашел мать Башки, которая, как ему сперва показалось, рылась в грязи у основания свежего надгробия. Саван покойницы был порван и испачкан, обнажая гнилую плоть, которую он унюхал на расстоянии в дюжину шагов по ветру, невзирая на холод. Отросшие после смерти ногти издавали неприятный скрежет, когда она пыталась открыть частично раскопанный гроб.

Рингил поморщился.

При жизни эта женщина его не любила. Будучи храмовым служителем и священником, ее сын должен был презирать Рингила, никчемного дегенерата и растлителя молодежи. Вместо этого, как школьный учитель и достаточно образованный человек, Башка оказался слишком просвещенным, чтобы это принесло ему благо. Добродушное отношение к Рингилу и философские дебаты, которые они иной раз вели в таверне до глубокой ночи, обеспечили ему резкие выговоры от заезжих старших священников. Хуже того, нехватка порицающего рвения создала Башке в религиозной иерархии репутацию, которая гарантировала, что он навеки останется скромным учителем в захолустном городе. Мать, естественно, обвиняла дегенерата Рингила и его тлетворное влияние в том, что сын не получает повышения; он не был желанным гостем в доме школьного учителя, пока она не испустила дух. Это случилось внезапно, в прошлом месяце, после быстрой и неумолимой лихорадки, насланной, видимо, по ошибке, каким-то чрезмерно занятым богом, упустившим из виду ее безграничную добродетель в вопросах религии.

Стараясь не дышать через нос, Рингил постучал Другом Воронов плашмя о ближайшее надгробие, чтобы привлечь внимание покойницы. Сперва она не услышала производимого им шума, но потом труп извернулся, и Рингил обнаружил, что смотрит в лицо, чьи глаза давно сожрали маленькие твари, которые обычно занимаются такими вещами. Челюсть отвисла, большая часть носа исчезла, а плоть на щеках покрылась пятнами и дырами. Просто удивительно, что Башка ее узнал.

– А ну, вылезай, – сказал Рингил, поднимая меч.

Оно послушалось.

Оно вылезло через грудную клетку покойницы с треском и хлопаньем: трупоклещ в целый ярд длиной, не считая усиков-придатков, управляющих конечностями мертвого тела. Он был серого оттенка и во многом напоминал гладкокожего опарыша. Тупая морда существа оканчивалась чавкающими челюстями, покрытыми роговыми гребнями, которые могли дробить кости; Рингил знал, что хвост выглядит примерно так же. Трупоклещи выделяли отходы через поры кожи по всему телу, и эта субстанция, как и их слюна, была смертельно разъедающей.

Никто не знал, откуда они появились. Предания гласили, что прожорливые твари сперва были сгустками ведьминых соплей, отхаркнутых и оживленных злыми хозяйками по причинам, о которых большинство историй высказывались весьма расплывчато. Официальная религия настаивала на том, что они обычные слизняки или личинки, одержимые душами злых мертвецов, либо демонические гости из какого-то кладбищенского ада, где гнили духовно недостойные, пребывая в своих могилах в полном сознании. У Арчет была чуть более здравая теория, согласно которой трупоклещи являлись мутантами, явившимися на свет несколько веков назад в результате кириатских экспериментов с низшими формами жизни – существами, предназначенными для более эффективного уничтожения мертвых, чем обычные падальщики.

Какой бы ни была правда, никто точно не знал об уровне интеллекта трупоклещей. Однако на протяжении своей эволюции, естественной или нет, они научились использовать трупы, которыми питались, для уймы разных целей. Тело становилось укрытием или вместилищем для яиц; если оно не сильно разложилось, могло стать средством быстрого передвижения или маскировки, а еще, в случае людей или волков, инструментом для рытья. Именно использование человеческих трупов вызывало череду сообщений о зомби на Северо-Западе во время суровых зим.

Рингил изредка задавался вопросом, могли ли трупоклещи манипулировать останками в качестве игры. Это была полностью его жуткая идея, родившаяся после того, как он впервые прочел об этих существах в рассказах тех, кто побывал в Кириатских пустошах. В конце концов, как рассудительно заявил он библиотекарю своего отца, собственные выделения трупоклеща могли разъесть деревянный гроб почти так же быстро, как его открыли бы разлагающиеся руки трупа – так зачем им утруждаться? По мнению библиотекаря, а позже и отца, Рингил был юношей с очень больным воображением, которому надлежало сосредоточиться на более естественных занятиях, к коим пристрастились его старшие братья – верховой езде, охоте и постельных развлечениях с местными девчонками. Его мать, которая, несомненно, кое-что подозревала, предпочла промолчать.

Одна-две предыдущие встречи с этими существами также подсказывали Рингилу, что они бывают очень…

Высвободив тело из клетки ребер, трупоклещ сиганул прямиком на него.

…проворными!

Он довольно неуклюже рубанул вбок и успешно отбил тварь влево. Она ударилась о надгробие и упала на землю, корчась, рассеченная ударом почти надвое. Рингил снова опустил меч и закончил работу, с отвращением поджав губы. Две половинки разрубленного существа некоторое время извивались и дрожали, потом затихли. Демоны и злые духи, похоже, не могли справиться с такими повреждениями.

Рингил, однако, знал, что трупоклещи перемещаются группами. Когда изогнутый слизистый усик коснулся щеки, он уже поворачивался к новому врагу. Там, где на щеку попали капли выделений, кожа горела. Нет времени вытираться. Он заметил существо, свернувшееся на вершине ихельтетской гробницы, и, не раздумывая, проткнул. Усики отпрянули, и тварь с сердитым стрекотом издохла. Тут же раздался стук по другую сторону гробницы, и Рингил заметил движение. Он обошел вокруг обработанной каменной плиты и увидел двух клещей поменьше, которые вылезали из остатков сгнившего гроба и его столь же сильно разложившегося содержимого. Один удар сверху вниз фатальным образом рассек обоих пополам, и из ран хлынули телесные жидкости, словно белесое масло. Он повторил, на всякий случай.

Пятый клещ приземлился ему на спину.

Рингил поступил бездумно. Уже потом догадался, что им двигало чистое отвращение. Он с воплем уронил меч, дотянулся до завязок колета и разорвал их обеими руками. Тем же движением наполовину стряхнул с себя одежду, пока трупоклещ еще не успел разобраться, что это не его кожа. Колет осел под тяжестью существа, что и помогло Рингилу освободиться. Усики вокруг его талии и плеч еще ползли друг к другу, и им не хватило времени, чтобы усилить хватку, сопротивляясь движению. Его левая рука вырвалась, он развернулся и, как дискобол, зашвырнул колет вместе с трупоклещом правой рукой подальше в надгробия; услышал, как тварь ударилась о что-то твердое.

Усики успели коснуться груди и спины – позже там появятся рубцы. Рингил схватил Друга Воронов и зашагал вслед за колетом, напрягая зрение и слух на случай, если в стае еще кто-то остался. Он нашел свою одежду частично растворившейся у основания древней, поросшей мхом плиты вблизи кладбищенской границы. «Для броска с места неплохо». Трупоклещ еще пытался выпутаться из кожи и, сбитый с толку, затрепыхался, когда подошел Рингил. Обнажив челюсти, существо зашипело, будто новый меч в охлаждающей лохани.

– Ну да, ну да, – пробормотал Рингил и, опустив Друга Воронов острием вниз, пригвоздил клеща к земле. С мрачным удовлетворением проследил, как тварь умирает. – Я его сегодня впервые чистым надел, засранец ты маленький.

Он пробыл среди могил достаточно долго, чтобы ощутить холод и испытать прилив интереса к маленькому, но отчетливому брюшку, грозившему потихоньку испортить талию узкобедрой фигуры. Новые трупоклещи не появились. Рингил взял незагрязненный клочок своего колета и с его помощью бережно очистил синеватый клинок Друга Воронов от телесных жидкостей. Арчет настаивала, что кириатскому лезвию не страшны никакие разъедающие вещества, но ей случалось и ошибаться в таких вопросах.

Взять хотя бы окончательный результат войны.

А потом Рингил вспомнил, что существа прикоснулись к нему, и, словно по команде, волдыри начали гореть. Он тер волдырь на щеке, пока тот не лопнул, и от слабой боли получил что-то вроде жестокого удовольствия. Не то чтобы героическая рана, но это все, что он сможет показать в качестве итога вечерних стараний. Никто не придет сюда, чтобы взглянуть на последствия бойни, пока с рассветом не станет безопасно.

«Впрочем, ладно – может, ты наплетешь достаточно, чтобы хватило на пару пинт и тарелку курятины. Или Башка из чистой благодарности купит тебе новый колет, если у него останутся деньги после новых похорон матери. А тот конюх с волосами словно пакля прислушается к тебе и будет достаточно впечатлен, чтобы не заметить пузо, которое ты старательно нарабатываешь».

Потом, после паузы: «Ага, еще, может быть, твой отец снова вписал тебя в завещание. Вдруг ихельтетский император на самом деле извращенец».

Последнее вызвало усмешку. Рингил Ангельские Глазки, покрытый шрамами герой Виселичного Пролома, тихонько рассмеялся посреди стылого кладбища и окинул взглядом молчаливые надгробия, будто его давно павшие товарищи могли оценить шутку. Тишина и холод промолчали в ответ. Мертвые остались неподвижны и равнодушны, какими были уже девять лет. Улыбка Рингила медленно угасала. По спине пробежал мороз.

Он встряхнулся.

Закинул Друга Воронов на плечо и отправился искать чистую рубашку, какую-нибудь еду и благожелательную публику.

Глава 2

Солнце умирало среди рваных облаков синюшного цвета, на дне неба, которое казалось бесконечным. Ночь окутывала луговые степи с востока, неизменный ветер с ее приходом становился все холоднее. «Вечера здесь какие-то болезненные, – сказал Рингил однажды, незадолго до отъезда. – Такое чувство, будто что-то теряешь с каждым заходом солнца».

Эгар Драконья Погибель, который никогда точно не знал, что его друг-педик замышляет в таком настроении, не мог понять эти слова и сейчас, спустя добрых десять лет. И не мог взять в толк, с чего они пришли на ум.

Он фыркнул, лениво поерзал в седле и задрал воротник овчинного тулупа. Бездумный жест, на самом деле ветер его не беспокоил. В это время года он давно не чувствовал холода – «Ага, погоди, вот придет настоящая зима и придется мазаться жиром!» – но вычурная привычка зябко кутаться в одежду была частью целого гардероба характерных черт, которые он приволок с собой из Ихельтета, да так и не удосужился от них избавиться. Всего лишь похмелье, как южные воспоминания, упрямо не желавшие тускнеть, и смутное отчуждение, которое упомянула Лара в совете, прежде чем покинуть его и вернуться в юрту своих родителей.

«Эх, скучаю я по тебе, девка».

Он приложил все усилия, чтобы сопроводить эту мысль подлинной меланхолией, но не вложил в нее душу. Драконья Погибель не скучал по Ларе. За последние шесть-семь лет он зачал, наверное, дюжину визгливых свертков от ворот Ишлин-ичана до воронакских поселений в далекой северо-восточной тундре, и, по меньшей мере, половине матерей в его чувствах было отведено такое же место, как бывшей жене. Брак оказался совсем не тем, что обещала порожденная валянием в летней траве страсть, из которой он проистекал. На клановом собрании по поводу развода он большей частью испытывал облегчение. Возражал только для вида, чтобы Лара не рассвирепела еще сильнее. Заплатил все, что ей причиталось по соглашению, и через неделю трахал очередную скаранакскую доярку. Они чуть ли не кидались на него теперь, новоявленного холостяка.

«И все же. Вышло как-то неблагопристойно».

Он поморщился. «Благопристойность» не относилась к словам, которыми пользовался скаранак. На хрен ему сдалось такое словечко? И все же оно застряло в башке вместе со всем, что он привез с юга. Лара права – не стоило давать брачный обет. И не дал бы, но увидел ее глаза, когда она лежала в озаренной сумеречным светом траве и открылась ему – ее пронзительные зрачки с нефритовым отблеском, от которых проснулись воспоминания об Имране и спальне, увешанной муслином.

«Да, глаза, и еще сиськи, сынок. Сиськи у ней были такие, что даже старик Уранн продал бы за них душу».

Это больше похоже на правду. Такая мысль и впрямь могла прийти в голову маджакскому кочевнику.

«На хрен ты дурью маешься? Лучше вспомни, чем небо тебя благословило».

Эгар поскреб жестким ногтем под шапкой из буйволовой кожи и уставился на озаренные закатным светом фигуры Руни и Кларна, которые подгоняли стадо, направляя его обратно к лагерю. Каждый буйвол из тех, что он видел, принадлежал ему, уже не говоря о долях, которыми он владел в ишлинакских стадах дальше к западу. На красно-серых клановых вымпелах, прицепленных к древкам копий – его собственного и помощников, – маджакскими письменами значилось его имя. Он был известен в степях; в какой бы лагерь ни явился, везде бабы падали перед ним, раздвинув ноги. Пожалуй, нынче ему по-настоящему не хватало только ванны с горячей водой и приличного бритья – маджакам и то, и другое было, в общем-то, без надобности.

«Пару десятилетий назад, сынок, ты и сам в таком не нуждался. Помнишь?»

Еще бы. Двадцать лет назад мировоззрение Эгара, насколько он мог припомнить, не сильно отличалось от взглядов соплеменников. Что плохого в холодной воде, общей парилке раз в несколько дней и славной бороде? Они же не какие-нибудь изнеженные хреновы южане с их вычурными манерами и мягкой бабской кожей.

«Ага. Но двадцать лет назад ты был невежественным мудаком. Двадцать лет назад ты бы свой хрен от рукояти меча не отличил. Двадцать гребаных лет назад…»

Двадцать гребаных лет назад Эгар был заурядным маджакским пастушком с пушком на подбородке. Он ни разу не покидал степи, но мнил себя опытным, так как потерял невинность в Ишлиничане, куда его взяли старшие братья; зато бороду не смог бы отрастить даже под страхом смерти. Он безоговорочно верил во все, что говорили отец и братья – а они, в основном, говорили, что в целом мире не сыскать таких суровых и крепких выпивох и бойцов, как маджаки, а из всех маджакских кланов скаранаки самые отважные, и настоящие мужики помыслить не смеют о том, чтобы жить где-то еще, кроме северных степей.

Эти жизненные принципы Эгар опроверг – по крайней мере, частично – как-то ночью в таверне в Ишлин-ичане несколько лет спустя. Пытаясь смягчить выпивкой боль от безвременной кончины отца под копытами табуна, он ввязался в ребяческую драку со смуглым, серьезным имперцем – как позже выяснилось, телохранителем заезжего ихельтетского торговца. Драка в значительной степени случилась по вине Эгара; «ребяческой» ее назвал имперец – а его, соответственно, «ребенком», – после чего начал лупить молодого маджака голыми руками, применяя незнакомую технику боя, для которой не понадобилось вытаскивать меч. Юность, гнев и болеутоляющий эффект выпивки позволили Эгару какое-то время продержаться, но он впервые в жизни столкнулся с профессиональным солдатом, его участь была предрешена. Оказавшись на полу в третий раз, он не поднялся.

Вспомнив об этом, Эгар ухмыльнулся в бороду. «Изнеженные хреновы южане. Ну да, ну да».

Сыновья хозяина таверны вышвырнули Эгара. Трезвея на улице, он достаточно собрался с мыслями, чтобы понять: смуглый, серьезный воин его пощадил, хотя имел полное право убить на месте. Он вернулся, склонив голову, и попросил прощения. Это был первый раз, когда подобное пришло ему на ум.

Ихельтетский солдат принял его раскаяние с милостивым чужеземным изяществом, а потом они принялись напиваться вместе, охваченные своеобразным товариществом бойцов, которые едва друг друга не убили. Узнав о потере Эгара, ихельтетец выразил соболезнования чуть заплетающимся языком, после чего – возможно, проявив дальновидность, – сделал предложение.

«У меня, – сказал он, тщательно выговаривая каждое слово, – есть дядя в Ихельтете, императорский вербовщик. В императорской армии, дружище, нынче страсть как не хватает людей. Чес-слово. Для молодого человека вроде тебя, который не чурается стычек, работы ну очень много. Жалование хорошее, шлюхи, мать их, невероятные. Я серьезно, они прославленные. Во всем известном мире никто так не ублажает мужчин, как ихельтетские бабы. Тебя там ждет хорошая жизнь, дружище. Драки, ебля и деньжата».

Эти слова были в числе последнего, что Эгар ясно помнил о финале той ночи. Он проснулся через семь часов – один, на полу таверны, с гудящей головой и мерзким привкусом во рту. Его отец по-прежнему был мертв.

Через несколько дней семейное стадо разделили – как, видимо, предугадал его чужеземный собутыльник. Предпоследний по старшинству и в очереди наследования из пяти сыновей, Эгар оказался счастливым обладателем дюжины запаршивевших животных из тех, что брели в хвосте стада. Слова ихельтетского телохранителя всплыли в его памяти и показались притягательными. «Драки, ебля и деньжата». Работа для мужчин, которые не боялись стычек, и славные своими умениями шлюхи. Против дюжины шелудивых буйволов и братьев, которые им помыкали. О чем тут думать? Эгар уважил обычаи, продав свою долю в стаде одному из старших братьев, а потом, вместо того чтобы наняться пастухом, взял кошель, копье и кое-что из одежды, купил новую лошадь и поехал на юг, в Ихельтет, один.

Ихельтет!

Имперский город оказался не пристанищем выродков и женщин, закутанных в простыни с головы до пят, а раем на земле. Насчет денег собутыльник Эгара был прав. Империя вооружалась для одного из привычных набегов на торговые земли Трелейнской лиги, наемники были в большой цене. Более того, широкоплечая фигура Эгара, светлые волосы и бледно-голубые глаза, по-видимому, сделали его неотразимым для женщин этой смуглой, тонкокостной расы. К тому же у степных кочевников – ибо таковым он в конце концов начал себя считать – в Ихельтете была репутация, которая немногим уступала их мнению о самих себе на родине. Почти все считали их свирепыми воинами, феноменальными гуляками и могучими, хоть и далекими от утонченности, любовниками. За шесть месяцев Эгар заработал больше денег, выпил и съел больше всякой всячины и проснулся в большем количестве странных, благоухающих постелей, чем мог вообразить даже в самых необузданных подростковых фантазиях. И до того момента он не видел ни одной схватки, уже не говоря об участии в ней. Кровопролитие началось позже…

Какое-то сопение и крик отвлекли его от воспоминаний. Он моргнул и огляделся. На восточном конце стада животные, похоже, беспокоились, и у Руни возникли затруднения. Эгар, сменив настрой, сложил мозолистые ладони рупором и прижал ко рту.

– Бык! – раздраженно заорал он. Ну, сколько раз повторять парню, что стадо следует за вожаками? Одолей быков, и остальные пойдут за тобой. – Оставь ты этих гребаных коров в покое, займись бы…

– …рожно, долгобеги!!!

В пронзительном вопле Кларна, донесшемся с другого края стада, отразился вековой ужас степных пастухов с примесью паники. Эгар резко повернул голову и увидел, что та часть, за которую отвечал Кларн, неслась на восток. Ориентируясь по движению вожака и прищурив глаза, он разглядел, что испугало стадо со стороны Руни. Сквозь степную траву высотой по грудь будто скользили высокие, бледные фигуры – их было с полдюжины или больше.

Долгобеги.

Руни тоже их увидел и поскакал наперерез, прикрывая стадо. Но к этому времени его лошадь почуяла долгобегов и перестала сдерживаться. Она металась туда-сюда, сопротивляясь поводьям, ее перепуганное ржание отчетливо слышалось на ветру.

«Нет, только не это».

Эгар мысленно издал предупреждающий вопль и тотчас понял, что кричать нет времени, смысла тоже. Руни едва исполнилось шестнадцать, а степные упыри всерьез не беспокоили скаранаков больше десяти лет. Самое большее, что парнишка знал о долгобегах – истории, которые старик Полтар рассказывал у костра. Еще, кажется, кто-то однажды притащил труп в лагерь, чтобы похвастать. Руни понятия не имел о знании, которое Эгар усвоил на крови до его рождения. «Со степными упырями нельзя сражаться, стоя на месте».

Кларн, старше и мудрее, увидел ошибку Руни и теперь гнал собственного скакуна, который был этому совсем не рад, вокруг темной массы буйволов, не переставая орать. Он снял лук со спины и тянулся за стрелами.

Он не успевал.

Эгар понял это, как понимал, когда степная трава достаточно высохла, чтобы гореть. Долгобеги были менее чем в пятистах шагах от стада и могли покрыть это расстояние за меньшее время, чем требуется мужику, чтобы поссать. Кларн опоздает, лошади не выдержат, Руни упадет и погибнет в траве.

Драконья Погибель выругался, выхватил копье-посох и ударил пятками ихельтетского боевого коня, направляя его в атаку.

Он почти успел, когда первый долгобег настиг Руни, так что увидел произошедшее в подробностях. Ведущий упырь миновал лошадь Руни, которая не переставала испуганно ржать, и, развернувшись на мощной задней лапе, как на шарнире, вскинул другую. Руни попытался увести паникующую лошадь в сторону, сделал беспомощный выпад копьем, а затем когти, похожие на лезвия серпов, сильным ударом вышибли его из седла спиной вперед. Эгар увидел, как парнишка вскочил на ноги, споткнулся, и еще два долгобега кинулись на него. Долгий, мучительный крик поднялся из травы.

Уже на полном скаку Эгар пустил в ход свою единственную оставшуюся карту. Он откинул голову назад и взвыл, издав боевой клич маджаков, от которого стыла кровь в жилах людей на тысяче полей сражений по всему известному миру. Ужасный призыв, гарантирующий неминуемую смерть, причем множеству противников.

Степные упыри услышали и подняли свои длинные, заостренные головы с окровавленными рылами, выискивая угрозу. Несколько секунд они тупо таращились на всадника, который грозно несся в их сторону через пастбище, а потом Драконья Погибель напал.

Копье вонзилось прямо в грудь первому долгобегу, и он полетел, отброшенный быстротой натиска, скребя по земле лапами и плюясь кровью. Эгар жестко осадил коня, развернул и выдернул копье, вчетверо разворотив рану. Влажные, похожие на веревки внутренности вышли вместе с зазубренным наконечником, натянулись и порвались, излили белесые жидкости, когда он высвободил оружие. Второй упырь потянулся к нему, но Драконья Погибель уже развернулся, и его боевой конь встал на дыбы, атакуя, размахивая массивными копытами, подкованными сталью. Упырь взвыл, когда его гибкую руку раздробило боковым ударом, а потом конь плавно шагнул вперед – этому обучали только ихельтетские дрессировщики, – и копыто проделало фатальную вмятину в черепе долгобега. Эгар закричал, сжал бедра и развернул копье обеими руками. Полетели брызги крови.

Шести с половиной футов длиной, знаменитое и вызывающее страх у любого солдата, которому приходилось видеть его на поле боя, маджакское копье-посох традиционно изготавливали из длинного ребра самца буйвола, с обеих сторон прикрепляли обоюдоострые пилообразные лезвия длиной в фут и шириной в ладонь у основания. В былые времена железо для этого оружия было ненадежным, полным примесей – в маленьких передвижных кузнях его не удавалось выковать как следует. Позже, когда Трелейнская лига стала нанимать маджаков в качестве бойцов, они изучили технологию производства стали, соответствовавшую их свирепым боевым инстинктам, а древки копий стали делать из наомской древесины, которую должным образом усиливали и придавали ей нужную форму. Когда ихельтетские армии наконец хлынули на север и запад, впервые атаковав города Лиги, они разбились как волна о строй поджидающих степных кочевников с копьями. Такой военной неудачи Империя не знала больше века. После битвы, говорили, даже самые опытные воины Ихельтета были потрясены уроном, которое оружие маджаков нанесло их товарищам. В битве на вересковой пустоши Мэйн, во время передышки и сбора тел убитых, целая четверть имперских новобранцев дезертировала из-за историй о том, что маджакские берсеркеры пожирают части трупов. Позже один ихельтетский историк написал о битве на пустоши, что «те падальщики, какие пришли, питались взволнованно, ибо опасались, что какой-то более сильный хищник уже испробовал этот ковер из мяса и может вернуться, чтобы напасть на них». Он дал волю писательской фантазии, но суть отразил верно. Ихельтетские солдаты называли копье ashlan mher thelan – «дважды клыкастым демоном».

Долгобеги набросились на него с обеих сторон.

Эгар ударил копьем как палицей, сверху вниз и слева направо, пока его конь не опустился на все четыре ноги. Нижнее лезвие вспороло брюхо долгобегу справа, а то, что выше – отбило удар опускающейся лапы того, кто был слева, и раздробило ее. Раненый упырь пронзительно завопил, Эгар рубанул копьем. На левом лезвии остался глаз и кусочки черепа, на противоположном – ничего, поскольку долгобег со вспоротым брюхом лежал в траве и выл, истекая кровью. Упырь, которого он лишил руки и глаза, зашатался и взмахнул уцелевшей лапой, как пьяница, запутавшийся в бельевой веревке. Остальные…

Внезапно раздался знакомый свист, глухой удар – и раненая тварь опять завопила, когда одна из стрел Кларна со стальным наконечником воткнулась ей в грудную клетку. Она озадаченно ощупала торчащую штуковину уцелевшей лапой, и тут вторая стрела вонзилась в череп. Долгобег протянул лапу к новой ране, но длинное бледное тело отказалось служить и рухнуло в траву рядом с тварью, которой Драконья Погибель вспорол брюхо.

Эгар насчитал еще троих упырей, которые в нерешительности засели по другую сторону от тела Руни. Они будто не знали, что делать. С Кларном, который приближался верхом, нацелив новую стрелу, чаши весов покачнулись. Никто из тех, с кем доводилось встречаться Эгару, включая Рингила и Арчет, не знал, являются ли долгобеги расой, наделенной мыслительными способностями, как люди. Но они уже много веков мучили маджаков и их стада, обе стороны друг друга изучили.

Наступила внезапная тишина. Эгар спешился.

– Если они хоть дернутся… – предупредил он Кларна.

Держа копье обеими руками, Драконья Погибель зашагал сквозь траву к Руни и тварям, желавшим его заполучить. Хоть лицо у него было каменное, внутри копошился червячок неизбежного страха. Если они бросятся на него сейчас, Кларн успеет выпустить самое большее две стрелы, а долгобеги, выпрямляясь в полный рост, достигали почти трех ярдов.

Он только что поступился своим преимуществом.

Но Руни лежал, его кровь утекала в холодную степную землю, и каждая секунда промедления усугубляла вероятность вовремя не добраться до целителей.

Упыри зашевелились в море травы; их сгорбленные белые спины походили на китов, чьи песни он слышал у берегов Трелейна. Узкие клыкастые морды на удлиненных черепах и мускулистых шеях наблюдали за ним с лукавством. Может, где-то залег еще один – Эгару случалось видеть, что они подкрадываются. Он уже не помнил, сколько противников насчитал, когда заметил их впервые.

Внезапно похолодало.

Он достиг Руни, и холод крепче сжал свои объятия. Парнишка был мертв: грудь и живот вспороты, глаза слепо глядят в небо с грязного лица. По крайней мере, все случилось быстро; земля вокруг была мокрой от внезапно излившейся из тела крови. В угасающем свете она казалась черной.

Эгар почувствовал, как от пяток по всему телу раскатываются пульсирующие удары, похожие на барабанный бой. Стиснул зубы и раздул ноздри. Ритм и мощь нарастали, холод отступал, в горле и голове будто что-то взрывалось. Драконья Погибель стоял, молчал и чувствовал себя так, будто пророс корнями в землю.

Потом он перевел взгляд на трех степных упырей в сумерках впереди. Поднял копье дрожащей рукой, запрокинул голову и завыл – так, словно мог этим расколоть небо и дотянуться до души Руни, которая уже пустилась в путь по Небесной Дороге, разрубить Ленту, по которой он шел, и сбросить парнишку обратно на землю.

Время остановилось. Осталась лишь смерть.

Драконья Погибель едва услышал свист первой стрелы Кларна, которая пролетела мимо, когда он кинулся на оставшихся долгобегов, не переставая выть.

Глава 3

Окно разбилось с ясным, высоким звоном, и штуковина, которая пролетела сквозь него, тяжело ударилась о протертый ковер в центре комнаты.

Рингил завозился посреди скомканной постели и приоткрыл один глаз. Края разбитого стекла блестели на солнце слишком ярко, чтобы он в своем нынешнем состоянии мог смотреть прямо на них. Он перекатился на спину, одной рукой ощупывая кровать в поисках того, с кем провел прошлую ночь. Обнаружилась лишь простыня во влажных пятнах. Парнишка исчез – они всегда так делали задолго до восхода солнца. Вкус во рту был такой, словно он лизал внутренности дуэльной перчатки, а в голове стоял гул не хуже, чем от маджакского военного барабана.

Падров день. Радость-то какая.

Он опять перевернулся и принялся шарить по полу у кровати, пока кончиками пальцев не наткнулся на тяжелый предмет неправильной формы. Дальнейшие исследования показали, что это камень, завернутый в нечто вроде дорогого пергамента. Он поднес находку к лицу, убедился, что пальцы не обманывают, и развернул бумагу. Это был небрежно оторванный кусок большого листа, надушенный и с нацарапанным по-трелейнски словом:

«Вставай».

Почерк был знакомый.

Рингил застонал и сел среди простыней. Завернувшись в одну из них, вылез из кровати и побрел, шатаясь, к недавно разбитому окну. Внизу посреди припорошенного снегом двора обнаружились всадники в стальных кирасах и шлемах, которые безжалостно сверкали на солнце. Они окружали карету, а изогнутые линии на снегу отмечали место, где та развернулась, прежде чем остановиться. Возле кареты стояла женщина в капюшоне с меховой оторочкой и в наряде трелейнской аристократки, прикрывая глаза ладонью и глядя вверх.

– Добрый день, Рингил, – крикнула она.

– Мама. – Рингил подавил новый стон. – Чего тебе нужно?

– Я не прочь позавтракать, но час давно миновал. Насладился Падровым кануном?

Рингил прижал ладонь к той части головы, где пульсирующая боль казалась самой сильной. От упоминания завтрака его желудок скрутило судорогой.

– Так, стой там, – проговорил он слабым голосом. – Я сейчас спущусь. И больше не бросай камни. С меня за это деньги стрясут.

Вернувшись в комнату, он опустил голову в таз с водой рядом с кроватью, наскоро вымыл волосы и лицо, поскреб во рту душистой щепкой для зубов из банки на столе и пошел искать свою разбросанную одежду. Хоть комната и была маленькая, это заняло больше времени, чем можно было бы ожидать.

Одевшись, он убрал длинные и красивые черные волосы с лица, перевязал их обрывком грубой серой ткани и вышел на лестничную площадку постоялого двора. Остальные двери были надежно закрыты; вокруг ни души. Большинство гостей цивилизованным образом отсыпались после празднования Падрова кануна. Он спустился по лестнице, стуча каблуками и на ходу заправляя рубашку в штаны – требовалось действовать быстро, пока леди Ишиль из Эскиатских Полей не заскучала и не приказала охраннику сломать входную дверь.

Отодвинув засов на двери, ведущей во внутренний двор, он вышел наружу и остановился, моргая от солнечного света. Конная охрана, казалось, не двинулась с места после того, как он отошел от окна, но Ишиль уже была возле двери. Как только Рингил появился, она опустила капюшон и обняла его. Поцелуй в щеку, которым мать его одарила, был вежливым и официальным, но объятие выдавало более сильные чувства. Он ответил с энтузиазмом, какой позволяли гудящая голова и беспокойный желудок. Добившись своего, Ишиль отступила, продолжая удерживать его на расстоянии вытянутых рук, словно платье, которое собиралась надеть.

– Рада встрече, мой прекрасный сын, рада встрече.

– Как ты поняла, какое окно разбить? – с кислым видом спросил он.

Госпожа Ишиль взмахнула рукой.

– О, мы спросили. Это было нетрудно. Каждый в этом свинарнике, замаскированном под город, знает, где ты спишь. – Изящно поджав губы, она его отпустила. – И с кем.

Рингил пропустил последнее мимо ушей.

– Я герой, мама. Чего ты еще ждала?

– Тебя здесь все еще называют Ангельскими Глазками? – Она вгляделась в его лицо. – Сдается мне, «Демонические Глазки» теперь подошло бы больше. Они краснее, чем кратер Ан-Монала.

– Падров день, – коротко ответил он. – Такой цвет глаз – дань традиции. И вообще, с каких пор ты знаешь, как выглядит Ан-Монал? Ты там не была.

Она фыркнула.

– Ты уверен? Я могла там побывать в любое время на протяжении последних трех лет – столько прошло со дня, как ты в последний раз навещал свою бедную пожилую мать.

– Мама, умоляю…

Рингил покачал головой, рассматривая ее. «Пожилая», как он полагал, было достаточно точным определением возраста в сорок с чем-то, но матери такое определение не подходило. Ишиль стала невестой в тринадцать и родила четверых еще до того, как ей исполнилось двадцать. Следующие два с половиной десятилетия она трудилась над своими женскими прелестями и тем, чтобы Гингрен Эскиат, невзирая на все опрометчивые поступки с другими, более молодыми женщинами, которые оказывались на расстоянии вытянутой руки, в конце концов возвращался к брачному ложу. Она подрисовывала глаза и губы кайалом в ихельтетском стиле; ее волосы были убраны с изящного лба, едва отмеченного морщинами, и скул, заявляющих о южном происхождении ее семьи. А когда она двигалась, под одеждой вырисовывались формы, достойные женщины вполовину моложе. В трелейнском высшем обществе шептались о колдовстве – дескать, Ишиль продала душу ради молодого облика. Рингил, который много раз видел, как она одевается, больше склонялся к косметике, хотя с продажей души согласился. Родители Ишиль были торговцами, но мечтали о большем; они обеспечили своей дочери жизнь в роскоши, выдав ее за мужчину из Дома Эскиат, но, как часто бывает со сделками, пришлось заплатить – платой была жизнь с Гингреном.

– Это ведь правда, – настаивала она. – Когда ты в последний раз был в Трелейне?

– Как поживает отец? – уклонился он от ответа.

Их взгляды встретились. Мать вздохнула и пожала плечами.

– О, ты же знаешь. Твой отец… это твой отец. С ним не стало легче жить теперь, когда появилась седина. Он спрашивает о тебе.

Рингил изогнул бровь.

– В самом деле?

– Честное слово. Время от времени по вечерам, когда устает. Мне кажется, он начинает… сожалеть. По крайней мере, о некоторых словах.

– Он что, умирает? – Рингил не сумел скрыть горечь в голосе. – Ты поэтому приехала?

Она снова посмотрела на него, и на этот раз показалось, что в ее глазах на мгновение ярко блеснули слезы.

– Нет, не из-за этого. По такому поводу я бы не приехала, ты знаешь. Дело в другом. – Она внезапно хлопнула в ладоши и нацепила улыбку. – Но что мы стоим, Рингил? Где все? В этом месте столько же жизни, сколько в Олдрейнском круге из камней. У меня голодные охранники и служанки, лошадей нужно накормить и напоить. Если на то пошло, и сама не откажусь перекусить. Разве хозяин твоего постоялого двора не хочет заработать горстку монет из Лиги?

Рингил пожал плечами.

– Пойду спрошу. А потом, надеюсь, ты объяснишь мне, что происходит.

Хозяин постоялого двора – судя по физиономии, такой же похмельный, как Рингил, – и впрямь слегка оживился при упоминании о трелейнских деньгах. Он открыл обеденный зал, примыкающий к пивной, приказал заспанному конюху заняться лошадьми и побрел на кухню, чтобы проверить, не осталось ли чего-нибудь годного после ночной пирушки. Рингил пошел с ним, заварил себе травяного чаю и вернулся в столовую, где уселся за дубовый стол на козлах, ссутулился и уставился на подымающийся над чашкой пар, словно то был призванный дух. В свой черед вошла Ишиль в сопровождении охранников и трех компаньонок, которые, видимо, прятались в карете. Они засуетились, производя слишком много шума.

– Вижу, путешествуешь налегке.

– О, Рингил, помолчи. – Ишиль расположилась по другую сторону стола. – Я не виновата, что вчера ты слишком много выпил.

– Нет, но виновата в том, что я проснулся так рано и вынужден это терпеть. – Одна из компаньонок хихикнула, но потом покраснела и затихла, когда Ишиль бросила на нее ледяной взгляд. Рингил хлебнул чаю и поморщился. – Итак, ты расскажешь мне, зачем все это?

– Может, сперва выпьем кофе?

– Скоро будет. Я нечасто веду светские беседы, мама.

Ишиль элегантным жестом выразила смирение.

– Ну, ладно. Ты помнишь кузину Шерин?

– Смутно. – Он выудил из детских воспоминаний лицо болезненной девочки с ниспадающими темными локонами, слишком юной, чтобы он смог поиграть с ней в саду. Он связал ее с тем временем, когда летом жил на вилле Ишиль на побережье в Ланатрее. – Одна из детей Нерлы?

– Дерсин. Нерла была ее теткой по отцу.

– Точно.

Молчание затягивалось. Кто-то вошел и принялся разводить огонь в очаге.

– Шерин продали, – тихо сказала Ишиль.

Рингил смотрел на чашку в своих руках.

– Да ладно. Как это случилось?

– А как такое случается в наши дни? – Ишиль пожала плечами. – Долги. Она вышла за дельца по имени Билгрест, который торговал готовой продукцией, ты его не знаешь. Это было несколько лет назад. Я отправила тебе приглашение на свадьбу, но ты не ответил. Как бы там ни было, похоже, у Билгреста начались проблемы с азартными играми. А ещё он некоторое время спекулировал на рынке зерна и, в основном, ошибался. Это, плюс необходимость сохранить лицо в Трелейне уничтожили большую часть накопленного им капитала, вследствие чего, будучи идиотом, он перестал платить взносы в страховой фонд, чтобы сократить расходы, а затем корабль, перевозивший его товар, потерпел крушение у мыса Джерджис. Ну и… – Она снова пожала плечами. – Сам понимаешь, что случилось потом.

– Могу себе представить. Но у Дерсин есть деньги. Почему она не внесла залог?

– У нее не так много денег, Рингил. Вечно ты думаешь, что…

– Мы ведь о ее гребаной дочери говорим, клянусь Хойраном. А у Гарата есть состоятельные друзья, не так ли? Они могли собрать нужную сумму. И вообще, почему они просто не выкупили Шерин?

– Они не знали. Билгрест никому не рассказывал, как идут дела, а Шерин ему подыгрывала. Она всегда была гордой, и ей известно, что Гарат так и не одобрил этот брак. Видимо, он уже несколько раз одолжил им деньги и ничего не получил обратно. Думаю, Гарат и Билгрест повздорили. После этого Шерин перестала просить. Перестала их навещать. Дерсин не видела ни ее, ни зятя несколько месяцев. Мы обе были в Ланатрее, когда узнали о случившемся, и пока новости дошли до нас, пока мы вернулись в город… прошла, наверное, неделя. Нам пришлось вламываться в дом. – Она едва заметно вздрогнула. – Все равно что войти в гробницу. Мебели не было, судебные приставы забрали все, даже шторы и ковры, и Билгрест просто сидел там, заперев ставни, и что-то бормотал себе под нос в темноте.

– Дети у них есть?

– Нет, Шерин бесплодна. Мне кажется, поэтому она и цеплялась за Билгреста – ему было все равно.

– Великолепно… Ты ведь понимаешь, что это значит, да?

Опять ненадолго воцарилась тишина. Принесли кофе с вчерашним хлебом, который поджарили, чтобы размягчить, с несколькими разновидностями джема и масла, а также подогретым бульоном. Охранники и компаньонки набросились на еду с воодушевлением, от которого Рингил испытал новый легкий приступ тошноты. Ишиль сделала небольшой глоток кофе и опять устремила на сына мрачный взгляд.

– Я сказала Дерсин, что ты займешься поисками.

Рингил изогнул бровь.

– Так и сказала? Это было опрометчиво.

– Пожалуйста, не будь таким, Гил. Тебе заплатят.

– Мне не нужны деньги. – Рингил ненадолго закрыл глаза. – Почему отец не может с этим разобраться? Не похоже, чтобы ему не хватало людей.

Ишиль отвела взгляд.

– Ты знаешь мнение твоего отца о моей семье. А со стороны Дерсин, если углубиться на пару поколений, почти настоящие болотные обитатели. Вряд ли они достойны его милости. Как бы там ни было, Гингрен не пойдет против эдиктов. Ты знаешь, как все обернулось после войны. Это законно. Шерин продали по закону.

– Но ведь можно подать апелляцию. В хартии есть такое положение. Заставь Билгреста поползти на коленях в Канцелярию, пусть принесет публичные извинения и пообещает возместить убытки, выступи гарантом, если Дерсин не сможет достать деньги, а отец не захочет пачкать руки.

– По-твоему, мы не пытались так сделать?

– Что же произошло?

Внезапная вспышка надменного гнева – та сторона Ишиль, которую он почти забыл.

– А случилось, Рингил, то, что Билгрест предпочел удавиться, а не извиниться. Вот что случилось.

– Опаньки.

– Не смешно.

– Пожалуй, не смешно. – Он сделал еще глоток чаю. – Зато очень благородно. Лучше смерть, чем бесчестье, и все такое. Да еще от торговца готовым товаром. Замечательно. Отец, вероятно, был впечатлен, сам того не ожидая.

– Твои отношения с отцом тут ни при чем, Рингил!!!

Компаньонки застыли. Крик Ишиль отразился от низкой крыши обеденного зала; в дверях кухни и окне, выходящем во двор, появились изумленные лица зевак. Охранники переглянулись, явно задаваясь вопросом, ожидают ли от них демонстрации силы, которая должна заставить крестьян вернуться к своим делам. Рингил встретился взглядом с одним из них и слегка покачал головой. Ишиль сжала губы, глубоко вздохнула.

– Это не касается твоего отца, – тихо проговорила она. – Я не такая дура, чтобы на него рассчитывать. Это услуга, о которой я прошу тебя.

– Мои дни борьбы за справедливость, истину и свет миновали, мама.

Она резко выпрямила спину.

– Меня не интересует справедливость или истина. Это семья.

Рингил снова закрыл глаза и помассировал переносицу двумя пальцами.

– Почему я?

– Потому что ты знаешь этих людей, Гил. – Она протянула руку через стол и коснулась его свободной руки тыльной стороной ладони. От соприкосновения он распахнул глаза. – Живя дома, ты постоянно тыкал нас носом в этот факт. В Трелейне ты сможешь отправиться в такие места, куда я не сумею пойти, а твой отец не захочет. Ты сможешь…

Она прикусила губу.

– Нарушить эдикты, – уныло закончил он вместо нее.

– Я обещала Дерсин.

– Мама. – Внезапно в похмельной голове прояснилось. Гнев и острое чувство несправедливости случившегося нахлынули, наделив Рингила какой-то смутной силой. – Ты понимаешь, о чем просишь? Ты ведь знаешь, какой у работорговли уровень прибыли. Хоть представляешь себе, как ведут себя те, у кого такие побудительные мотивы? Эти люди балду не пинают, чтобы ты знала.

– Я знаю.